выбирая себе любовь выбирай с опаской
это то что надолго с тобой
как фото на паспорт
то что в слякоть и зной говорит тебе здравствуй-здравствуй
и ты думаешь ой
и еще раз думаешь ой
это как пмж
можно выбрать сад с соловьями
крепкий дом преферанс по пятницам с кумовьями
автолавка по четвергам почта с приветом
и лишь бы тарелку на крыше не сбило ветром
или взять мкс
работа в условиях над задачей
космонавт не грустит не болеет почти не плачет
оказавшись в квартире подолгу лежит в углу
и хочет обратно к боуи на иглу
или взять петербург
ты живешь по колено в тоске
но всегда есть "зато" он всегда выводит к реке
сквозь тебя смотрят сфинксы ты меньше любой беды
унизительно меньше текущей вокруг воды
и стоишь под закатом на острове на неве
в старом летнем пальто и с сердцем на рукаве
(c) Ася Анистратенко
это то что надолго с тобой
как фото на паспорт
то что в слякоть и зной говорит тебе здравствуй-здравствуй
и ты думаешь ой
и еще раз думаешь ой
это как пмж
можно выбрать сад с соловьями
крепкий дом преферанс по пятницам с кумовьями
автолавка по четвергам почта с приветом
и лишь бы тарелку на крыше не сбило ветром
или взять мкс
работа в условиях над задачей
космонавт не грустит не болеет почти не плачет
оказавшись в квартире подолгу лежит в углу
и хочет обратно к боуи на иглу
или взять петербург
ты живешь по колено в тоске
но всегда есть "зато" он всегда выводит к реке
сквозь тебя смотрят сфинксы ты меньше любой беды
унизительно меньше текущей вокруг воды
и стоишь под закатом на острове на неве
в старом летнем пальто и с сердцем на рукаве
(c) Ася Анистратенко
[2020]
карту приблизь и ещё приблизь
выдели тот кусок
где родовая просохла слизь
мыла лежит брусок
где с прищепкою на носу
возле входа в аид
как овидий в густом лесу
переводчик стоит
четыре раза звонит почтальон
пять звонит идиот
смерть лежащая под столом
нас пока не умрёт
ей даже приятно нас наблюдать
в петлицы вставлять цветы
а в календари - пятипалых дат
намеренные следы
это нуар говоришь нуар
я знаю он не таков
он дюшановский писсуар
перхоть десятых годов
а это так просто кожа зло
скрипит разойдясь на шве
и вскрикивает стянутое узлом
бежевое кашне
где новогодняя вата свята
между оконных рам
копы заняли все места
раскраски по номерам
жару пожарные поддают
электрики дали свет
и неземные ноты поют
те кого больше нет
слётку три месяца он пока
крылом махать неуклюж
и незаметна его строка
в свете апрельских луж
скоро научится молча ждать
и ковырять в зубах
и записывать не в тетрадь -
на манжеты рубах
скоро слюною её плевком
или пинком ноги
или строчкою точка ком
отмечены четверги
черных пятниц переворот
дней по прежнему семь
белая святость твоих суббот
кровь твоих воскресень
а кто на рассвете к губам трубу
подносит - ему видней
я знаю искусственную судьбу
чернильный остаток дней
где кофе и пиво горьки на вкус
где смерть на миру легка
и доктор прописывает курс
придуманного языка
(с) Геннадий Каневский
карту приблизь и ещё приблизь
выдели тот кусок
где родовая просохла слизь
мыла лежит брусок
где с прищепкою на носу
возле входа в аид
как овидий в густом лесу
переводчик стоит
четыре раза звонит почтальон
пять звонит идиот
смерть лежащая под столом
нас пока не умрёт
ей даже приятно нас наблюдать
в петлицы вставлять цветы
а в календари - пятипалых дат
намеренные следы
это нуар говоришь нуар
я знаю он не таков
он дюшановский писсуар
перхоть десятых годов
а это так просто кожа зло
скрипит разойдясь на шве
и вскрикивает стянутое узлом
бежевое кашне
где новогодняя вата свята
между оконных рам
копы заняли все места
раскраски по номерам
жару пожарные поддают
электрики дали свет
и неземные ноты поют
те кого больше нет
слётку три месяца он пока
крылом махать неуклюж
и незаметна его строка
в свете апрельских луж
скоро научится молча ждать
и ковырять в зубах
и записывать не в тетрадь -
на манжеты рубах
скоро слюною её плевком
или пинком ноги
или строчкою точка ком
отмечены четверги
черных пятниц переворот
дней по прежнему семь
белая святость твоих суббот
кровь твоих воскресень
а кто на рассвете к губам трубу
подносит - ему видней
я знаю искусственную судьбу
чернильный остаток дней
где кофе и пиво горьки на вкус
где смерть на миру легка
и доктор прописывает курс
придуманного языка
(с) Геннадий Каневский
Это я в синей куртке с той стороны реки
в липкой листве июля, влюбленный в L,
пальпировал волны, как шейные позвонки,
пока горизонт желтел.
