В междисциплинарном научном журнале Girlhood Studies вышла моя новая статья — в номере, посвящённом опыту девочек в условиях миграции и вынужденного переселения (под ред. Розмари Карлтон и Несы Бандарчян Рашти). Название статьи можно перевести как «Гендер, этничность и индивидуальное сопротивление: дневники Арпеник Алексанян из сталинской ссылки».
Эта первая публикация на основе моей будущей диссертации, и она сфокусирована на одном из множества кейсов, с которыми я работаю в рамках PhD, — на «Сибирском дневнике» Арпеник Алексанян, созданном в 1949-1954 и опубликованном в 2007. Мне показалось важным заострить внимание на этом источнике, потому что он интересен сразу в нескольких отношениях. Дневник повествует о специфическом опыте сталинских репрессий, переживаемых молодой девушкой, принадлежащей к этническому меньшинству. В тексте можно найти множество уникальных деталей как о самих репрессиях, так и о самопонимании авторки, о том, как она видит своё место в запутанной социальной системе позднего Сталинизма и сталинского насилия. На примере этого дневника я показываю, почему старой-доброй дискуссии о сталинской / советской субъективности необходим интерсекциональный подход и какая сложная, многосоставная идентичность рождается на пересечении разных идеологий, языков, социальных условий и жизненных обстоятельств. Хотелось также сделать ещё один шажок к усложнению дискуссии о женской идентичности / положении женщин при сталинизме, особенно при позднем (война всё-таки оказала существенное влияние на советскую гендерную систему, и не только она).
Выпуск с моей статьёй можно найти тут. К сожалению, большинство материалов в нём находится под пейволом. Если вы хотели бы прочитать мою статью и не имеете доступа к университетским журнальным подпискам, напишите комментарий тут, я что-нибудь придумаю.
Эта первая публикация на основе моей будущей диссертации, и она сфокусирована на одном из множества кейсов, с которыми я работаю в рамках PhD, — на «Сибирском дневнике» Арпеник Алексанян, созданном в 1949-1954 и опубликованном в 2007. Мне показалось важным заострить внимание на этом источнике, потому что он интересен сразу в нескольких отношениях. Дневник повествует о специфическом опыте сталинских репрессий, переживаемых молодой девушкой, принадлежащей к этническому меньшинству. В тексте можно найти множество уникальных деталей как о самих репрессиях, так и о самопонимании авторки, о том, как она видит своё место в запутанной социальной системе позднего Сталинизма и сталинского насилия. На примере этого дневника я показываю, почему старой-доброй дискуссии о сталинской / советской субъективности необходим интерсекциональный подход и какая сложная, многосоставная идентичность рождается на пересечении разных идеологий, языков, социальных условий и жизненных обстоятельств. Хотелось также сделать ещё один шажок к усложнению дискуссии о женской идентичности / положении женщин при сталинизме, особенно при позднем (война всё-таки оказала существенное влияние на советскую гендерную систему, и не только она).
Выпуск с моей статьёй можно найти тут. К сожалению, большинство материалов в нём находится под пейволом. Если вы хотели бы прочитать мою статью и не имеете доступа к университетским журнальным подпискам, напишите комментарий тут, я что-нибудь придумаю.
❤89🔥17👍6
На полях замечу, что это пока самая сложная во всех смыслах публикация в моей жизни. Причём, что нетипично, дело было не в рецензиях. Я получила удивительно положительные ревью от обоих/обеих рецензент:ок, этот этап прошёл легко. Сложности начались, когда мы начали дорабатывать статью вместе с редактор:ками спецвыпуска и самого журнала: оказалось, что у них совершенно иной взгляд на мой материал и на то, как надо писать научные тексты. В результате я переписала текст около десяти раз. В итоговом варианте есть несколько мест, насчёт которых мнения в нашей команде разошлись, и мы в результате смогли найти весьма половинчатое, компромиссное решение (и оно «дикость, как и любой компромисс»).
Я пишу всё это, потому что знаю, что мой канал читают молодые учёные, и многие только готовятся публиковать свои первые тексты. Может быть, для вас будет полезен этот опыт. Такие истории — вполне обычное дело в работе над научными публикациями на английском, часто это болезненный процесс, в котором вы проходите несколько этапов комментирования вашего текста и иногда переписываете его куда больше и дольше, чем пишете. Особенно сложно тем, кто пытается работать междисциплинарно, потому что это значит: вам надо объяснять буквально все моменты в своих статьях коллегам из других дисциплин и научных традиций. Например, в эту статью я добавляла много деталей о советской истории, которые мне лично кажутся очевидными, но они совсем не очевидны для тех, кто не связан со славистикой (журнал, в первую очередь, по гендерным исследованиям). Плюс, все редактор:ки, с которыми я работала, не историки, они занимаются либо литературоведением, либо социальной работой, либо гендером. Нужно было, опять же, прояснять какие-то вещи, которые для историков привычны и понятны, например, зачем моей статье здоровенная историография (мы её в результате мощно порезали). При этом мне по-прежнему кажется важным вести диалог не только со славистами и историками СССР, выходить за пределы этих довольно герметичных областей: я думаю, советский материал может очень многое добавить к более широким дискуссиям о работе гендерных систем. Так что я буду сталкиваться с похожими ситуациями снова и снова, тут к гадалке не ходи. И нужно учиться коммуницировать в них, объяснять свои идеи. Примерно такие мысли.
