Максим Амелин. Интервью Марине Власовой
Для поэта язык – его материал, как для художника краски, а для скульптора камень или дерево. И знание свойств этого материала, на мой непросвещённый взгляд, непременное условие поэтической работы, возможно, имеющей насильственный и принудительный характер. Конечно, изначально поэта пробуждает именно язык, упоение его красотами и возможностями кружит голову в молодости, когда поэт поёт, как птичка в мае, самозабвенно и вдохновенно. Но звонкая птичка не поёт в октябре – только ворона каркает круглый год.
Русская поэзия накопила за 300 лет – а первым книжным поэтом, писавшим именно на русском языке, был вышеупомянутый Кантемир – целый арсенал разных птичьих голосов, и ей необходимо осознание не просто исторически пройденного пути, но глубинных принципов её развития и превращения в то условное древо, каковым она является на сей день. Нужна саморефлексия, которая может дать выход в иное измерение, например из двухмерности в трёхмерность применительно к поэтическому тексту. Это всё и вокруг меня в жизни занимает и веселит больше всего.
Поэзия уже в новом тысячелетии выдержала несколько волн или нашествий младых стихотворцев разных видов и мастей, тех самых новых птичьих голосов. Некоторым из них даже улыбнулась удача в довольно денежных конкурсах. Но за редкими исключениями большинство из них схлынуло и кануло куда-то бесследно. Потому что поэзия – это не весёленькое времяпрепровождение, липки–фестивали, дебюты–лицеи, а серьёзная постоянная работа, и цель этой работы – создание обладающего художественной ценностью поэтического произведения, пусть одного, но не похожего на тысячи таких же, спродуцированных прежде и продуцируемых в диких количествах ныне. А именно эта цель почему-то утратилась, а с ней и какая бы то ни было ценность поэзии вообще.
Вместе с утратой целеполагания – так безголовая курица бегает во всех направлениях – начала нарастать разного рода «прикладнуха»: процвели вирши на «актуальную тему», на «рыбу», стихоплетство «как бы для детей», «аутопсихотерапевтические излияния» и прочее. При этом ушла и «ремесленная» составляющая, то самое поэтическое мастерство, некогда культивировавшееся Николаем Гумилёвым и Валерием Брюсовым и их последователями. Вот и выходит, что самим поэтическим веществом занимаются единицы.
#амелин #власова #интервью
Для поэта язык – его материал, как для художника краски, а для скульптора камень или дерево. И знание свойств этого материала, на мой непросвещённый взгляд, непременное условие поэтической работы, возможно, имеющей насильственный и принудительный характер. Конечно, изначально поэта пробуждает именно язык, упоение его красотами и возможностями кружит голову в молодости, когда поэт поёт, как птичка в мае, самозабвенно и вдохновенно. Но звонкая птичка не поёт в октябре – только ворона каркает круглый год.
Русская поэзия накопила за 300 лет – а первым книжным поэтом, писавшим именно на русском языке, был вышеупомянутый Кантемир – целый арсенал разных птичьих голосов, и ей необходимо осознание не просто исторически пройденного пути, но глубинных принципов её развития и превращения в то условное древо, каковым она является на сей день. Нужна саморефлексия, которая может дать выход в иное измерение, например из двухмерности в трёхмерность применительно к поэтическому тексту. Это всё и вокруг меня в жизни занимает и веселит больше всего.
Поэзия уже в новом тысячелетии выдержала несколько волн или нашествий младых стихотворцев разных видов и мастей, тех самых новых птичьих голосов. Некоторым из них даже улыбнулась удача в довольно денежных конкурсах. Но за редкими исключениями большинство из них схлынуло и кануло куда-то бесследно. Потому что поэзия – это не весёленькое времяпрепровождение, липки–фестивали, дебюты–лицеи, а серьёзная постоянная работа, и цель этой работы – создание обладающего художественной ценностью поэтического произведения, пусть одного, но не похожего на тысячи таких же, спродуцированных прежде и продуцируемых в диких количествах ныне. А именно эта цель почему-то утратилась, а с ней и какая бы то ни было ценность поэзии вообще.
Вместе с утратой целеполагания – так безголовая курица бегает во всех направлениях – начала нарастать разного рода «прикладнуха»: процвели вирши на «актуальную тему», на «рыбу», стихоплетство «как бы для детей», «аутопсихотерапевтические излияния» и прочее. При этом ушла и «ремесленная» составляющая, то самое поэтическое мастерство, некогда культивировавшееся Николаем Гумилёвым и Валерием Брюсовым и их последователями. Вот и выходит, что самим поэтическим веществом занимаются единицы.
#амелин #власова #интервью
Пётр Вяземский
Наш век – век звонкого металла,
Ему ль до звучности стихов,
До чистых жертв, до идеала,
До этих старых пустяков?
На бирже ищем вдохновений,
Там сны златые, бой страстей:
Кто миллионщик, тот и гений,
И Ротшильд – Байрон наших дней.
#вяземский
Наш век – век звонкого металла,
Ему ль до звучности стихов,
До чистых жертв, до идеала,
До этих старых пустяков?
На бирже ищем вдохновений,
Там сны златые, бой страстей:
Кто миллионщик, тот и гений,
И Ротшильд – Байрон наших дней.
#вяземский
Василий Розанов. Опавшие листья
Есть дар слушания голосов и дар видения лиц. Ими проникаем в душу человека.
