Telegram Web Link
Пока я медленно вхожу в новый семестр и готовлю всякие интересные материалы для будущих постов, вопрос к подписчикам. Спрашиваю для подруги (реально!), начинающей исследовательницы, которая учится писать академические тексты в области гуманитарных наук (хотя мне самой тоже интересно услышать ваши советы и опыт).

Как справляться с писательским блоком в академии?

Что реально работает, когда он случается? Что помогает вам? Не секрет, что главный навык в нашей области — это уметь быстро и хорошо писать тексты специфического формата и жанра. Но что делать, если прямо перестаёт получаться в какой-то момент? Давайте обсудим. Советы тех, кто работает с тектами других жанров тоже помогут!
Когда я говорю, что занимаюсь историей советского девичества, люди часто думают, что это такая очень милая декоративная дисциплина, которая исследует какие-то считалки, альбомы, заколочки и прочие милые вещи.

И конечно, область в том числе про это — многочисленные практики и атрибуты взросления девочек, массовую культуру, культурную историю игр и игрушек, моды, чтения. Но всё же у girlhood studies есть достаточно чёткое политическое измерение, которое становится плохо различимым за ностальгическим перебиранием любимых фильмов детства и мемами в духе "girlhood is a spectrum", которые наводняют социальные сети. Дело в том, что эта сфера изучает одну из самых уязвимых групп — несовершеннолетних девочек, — и одна из её центральных задач это делать видимыми эту уязвимость и насилие, с которым сталкиваются девочки во всём мире именно из-за своего специфического статуса, связанного с возрастом и гендером. Насильственные ранние браки, сексуальное и репродуктивное насилие, эксплуатация, ограничение доступа к образованию по гендерному признаку, даже доступа к питанию по сравнению со сверстниками-мальчиками, более низкая ценность жизни девочек в сравнении с мальчиками в патриархатных обществах, их невидимость, — всё это центральные проблемы girlhood studies и в то же время большие социальные и политические вопросы, на которые исследовательни:цы в этой сфере ищут ответы. Исследования девичества на советском и российском материале, которые, как я с радостью наблюдаю, сейчас развиваются, непременно должны касаться, например, советской дискриминации при приёме в вузы, сексуального насилия, истории женских колоний для несовершеннолетних и прочих тяжёлых, но важных тем.

Всё это важно не только с точки зрения какой-то абстрактной справедливости, но и потому что такое прошлое имеет непосредственное влияние на нашу современную жизнь, на жизнь следующих поколений девочек и женщин. Яркий пример тут (tw!) — чудовищная история 15-летней Любы, которая уже год находится в российском СИЗО для несовершеннолетних за, по сути, подрыв одной петарды по заданию из некоего телеграм-канала (как же похожи все эти дела, из которых торчат понятно чьи уши, точнее, палки, это невыносимо). В СИЗО Любу многократно избивали и насиловали соседки — при полном попустительстве администрации и следователя. Я прочитала эту историю ровно в тот день, когда пересматривала материалы по советским женским исправительным учреждениям для несовершеннолетних, с которыми работаю в рамках своей диссертации, и сходства между двумя описанными системами и почти полное молчание о насилии в них оставили меня глубоко подавленной.
Друзья, вчера многие из вас спрашивали, что делать и чем помочь Любе.
По мнению семьи и адвоката, сейчас нужен общественный резонанс.
Все остальное делается силами семьи и адвоката, помогают правозащитники.

Что можно сделать?
Писать, рассказывать об этом случае.
Писать жалобы и требовать проверки действий следователя и начальника колонии.
Писать лучше в Генеральную прокуратуру (в областную уже обращались) и в приемную омбудсмена по делам детей.
Фамилию девочки не называем, в этом нет необходимости, достаточно номера дела.
На кого жаловаться:
СО по г. Балашиха, ГСУ СК РФ по Московской области, следователь - старший следователь, старший лейтенант юстиции Тараканов Д.В.

Изолятор для несовершеннолетних в федеральном казенном учреждении исправительной колонию №1 в Дмитровском районе. ИО начальника колонии Ушаков А.Н.

