В лучшем кафе осетинской столицы «Радость нартов» начался новый рабочий день.

Повариха Лия надела фартук, шапочку, тщательно вымыла руки, перекрестилась и подошла к привезенной вчера Сосланом огромной коробке в углу.

— Ладно. ИИ так ИИ. Главное, чтобы не путалась под ногами и не гремела железками, или что там у нее внутри, — сказала она вслух и нажала на клапаны.

Они открылись с легким похрустыванием. Внутри, под слоем плотной бумаги, угадывались очертания чьего-то тела. Лия сняла упаковку и в испуге уставилась на новую помощницу. Та смотрела на нее не мигая, холодные серые глаза ничего не выражали.

Как же там Сослан ее называл-то, а? А! Вспомнила!

— Шатана, выходи. Нужна твоя помощь.

Когда-то в детстве я шел с тренировки домой. Ее не было, тренировки этой. Выключили свет. Бывало и такое, знаешь. И, наверное, в тот вечер мне пришла в голову мысль о настольном теннисе в темноте. Мне сейчас уже за сорок, а та мысль жила со мной все эти годы. То уходила, то возвращалась. Я понял, что нужно, чтобы не зависеть от света. А главное — я понял, что нужно, чтобы эта игра стала самой популярной игрой в мире. Популярнее всех видов спорта. Я решил, что нужно играть светящимся в темноте мячом. Такими же светящимися по краям ракетками, на светящемся по линиям столе со светящейся сеткой. Ты представляешь это зрелище?! Красноватый свет стола и ракеток. Мяч ярко синего цвета летает в темном зале на глазах у офигевших зрителей. Мяч выписывает в воздухе знак бесконечности. Вращение мяча видно каждому, кто прильнул к экрану трансляции! Мяч похож на маленькую планету, которая еще не родила сушу и полностью состоит из океана. На это можно смотреть бесконечно. Это завораживает и дает желание жить, любить и танцевать. А еще это… патентуется, кхм, и решает мои финансовые проблемы. Естественно, последнее просто в виде бонуса. Нет, деньги тоже важны, не подумай. Ты представь, доходы от продажи таких мячиков, от регистрации организаций по ночному теннису, назовем его так. И я вот приехал в Олимпийский комитет как-то провернуть это дело. Но пока не знаю, с чего начать, я ж не юрист, я…

Рейс «Смартплана» приземляется в Беслане вовремя, но на въезде во Владикавказ огромная пробка. Я сижу в по-корпоративному безликом автоглайде, предоставив «мыслеформе» болтать за меня с водителем. Ровные ряды новых кварталов вдоль дороги перемежаются вышками генераторов микроклимата. Обязательное требование для жилой застройки в зонах Перепада. Пока автоглайд скользит через старый город, «мыслеформа», согласно установленным мной настройкам, избирательно блокирует воспоминания. Аккуратно подрезает истории из прошлого и бесшовно соединяет края. Я чувствую лишь эхо старых эмоций, не вдаваясь в их значение.

Огромный бизнес-купол «КронСканКорп» нависает над старым пешеходным проспектом. Начало конференции «кронскана» я пропускаю. Большинство вступительных речей «мыслеформа» все равно съедает. Поэтому я спокойно обследую фуршетный стол, который окружают служебные боты в национальных костюмах. Нахожу картонные банки с синтетическим пивом «Терек», стилизованные под стеклянные бутылки начала века. Под каждой крышкой находится марка памяти с избранными подборками одноименного журнала, выходившего во Владикавказе примерно в то же время. «КронСканКорп» уделяет отдельное внимание маркетинговым кампаниям, которые акцентируются на культуре и истории зон Перепада.

Какая-то неловкость была во всем этом. Особенно после того, как Пуга закончил в Москве крионические процедуры. Месяца два его не было в Нальчике. Вернулся, и, когда первый раз собрались на кошаре, было не по себе. Даже пить в итоге не сели. Вернулся он молодым пацаном. Никто не ожидал от Пуги таких «движений». Пацан был правильный, свой, а тут такое.

Остальные пацаны хранили традиции, перевоплотившись по разу.

Русик последние десять лет держал возраст тридцать семь лет. Небольшой живот, еще крепкие мышцы, легкая, но плотная щетина и намечающаяся плешь на макушке. Ему нравился этот свой возраст, он уже многое понимал и уже почти все умел. Золотые были годы, он часто их вспоминал.

Мага держал возраст в пятьдесят лет, и это ему шло. Да — лишний вес, да — лысина. Зато на отца был похож, это придавало ему смыслов.

Макой был возраста неопределенного. Вроде сорок, а можно было и тридцать дать. Пацаны знали: на процедуры у Макоя денег особо нет. Единственный раз крионический биохакинг он делал лет десять назад. И то пацаны скинулись, потому что у друга уже совсем здоровье подводило. Макой был из старых «положенцев». По молодости встревал, пришлось посидеть. Вышел «уважаемым человеком».

За время участия в Великой войне против машин Ацамаз сам превратился в машину. Частично сохранился кожный покров, мозг и два голубых огонька в мутных белках глаз, глядя в которые можно было обнаружить человека, спрятанного за стальной оболочкой. Его сослуживцы поначалу видели в нем врага. «Вроде воюем с роботами, а тут на соседней койке такой же лежит», — жаловались они командиру. Когда же вследствие полученных травм каждый в отряде заимел себе минимум по одной бионической детали, к изменениям в облике Ацамаза стали относиться снисходительно, а после и сочувственно. Сердце его больше походило на двигатель какого-нибудь столетнего автомобиля, чем на орган кровообращения. Да и крови в теле уже не осталось, это огорчало сильнее всего. Как пролить кровь за светлое будущее, если ее нет?

Посреди ангара обвешанное проводами, будто новогодняя елка гирляндами, возвышалось нечто. Даже сейчас мне тяжело дать точное описание увиденному. Это определенно был робот. Махина высотой с двухэтажный дом. Две массивные опоры, выполняющие роль ног. Манипуляторы с массой сочленений, приспособленные для довольно тонкой работы. Мощные клешни — для работы более грубой. Массивное тело, увешанное прожекторами и сенсорами. Больше всего эта штука напоминала динозавра. Точнее, это была пародия на древнего ящера, собранная из старых советских автомобилей. Я вспомнил фразу Верещагина «место, где столкнулось прошлое и будущее»…

Добрую половину из того, что объяснял мне Макс, я не понял. Он говорил о том, что начинал с разработок простых нейросетей, которые предназначались для облегчения нелегкой жизни людей, пользующихся социальными сетями. Потом нащупал некий принцип самообучения или что-то вроде того. После занимался скрещиванием разных нейросетей, некоторое время находившихся в свободном доступе в момент бума. И все у него было хорошо. Жил в Америке, зарабатывал большие даже по меркам экономически продвинутых стран деньги. Жить бы и не тужить. Однако в тот момент, когда он понял, что создал нечто революционное, Верещагин все бросил, скопировал свое детище на жесткий диск и приехал сюда. Выкупил и обустроил полуразрушенную базу высоко в горах и продолжил работу.

«Я назвал его «карбюраптор». Питается он обычным девяносто вторым бензином. Легкими для него служат два двигателя внутреннего сгорания. Сердце — это два карбюратора. Энергию же он получает от литиевых батарей, которые постоянно заряжают двигатели. Конструкция, возможно, странная, но работает отлично».