Не всякий умеет слушать человека. Иной слушает слова, понимает их связь и связно на них отвечает, Но он не уловил «подголосков», теней звука «под голосом», — а в них-то, и притом в них одних, говорила душа.
Голос нужно слушать и в чтении. Поэтому не всякий «читающий Пушкина» имеет что-нибудь общее с Пушкиным, а лишь кто вслушивается в голос говорящего Пушкина, угадывая интонацию, какая была у живого. Кто «живого Пушкина не слушает» в перелистываемых страницах, тот как бы все равно и не читает его, а читает кого-то взамен его, уравнительного с ним, «такого же образования и таланта, как он, и писавшего на те же темы», — но не самого его.
Отсюда так чужды и глухи «академические» издания Пушкина, заваленные горою «примечаний», а у Венгерова — ещё аляповатых картин и всякого учёного базара. На Пушкина точно высыпали сор из ящика: и он весь пыльный, сорный, загромождённый. Исчезла — в самом виде и внешней форме издания — главная черта его образа и души: изумительная краткость во всём и простота. И конечно, лучшие издания и даже единственные, которые можно держать в руке без отвращения, — старые издания его, на толстоватой бумаге, каждое стихотворение с новой страницы (изд. Жуковского). Или — отдельные при жизни напечатанные стихотворения. Или — его стихи и драматические отрывки в «Северн. Цветах». У меня есть «Борис Годунов» 1831 года и 2 книжки «Северн. Цвет.» с Пушкиным; и — издание Жуковского. Лет через 30 эти издания будут цениться как золотые, а мастера будут абсолютно повторять (конечно, без цензурных современных урезок) бумагу, шрифты, расположение произведений, орфографию, формат и переплёты.
В таком издании мы можем достигнуть как бы слушания Пушкина. Недосягание через печать до голоса сделало безразличие того, кто берётся «издавать» и «изучать» Пушкина и составлять к нему «комментарии». Нельзя не быть удивлённым, до какой степени теперь «издатели классиков» не имеют ничего, связывающего с издаваемыми поэтами или прозаиками. «Им бы издавать Бонч-Бруэвича, а они издают Пушкина». Универсально начитанный «товарищ», в демократической блузе, охватил Пушкина «как он есть», в шинели с бобровым воротником и французской шляпе, и понёс, высоко подняв над головой (уважение) — как медведь Татьяну в известном сне.
И сколько общего у медведя с Татьяной, столько же у теперешних комментаторов с Пушкиным.
#розанов #пушкин
Есть дар слушания голосов и дар видения лиц. Ими проникаем в душу человека.
Не всякий умеет слушать человека. Иной слушает слова, понимает их связь и связно на них отвечает, Но он не уловил «подголосков», теней звука «под голосом», — а в них-то, и притом в них одних, говорила душа.
Голос нужно слушать и в чтении. Поэтому не всякий «читающий Пушкина» имеет что-нибудь общее с Пушкиным, а лишь кто вслушивается в голос говорящего Пушкина, угадывая интонацию, какая была у живого. Кто «живого Пушкина не слушает» в перелистываемых страницах, тот как бы все равно и не читает его, а читает кого-то взамен его, уравнительного с ним, «такого же образования и таланта, как он, и писавшего на те же темы», — но не самого его.
Отсюда так чужды и глухи «академические» издания Пушкина, заваленные горою «примечаний», а у Венгерова — ещё аляповатых картин и всякого учёного базара. На Пушкина точно высыпали сор из ящика: и он весь пыльный, сорный, загромождённый. Исчезла — в самом виде и внешней форме издания — главная черта его образа и души: изумительная краткость во всём и простота. И конечно, лучшие издания и даже единственные, которые можно держать в руке без отвращения, — старые издания его, на толстоватой бумаге, каждое стихотворение с новой страницы (изд. Жуковского). Или — отдельные при жизни напечатанные стихотворения. Или — его стихи и драматические отрывки в «Северн. Цветах». У меня есть «Борис Годунов» 1831 года и 2 книжки «Северн. Цвет.» с Пушкиным; и — издание Жуковского. Лет через 30 эти издания будут цениться как золотые, а мастера будут абсолютно повторять (конечно, без цензурных современных урезок) бумагу, шрифты, расположение произведений, орфографию, формат и переплёты.
В таком издании мы можем достигнуть как бы слушания Пушкина. Недосягание через печать до голоса сделало безразличие того, кто берётся «издавать» и «изучать» Пушкина и составлять к нему «комментарии». Нельзя не быть удивлённым, до какой степени теперь «издатели классиков» не имеют ничего, связывающего с издаваемыми поэтами или прозаиками. «Им бы издавать Бонч-Бруэвича, а они издают Пушкина». Универсально начитанный «товарищ», в демократической блузе, охватил Пушкина «как он есть», в шинели с бобровым воротником и французской шляпе, и понёс, высоко подняв над головой (уважение) — как медведь Татьяну в известном сне.
И сколько общего у медведя с Татьяной, столько же у теперешних комментаторов с Пушкиным.
#розанов #пушкин
Александр Пушкин. Метель
— В начале 1812 года, — сказал Бурмин, — я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонёк и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» — закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? — сказал мне кто-то, — невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещённую двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в тёмном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу, — сказала эта, — насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошёл ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» — «Начинайте, начинайте, батюшка», — отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне недурна... Непонятная, непростительная ветреность... я стал подле неё перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», — сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было её поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» — и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: «Пошёл!»
— Боже мой! — закричала Марья Гавриловна, — и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?