Язык застывал во рту, раздавленный абрикос
сочился и тек закатом над животами нив,
я нашел это небо в зеленых глазах стрекоз,
буквально увидел в них.
Я спрятал его под курткой, ладонями осязал,
за мною гналась осока и жалил гнус,
и обнаженная ночь выскочила на вокзал,
надеясь, что я вернусь.
(с) Фёдор Терентьев
в липкой листве июля, влюбленный в L,
пальпировал волны, как шейные позвонки,
пока горизонт желтел.
Язык застывал во рту, раздавленный абрикос
сочился и тек закатом над животами нив,
я нашел это небо в зеленых глазах стрекоз,
буквально увидел в них.
Я спрятал его под курткой, ладонями осязал,
за мною гналась осока и жалил гнус,
и обнаженная ночь выскочила на вокзал,
надеясь, что я вернусь.
(с) Фёдор Терентьев
* * *
когда в конце межвидовой борьбы
осечки ядерной или цунами
планету унаследуют бобры
как расцветет она под их зубами
по-братски всю недвижимость деля
между рептилиями и мышами
летучими отдышится земля
от нас которые ей так мешали
вредители недобрых прошлых лет
вся эта мелочь милая и гадость
спокойно станут приносить свой вред
ни мышьяка ни дуста не пугаясь
каким леса раскинутся ковром
и мурава расстелется упруга
когда мы раз и навсегда взорвем
все что подкладываем друг под друга
в полях борщевика и белены
в прудах где сплошь пиявки да кувшинки
земля уже не повторит ошибки
какой в ее расчетах были мы
(с) Алексей Цветков
когда в конце межвидовой борьбы
осечки ядерной или цунами
планету унаследуют бобры
как расцветет она под их зубами
по-братски всю недвижимость деля
между рептилиями и мышами
летучими отдышится земля
от нас которые ей так мешали
вредители недобрых прошлых лет
вся эта мелочь милая и гадость
спокойно станут приносить свой вред
ни мышьяка ни дуста не пугаясь
каким леса раскинутся ковром
и мурава расстелется упруга
когда мы раз и навсегда взорвем
все что подкладываем друг под друга
в полях борщевика и белены
в прудах где сплошь пиявки да кувшинки
земля уже не повторит ошибки
какой в ее расчетах были мы
(с) Алексей Цветков
* * *
подружка веселого серого воробья
уличного музыканта, аскающая в метро
и одноногая девушка журавля
ждут жаворонков, грачей, куликов-сорок
на птичий собор, пламенный птичий костел
а подо льдом реки
рыбы сложили в огромный яркий костер
свои колкие руки, разноцветные плавники
крылья падают ниц, плавники воздымаются ввысь
лепестками, качаясь, плывут, как мальки в невода
и вода ударяет в песчаный мыс
и цветы улетают, как птенцы из гнезда
в никуда, в никогда.
(с) Алла Горбунова
подружка веселого серого воробья
уличного музыканта, аскающая в метро
и одноногая девушка журавля
ждут жаворонков, грачей, куликов-сорок
на птичий собор, пламенный птичий костел
а подо льдом реки
рыбы сложили в огромный яркий костер
свои колкие руки, разноцветные плавники
крылья падают ниц, плавники воздымаются ввысь
лепестками, качаясь, плывут, как мальки в невода
и вода ударяет в песчаный мыс
и цветы улетают, как птенцы из гнезда
в никуда, в никогда.