Я пишу всё это, потому что знаю, что мой канал читают молодые учёные, и многие только готовятся публиковать свои первые тексты. Может быть, для вас будет полезен этот опыт. Такие истории — вполне обычное дело в работе над научными публикациями на английском, часто это болезненный процесс, в котором вы проходите несколько этапов комментирования вашего текста и иногда переписываете его куда больше и дольше, чем пишете. Особенно сложно тем, кто пытается работать междисциплинарно, потому что это значит: вам надо объяснять буквально все моменты в своих статьях коллегам из других дисциплин и научных традиций. Например, в эту статью я добавляла много деталей о советской истории, которые мне лично кажутся очевидными, но они совсем не очевидны для тех, кто не связан со славистикой (журнал, в первую очередь, по гендерным исследованиям). Плюс, все редактор:ки, с которыми я работала, не историки, они занимаются либо литературоведением, либо социальной работой, либо гендером. Нужно было, опять же, прояснять какие-то вещи, которые для историков привычны и понятны, например, зачем моей статье здоровенная историография (мы её в результате мощно порезали). При этом мне по-прежнему кажется важным вести диалог не только со славистами и историками СССР, выходить за пределы этих довольно герметичных областей: я думаю, советский материал может очень многое добавить к более широким дискуссиям о работе гендерных систем. Так что я буду сталкиваться с похожими ситуациями снова и снова, тут к гадалке не ходи. И нужно учиться коммуницировать в них, объяснять свои идеи. Примерно такие мысли.
❤90🔥14👍12
#путевыезаметки
Сегодня целый день читаю литературу о коллективных дневниках или, как это называют на английском, collaborative life-writing. Мне всегда казалось, что это весьма распространённый жанр дневникового письма, особенно если включать в эту категорию девичьи альбомы и анкеты (фан-факт: в архивах сохранился альбом великой княжны Анастасии Романовой за 1912-1917 гг.), совместные мемуары, разные художественные эксперименты по совместному автобиографическому письму, эксперименты с такими формами в терапевтической практике. В викторианской Англии, судя по всему, был распространён жанр семейного дневника, который мог объединять супругов, братьев и сестёр или даже несколько поколений домочадцев (пример). В СССР дневники вышли в публичную сферу, велись именно что в коллективах — коммунами (пример), учениками и студентами школ и других образовательных учреждений (пример), в профессиональных коллективах (пример). Однако, как оказалось, литературы о такого рода письме совсем немного! Её так мало, что я усомнилась в распространённости этого типа письма.
В связи с чем вопрос: а вы когда-нибудь вели коллективные дневники, альбомы, блоги или что-либо подобное? Именно автобиографического характера. Если да, то с кем? Как вы это придумали? Что там писали? Расскажите, если это не слишком личное. Это не для исследования, скорее просто любопытство, желание обсудить.
Сегодня целый день читаю литературу о коллективных дневниках или, как это называют на английском, collaborative life-writing. Мне всегда казалось, что это весьма распространённый жанр дневникового письма, особенно если включать в эту категорию девичьи альбомы и анкеты (фан-факт: в архивах сохранился альбом великой княжны Анастасии Романовой за 1912-1917 гг.), совместные мемуары, разные художественные эксперименты по совместному автобиографическому письму, эксперименты с такими формами в терапевтической практике. В викторианской Англии, судя по всему, был распространён жанр семейного дневника, который мог объединять супругов, братьев и сестёр или даже несколько поколений домочадцев (пример). В СССР дневники вышли в публичную сферу, велись именно что в коллективах — коммунами (пример), учениками и студентами школ и других образовательных учреждений (пример), в профессиональных коллективах (пример). Однако, как оказалось, литературы о такого рода письме совсем немного! Её так мало, что я усомнилась в распространённости этого типа письма.
В связи с чем вопрос: а вы когда-нибудь вели коллективные дневники, альбомы, блоги или что-либо подобное? Именно автобиографического характера. Если да, то с кем? Как вы это придумали? Что там писали? Расскажите, если это не слишком личное. Это не для исследования, скорее просто любопытство, желание обсудить.
❤45👍4
#путевыезаметки
На выходных побывала на конференции Британской ассоциации славистов (BASEES) — это самое большое регулярное собрание исследователей прошлого и настоящего Восточной Европы в Соединённом королевстве, оно проходит каждый год в разных городах. Нынешняя конференция была в Кембридже, что особенно приятно, ведь он так красив в апреле: старинные колледжи обрамлены цветущими деревьями, их серые камни подсвечены солнцем и отражаются в реке Кэм, по которой лениво ползут лодочки с туристами. Всё вместе это делает город приветливым, праздничным, похожим на пёструю шкатулку с секретом. Как хорошо было гулять по нему вечерами с коллегами и друзьями, многих из которых я не видела годами, не передать.
На конференции изначально планировала послушать доклады по позднесовесткой истории, но в первый же день неожиданно попала на панель по некрополитике и некроэстетике в России — и дальше всё как в тумане. Обсуждали «Смрт» Эдуарда Лимонова, «Ориентацию — Cевер» Гейдара Джемаля, их влияние на современную российскую культуру (в том числе массовую), на политические дискурсы. Было столь интересно, что я осталась и на вторую панель этой же научной группы — о метамодернизме в России (после неё я, кажется, ещё хуже, чем раньше, понимаю, что такое метамодернизм). Впрочем, про позднесоветское я тоже послушала: на следующий день посетила замечательную панель по истории волонтёрства и волонтёрских объединений в позднем СССР. По ощущению, это сейчас самая интересная сфера исследований позднесоветского общества, и она активно развивается.