— Не знаю, — отвечал Бурмин, — не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
— Боже мой, боже мой! — сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, — так это были вы! И вы не узнаёте меня?
Бурмин побледнел... и бросился к её ногам...
#пушкин
— В начале 1812 года, — сказал Бурмин, — я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонёк и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» — закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? — сказал мне кто-то, — невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещённую двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в тёмном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу, — сказала эта, — насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошёл ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» — «Начинайте, начинайте, батюшка», — отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне недурна... Непонятная, непростительная ветреность... я стал подле неё перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», — сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было её поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» — и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: «Пошёл!»
— Боже мой! — закричала Марья Гавриловна, — и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?
— Не знаю, — отвечал Бурмин, — не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
— Боже мой, боже мой! — сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, — так это были вы! И вы не узнаёте меня?
Бурмин побледнел... и бросился к её ногам...
#пушкин
❤2
Юрий Мамлеев. Утопи мою голову
Вот и наступил тот час. Я стоял в подъезде дома номер три, в темноте. В кармане — билеты, туда, за город, на реку… где же ещё топить, не в Москве же реке — кругом милиция, да и вода грязная. За городом — лучше, там озёра, чистая вода, холодная, глубокая, с такого дна голова Тани уже никогда не всплывёт.
Семён и его помощник, как-то озираясь, дико шли ко мне, у Семёна в руках болталась сумка. Я думал, что всё будет более обыденно. И вдруг — какой-то внезапный страх, как будто что-то оборвалось и упало в душе… Могильщики, странно приплясывая, приближались ко мне. Семён почему-то сильно размахивал сумкой с головой, точно хотел голову подбросить — высоко, высоко, к синему небу. Разговор был коротким, не по душам. Голова… деньги… голова. Водка.
— Вот и всё.
— Взгляни на всякий случай, — проурчал Семён. — Мы не обманщики.
Я содрогнулся и заглянул в чёрную пасть непомерно огромной сумки. Со дна её на меня как будто бы блеснули глаза — да, это была Таня, тот же взор, что и при жизни. Я расплатился и поехал на вокзал. Взял такси. Они мне отдали голову вместе с сумкой — чтоб не перекладывать, меньше возни. Сумка была чёрная, потрепанная, и, видимо, в ней раньше носили картошку — чувствовался запах. Милиционеров я почему-то не боялся, то есть не боялся случайностей. Видно, боги меня вели.
#мамлеев
Вот и наступил тот час. Я стоял в подъезде дома номер три, в темноте. В кармане — билеты, туда, за город, на реку… где же ещё топить, не в Москве же реке — кругом милиция, да и вода грязная. За городом — лучше, там озёра, чистая вода, холодная, глубокая, с такого дна голова Тани уже никогда не всплывёт.
Семён и его помощник, как-то озираясь, дико шли ко мне, у Семёна в руках болталась сумка. Я думал, что всё будет более обыденно. И вдруг — какой-то внезапный страх, как будто что-то оборвалось и упало в душе… Могильщики, странно приплясывая, приближались ко мне. Семён почему-то сильно размахивал сумкой с головой, точно хотел голову подбросить — высоко, высоко, к синему небу. Разговор был коротким, не по душам. Голова… деньги… голова. Водка.
— Вот и всё.
— Взгляни на всякий случай, — проурчал Семён. — Мы не обманщики.
Я содрогнулся и заглянул в чёрную пасть непомерно огромной сумки. Со дна её на меня как будто бы блеснули глаза — да, это была Таня, тот же взор, что и при жизни. Я расплатился и поехал на вокзал. Взял такси. Они мне отдали голову вместе с сумкой — чтоб не перекладывать, меньше возни. Сумка была чёрная, потрепанная, и, видимо, в ней раньше носили картошку — чувствовался запах. Милиционеров я почему-то не боялся, то есть не боялся случайностей. Видно, боги меня вели.
#мамлеев
Михаил Булгаков. Площадь на колёсах
Что в Москве делается, уму непостижимо. На трамвайных остановках — вой стоит. Сегодня, как ехали к Чистым прудам, читал в газете про себя — называют — гениальный человек. Уборную устроили. Просто, а хорошо, в полу дыру провертели. Да и без уборной великолепно. Хочешь на Арбате, хочешь у Страстного.
📚 Читать 2 минуты 😀
#булгаков
Что в Москве делается, уму непостижимо. На трамвайных остановках — вой стоит. Сегодня, как ехали к Чистым прудам, читал в газете про себя — называют — гениальный человек. Уборную устроили. Просто, а хорошо, в полу дыру провертели. Да и без уборной великолепно. Хочешь на Арбате, хочешь у Страстного.
#булгаков
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Telegraph
Михаил Булгаков. Площадь на колёсах
Дневник гениального гражданина Полосухина 21 ноября. Ну, и город Москва, я вам доложу. Квартир нету. Нету, горе моё! Жене дал телеграмму — пущай пока повременит, не выезжает. У Карабуева три ночи ночевал в ванне. Удобно, только капает. И две ночи у Щуевского…
Джордж Карлин
#карлин
Посмотрите, в каком мире мы живём. Точнее, во что мы этот мир превращаем. Вырубаем леса, осушаем реки и озёра, выкачиваем нефть, строим заводы и фабрики, атомные станции…
«Человек — венец творения господа»?! Да любая плешивая крыса на наших помойках более совершенна, чем мы. У неё хотя бы нет тяги к саморазрушению, она живёт в гармонии с окружающим миром, в каких бы условиях не оказалась. А мы? Язва на теле планеты. Паразиты, от которых давно пора избавиться.