(с) Алла Горбунова
* * *
Наобум, наудачу, на тёмно-вишнёвую шаль,
как корабль у Барбье – на отрыв от корней и причала, –
по зелёному небу летит аэробная шваль,
расправляя мембраны свои в ожидании шквала.
По законам Ньютона, на свет, на сцепленье частей,
где давленье стихий отзывается в каждом колене
и любовь к кислороду сильнее всех прочих страстей,
новостей и явлений.
Наобум, наудачу, на пиво и в тартарары,
откажись, отвяжись, ускользни в перелётные сферы,
где движенье колоний ночами смещает миры,
зажигая большие костры за орбитой Венеры.
(с) Елена Михайлик
Наобум, наудачу, на тёмно-вишнёвую шаль,
как корабль у Барбье – на отрыв от корней и причала, –
по зелёному небу летит аэробная шваль,
расправляя мембраны свои в ожидании шквала.
По законам Ньютона, на свет, на сцепленье частей,
где давленье стихий отзывается в каждом колене
и любовь к кислороду сильнее всех прочих страстей,
новостей и явлений.
Наобум, наудачу, на пиво и в тартарары,
откажись, отвяжись, ускользни в перелётные сферы,
где движенье колоний ночами смещает миры,
зажигая большие костры за орбитой Венеры.
(с) Елена Михайлик
На языке воды, бормочущей в ночи, мы
Не значим ничего, и нам названья нет.
В нём наши имена и дни неразличимы
И, как тела в реке, не оставляют след.
И оттого гнетёт бессилье человечье,
Приемлющее бред, вещающее дичь,
Что вечность говорит на явственном наречье,
И голос ощутим, а смысла не постичь.
(с) Дмитрий Коломенский
Не значим ничего, и нам названья нет.
В нём наши имена и дни неразличимы
И, как тела в реке, не оставляют след.
И оттого гнетёт бессилье человечье,
Приемлющее бред, вещающее дичь,
Что вечность говорит на явственном наречье,
И голос ощутим, а смысла не постичь.
(с) Дмитрий Коломенский
Пространство замерзло насмерть, часы пропустили ход,
Едет профессор Фасмер через двадцатый год
По пересохшим рекам, крошащимся облакам,
Поезд с библиотекой – в качестве рюкзака.
Насмешливо, двухголово, от степей до Уральских гор
Происхожденье слова глядит на него в упор.
Время ходит опасно, не шевеля травой,
Словно профессор Фасмер через сороковой,
В небе и в море тесно, огонь затворил пути,
Беззащитные тексты некуда увезти.
Память, непрочный панцирь, сохраняет весь оборот
Там, где не сыщут рейхсканцлер, обыватель и артналет.
Ударенья считая, слоями глин и руин
Привычно слова глотает полабский город Берлин.
Пригороды, полустанки ворочаются впотьмах,
Что там в сухом остатке и в четырех томах?
Родственник бабочки – перепел, недвижно-стремительная река,
Многослойный пепел носителей языка,
Ветер над польским лесом, белые острова
и конечно, профессор, слова.
(с) Елена Михайлик
Едет профессор Фасмер через двадцатый год
По пересохшим рекам, крошащимся облакам,
Поезд с библиотекой – в качестве рюкзака.
Насмешливо, двухголово, от степей до Уральских гор
Происхожденье слова глядит на него в упор.
Время ходит опасно, не шевеля травой,
Словно профессор Фасмер через сороковой,
В небе и в море тесно, огонь затворил пути,
Беззащитные тексты некуда увезти.
Память, непрочный панцирь, сохраняет весь оборот
Там, где не сыщут рейхсканцлер, обыватель и артналет.
Ударенья считая, слоями глин и руин
Привычно слова глотает полабский город Берлин.
Пригороды, полустанки ворочаются впотьмах,
Что там в сухом остатке и в четырех томах?
Родственник бабочки – перепел, недвижно-стремительная река,
Многослойный пепел носителей языка,
Ветер над польским лесом, белые острова
и конечно, профессор, слова.