Из неожиданного — целая панель, посвящённая Екатерине Бакуниной (её роман «Тело» недавно переиздали на русском), а также замечательный воркшоп о настольных играх как педагогическом инструменте. На воркшопе нам рассказали, как работает знаменитая польская игра Kolejka (странно, что не упомянули «74» Международного Мемориала). А потом мы сами придумывали игры и пытались разработать их механику. Я предложила игру, действие которой происходит в 1960-е на одной из советских тяжёлых индустрий (за прототип взяли новосибирский Оловокомбинат). Участники играют за нескольких женщин, которые пытаются сделать карьеру в этой индустрии, прийдя туда работать после окончания школы. Они могут делать стратегические решения (например, попробовать получить высшее образование, вступать или не вступать в партию и т.д.), но некоторые вещи происходят с ними неожиданно и влияют на исход игры (незапланированная беременность, производственная травма…). Идея в том, что такая игра (если её как следует продумать и основать на существенном рисёрче) позволит студентам «на практике» понять, как работали женские профессиональные траектории в СССР, какие факторы оказывали на них влияние, где у советских женщин было пространство выбора, а где его не было. Одно дело знать всё это по научной литературе, совсем другое — попробовать самим как-то сориентироваться в этой системе (пусть и в редуцированной и безопасной её версии). Игра маштабируемая: можно сделать несколько игровых полей, на которых будут не только комбинат, но и, например, колхоз, исследовательский институт и другие рабочие сеттинги в разные периоды советской истории. Теперь мне очень хочется довести такую игру до реального воплощения, хотя бы в самом кустарном виде, но, конечно, времени на это никакого нет.
На выходных побывала на конференции Британской ассоциации славистов (BASEES) — это самое большое регулярное собрание исследователей прошлого и настоящего Восточной Европы в Соединённом королевстве, оно проходит каждый год в разных городах. Нынешняя конференция была в Кембридже, что особенно приятно, ведь он так красив в апреле: старинные колледжи обрамлены цветущими деревьями, их серые камни подсвечены солнцем и отражаются в реке Кэм, по которой лениво ползут лодочки с туристами. Всё вместе это делает город приветливым, праздничным, похожим на пёструю шкатулку с секретом. Как хорошо было гулять по нему вечерами с коллегами и друзьями, многих из которых я не видела годами, не передать.
На конференции изначально планировала послушать доклады по позднесовесткой истории, но в первый же день неожиданно попала на панель по некрополитике и некроэстетике в России — и дальше всё как в тумане. Обсуждали «Смрт» Эдуарда Лимонова, «Ориентацию — Cевер» Гейдара Джемаля, их влияние на современную российскую культуру (в том числе массовую), на политические дискурсы. Было столь интересно, что я осталась и на вторую панель этой же научной группы — о метамодернизме в России (после неё я, кажется, ещё хуже, чем раньше, понимаю, что такое метамодернизм). Впрочем, про позднесоветское я тоже послушала: на следующий день посетила замечательную панель по истории волонтёрства и волонтёрских объединений в позднем СССР. По ощущению, это сейчас самая интересная сфера исследований позднесоветского общества, и она активно развивается.
Из неожиданного — целая панель, посвящённая Екатерине Бакуниной (её роман «Тело» недавно переиздали на русском), а также замечательный воркшоп о настольных играх как педагогическом инструменте. На воркшопе нам рассказали, как работает знаменитая польская игра Kolejka (странно, что не упомянули «74» Международного Мемориала). А потом мы сами придумывали игры и пытались разработать их механику. Я предложила игру, действие которой происходит в 1960-е на одной из советских тяжёлых индустрий (за прототип взяли новосибирский Оловокомбинат). Участники играют за нескольких женщин, которые пытаются сделать карьеру в этой индустрии, прийдя туда работать после окончания школы. Они могут делать стратегические решения (например, попробовать получить высшее образование, вступать или не вступать в партию и т.д.), но некоторые вещи происходят с ними неожиданно и влияют на исход игры (незапланированная беременность, производственная травма…). Идея в том, что такая игра (если её как следует продумать и основать на существенном рисёрче) позволит студентам «на практике» понять, как работали женские профессиональные траектории в СССР, какие факторы оказывали на них влияние, где у советских женщин было пространство выбора, а где его не было. Одно дело знать всё это по научной литературе, совсем другое — попробовать самим как-то сориентироваться в этой системе (пусть и в редуцированной и безопасной её версии). Игра маштабируемая: можно сделать несколько игровых полей, на которых будут не только комбинат, но и, например, колхоз, исследовательский институт и другие рабочие сеттинги в разные периоды советской истории. Теперь мне очень хочется довести такую игру до реального воплощения, хотя бы в самом кустарном виде, но, конечно, времени на это никакого нет.
🔥48❤26👍9
Наконец, в этом году мы с коллегами Екатериной Задирко и Сириан Карлайл организовали и собственную панель, посвящённую подросткам и тому, как вообще осмысляли так называемый «переходный» возраст в СССР. Панель называлась “Growing Up under Socialism: Soviet Adolescence and Life-Writing” и, к нашему удивлению, собрала полный зал слушателей. Мы охватили источники сталинского, оттепельного и застойного периода, попробовали поговорить и о переходном возрасте в официальной культуре, и о его личном осмыслении в дневниках. Получилось несколько отрывочно, но всё равно, кажется, неплохо. Я была председательницей панели и так переволновалась, что, по ощущению, забыла весь английский. Когда-нибудь я научусь не психовать перед каждым публичным выступлением, клянусь. Когда-нибудь, но не в этот раз.
❤54🔥12👍9
По мотивам последних двух постов (и ко Дню космонавтики) — ловите схему летающего города Георгия Крутикова (1928). Её показывали на конференции BASEES, на той самой панели про метамодернизм. Доклад был, впрочем, не про проект Крутикова, а про современные российские иронические рецепции раннесоветской утопической архитектуры. Но мне серьёзность авангарда оказалась в этот раз ближе, чем более поздние мета-мета. Конкретно этот проект был дипломом Крутикова, вдохновлённым идеями Циолковского; автор предлагал освободить землю для индустрий, а также для парков и заповедников, и всю повседневную жизнь перенести в воздушные города-коммуны. Передвигаться между ними жители могли бы на специальных летающих машинах. Сегодня странно подумать, что когда-то можно было мечтать о таком будущем всерьёз: утопическая перспектива как будто безнадёжно вытеснена тревогой дистопии и безальтернативностью капиталистического реализма. Островки былого визионерства остались, кажется, только в отдельных сферах науки и технологии, да и там они неизбежно неолиберализированы: утопия теперь разворачивается в декорациях индивидуализма и погони за прибылью. Впрочем, возможно, я просто идеализирую утопии 1920-х. Но очень уж хочется ощущения возможности будущего, хотя бы самого призрачного.