#карлин
Антон Чехов. Дядя Ваня
Войницкий (смеясь).
Браво, браво!.. Всё это мило, но не убедительно, так что (Астрову) позволь мне, мой друг, продолжать топить печи дровами и строить сараи из дерева.
Астров.
Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топлива. (Елене Андреевне.) Не правда ли, сударыня? Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарён разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов всё меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днём земля становится всё беднее и безобразнее. (Войницкому.) Вот ты глядишь на меня с иронией, и всё, что я говорю, тебе кажется не серьёзным и... и, быть может, это в самом деле чудачество, но, когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти, и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю берёзку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью, и я... (Увидев работника, который принёс на подносе рюмку водки.) Однако... (пьёт) мне пора. Всё это, вероятно, чудачество, в конце концов. Честь имею кланяться! (Идёт к дому.)
<...>
Войницкий.
Если бы вы могли видеть своё лицо, свои движения... Какая вам лень жить! Ах, какая лень!
Елена Андреевна.
Ах, и лень, и скучно! Все бранят моего мужа, все смотрят на меня с сожалением: несчастная, у неё старый муж! Это участие ко мне — о, как я его понимаю! Вот как сказал сейчас Астров: все вы безрассудно губите леса, и скоро на земле ничего не останется. Точно так вы безрассудно губите человека, и скоро, благодаря вам, на земле не останется ни верности, ни чистоты, ни способности жертвовать собою. Почему вы не можете видеть равнодушно женщину, если она не ваша? Потому что — прав этот доктор — во всех вас сидит бес разрушения. Вам не жаль ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга...
Войницкий.
Не люблю я этой философии!
#чехов
Войницкий (смеясь).
Браво, браво!.. Всё это мило, но не убедительно, так что (Астрову) позволь мне, мой друг, продолжать топить печи дровами и строить сараи из дерева.
Астров.
Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топлива. (Елене Андреевне.) Не правда ли, сударыня? Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарён разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов всё меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днём земля становится всё беднее и безобразнее. (Войницкому.) Вот ты глядишь на меня с иронией, и всё, что я говорю, тебе кажется не серьёзным и... и, быть может, это в самом деле чудачество, но, когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти, и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю берёзку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью, и я... (Увидев работника, который принёс на подносе рюмку водки.) Однако... (пьёт) мне пора. Всё это, вероятно, чудачество, в конце концов. Честь имею кланяться! (Идёт к дому.)
<...>
Войницкий.
Если бы вы могли видеть своё лицо, свои движения... Какая вам лень жить! Ах, какая лень!
Елена Андреевна.
Ах, и лень, и скучно! Все бранят моего мужа, все смотрят на меня с сожалением: несчастная, у неё старый муж! Это участие ко мне — о, как я его понимаю! Вот как сказал сейчас Астров: все вы безрассудно губите леса, и скоро на земле ничего не останется. Точно так вы безрассудно губите человека, и скоро, благодаря вам, на земле не останется ни верности, ни чистоты, ни способности жертвовать собою. Почему вы не можете видеть равнодушно женщину, если она не ваша? Потому что — прав этот доктор — во всех вас сидит бес разрушения. Вам не жаль ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга...
Войницкий.
Не люблю я этой философии!
#чехов
Анатолий Мариенгоф. Циники
Река синяя и холодная. Её тяжёлое тело лежит в каменных беpегах, точно в гpобу. У столпившихся и склонённых над ней домов тpагический вид. Hеосвещённые окна похожи на глаза, потемневшие от гоpя.
Автомобили скользят по мосту, подобно конькобежцам. Их сегодня больше, чем обычно. Кажется, что они описывают ненужные, бесцельные кpуги вдоль кpемлёвских зубцов с «гусенками», вдоль тяжёлых пеpил, башен и полубашен с шатpами и вышками из бутового камня и киpпича полевых саpаев, кpеплённого известью, кpухой и мелью с хpяцем. Сухаpевка уже pазнесла по Москве слухи об убегающих в Сибиpь комиссаpах; о ящиках с дpагоценностями, с золотом, с посудой, с цаpским «бельишком и меблишкой», котоpые они захватывают с собой в тайгу.
Мы идём по стене.
Ветеp скpещивает голые пpутья деpевьев, словно pапиpы, качает чёpные стволы клёнов. Я вглядываюсь в лица встpечных. Весёлое занятие! Будто запускаешь pуку в ведpо с мелкой pыбёшкой. Hеувеpенная pадость, колеблющееся мужество, жиpеющее злоpадство, ханжеское сочувствие, безглазое беспокойство, тpусливые надежды – моя жалкая добыча.
#мариенгоф
Река синяя и холодная. Её тяжёлое тело лежит в каменных беpегах, точно в гpобу. У столпившихся и склонённых над ней домов тpагический вид. Hеосвещённые окна похожи на глаза, потемневшие от гоpя.
Автомобили скользят по мосту, подобно конькобежцам. Их сегодня больше, чем обычно. Кажется, что они описывают ненужные, бесцельные кpуги вдоль кpемлёвских зубцов с «гусенками», вдоль тяжёлых пеpил, башен и полубашен с шатpами и вышками из бутового камня и киpпича полевых саpаев, кpеплённого известью, кpухой и мелью с хpяцем. Сухаpевка уже pазнесла по Москве слухи об убегающих в Сибиpь комиссаpах; о ящиках с дpагоценностями, с золотом, с посудой, с цаpским «бельишком и меблишкой», котоpые они захватывают с собой в тайгу.