(с) Елена Михайлик
*
мой черепахан и мой бобр-побратим
мы в обиикею поехать хотим
рекла и алела
в отдел канители, полотен, рогож
да будет вертеп наш хорош и пригож
меджнун мой, май лейла
жё тем, мой житомир, глаголят уста,
и движется, движется счастья состав,
святой понедельник,
оно состояло из волн и частиц,
воловьего жира, лазоревых птиц,
хватило бы денег
мой ангел, какой получился апрель!
в ашане на льду разбирают форель,
стеклянная птичка.
всё нАбело, до основанья! погодь,
господь – господин оформитель – господь,
зажженная спичка
(с) Мария Панфилова
мой черепахан и мой бобр-побратим
мы в обиикею поехать хотим
рекла и алела
в отдел канители, полотен, рогож
да будет вертеп наш хорош и пригож
меджнун мой, май лейла
жё тем, мой житомир, глаголят уста,
и движется, движется счастья состав,
святой понедельник,
оно состояло из волн и частиц,
воловьего жира, лазоревых птиц,
хватило бы денег
мой ангел, какой получился апрель!
в ашане на льду разбирают форель,
стеклянная птичка.
всё нАбело, до основанья! погодь,
господь – господин оформитель – господь,
зажженная спичка
(с) Мария Панфилова
м.а.
уроженцы отдаленных провинций,
делающие быструю карьеру в столицах,
("моряки старинных фамилий",
как писал кузмин, но это не тот случай)
с желваками, играющими на скулах.
(вы когда-нибудь видели такое
где-то кроме приключенческих романов?)
ювелирные магазины, где продаются
кольца слов, цепочки ассоциаций
(и образки, составляющие образную систему).
города, где невидимая рука,
чуть стемнеет, тотчас выводит на стенах
огненными буквами "требуется перезагрузка,
выйдите из системы и ждите указаний".
улицы, ныряющие резко к набережной
и сразу взмывающие к городскому форту.
все это мы успели повидать, покуда
не наросло дикое мясо на ве́ках,
мозоли на пятках, а на наших желаньях
наросло такое, что не расскажешь.
благословлю бывшую пиратскую бухту,
которую нанесет на 3D-карту
андроид, картограф межгалактического флота,
благословлю вкус пепла нашего мира,
который у нас во рту уже сегодня,
когда сточились зубцы на всех шестеренках,
и мы стали вращать время просто руками,
теряющими наработанную годами точность,
поэтому время у нас то спешит, то медлит.
а иных благословений вовсе не надо
ни мне, ни вам, ни кому другому.
(c) Геннадий Каневский
уроженцы отдаленных провинций,
делающие быструю карьеру в столицах,
("моряки старинных фамилий",
как писал кузмин, но это не тот случай)
с желваками, играющими на скулах.
(вы когда-нибудь видели такое
где-то кроме приключенческих романов?)
ювелирные магазины, где продаются
кольца слов, цепочки ассоциаций
(и образки, составляющие образную систему).
города, где невидимая рука,
чуть стемнеет, тотчас выводит на стенах
огненными буквами "требуется перезагрузка,
выйдите из системы и ждите указаний".
улицы, ныряющие резко к набережной
и сразу взмывающие к городскому форту.
все это мы успели повидать, покуда
не наросло дикое мясо на ве́ках,
мозоли на пятках, а на наших желаньях
наросло такое, что не расскажешь.
благословлю бывшую пиратскую бухту,
которую нанесет на 3D-карту
андроид, картограф межгалактического флота,
благословлю вкус пепла нашего мира,
который у нас во рту уже сегодня,
когда сточились зубцы на всех шестеренках,
и мы стали вращать время просто руками,
теряющими наработанную годами точность,
поэтому время у нас то спешит, то медлит.
а иных благословений вовсе не надо
ни мне, ни вам, ни кому другому.
(c) Геннадий Каневский
можешь ли мной притвориться, а я тобой?
душу себе отведём, а им - глаза.
медленно справим праздник недорогой.
мысленно отмотаем себя назад.
как тебе, не мешает моё лицо?
славное развлеченье для близнецов.
можешь ли свет включить? - я закроюсь тьмой,
а как зренье привыкнет - наоборот.