Больше узнать об авангардной летающей архитектуре и об идеях самого Крутикова можно вот тут, в замечательной лекции Александры Селивановой, рекомендую.
Больше узнать об авангардной летающей архитектуре и об идеях самого Крутикова можно вот тут, в замечательной лекции Александры Селивановой, рекомендую.
🔥28❤11👾4
Рассказала «Гласной», что думаю о курсе семьеведения, который в российских школах планируют вводить то ли внеурочно, то ли как полноценный предмет, — и какая у него (советская, конечно) история.
Вспомнили позднесоветский секс-просвет и дискуссии среди экспертов, пытавшихся его организовывать, школьный курс «Этика и психология семейной жизни» и даже Александру Коллонтай с её идеями любви-товарищества. Поделилась кое-какими материалами из своего диджитализированного архива советского секс-просвета, который собираю с 2021 года.
Спасибо Ане Ефимовой за приглашение и чуткую редактуру!
Вспомнили позднесоветский секс-просвет и дискуссии среди экспертов, пытавшихся его организовывать, школьный курс «Этика и психология семейной жизни» и даже Александру Коллонтай с её идеями любви-товарищества. Поделилась кое-какими материалами из своего диджитализированного архива советского секс-просвета, который собираю с 2021 года.
Спасибо Ане Ефимовой за приглашение и чуткую редактуру!
Гласная
Сухим языком и с большим количеством «вы должны»
Как говорили о любви и сексе в СССР и как говорят сегодня — историк Элла Россман
❤45🤬1
Канал возвращается (и меняется!)
Как же давно я не писала, страшное дело. Каюсь перед вами — и делюсь новостями.
У моего молчания были вполне конкретные причины. С одной стороны, мне хотелось взять паузу, чтобы немного переосмыслить этот канал, перепридумать его, появилась у меня такая потребность (что я и сделала, и об этом расскажу дальше). С другой, — медленно, но верно приближается окончание моей PhD-программы, нужно дописывать диссертацию. А это дело тревожное и трудозатратное: на моей программе thesis должен составлять где-то 100 000 слов (не знаков!), и заплутать в таком объёме текста очень легко. Ко всему этому добавился большой переезд в апреле — я отправилась на триместр в Оксфордский университет, в качестве visiting doctoral scholar в один из исследовательских центров. Переезд и все связанные с ним хлопоты наложились на признание ФАС нежелательной организацией, что, конечно, добавило сильных эмоций. В общем, получилось довольно суетно, — но, как и обычно, совсем не скучно.
Сейчас я живу в одном из колледжей Оксфорда (пока не буду писать в каком для собственного спокойствия, но могу рассказать о нём позже, это интересный опыт), дописываю последнюю главу диссера и пытаюсь осмыслить три года своей жизни в Англии. Это были сложные три года, совсем не спокойная поездочка, американские горки, от которых иногда мутило, а иногда захватывало дух. И то, и другое я пережила в полной мере: за всю свою жизнь я не видела такого количества прекрасных мест, не слышала столько великолепной музыки и не испытывала таких эйфорических эмоций, как за эти три года, — и никогда же я не чувствовала столь сильных приливов отчаяния. Мне открылось много новых дорог ровно в тот момент, когда родной дом взорвался прямо за моей спиной, осыпав меня пеплом с ног до головы. Он продолжает гореть.
Я горжусь, что несмотря ни на что, во всём осталась верна своим убеждениям, взглядам, целям, сохранила integrity, как сказали бы англичане, хотя это и стоило мне немалого. Я злюсь на себя, что, наверное, не всё успела, что планировала, много ленилась, унывала и позволяла себе, наверное, иногда чересчур свободно раскачиваться на волнах своего настроения. Я жду будущее со страхом, но и точно знаю, что оно будет не менее увлекательным, чем вся моя предшествующая жизнь. Я принимаю его со всеми возможными клифхангерами и небанальными поворотами — и надеюсь и дальше оставаться смелой.
Собственно, путь, который лежит передо мной и о котором мне только предстоит узнать самой, — ему я и хочу в дальнейшем посвятить этот канал. Конечно, я буду продолжать делиться полезными ссылками и подборками по гендерным исследованиям, интересными артефактами, текстами, образовательными возможностями. Но в первую очередь я хочу рассказать вам об истории in the making. Мне кажется, это куда честнее, чем делиться знанием так, будто оно является каким-то зафиксированным, неизменным. Историческое знание — это всегда процесс, в котором реликты прошлого и научные тексты о них сливаются в единую пёструю картинку с личными траекториями исследователей, с их чаяниями, встречами, окружением, да элементарно с тем, насколько им везёт. Эти траектории неизменно влияют на то, каким получится написанная история. Мы можем игнорировать это, а можем быть чуточку честнее и рефлексивнее об этом аспекте исследовательской работы. Я выбираю второе. Так что в будущем в этом канале будет больше личных наблюдений, рассказов о процессе развития в науке, о научных полях. Ну, точнее, я хочу попробовать писать здесь такую историю, — и посмотрим, что получится в итоге. В худшем случае, не выйдет ничего, — разве это риск? По сравнению с тем, чтобы пытаться стать учёной в чужой стране, будучи не из академической семьи, без денег и возможности вернуться в ближайшем будущем домой, ставки вряд ли высоки! Хотя, надо признаться, и всё описанное в последнем предложении вызывает во мне не только тревогу, но и искренний азарт. В общем, буду пробовать, авось получится 🙃
Как же давно я не писала, страшное дело. Каюсь перед вами — и делюсь новостями.