Мы идём по стене.
Ветеp скpещивает голые пpутья деpевьев, словно pапиpы, качает чёpные стволы клёнов. Я вглядываюсь в лица встpечных. Весёлое занятие! Будто запускаешь pуку в ведpо с мелкой pыбёшкой. Hеувеpенная pадость, колеблющееся мужество, жиpеющее злоpадство, ханжеское сочувствие, безглазое беспокойство, тpусливые надежды – моя жалкая добыча.
#мариенгоф
ВЧ-рероспектива
🗣️ Всё это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций — бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна.
➡️ https://www.tg-me.com/time_che/81
#бунин
#бунин
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Telegram
Время Ч
Цитатник
Иван Бунин. Окаянные дни
Впрочем, почта русская кончилась уже давно, ещё летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов». Тогда же появился впервые и «министр труда» — и тогда же вся Россия…
Иван Бунин. Окаянные дни
Впрочем, почта русская кончилась уже давно, ещё летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов». Тогда же появился впервые и «министр труда» — и тогда же вся Россия…
Юрий Мамлеев. Не те отношения
Наденька обомлела. Великолепна же была эта сцена, когда почти профессор, не удостоив даже взглядом голую студентку, сумрачно, как учёный кот, попыхивая трубкой, ходит вокруг постели, без всякого намека на сублимацию...
📚 Читать 6 минут😰
#мамлеев
Наденька обомлела. Великолепна же была эта сцена, когда почти профессор, не удостоив даже взглядом голую студентку, сумрачно, как учёный кот, попыхивая трубкой, ходит вокруг постели, без всякого намека на сублимацию...
📚 Читать 6 минут
#мамлеев
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Telegraph
Юрий Мамлеев. Не те отношения
Милое, красивое существо лет двадцати двух Наденька Воронова никак не могла сдать экзамен по сопромату. Преподаватель Николай Семёнович всё отклонял и отклонял. Наконец, извинившись, просрочив всё на свете, Наденька решилась в последний раз. Свидание состоялось…
Владимир Набоков. Набоков о Набокове. Интервью 1932-1977 годов
Сентябрь 1966 г. Интервью Альфреду Аппелю
— Нравятся ли вам какие-нибудь писатели, целиком относящиеся к советскому периоду?
— Были писатели, которые поняли, что если избирать определённые сюжеты и определённых героев, то они смогут в политическом смысле проскочить — другими словами, никто их не будет учить, о чём им писать и как должен оканчиваться роман. Два поразительно одарённых писателя — Ильф и Петров — решили, что если главным героем они сделают негодяя и авантюриста, то, что бы они ни писали о его похождениях, с политической точки зрения к этому нельзя будет придраться, потому что ни законченного негодяя, ни сумасшедшего, ни преступника, вообще никого, стоящего вне советского общества — в данном случае это, так сказать, герой плутовского романа, — нельзя обвинить ни в том, что он плохой коммунист, ни в том, что он коммунист недостаточно хороший. Под этим прикрытием, которое им обеспечивало полную независимость, Ильф и Петров, Зощенко и Олеша смогли опубликовать ряд первоклассных произведений, поскольку политической трактовке такие герои, сюжеты и темы не поддавались. До начала тридцатых годов это сходило с рук. У поэтов была своя система. Они думали, что если не выходить за садовую ограду, то есть из области чистой поэзии, лирических подражаний или, скажем, цыганских песен, как у Ильи Сельвинского, то можно уцелеть. Заболоцкий нашёл третий путь — будто его лирический герой полный идиот, который в полусне что-то мурлычет себе под нос, коверкает слова, забавляется с ними как сумасшедший. Всё это были люди невероятно одарённые, но режим добрался в конце концов и до них, и все один за другим исчезали по безымянным лагерям.
#набоков #интервью
Сентябрь 1966 г. Интервью Альфреду Аппелю
— Нравятся ли вам какие-нибудь писатели, целиком относящиеся к советскому периоду?
— Были писатели, которые поняли, что если избирать определённые сюжеты и определённых героев, то они смогут в политическом смысле проскочить — другими словами, никто их не будет учить, о чём им писать и как должен оканчиваться роман. Два поразительно одарённых писателя — Ильф и Петров — решили, что если главным героем они сделают негодяя и авантюриста, то, что бы они ни писали о его похождениях, с политической точки зрения к этому нельзя будет придраться, потому что ни законченного негодяя, ни сумасшедшего, ни преступника, вообще никого, стоящего вне советского общества — в данном случае это, так сказать, герой плутовского романа, — нельзя обвинить ни в том, что он плохой коммунист, ни в том, что он коммунист недостаточно хороший. Под этим прикрытием, которое им обеспечивало полную независимость, Ильф и Петров, Зощенко и Олеша смогли опубликовать ряд первоклассных произведений, поскольку политической трактовке такие герои, сюжеты и темы не поддавались. До начала тридцатых годов это сходило с рук. У поэтов была своя система. Они думали, что если не выходить за садовую ограду, то есть из области чистой поэзии, лирических подражаний или, скажем, цыганских песен, как у Ильи Сельвинского, то можно уцелеть. Заболоцкий нашёл третий путь — будто его лирический герой полный идиот, который в полусне что-то мурлычет себе под нос, коверкает слова, забавляется с ними как сумасшедший. Всё это были люди невероятно одарённые, но режим добрался в конце концов и до них, и все один за другим исчезали по безымянным лагерям.