так тренируются мир называть тюрьмой,
ну а тюрьму - свободой, и это вот -
ак-ко-мо-да-ци-я. выучил по слогам.
сам понимаешь, я не спец по словам.
можешь взять меня за руку. я не прочь.
нет гигиены. это придумал клир.
нас же с тобой, мирян, ожидает ночь.
следовательно, ночь ожидает мир.
вот и рассмотрим подробно небесный свод:
чья там звезда из какого копытца пьёт.
(с) Геннадий Каневский
душу себе отведём, а им - глаза.
медленно справим праздник недорогой.
мысленно отмотаем себя назад.
как тебе, не мешает моё лицо?
славное развлеченье для близнецов.
можешь ли свет включить? - я закроюсь тьмой,
а как зренье привыкнет - наоборот.
так тренируются мир называть тюрьмой,
ну а тюрьму - свободой, и это вот -
ак-ко-мо-да-ци-я. выучил по слогам.
сам понимаешь, я не спец по словам.
можешь взять меня за руку. я не прочь.
нет гигиены. это придумал клир.
нас же с тобой, мирян, ожидает ночь.
следовательно, ночь ожидает мир.
вот и рассмотрим подробно небесный свод:
чья там звезда из какого копытца пьёт.
(с) Геннадий Каневский
Было много длины, высоты,
сундуков, сквозняков.
Дом звенел от секретов,
как дерево, полное птиц.
В ванной комнате медные краны
вели в середину реки,
грохотала и выла колонка. Толкались предметы:
башмачок-табакерка, браслет с бирюзой,
электрическим воздухом, пахли грозой.
Бедный дом, не с другой ли планеты
я смотрю на тебя, деревянный зверёк,
временной пузырёк, что не выдержав памяти, треснул.
Но внутри у тебя с подлокотника старого кресла
я-трёхлетняя руку тяну и достану вот-вот
до коряги, шкатулки, портрета прабабушки Лёли.
Скоро спать, и звенит от секретов- поёт
дом на Марсовом поле.
(с) Мария Беркович
сундуков, сквозняков.
Дом звенел от секретов,
как дерево, полное птиц.
В ванной комнате медные краны
вели в середину реки,
грохотала и выла колонка. Толкались предметы:
башмачок-табакерка, браслет с бирюзой,
электрическим воздухом, пахли грозой.
Бедный дом, не с другой ли планеты
я смотрю на тебя, деревянный зверёк,
временной пузырёк, что не выдержав памяти, треснул.
Но внутри у тебя с подлокотника старого кресла
я-трёхлетняя руку тяну и достану вот-вот
до коряги, шкатулки, портрета прабабушки Лёли.
Скоро спать, и звенит от секретов- поёт
дом на Марсовом поле.
(с) Мария Беркович
не хладен, не горяч, а только тепел
(да, через "е"), стою перед окном
и как во сне, я вижу прах и пепел.
панельный, наспех выстроенный дом
напротив - оседает и клубится,
нутром наружу вывернув объём.
пузырятся и лопаются лица,
взбухает волдырями гастроном
и сквер соседний, улица дымится,
и плёнку греет киноаппарат,
и пламя пожирает город-сад
и замирает в незаметном росте.
так, медлен, жёсток и необъясним
приходит день войны и плавит кости,
и, наконец, я плавлюсь вместе с ним.
(с) Геннадий Каневский
(да, через "е"), стою перед окном
и как во сне, я вижу прах и пепел.
панельный, наспех выстроенный дом
напротив - оседает и клубится,
нутром наружу вывернув объём.
пузырятся и лопаются лица,
взбухает волдырями гастроном
и сквер соседний, улица дымится,
и плёнку греет киноаппарат,
и пламя пожирает город-сад
и замирает в незаметном росте.
так, медлен, жёсток и необъясним
приходит день войны и плавит кости,
и, наконец, я плавлюсь вместе с ним.