У моего молчания были вполне конкретные причины. С одной стороны, мне хотелось взять паузу, чтобы немного переосмыслить этот канал, перепридумать его, появилась у меня такая потребность (что я и сделала, и об этом расскажу дальше). С другой, — медленно, но верно приближается окончание моей PhD-программы, нужно дописывать диссертацию. А это дело тревожное и трудозатратное: на моей программе thesis должен составлять где-то 100 000 слов (не знаков!), и заплутать в таком объёме текста очень легко. Ко всему этому добавился большой переезд в апреле — я отправилась на триместр в Оксфордский университет, в качестве visiting doctoral scholar в один из исследовательских центров. Переезд и все связанные с ним хлопоты наложились на признание ФАС нежелательной организацией, что, конечно, добавило сильных эмоций. В общем, получилось довольно суетно, — но, как и обычно, совсем не скучно.
Сейчас я живу в одном из колледжей Оксфорда (пока не буду писать в каком для собственного спокойствия, но могу рассказать о нём позже, это интересный опыт), дописываю последнюю главу диссера и пытаюсь осмыслить три года своей жизни в Англии. Это были сложные три года, совсем не спокойная поездочка, американские горки, от которых иногда мутило, а иногда захватывало дух. И то, и другое я пережила в полной мере: за всю свою жизнь я не видела такого количества прекрасных мест, не слышала столько великолепной музыки и не испытывала таких эйфорических эмоций, как за эти три года, — и никогда же я не чувствовала столь сильных приливов отчаяния. Мне открылось много новых дорог ровно в тот момент, когда родной дом взорвался прямо за моей спиной, осыпав меня пеплом с ног до головы. Он продолжает гореть.
Я горжусь, что несмотря ни на что, во всём осталась верна своим убеждениям, взглядам, целям, сохранила integrity, как сказали бы англичане, хотя это и стоило мне немалого. Я злюсь на себя, что, наверное, не всё успела, что планировала, много ленилась, унывала и позволяла себе, наверное, иногда чересчур свободно раскачиваться на волнах своего настроения. Я жду будущее со страхом, но и точно знаю, что оно будет не менее увлекательным, чем вся моя предшествующая жизнь. Я принимаю его со всеми возможными клифхангерами и небанальными поворотами — и надеюсь и дальше оставаться смелой.
Собственно, путь, который лежит передо мной и о котором мне только предстоит узнать самой, — ему я и хочу в дальнейшем посвятить этот канал. Конечно, я буду продолжать делиться полезными ссылками и подборками по гендерным исследованиям, интересными артефактами, текстами, образовательными возможностями. Но в первую очередь я хочу рассказать вам об истории in the making. Мне кажется, это куда честнее, чем делиться знанием так, будто оно является каким-то зафиксированным, неизменным. Историческое знание — это всегда процесс, в котором реликты прошлого и научные тексты о них сливаются в единую пёструю картинку с личными траекториями исследователей, с их чаяниями, встречами, окружением, да элементарно с тем, насколько им везёт. Эти траектории неизменно влияют на то, каким получится написанная история. Мы можем игнорировать это, а можем быть чуточку честнее и рефлексивнее об этом аспекте исследовательской работы. Я выбираю второе. Так что в будущем в этом канале будет больше личных наблюдений, рассказов о процессе развития в науке, о научных полях. Ну, точнее, я хочу попробовать писать здесь такую историю, — и посмотрим, что получится в итоге. В худшем случае, не выйдет ничего, — разве это риск? По сравнению с тем, чтобы пытаться стать учёной в чужой стране, будучи не из академической семьи, без денег и возможности вернуться в ближайшем будущем домой, ставки вряд ли высоки! Хотя, надо признаться, и всё описанное в последнем предложении вызывает во мне не только тревогу, но и искренний азарт. В общем, буду пробовать, авось получится 🙃
❤143🔥27👏7
#путевыезаметки
Вопрос, который меня давно занимает, но при этом всегда почему-то оказывается на периферии моей исследовательской работы, касается утопизма. А именно, меня интересует, как люди воображают утопическое общество. На основании чего и как мы пытаемся создать образ того, чего (ещё?) не существует, но должно в идеале воплотиться? Меня интригует в первую очередь не онтологическая или нормативная составляющая утопии, а именно сам процесс её воображения, сама (не?)возможность визуализировать что-то недоступное нам в опыте, но при этом желаемое. Может быть, когда-нибудь мне приведётся заниматься этим вопросом более плотно, а пока я лишь неизбежно натыкаюсь на новые и новые напоминания о нём в своих материалах, — что, наверное, неизбежно, если изучаешь какой-либо аспект советской истории.
Например, сейчас я работаю с дневником новосибирской старшеклассницы Клары Гайнутдиновой, который она писала в 1952-1953 году. Помимо подобающих девичьему дневнику рассказов об уроках, подругах и первой любви, в тексте можно найти и вот такой любопытный фрагмент:
Меня потрясает, как в попытке вообразить некое идеальное будущее авторка начинает описывать образцовый город с советских туристических открыток (например, вот таких, хотя это, конечно, чуть более поздние примеры). Любопытно, что сама она тоже чувствует эти ограничения собственного воображения — запись о коммунистическом граде заканчивается строками «Нет, вот я сама чувствую, а описать не могу. Как-то сухо слишком получается». Соцреалистические урбанистические грёзы ощущаются Кларой как что-то недостаточное, слишком «сухое», — какими они, наверное, действительно и были в 1950-е, когда официальная идеология уже выхолостилась и в ней мало что осталось от захватывающих раннесоветских утопических проектов. Хотя, кажется, что-то осталось, — например, желание людей мечтать о невозможном. История мечтаний об ином будущем, — поделитесь, если знаете хорошую литературу об этом процессе.