Номер дела: 12302460020000276

И, пожалуйста, будьте осторожны в высказываниях, вчера пришлось удалить пару комментов. Понимаю ваши чувства, но учитывайте реальность, в которой мы живём.
Фэйсбук решил мне напомнить, что ещё 7 лет назад феминисток приглашали выступать в одном из главных театров столицы — Центре имени Всеволода Мейерхольда.

Случилось это, как и почти всё хорошее в моей жизни, по счастливой случайности. Режиссёрка Саша Денисова (я её тогда даже не знала лично) позвала меня в качестве научной консультантки на спектакль «Хочу ребёнка!», который готовила к юбилею Сергея Третьякова. Его одноимённая пьеса 1926 года центрирована вокруг новой советской женщины Милды и её жизненных выборов. Сегодня ставить её как некое современное высказывание сложно: пьеса читается неоднозначно, отдельные идеи (в том числе близкие к евгеническим) did not age well. Опираясь на сохранившиеся протоколы дискуссий в Главреперткоме о постановке пьесы, я предложила режиссёрке: а почему нам не сделать, как задумывал когда-то Мейерхольд (но так и не смог претворить свои идеи в жизнь — репрессии смели и замыслы, и их авторов)? Почему не поставить спектакль-дискуссию, спектакль-спор, где мнению зрителей тоже есть место? Мейерхольд планировал посадить медиков, представителей санпросвета и других гостей прямо на сцене, вовлечь зал и предложить всем вместе обсудить вопросы женского равноправия. На мой взгляд, именно таким образом должен работать активизм: без жёсткого взгляда сверху вниз, в диалоге. Так мы в результате и поступили, а я выступила ещё и в роли непосредственной частницы спектакля — вместе с активистками Дашей Серенко, Сашей Алексеевой и Наташей Поляк. Услышали мы тогда, конечно, целый букет интересный мнений от классиков театральной критики, чего, признаться, я не ожидала. Искренне попытались объяснить, что феминизм не закончился в XIX веке. Упоминали, кажется, и такие опасные по нынешним временам темы, как квир.

Сегодня всё это, конечно, выглядит наивно, но тогда было ощущение, что мы что-то двигаем потихоньку, что можно работать, строить какое-то общее будущее. Жаль, что эти моменты так быстро стали воспоминанием в фэйсбуке. Сейчас, понятно, ни о каком о будущем речь не идёт, люди, которые ставили этот спектакль и выступали на сцене, по большей части в вынужденной эмиграции и под преследованием. ЦИМ быстро прижали после начала войны, сменили руководство. Возможность действия ограничена донельзя. Я стараюсь использовать это время, чтобы глубоко погрузиться в исследования, выйти на новый уровень в плане профессиональных навыков и, в первую очередь, понимания того, с чем я работаю, своего прошлого — феминистского, женского, советского. Но скажу честно, часто мне не хватает всей этой движухи, которая у нас была когда-то, этой возможности вечером говорить с живой публикой о том, о чём ещё утром читала в архиве, о том, что важно, наболело и описывает нас, чувствовать интерес, видеть отклик в глазах — и потом, после окончания спектакля ещё долго общаться в фойе, пока не станет дурно от разговоров и шампанского, и пойти гулять по ночной Новослободской. Спасибо всем, с кем мы разделяли этот опыт! И посмотрим, что ждёт нас дальше. Как показывает история (в том числе эта), всё в России может измениться очень быстро, даже если сейчас кажется, что что-то навсегда.

Фото Анджелины Лученто
90 лет назад советский журнал «Безбожник» призывал переоборудовать колокольни церквей для тренировки парашютистов (и парашютисток!). Меня, впрочем, больше всего поражает даже не сама эта идея, а дама на обложке, которая готовится спуститься на парашюте в юбке и открытых туфлях на каблуках. Видимо, ожидалось, что советская женщина сможет и такое.

#визуальныйпонедельник
Из-за перегруза совершенно не успеваю писать в канал и от этого грущу, ведь у меня накопилось много всяких полезных штук для вас, черновиков, книг, о которых хочется рассказать. Но пока поделюсь фоточками из необычной академической поездки, откуда вернулась вчера.