(с) Геннадий Каневский
день пульсирует жилками в межъязыковом пространстве
переключение с раскладки на раскладку
как переход через Карпаты
(этот постоянный страх оступиться —
обратившись к другому не на его языке)
co słychać
що що
не разумею
этот постоянный страх назвать другого чужим именем
— я так и не нашла его в списке болезней
но сквозь треск слов я слышу сухое дерево
оно прорастает в моих плечах локтях и коленях
мать-яблоню моего детства, срубленную ещё в прошлом веке
я перевожу текст о лесе как перспективе убежища
думаю о парке как о возможности леса для бедных
и о съёмной квартире как о шахтёрской степи
читаю о любовной косточке вязкой хурмы
о воздушном змее, летающем в лёгких отчаяния
о словах, поцелуем ложащихся в темя болезни
я читаю под оглушительный хохот медузы
над тем, что женское тело — всё еще спорная территория
в конфликте между старым и новым письмом
о том что «дети ОРДЛО» (обло, озорно, огромно…)
принесут этому миру великое горе
и пытаюсь представить размеры
рта пропаганды и длину языка ненависти
я пишу этот текст пытаясь представить себя в нём
в чёрной большой футболке не моего размера
в голубых шортах, захваченных
из другой жизни, как чужое государство
я читаю пишу и перевожу этот день
возникающий в месте касания языками
как новая нежность внутри разверзающейся раны
и соль моего опыта обжигает исписанную бумагу времени
как хвойный ветер длящейся скрипки
(2020)
(c) Ия Кива
переключение с раскладки на раскладку
как переход через Карпаты
(этот постоянный страх оступиться —
обратившись к другому не на его языке)
co słychać
що що
не разумею
этот постоянный страх назвать другого чужим именем
— я так и не нашла его в списке болезней
но сквозь треск слов я слышу сухое дерево
оно прорастает в моих плечах локтях и коленях
мать-яблоню моего детства, срубленную ещё в прошлом веке
я перевожу текст о лесе как перспективе убежища
думаю о парке как о возможности леса для бедных
и о съёмной квартире как о шахтёрской степи
читаю о любовной косточке вязкой хурмы
о воздушном змее, летающем в лёгких отчаяния
о словах, поцелуем ложащихся в темя болезни
я читаю под оглушительный хохот медузы
над тем, что женское тело — всё еще спорная территория
в конфликте между старым и новым письмом
о том что «дети ОРДЛО» (обло, озорно, огромно…)
принесут этому миру великое горе
и пытаюсь представить размеры
рта пропаганды и длину языка ненависти
я пишу этот текст пытаясь представить себя в нём
в чёрной большой футболке не моего размера
в голубых шортах, захваченных
из другой жизни, как чужое государство
я читаю пишу и перевожу этот день
возникающий в месте касания языками
как новая нежность внутри разверзающейся раны
и соль моего опыта обжигает исписанную бумагу времени
как хвойный ветер длящейся скрипки
(2020)
(c) Ия Кива
*
брали голыми руками сухие водоросли и живой песок, наблюдали рождение головоногих
цельный фрукт внутри цельного фрукта шумит, нагнетается плотью, пока не взрывает его
близнец-паразит? страна-близнец-паразит? личность-близнец-паразит? или как ещё мы опознаём другого
и гранат лопается с треском, обнаруживая себя. начинается шторм
внутри бури есть зрение. что если оно обратится вовне?
разомкнутая личность выживает, перенимая повадки обезьян, учась у неба проницаемости
биение тонких тел. ты его слышишь?
можно взять пригоршню жизни, и она будет ласкаться
не зная формы, не обретя существа
но она уже льнёт к живому, ищет себе других
мы все идём на воспоминания
они единственный свет, который можно увидеть при взгляде в себя
а у кого их нет, вращается, как локатор в вакууме
о его поверхность стучатся частицы космических тел
он мог бы стать их звучанием, но они не слышат себя
помню: человек бился в стены и натягивал их как жаба — желудок болотной птицы, уже проглоченная, но ещё живая
иногда и телефон звонит снаружи дома. сны толпятся снаружи, а не внутри
изменённое море
чем оно отличается от изменённого сознания?
типом памяти
она хранится на втором и третьем дне
спроси любого о его лучших воспоминаниях — получишь только мечты о том, чего не было и не будет
и руки, ласкающие тело, ласкают мёртвое тело, выкапывают из-под земли
а оно из земли растёт
сразу мёртвым
овечьи глаза. не моргают, открытыми спят
под прозрачной плёнкой живота шевелятся внутренности
из всех причин жить выбирай самую незначительную, из всех гипотез — самую неправдоподобную
только тот жив, кого разводишь рукой
в момент прикосновения он улыбается и отступает
вода улыбается
как можно было этого не видеть?