Вопрос, который меня давно занимает, но при этом всегда почему-то оказывается на периферии моей исследовательской работы, касается утопизма. А именно, меня интересует, как люди воображают утопическое общество. На основании чего и как мы пытаемся создать образ того, чего (ещё?) не существует, но должно в идеале воплотиться? Меня интригует в первую очередь не онтологическая или нормативная составляющая утопии, а именно сам процесс её воображения, сама (не?)возможность визуализировать что-то недоступное нам в опыте, но при этом желаемое. Может быть, когда-нибудь мне приведётся заниматься этим вопросом более плотно, а пока я лишь неизбежно натыкаюсь на новые и новые напоминания о нём в своих материалах, — что, наверное, неизбежно, если изучаешь какой-либо аспект советской истории.
Например, сейчас я работаю с дневником новосибирской старшеклассницы Клары Гайнутдиновой, который она писала в 1952-1953 году. Помимо подобающих девичьему дневнику рассказов об уроках, подругах и первой любви, в тексте можно найти и вот такой любопытный фрагмент:
«Я представляю себе города коммунизма так:
Белые, голубоватые, розоватые, с огромными голубыми бассейнами, с гранитными набережными, огромными светлыми, сверкающими домами. И обязательно много зелени. Парки, сады, клумбы, аллеи, скверы. Здания величественны, их увенчивают какие-нибудь статуи. Огромные площади, широкие, широкие улицы, прямые, длинные. За городом заводы, фабрики, тоже светлые, громадные, под стеклянными крышами. Голубое небо, белые пушистые облака, по улицам мчатся блестящие, обтекаемой формы автомобили. Гудков не слышно, только шуршат шины по асфальту. По тротуарам идут нарядные, светлые, радостные люди, из скрытых репродукторов льется веселая, легкая, музыка, журчат фонтаны, слышен смех, такой заразительный и чудесный. Ни одного темного пятна. Все ликующее, веселое, светлое; люди загорелые, в нарядных цветных платьях. На углу стоят киоски, где можно взять мороженое, конфеты, мандарины, апельсины, виноград, яблоки, груши. Ни одного нищего, безусловно, ни одного хулигана. Всюду раскрытые двери театров, кино, фотографий».
Меня потрясает, как в попытке вообразить некое идеальное будущее авторка начинает описывать образцовый город с советских туристических открыток (например, вот таких, хотя это, конечно, чуть более поздние примеры). Любопытно, что сама она тоже чувствует эти ограничения собственного воображения — запись о коммунистическом граде заканчивается строками «Нет, вот я сама чувствую, а описать не могу. Как-то сухо слишком получается». Соцреалистические урбанистические грёзы ощущаются Кларой как что-то недостаточное, слишком «сухое», — какими они, наверное, действительно и были в 1950-е, когда официальная идеология уже выхолостилась и в ней мало что осталось от захватывающих раннесоветских утопических проектов. Хотя, кажется, что-то осталось, — например, желание людей мечтать о невозможном. История мечтаний об ином будущем, — поделитесь, если знаете хорошую литературу об этом процессе.
❤41👍6
Образование на русском без цензуры: три новых возможности
Как у нас было заведено и раньше, рассказываю про образовательные возможности на русском. За время моего молчания появились новые независимые онлайн-проекты, курсы и подкасты по гендерной тематике и не только, которые мне очень хочется поддержать. Как и всегда, в этом канале нет рекламы, я делюсь только теми инициативами, которые мне самой понравились.
💚 Онлайн-курсы по экопоэтике, коллективному письму и переводу от Школы экспериментального письма (дедлайны для заявок в июне)
Школа экспериментального письма — независимая образовательная онлайн-платформа от создатель:ниц Премии Аркадия Драгомощенко, поэтического медиа «ГРЁЗА» и проекта «Ф-письмо». Проект только-только открылся и набирает слушателей на три курса — по экопоэтике (Галины Рымбу), коллективным практикам письма (Никиты Сунгатова) и «наивному переводу» (Екатерины Захаркив). Надеюсь, по фемписьму тоже что-то будет. Как видите, это шанс поучиться у звёзд современной русскоязычной литературы. Все курсы стартуют в конце июня, длятся 3 месяца и состоят из 12 занятий. Проект платный, один курс стоит 240 евро, можно будет платить по частям. Подробнее о школе читайте здесь.
💚 Курс Галины Рымбу «Экспериментальная феминистская/женская поэзия» (заявки до 30 мая)
Проект Smolny Beyond Borders повторяет курс поэтессы Галины Рымбу о современной фемпоэзии. Курс пройдёт с 6 июня по 22 августа, на русском, участие бесплатное, набор на конкурсной основе, подробности тут, все курсы летнего семестра можно найти здесь. Репостите информацию с осторожностью: Бард-колледж, с которым сотрудничает Smolny Beyond Borders, признан нежелательной организацией в России.
💚 Подкаст «Невидимый город» историкини Маши Братищевой о дореволюционном женском движении
Маша Братищева пишет диссертацию о российском феминизме XIX века в пизанской Высшей нормальной школе — и делится своими исследовательскими находками в новом подкасте от студии Либо/Либо. Подкасту, кажется, не хватает героинь женского движения не из европейской части Российской империи, но это не отменяет его замечательных качеств. Милый бонус: прямую речь участниц женского движения озвучивают современные российские феминистки: мемуары Веры Фигнер читает Настя Красильникова, голосом Анны Философовой стала Юлия Варшавская, Надежду Стасову озвучивает Анастасия Лотарева и так далее. Я там тоже в какой-то момент появлюсь (ни за что не угадаете, в роли какой героини).