#набоков #интервью
❤1
Фёдор Достоевский. Бесы
Она позвала литераторов, и к ней их тотчас же привели во множестве. Потом уже приходили и сами, без приглашения; один приводил другого. Никогда ещё она не видывала таких литераторов.
Они были тщеславны до невозможности, но совершенно открыто, как бы тем исполняя обязанность. Иные (хотя и далеко не все) являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера только открытую красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было написано, что они сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет. Они бранились, вменяя себе это в честь.
Довольно трудно было узнать, что именно они написали; но тут были критики, романисты, драматурги, сатирики, обличители. Степан Трофимович проник даже в самый высший их круг, туда, откуда управляли движением. До управляющих было до невероятности высоко, но его они встретили радушно, хотя конечно никто из них ничего о нём не знал и не слыхивал кроме того, что он «представляет идею».
Он до того маневрировал около них, что и их зазвал раза два в салон Варвары Петровны, несмотря на всё их олимпийство. Эти были очень серьёзны и очень вежливы; держали себя хорошо; остальные видимо их боялись; но очевидно было, что им некогда.
Явились и две-три прежние литературные знаменитости, случившиеся тогда в Петербурге и с которыми Варвара Петровна давно уже поддерживала самые изящные отношения. Но к удивлению её эти действительные и уже несомненные знаменитости были тише воды, ниже травы, а иные из них просто льнули ко всему этому новому сброду и позорно у него заискивали.
#достоевский
Она позвала литераторов, и к ней их тотчас же привели во множестве. Потом уже приходили и сами, без приглашения; один приводил другого. Никогда ещё она не видывала таких литераторов.
Они были тщеславны до невозможности, но совершенно открыто, как бы тем исполняя обязанность. Иные (хотя и далеко не все) являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера только открытую красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было написано, что они сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет. Они бранились, вменяя себе это в честь.
Довольно трудно было узнать, что именно они написали; но тут были критики, романисты, драматурги, сатирики, обличители. Степан Трофимович проник даже в самый высший их круг, туда, откуда управляли движением. До управляющих было до невероятности высоко, но его они встретили радушно, хотя конечно никто из них ничего о нём не знал и не слыхивал кроме того, что он «представляет идею».
Он до того маневрировал около них, что и их зазвал раза два в салон Варвары Петровны, несмотря на всё их олимпийство. Эти были очень серьёзны и очень вежливы; держали себя хорошо; остальные видимо их боялись; но очевидно было, что им некогда.
Явились и две-три прежние литературные знаменитости, случившиеся тогда в Петербурге и с которыми Варвара Петровна давно уже поддерживала самые изящные отношения. Но к удивлению её эти действительные и уже несомненные знаменитости были тише воды, ниже травы, а иные из них просто льнули ко всему этому новому сброду и позорно у него заискивали.
#достоевский
Нина Искренко
она поцеловала его в подушку
а он поцеловал её в край пододеяльника
а она поцеловала его в наволочку
а он её в последнюю горящую лампочку в люстре
она вытянувшись поцеловала его в спинку стула
а он наклонившись поцеловал её в ручку кресла
тогда она изловчилась и поцеловала его
в кнопку будильника
а он тут же поцеловал её
в дверцу холодильника
ах так — она немедленно поцеловала его в скатерть
а он заметил что скатерть уже в прачечной
и как бы между прочим
поцеловал её в замочную скважину
она тут же поцеловала его в зонтик
зонтик раскрылся и улетел
и ему ничего не оставалось как
поцеловать её в мыльницу
которая вся пошла пузырями
и уплыла в Средиземное море
но она не растерялась
и поцеловала его в светофор
загорелся красный свет и он
не переходя улицу
поцеловал её в яблочный мармелад
она стала целовать его
всего перемазанного мармеладом
и в хвост и в гриву
и в витрину Елисеевского гастронома
и в компьютер «Макинтош»
а он нарочно подставлял ей то одну
то другую ланиту дискету
не забывая при этом целовать её в каждый
кохиноровский карандаш
и в каждый смычок
Государственного симфонического оркестра
под руководством Геннадия Рождественского
в каждый волосок каждого смычка
исполняющего верхнее до-диез-бемоль
с тремя точками
и выматывающим душу фермато
переходящим в тремоло литавр
РРРРРРРРррррррр
она поцеловала его в литр кваса
и белый коралл в керамической кружке на подоконнике
и сказала — Господи, мы совсем с ума сошли
надо же огурцы сажать
и на стол накрывать — сейчас гости придут
а у нас конь не валялся
и даже НЕ ПРО-ПЫ-ЛЕ-СО-ШЕ-НО!
он сказал — конечно конечно
вскочил на пылесос
посадил её перед собой
дёрнул поводья и нажал кнопку ПУСК
и — ААААААААаааааааааааааа
вскачь полетели они
в сине-зелёном мокром снеге
в развевающихся крылатках
шитых бисером российских новостей
и отороченных по краю сельдереем
и укропом в четыре карата
и ещё тридцать две с половиной минуты
стекленели от медно-ковыльного ветра в ушах
вшиваясь торпедой под кожу
искажённого в целом пространства
и беспрестанно изо всех сил целуя друг друга
в начищенные купола
Троице-Сергиевой Лавры
11 апреля 1993 г.