мы связаны, словно день. его сквозная пуповина, по которой идёт время, она обрывается
и день уходит в прошлое. начинает существовать
(с) Мария Малиновская
брали голыми руками сухие водоросли и живой песок, наблюдали рождение головоногих
цельный фрукт внутри цельного фрукта шумит, нагнетается плотью, пока не взрывает его
близнец-паразит? страна-близнец-паразит? личность-близнец-паразит? или как ещё мы опознаём другого
и гранат лопается с треском, обнаруживая себя. начинается шторм
внутри бури есть зрение. что если оно обратится вовне?
разомкнутая личность выживает, перенимая повадки обезьян, учась у неба проницаемости
биение тонких тел. ты его слышишь?
можно взять пригоршню жизни, и она будет ласкаться
не зная формы, не обретя существа
но она уже льнёт к живому, ищет себе других
мы все идём на воспоминания
они единственный свет, который можно увидеть при взгляде в себя
а у кого их нет, вращается, как локатор в вакууме
о его поверхность стучатся частицы космических тел
он мог бы стать их звучанием, но они не слышат себя
помню: человек бился в стены и натягивал их как жаба — желудок болотной птицы, уже проглоченная, но ещё живая
иногда и телефон звонит снаружи дома. сны толпятся снаружи, а не внутри
изменённое море
чем оно отличается от изменённого сознания?
типом памяти
она хранится на втором и третьем дне
спроси любого о его лучших воспоминаниях — получишь только мечты о том, чего не было и не будет
и руки, ласкающие тело, ласкают мёртвое тело, выкапывают из-под земли
а оно из земли растёт
сразу мёртвым
овечьи глаза. не моргают, открытыми спят
под прозрачной плёнкой живота шевелятся внутренности
из всех причин жить выбирай самую незначительную, из всех гипотез — самую неправдоподобную
только тот жив, кого разводишь рукой
в момент прикосновения он улыбается и отступает
вода улыбается
как можно было этого не видеть?
мы связаны, словно день. его сквозная пуповина, по которой идёт время, она обрывается
и день уходит в прошлое. начинает существовать
(с) Мария Малиновская
мой фотосинтезирующий друг
и друг безоговорочно телесный
сошлись однажды под большой оливой
и думали, какую бы к костру
приладить песню, чтоб была уместна,
чтоб каждый стал и грустным, и счастливым.
какую песнь любови и разлуки,
прямую и простую, но не слишком,
простить слепца, ославить подлеца.
а мы сидели тихие как мышки,
и в круг друзей протягивали руки,
и трогали друг друга без конца.
друзья искали смыслы и значенья
и испускали теплое свеченье,
и пеликаны величаво плыли
меж облаков, как сгустки звездной пыли.
а мы делили 32 на восемь,
чтоб видеть эту порченую осень
и принимать с опорой на любовь,
чтобы пустое посылать с размахом,
чтоб просыпаться в эту явь без страха, -
ну хорошо, хотя бы с меньшим страхом, -
в чужой стране. среди войны.
собой.
(c) Assia Anistratenko
и друг безоговорочно телесный
сошлись однажды под большой оливой
и думали, какую бы к костру
приладить песню, чтоб была уместна,
чтоб каждый стал и грустным, и счастливым.
какую песнь любови и разлуки,
прямую и простую, но не слишком,
простить слепца, ославить подлеца.
а мы сидели тихие как мышки,
и в круг друзей протягивали руки,
и трогали друг друга без конца.
друзья искали смыслы и значенья
и испускали теплое свеченье,
и пеликаны величаво плыли
меж облаков, как сгустки звездной пыли.
а мы делили 32 на восемь,
чтоб видеть эту порченую осень
и принимать с опорой на любовь,
чтобы пустое посылать с размахом,
чтоб просыпаться в эту явь без страха, -
ну хорошо, хотя бы с меньшим страхом, -
в чужой стране. среди войны.
собой.