Как у нас было заведено и раньше, рассказываю про образовательные возможности на русском. За время моего молчания появились новые независимые онлайн-проекты, курсы и подкасты по гендерной тематике и не только, которые мне очень хочется поддержать. Как и всегда, в этом канале нет рекламы, я делюсь только теми инициативами, которые мне самой понравились.
Школа экспериментального письма — независимая образовательная онлайн-платформа от создатель:ниц Премии Аркадия Драгомощенко, поэтического медиа «ГРЁЗА» и проекта «Ф-письмо». Проект только-только открылся и набирает слушателей на три курса — по экопоэтике (Галины Рымбу), коллективным практикам письма (Никиты Сунгатова) и «наивному переводу» (Екатерины Захаркив). Надеюсь, по фемписьму тоже что-то будет. Как видите, это шанс поучиться у звёзд современной русскоязычной литературы. Все курсы стартуют в конце июня, длятся 3 месяца и состоят из 12 занятий. Проект платный, один курс стоит 240 евро, можно будет платить по частям. Подробнее о школе читайте здесь.
Проект Smolny Beyond Borders повторяет курс поэтессы Галины Рымбу о современной фемпоэзии. Курс пройдёт с 6 июня по 22 августа, на русском, участие бесплатное, набор на конкурсной основе, подробности тут, все курсы летнего семестра можно найти здесь. Репостите информацию с осторожностью: Бард-колледж, с которым сотрудничает Smolny Beyond Borders, признан нежелательной организацией в России.
Маша Братищева пишет диссертацию о российском феминизме XIX века в пизанской Высшей нормальной школе — и делится своими исследовательскими находками в новом подкасте от студии Либо/Либо. Подкасту, кажется, не хватает героинь женского движения не из европейской части Российской империи, но это не отменяет его замечательных качеств. Милый бонус: прямую речь участниц женского движения озвучивают современные российские феминистки: мемуары Веры Фигнер читает Настя Красильникова, голосом Анны Философовой стала Юлия Варшавская, Надежду Стасову озвучивает Анастасия Лотарева и так далее. Я там тоже в какой-то момент появлюсь (ни за что не угадаете, в роли какой героини).
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
❤28🔥7👍5
#путевыезаметки
Душераздирающая находка в процессе поиска дополнительных источников для диссертации — письмо из сборника рассказов детей, попавших в приёмник для беспризорных в блокадном Ленинграде. Хочется привести его полностью.
«Записки о борьбе с детской беспризорностью в годы Великой Отечественной Войны», ЦГАЛИ-СПб. ф. 64 отд. 4 д. 4. Источник: «Городок в табакерке: Детство в России от Николая II до Бориса Ельцина (1890-1990), Часть 2 1940-1990» под ред. Виталия Безрогова и Катрионы Келли. М.-Тверь: Научная книга, 2008.
Душераздирающая находка в процессе поиска дополнительных источников для диссертации — письмо из сборника рассказов детей, попавших в приёмник для беспризорных в блокадном Ленинграде. Хочется привести его полностью.
Я очень благодарен вам за то, что Вы не высказали своего удивления и сделали вид, что не поняли, почему я назвался Гошей, а не Максимом и даже в разговорах со мной Вы обошли этот вопрос молчанием. Я только сказал Вам, что у меня все умерли. Хочу объяснить Вам как это получилось. О том, что убили папу, я говорил Вам ещё в школе, в декабре 1941 года, потом заболела мама и слёг Жоржик. Я тоже всё время лежал. Но оказался сильнее их, вставая, ходил за хлебом, жёг мебель и изредка топил печку. Маме становилось всё хуже, и однажды вечером она умерла; мне было всё равно. Очень пугало, как я её увезу, когда у меня совсем нет сил. Всё же увязал её в одеяло и повёз. Когда же я вернулся с кладбища, то увидел, что за это время умер Жоржик, увёз и его. Потом пошёл устраиваться в ремесленное училище. Меня не хотели брать, потому что я был очень истощён, но потом взяли. Я начал работать и немного поправился. Один раз в выходной день я пошёл на рынок за хлебом и там у меня утащили все карточки. Я несколько дней походил на работу, а потом не мог встать и лежал в темной холодной комнате. Во всей квартире больше никого не было. Однажды я услышал, что кто-то стучит в входную дверь. Шатаясь и держась за стену я пошел открывать. Это был управхоз, который зашёл случайно по поводу квартплаты. Увидел меня и не знал чем помочь. Мне 16 лет, значит, в приёмник не возьмут. А что же делать без карточек и без всяких сил? Наконец, он посоветовал взять метрическое свидетельство умершего Жоржика и дал направление на имя Жоржика в приёмник. Спасибо ему, он спас мне жизнь. Спасибо Вам, что Вы меня не выдали. Я любил Вас в школе как воспитателя, а сейчас ещё больше. Благодарный Вам, Максим Васильев.
«Записки о борьбе с детской беспризорностью в годы Великой Отечественной Войны», ЦГАЛИ-СПб. ф. 64 отд. 4 д. 4. Источник: «Городок в табакерке: Детство в России от Николая II до Бориса Ельцина (1890-1990), Часть 2 1940-1990» под ред. Виталия Безрогова и Катрионы Келли. М.-Тверь: Научная книга, 2008.
😢80❤23🕊10
В апреле в Tate Britain завершилась выставка «Women in Revolt! Art and Activism in the UK 1970-1990». Эта впечатляющая своими масштабами экспозиция (более 600 объектов!) повествовала о тридцати годах британского феминизма через произведения искусства и объекты, созданные активистскими группами и отдельными феминистками.