#искренко
она поцеловала его в подушку
а он поцеловал её в край пододеяльника
а она поцеловала его в наволочку
а он её в последнюю горящую лампочку в люстре
она вытянувшись поцеловала его в спинку стула
а он наклонившись поцеловал её в ручку кресла
тогда она изловчилась и поцеловала его
в кнопку будильника
а он тут же поцеловал её
в дверцу холодильника
ах так — она немедленно поцеловала его в скатерть
а он заметил что скатерть уже в прачечной
и как бы между прочим
поцеловал её в замочную скважину
она тут же поцеловала его в зонтик
зонтик раскрылся и улетел
и ему ничего не оставалось как
поцеловать её в мыльницу
которая вся пошла пузырями
и уплыла в Средиземное море
но она не растерялась
и поцеловала его в светофор
загорелся красный свет и он
не переходя улицу
поцеловал её в яблочный мармелад
она стала целовать его
всего перемазанного мармеладом
и в хвост и в гриву
и в витрину Елисеевского гастронома
и в компьютер «Макинтош»
а он нарочно подставлял ей то одну
то другую ланиту дискету
не забывая при этом целовать её в каждый
кохиноровский карандаш
и в каждый смычок
Государственного симфонического оркестра
под руководством Геннадия Рождественского
в каждый волосок каждого смычка
исполняющего верхнее до-диез-бемоль
с тремя точками
и выматывающим душу фермато
переходящим в тремоло литавр
РРРРРРРРррррррр
она поцеловала его в литр кваса
и белый коралл в керамической кружке на подоконнике
и сказала — Господи, мы совсем с ума сошли
надо же огурцы сажать
и на стол накрывать — сейчас гости придут
а у нас конь не валялся
и даже НЕ ПРО-ПЫ-ЛЕ-СО-ШЕ-НО!
он сказал — конечно конечно
вскочил на пылесос
посадил её перед собой
дёрнул поводья и нажал кнопку ПУСК
и — ААААААААаааааааааааааа
вскачь полетели они
в сине-зелёном мокром снеге
в развевающихся крылатках
шитых бисером российских новостей
и отороченных по краю сельдереем
и укропом в четыре карата
и ещё тридцать две с половиной минуты
стекленели от медно-ковыльного ветра в ушах
вшиваясь торпедой под кожу
искажённого в целом пространства
и беспрестанно изо всех сил целуя друг друга
в начищенные купола
Троице-Сергиевой Лавры
11 апреля 1993 г.
#искренко
❤2
Геннадий Алексеев
Я говорил ей:
не мешайте мне,
я занят важным делом,
я влюбляюсь.
Я говорил ей:
не отвлекайте меня,
мне нужно сосредоточиться,
я же влюбляюсь.
Я говорил ей:
подождите немного,
мне некогда,
я же влюбляюсь в вас!
Мне надо здорово
в вас влюбиться.
— Ну и как? — спрашивала она. —
Получается?
— Ничего, — отвечал я, —
всё идёт как по маслу.
— Ну что? — спрашивала она. —
Уже скоро?
— Да, да! — отвечал я. —
Только не торопите меня.
— Ну скорее же, скорее! — просила она. —
Мне надоело ждать!
— Потерпите ещё немножко, — говорил
я, — куда вам спешить?
— Но почему же так долго? — возмущалась она. — Так ужасно долго!
— Потому что это навсегда, — говорил
я, — потому что это навеки.
— Ну, теперь-то уже готово? — спрашивала она. — Сколько можно тянуть?
— Да, уже готово, — сказал я
и поглядел на неё
влюблёнными глазами.
— Не глядите на меня так! — сказала
она. —
Вы что,
с ума сошли?
#алексеев
Я говорил ей:
не мешайте мне,
я занят важным делом,
я влюбляюсь.
Я говорил ей:
не отвлекайте меня,
мне нужно сосредоточиться,
я же влюбляюсь.
Я говорил ей:
подождите немного,
мне некогда,
я же влюбляюсь в вас!
Мне надо здорово
в вас влюбиться.
— Ну и как? — спрашивала она. —
Получается?
— Ничего, — отвечал я, —
всё идёт как по маслу.
— Ну что? — спрашивала она. —
Уже скоро?
— Да, да! — отвечал я. —
Только не торопите меня.
— Ну скорее же, скорее! — просила она. —
Мне надоело ждать!
— Потерпите ещё немножко, — говорил
я, — куда вам спешить?
— Но почему же так долго? — возмущалась она. — Так ужасно долго!
— Потому что это навсегда, — говорил
я, — потому что это навеки.
— Ну, теперь-то уже готово? — спрашивала она. — Сколько можно тянуть?
— Да, уже готово, — сказал я
и поглядел на неё
влюблёнными глазами.
— Не глядите на меня так! — сказала
она. —
Вы что,
с ума сошли?
#алексеев
👍1🥰1
Михаил Булгаков, О пользе алкоголизма
Пять человек вдруг, крадучись, вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.
— Не выдержали речи, — пояснила восхищённая масса, — красноречиво убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.
📚 Читать 4 минуты 😀
#булгаков
Пять человек вдруг, крадучись, вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.
— Не выдержали речи, — пояснила восхищённая масса, — красноречиво убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.