(c) Assia Anistratenko
это стихотворение я уже публиковала 20 июня 2017 года. теперь - время вспомнить о нем ещё раз благодаря иллюстрациям Евгения Никитина, который создал их с помощью искусственного интеллекта. это для меня всё недоступный космос - и новые технологии, и такие стихи. замираю в восхищении.
Forwarded from Иллюверс/ Illuvers (pictures)
Екатерина Симонова
* * *
обида - всегда сильнее.
розоватая долька свежего чеснока,
окно, выкрашенное когда-то красно-коричневым и белым,
облетающие с него чешуйки,
руки с надутыми жилами, мнущие тесто,
обрывающие венчики укропа,
вытирающие тарелки, расставляющие все
по своим местам.
вещи, лепечущие на глиняном, деревянном, стеклянном своем языке:
урони, разбей, выкинь,
только не сегодня,
пока мы храним и сияем,
сохраняем привычный порядок вещей -
других,
не называемых поименно.
отпей из Леты,
птичка-свистулька,
поэт-однодневка:
из правой ладони - забыть, из левой - вспомнить.
Визуальный комментарий - Е. Никитин, MidJourney
* * *
обида - всегда сильнее.
розоватая долька свежего чеснока,
окно, выкрашенное когда-то красно-коричневым и белым,
облетающие с него чешуйки,
руки с надутыми жилами, мнущие тесто,
обрывающие венчики укропа,
вытирающие тарелки, расставляющие все
по своим местам.
вещи, лепечущие на глиняном, деревянном, стеклянном своем языке:
урони, разбей, выкинь,
только не сегодня,
пока мы храним и сияем,
сохраняем привычный порядок вещей -
других,
не называемых поименно.
отпей из Леты,
птичка-свистулька,
поэт-однодневка:
из правой ладони - забыть, из левой - вспомнить.
Визуальный комментарий - Е. Никитин, MidJourney
помощник осветителя, заняв место заболевшего шефа,
нервно тычет в кнопки пульта, постоянно сбиваясь.
руки его дрожат. недокуренная папироса
в пепельнице дымится.
и когда на сцену выходит изысканный сладострастник,
алым светом он освещён, как в прошлой сцене - убийца.
то покрываясь пятнами, словно шкура оленья,
то наполняясь теменью, то мерцая подводно,
замысел отрывается от замыслившего, и созданье
начинает жить своей жизнью.
нынче в отчизне то холодно, то жарко, то несвободно,
но так же - и вне отчизны.
помощник осветителя, недоучка и рохля,
окружённый циническими очертаниями предметов,
мы всё спрашиваем себя и друг друга - кто ты?
а надо, конечно - где ты?
давно ли ты растворился как кофе в разбитой чашке,
как водка в сливном бачке, как в потоке времён - чернила?
кто сочинил тебя - уже над тобой не властен,
и сам считает, что так и было
от начала всего, от первых дней творенья,
выхватывая софитом то то, то это.
во. за .кн.. ка..ю.ся с..рач..е д.ре.ья -
им н. х..та.т с..та.
(с) Геннадий Каневский
нервно тычет в кнопки пульта, постоянно сбиваясь.
руки его дрожат. недокуренная папироса
в пепельнице дымится.
и когда на сцену выходит изысканный сладострастник,
алым светом он освещён, как в прошлой сцене - убийца.
то покрываясь пятнами, словно шкура оленья,
то наполняясь теменью, то мерцая подводно,
замысел отрывается от замыслившего, и созданье
начинает жить своей жизнью.
нынче в отчизне то холодно, то жарко, то несвободно,
но так же - и вне отчизны.
помощник осветителя, недоучка и рохля,
окружённый циническими очертаниями предметов,
мы всё спрашиваем себя и друг друга - кто ты?
а надо, конечно - где ты?
давно ли ты растворился как кофе в разбитой чашке,
как водка в сливном бачке, как в потоке времён - чернила?
кто сочинил тебя - уже над тобой не властен,
и сам считает, что так и было
от начала всего, от первых дней творенья,
выхватывая софитом то то, то это.
во. за .кн.. ка..ю.ся с..рач..е д.ре.ья -
им н. х..та.т с..та.
(с) Геннадий Каневский