Выставка в многочисленных деталях рассказывала о разных направлениях феминистского движения второй половины XX века специально останавливаясь на борьбе с расизмом, деколониальном феминизме, репродуктивных правах, феминистской повестке в панке и на альтернативной музыкальной сцене. Экспозиция акцентировала связь феминизма и квир-повестки, а также рассказывала о борьбе за права людей с инвалидностью и за мир во всём мире. Тему феминистского миротворчества раскрывал отдельный зал, посвящённый знаменитому Greenham Common — палаточному лагерю, который в 1981 году разбила группа феминисток возле авиационной базы США в Беркшире. Активистки выступали за ядерное разоружение и провели огромное количество акций в лагере, который просуществовал вплоть до 2000 (!) года. На выставке можно было увидеть фотографии и объекты, созданные в Greenham Common, и даже реконструкцию сетчатой изгороди вокруг авиабазы, которую активистки из лагеря покрыли вышивками и вязанием, а также использовали, чтобы сушить бельё. Меня в экспозиции, что ожидаемо, больше всего привлёк именно этот зал, а также огромная коллекция феминистской самиздатской прессы, обильно обрамлявшая центральные объекты (а мне показавшаяся куда интереснее самих этих объектов). Немного не хватило более подробного разговора о том, к чему пришли движения сегодня: многие из них продолжают свою работу, но экспозиция представила их как некие реликты прошлого, преданья старины глубокой, что деполитизировало весь разговор о них (но не отменило очевидных достоинств этого масштабного исследования, консультанткой которого, кстати, была знаменитая феминистская искусствоведка Гризельда Поллок — ну, кроме всех прочих, там довольно большая команда собралась).
По выставке я ходила заворожённая, но и грустная — в первую очередь от понимания, как сложно представить себе подобную визуальную летопись российского феминистского движения где-нибудь в Третьяковке на Крымском валу (по ощущениям, идеальное пространство для такой выставки). И я имею в виду не аккуратные выставки о женщинах в искусстве, не экспозиции об образах женщин в истории, а именно повествование о феминизме и феминистках, открытый разговор о наших предшественницах и их политической борьбе (который я, впрочем, организовала бы совсем иначе, нежели это сделали в Tate, но это отдельная тема). Надеюсь дожить до того времени, когда такая выставка откроется в России, когда (страшно представить!) и какие-то мои знания и находки (и находки коллег) смогут пригодиться её создательницам. Утешает мысль, что я всё же ещё очень молода и объективно нахожусь в самом начале своего научного и интеллектуального путешествия. Может быть, когда-нибудь эта дорога приведёт меня и к истокам, посмотрим. А пока ловите несколько (кривых, простите) фотографий с «Women in Revolt!», преимущественно самиздата. Плюс тут можно найти видеосюжет с выставки, а здесь — подкаст по её мотивам.
#визуальныйпонедельник
Выставка в многочисленных деталях рассказывала о разных направлениях феминистского движения второй половины XX века специально останавливаясь на борьбе с расизмом, деколониальном феминизме, репродуктивных правах, феминистской повестке в панке и на альтернативной музыкальной сцене. Экспозиция акцентировала связь феминизма и квир-повестки, а также рассказывала о борьбе за права людей с инвалидностью и за мир во всём мире. Тему феминистского миротворчества раскрывал отдельный зал, посвящённый знаменитому Greenham Common — палаточному лагерю, который в 1981 году разбила группа феминисток возле авиационной базы США в Беркшире. Активистки выступали за ядерное разоружение и провели огромное количество акций в лагере, который просуществовал вплоть до 2000 (!) года. На выставке можно было увидеть фотографии и объекты, созданные в Greenham Common, и даже реконструкцию сетчатой изгороди вокруг авиабазы, которую активистки из лагеря покрыли вышивками и вязанием, а также использовали, чтобы сушить бельё. Меня в экспозиции, что ожидаемо, больше всего привлёк именно этот зал, а также огромная коллекция феминистской самиздатской прессы, обильно обрамлявшая центральные объекты (а мне показавшаяся куда интереснее самих этих объектов). Немного не хватило более подробного разговора о том, к чему пришли движения сегодня: многие из них продолжают свою работу, но экспозиция представила их как некие реликты прошлого, преданья старины глубокой, что деполитизировало весь разговор о них (но не отменило очевидных достоинств этого масштабного исследования, консультанткой которого, кстати, была знаменитая феминистская искусствоведка Гризельда Поллок — ну, кроме всех прочих, там довольно большая команда собралась).
По выставке я ходила заворожённая, но и грустная — в первую очередь от понимания, как сложно представить себе подобную визуальную летопись российского феминистского движения где-нибудь в Третьяковке на Крымском валу (по ощущениям, идеальное пространство для такой выставки). И я имею в виду не аккуратные выставки о женщинах в искусстве, не экспозиции об образах женщин в истории, а именно повествование о феминизме и феминистках, открытый разговор о наших предшественницах и их политической борьбе (который я, впрочем, организовала бы совсем иначе, нежели это сделали в Tate, но это отдельная тема). Надеюсь дожить до того времени, когда такая выставка откроется в России, когда (страшно представить!) и какие-то мои знания и находки (и находки коллег) смогут пригодиться её создательницам. Утешает мысль, что я всё же ещё очень молода и объективно нахожусь в самом начале своего научного и интеллектуального путешествия. Может быть, когда-нибудь эта дорога приведёт меня и к истокам, посмотрим. А пока ловите несколько (кривых, простите) фотографий с «Women in Revolt!», преимущественно самиздата. Плюс тут можно найти видеосюжет с выставки, а здесь — подкаст по её мотивам.
#визуальныйпонедельник
❤34👍6🔥1
Объекты с выставки «Women in Revolt! Art and Activism in the UK 1970-1990» (Tate Britain, 2024)
#визуальныйпонедельник
#визуальныйпонедельник
❤34