Неожиданно для себя оказалась на конференции по истории контр-университетов, которая проходила в Копенгагенском университете — в этот раз не в роли учёной, а скорее в качестве практика (нас с Яном Сурманом пригласили рассказать про наш опыт организации Антиуниверситета, помните такой?). Узнали множество поразительных вещей про альтернативные образовательные проекты по всему миру, от чехословацких домашних университетов после 1968-го до освободительных кружков участников движения за права ЛГБТ в США. Совместный ужин в первый день конференции у нас прошёл, созвучно теме, в вольном городе Христиания — социалистической коммуне, история которой восходит к началу 1970-х. Она расположена в самом центре города, в засквотированных зданиях бывших королевских казарм. Место, на самом деле, большое, занимает 32 гектара земли, зажатой между каналами и крепостными валами XVII века, и живёт здесь сейчас около тысячи человек. Каждый метр пространства Христиании покрыт росписями и скульптурами, собранными зачастую из самых случайных предметов. На фото лишь несколько примеров из сотен.
А вы хотели бы жить в таком месте?

#визуальныйпонедельник
Одна из источниковых находок моей докторской диссертации — практически забытая сегодня автобиографическая книга Кэти Янг “Growing Up in Moscow: Memories of a Soviet Girlhood”. Книга вышла в США на исходе советской эпохи, в 1989 году. Посвящённая в первую очередь брежневскому периоду, она совершенно потерялась на фоне сенсационных изменений, которые шли в Советах в конце 1980-х. Мемуары описывают взросление советской девочки в Москве 1970-х, и делают это чрезвычайно сложным и проблематичным для историка способом. Что, впрочем, не умаляет уникальных качеств этого источника для исследователей советского девического опыта.

В следующем посте расскажу подробнее ⬇️

#книгимедузы
“Growing Up in Moscow:” обманчивый текст о советском девичестве — и не только (часть 1)

Кэти Янг (до натурализации — Екатерина Юнг) родилась и выросла в Москве, в семье пианистки и звукоинженера на радио. В 1980 году, когда ей исполнилось 17, её семья «по вызову» эмигрировала в США. Там авторка закончила старшую школу, выучилась в Ратгерском университете и стала заметной публичной деятельницей, журналисткой и феминисткой, известной в том числе своими довольно спорными взглядами на права мужчин и поддержкой либертарианских идей.

Редкий опыт и отчётливая политическая позиция делают мемуары Янг уникальным, но сложным для историка источником с интересной позициональностью.

Во-первых, конечно, это эмигрантский текст, и необычный, так как он отчётливо женский и полностью центрирован на взрослении. Перед нами, по сути, такой девочковый «Некрополь», где вместо погибших писателей — школьные учительницы, западные романы, «вражеские голоса» и колготки, которые невозможно достать. Но ещё интереснее тут другое.

Янг, несмотря на, по социалистическим меркам, завидное положение семьи как представителей московской интеллигенции (впрочем, еврейской), к советскому обществу испытывает минимум симпатии. А вот действительность по ту сторону железного занавеса её нескрываемо увлекает. Таким образом, история советского детства у Янг оказывается переосмыслена из очевидно антисоветской и проамериканской позиции — и подаётся, соответственно, почти исключительно в негативных тонах (хотя иногда нет-нет да и проскочит ностальгия, текстам о детстве обычно куда более свойственная). Книга обращена, в первую очередь, к американским феминисткам и призвана просветить их по части гендерных особенностей советского авторитаризма. По сути это автобиография, переписанная на языке, понятном очень далёкой от советских реалий группе, приспособленная к совершенно другому видению мира, вокабуляру, ценностям. Всё это несколько затуманивает личный материал, о котором пишет Янг, не оставляя читателю надежды на доступ к непосредственному эмоциональному переживанию советского девичества в тексте.

(Тут надо сказать, что вы вообще вряд ли найдёте такое переживание в каком-либо ретроспективном источнике, особенно о детстве. В случае с книгой Янг проблема доступа к детскому опыту просто более очевидна. Вообще, в каком-то смысле, это удивительно честный источник, прямолинейно сообщающий о своих ограничениях, хотя одновременно ему удаётся постоянно сбивать с толку).