#булгаков
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Telegraph
Михаил Булгаков. О пользе алкоголизма
Пролог — К чёрту с собрания пьяную физиономию. Это недопустимо! — кричала рабочая масса. Председатель то вставал, то садился, точно внутри у него помещалась пружинка. — Слово предоставляется! — кричал он, простирая руки, — товарищи, тише!.. Слово предостав...…
Фёдор Шаляпин. Маска и душа
Россия мне снится редко, но часто наяву я вспоминаю мою летнюю жизнь в деревне и приезды в гости московских друзей. Тогда это всё казалось таким простым и естественным. Теперь это представляется мне характерным сгустком всего русского быта.
Да, признаюсь, была у меня во Владимирской губернии хорошая дача. И при ней было триста десятин земли. <...>
И вот, глубокой осенью, получаешь, бывало, телеграмму от московских приятелей: «едем, встречай». Встречать надо рано утром, когда уходящая ночь ещё плотно и таинственно обнимается с большими соснами. Надо перебраться через речку – мост нечаянно сломан, и речка ещё совершенно чернильная. На том берегу речки стоят уже и ждут накануне заказанные два экипажа с Емельяном и Герасимом. Лениво встаёшь, неохотно одеваешься, выходишь на крыльцо, спускаешься к реке, берёшь плоскодонку и колом отталкиваешься от берега… Тарантас устлан пахучим сеном. Едешь восемь вёрст на станцию. В стороне от дороги стоит огромный Фёклин бор с вековыми соснами, и так уютно, тепло сознавать, что ты сейчас не в этом лесу, где холодно и жутко, а в тарантасе, укутанный в тёплое драповое пальто. И едешь ты на милой лошади, которую зовут Машкой.
#шаляпин
Россия мне снится редко, но часто наяву я вспоминаю мою летнюю жизнь в деревне и приезды в гости московских друзей. Тогда это всё казалось таким простым и естественным. Теперь это представляется мне характерным сгустком всего русского быта.
Да, признаюсь, была у меня во Владимирской губернии хорошая дача. И при ней было триста десятин земли. <...>
И вот, глубокой осенью, получаешь, бывало, телеграмму от московских приятелей: «едем, встречай». Встречать надо рано утром, когда уходящая ночь ещё плотно и таинственно обнимается с большими соснами. Надо перебраться через речку – мост нечаянно сломан, и речка ещё совершенно чернильная. На том берегу речки стоят уже и ждут накануне заказанные два экипажа с Емельяном и Герасимом. Лениво встаёшь, неохотно одеваешься, выходишь на крыльцо, спускаешься к реке, берёшь плоскодонку и колом отталкиваешься от берега… Тарантас устлан пахучим сеном. Едешь восемь вёрст на станцию. В стороне от дороги стоит огромный Фёклин бор с вековыми соснами, и так уютно, тепло сознавать, что ты сейчас не в этом лесу, где холодно и жутко, а в тарантасе, укутанный в тёплое драповое пальто. И едешь ты на милой лошади, которую зовут Машкой.
#шаляпин
👍1
Иван Бунин. Жизнь Арсеньева
Выйдя в Орле, я велел везти себя в лучшую гостиницу… Были пыльно-сиреневые сумерки, везде вечерние огни, за рекой, в городском саду, духовая музыка… Известны те неопределённые, сладко волнующие чувства, что испытываешь вечером в незнакомом большом городе, в полном одиночестве. С этими чувствами я и обедал в пустой зале той старой и почтенной губернской гостиницы, в которую привезли меня, и сидел потом на железном балкончике своего номера, над уличным фонарём, горевшим под деревом, сквозившая зелень которого, благодаря ему, казалась металлической. Внизу взад и вперёд шли с говором, смехом и огоньками папирос гуляющие, напротив, в больших домах, были открыты окна, а за ними видны освещённые комнаты, люди, сидящие за чайным столом или что-то делающие, — чья-то чужая, манящая жизнь, на которую глядишь в такие часы с особенно обострённой наблюдательностью…
Впоследствии, без конца скитаясь по свету, много пережил я подобных часов одинокого спокойствия и наблюдения и многим из них обязан весьма горькой мудростью. Но совсем не до мудрости было мне в ту тёплую ночь в Орле с этой полковой музыкой, порой доносившейся ко мне из-за реки то своей певучей томностью, то печально-восторженным грохотом…
#бунин
Выйдя в Орле, я велел везти себя в лучшую гостиницу… Были пыльно-сиреневые сумерки, везде вечерние огни, за рекой, в городском саду, духовая музыка… Известны те неопределённые, сладко волнующие чувства, что испытываешь вечером в незнакомом большом городе, в полном одиночестве. С этими чувствами я и обедал в пустой зале той старой и почтенной губернской гостиницы, в которую привезли меня, и сидел потом на железном балкончике своего номера, над уличным фонарём, горевшим под деревом, сквозившая зелень которого, благодаря ему, казалась металлической. Внизу взад и вперёд шли с говором, смехом и огоньками папирос гуляющие, напротив, в больших домах, были открыты окна, а за ними видны освещённые комнаты, люди, сидящие за чайным столом или что-то делающие, — чья-то чужая, манящая жизнь, на которую глядишь в такие часы с особенно обострённой наблюдательностью…
Впоследствии, без конца скитаясь по свету, много пережил я подобных часов одинокого спокойствия и наблюдения и многим из них обязан весьма горькой мудростью. Но совсем не до мудрости было мне в ту тёплую ночь в Орле с этой полковой музыкой, порой доносившейся ко мне из-за реки то своей певучей томностью, то печально-восторженным грохотом…
#бунин
👍2