Удивительным образом, описанная выше позиция оказывается очень плодотворной, когда речь заходит о деталях, мелких материальных элементах детства советской девочки. Янг считает своим долгом описать в подробностях все те стороны своей повседневной жизни, которые автор, пишущий для советского читателя, посчитал бы слишком очевидными и выкинул из своего рассказа. В итоге перед нами оказывается не только политический манифест, но и автоэтнография, местами чрезвычайно скурпулёзная (и из-за этого не всегда простая для чтения). Из неё можно узнать разные, казалось бы, неизбежно теряющиеся в истории мелочи, — о повседневном рационе московской семьи, покупках, особенностях советской школьной программы. Лично меня особенно заинтересовал фрагмент с описанием того, как выглядела подготовка к беседе перед вступлением в Комсомол, — и вообще все фрагменты, описывающие практики взаимодействия детей и подростков с официальным институциями, от библиотеки и школьного медкабинета до паспортного стола.

Продолжение следует ⬇️
“Growing Up in Moscow:” обманчивый текст о советском девичестве — и не только (часть 2)

Начало ⬆️

Из других интересных особенностей книги Янг, — в ней очень хорошо видна (и частично воспроизводится) классовая структура позднесоветского общества. Читатель обнаруживает себя в такой любопытный момент социального зависания, который, наверное, знаком многим эмигрантам. Изъятая из советской системы, Янг обнаруживает проблематичность тех различий, которые проводило её московское окружение. Она критикует их, используя для этого вполне узнаваемые инструменты, почерпнутые из американского либерального образования.

Одновременно с этим она сама же воспроизводит эти различия в языке, на уровне художественных средств, — например, описывая свою няню-крестьянку или одноклассников из рабочих семей. Они у неё оказываются такими наивными дикарями, Пятницами из «Робинзона Крузо», — в этих фрагментах текста можно обнаружить удивительно колониальный язык, если вообще можно так сказать в этом случае. Критический, а иногда почти параноидальный подход к одним аспектам советской действительности (например, большое недоверие, которое Янг испытывает к перестройке) у Янг перемежается с совершенно наивным пересказом сплетен, которые, как мы видим из текста, были одним из центральным источником информации о жизни для её среды. Вообще эта книга очень наглядно демонстрирует, насколько критический анализ, разработанной в западной академии периода холодной войны, на практике оказывается неравномерен: он позволяет подсвечивать одни отношения власти, полностью игнорируя другие (и по ходу производит предельно дуальные отношения с действительностью). На самом деле, конечно, эти особенности левой критики уже давно обсуждаются, и уже предложены выходы из этих тупиков (например). Мемуары Янг позволяют увидеть сбои механизмов критической теории в процессе критики, понаблюдать как их пористость, принципиальная неуниверсальность разворачиваются непосредственно в языке. Он также делает очевидными совсем не гладкие взаимоотношения между критическим высказывнием и автобиографическим письмом.

В общем, текст интересный, лукавый, требующий очень осознанного, контекстуализирующего, историчного подхода с заходом в теорию. Впрочем, как и любой первоисточник, — просто другие документы не столь очевидны в этом плане. Что делает текст Янг ещё и отличным материалом для педагогов гуманитарных факультетов: на его основе можно обсудить целый ряд ключевых вопросов, от банальной критики источника в историческом исследовании до проблем философии истории и литературной теории. И в том числе поговорить про методы истории детства: в этой области вообще всё очень сложно с документами и их прочтением. Сложнее всего оказывается сделать слышными голоса непосредственно самих детей, — они в истории буквально растворяются.

Книги Янг, к сожалению, нет онлайн, но она доступна во многих библиотеках, в том числе в России. В той же Ленинке, к примеру.

UPD: Коллеги подсказывают, что книга всё же есть в сети! Ссылку ищите в комментариях (спасибо огромное Алёне, которая поправила меня и поделилась).
Три года назад в эту ночь я только ложилась спать, когда пришли новости о выдвижении российских войск на границу с Украиной.

Было чувство нереальности, но одновременно и странная трезвость.
Сразу стало понятно, что жизнь уже не будет прежней.

Больнее всего было за тех, кто счастлив, либо мог быть счастлив, но потерял эту возможность на многие годы или навсегда.

Странно, наверное, говорить это сейчас, но мне просто хочется, чтобы все люди на земле имели надежду на счастье, на достоинство и на будущее. На возможность повелевать своей судьбой.

Мне всё ещё не кажется, что я прошу слишком многого. Мне кажется, это самый минимум.
2025/07/05 15:58:42
Back to Top
HTML Embed Code: