ого, но то есть не ого. но все-таки https://www.tg-me.com/podosokorsky/12837

Когда борешься с преступниками, ты - прав. Когда применяешь запрещенные приемы против оппозиции, ты - не прав. Что тут делать? Конечно, переквалифицировать оппонентов в преступников. Был оппозиционер - стал криминальный элемент и борьба с ним теперь - "правое дело".

Отличие такой от политики от футбола в том, что в футболе хозяин поля все-таки не может выставить вон игроков команды противника. А в системе, где правила игры не соблюдаются - может. В России властям в политику играть легче, чем российской национальной команде на чемпионате (что мы и видим сейчас).

У правящих партий любых стран есть преимущество перед оппозицией, но это преимущество преодолимое, если у оппозиции есть защита от насилия со стороны государства.

В России такой защиты нет. Растущий вал дел против политиков - это процесс убеждения властью себя в собственной правоте. Это значит, что этой "правоты" властям нужно все больше - возможно потому что внутри ее все меньше. Эта "правота" нужна настолько, что ее берут силой. А когда она берется силой, то правотой быть перестает.

Насилие стало частью политического процесса. Анализировать все это "политологически" уже неприлично. Но невозможно представить, что чиновники и служивые люди все как один уверены в своей правоте. Осознание неправоты всегда будет разъедать такую систему изнутри.

От осознания неправоты нельзя защититься дубинкой и наручниками. Разве что отправить в тюрьму самого себя. Но это уже будет литература. Чтобы противостоять моральному давлению изнутри, нужно все больше цинизма и лицемерия - для формирования толстокожести - это единственная защита. Известные телеведущие, такие как Соловьев, потому так странно, даже ужасно ведут себя в публичном поле, что они на переднем крае этой борьбы с собой. Там этого горения изнутри будет все больше. Все это - не бог весть какое утешение. Ну наверное - помогать заключенным и не быть циниками это утешение

Делая насилие частью политического процесса, правящая партия делегитимирует себя. Политические менеджеры это понимают. Поэтому, например, руководства партии нет в партийном списке - они бы тянули вниз. Поставлены фигуры со своим капиталом легитимности - заметим, что иных людей не нашлось, значит вот эти, с точки зрения руководства, самые мощные, мощней нет.

Запас легитимности у правящей партии - в широком смысле - все еще есть. Они черпают оттуда, подкрепляя это вычерпывание легитимности - насилием. Руководству не нужно провести полностью легитимные выборы, они и не пытаются. Им всего лишь нужно провести "достаточно легитимные" - “достаточно” по их замерам. Аресты эту легитимность снижают, но видимо расчет такой, что запаса хватит. Ну и насилие всегда наготове

Люди стали больше. Ну то есть набрали вес за время ковида. Это видно на примере авиапассжиров. Американские авиакомпании дажа подумывали начать взвешивать пассажиров перед полетами. Но все-таки решили этого не делать. American Airlines сообщает, что средний вес одного пассажира вырос на 8 фунтов / примерно 3,6 кг.

Отвечая для себя на вопрос прививаться или не прививаться, люди - по-моему - одновременно незаметно для себя решают вопрос о том, есть ли вокруг другие люди. Все эти люди на улице или в кафе - они просто тени, помехи, из-за которых приходится долго ждать заказанной еды или они - живые, совершенно такие же как мы?

Совсем не сложно понять, что вы, выходя из дома, создаете риск для тех, кого вы можете заразить сейчас, и тех, кого можете заразить позже, если подхватите вирус, и для тех, кого заразят те, кого заразите вы и так далее. Умом понять не сложно, но нужно и некоторое давление окружающих - чтобы всем было ясно, что отказываться от привики по немедицинским причинам - неприлично. Более сплоченные общества, с более высоким доверием друг другу - с большей готовностью идут на прививки. Но формированию такого горизонтального контроля российские власти мешают, считая, что сплоченное общество - это опасно. Мышление в духе “каждый за себя” торжествует.

Конечно, индивидуальные права - большая ценность. Но настаивание на том, что индивидуальные права важнее всего прочего становится тут проявлением эгоизма. Прививка - это способ помочь другим, не только себе. Но другие - не такая уж реальность для многих. В таком атомизированном обществе как российское - другие это что-то абстрактное. Нет им доверия. Это доверие растет, но медленно

Сегодня в 19.00
https://dkrassvet.space/events/rastorguev/

Обыски у журналистов “Проекта” - по сути, акция устрашения. Это старое дело, по которому истек срок давности https://www.tg-me.com/pchikov/4433

"Ворваться в театр в масках с автоматами, всех бросить на пол, утром с помощью автогена дверь высадить у какого-нибудь режиссера, у какой-нибудь журналистки, арестовать шумно, невероятным образом привлечь внимание, показать силу. Поэтому центральным событием теперь становится не следствие и не суд, а арест. ...
А дальше они вступают в самую неприятную для себя зону, когда надо предъявить доказательство, подготовить процесс, а у них ничего с этим не получается, особенно, потому что все сфабриковано или вообще ничего нет. И поэтому бесконечно долго тянут следствие, когда там вообще ничего нет”.

Из книги: Ямпольский М. Парк культуры. Культура и насилие в Москве сегодня. М.: Новое издательство, 2018

У журналистов «Проекта» первым делом забирают компьютеры и прочие устройства - искать источники. В случае неприятных для них публикаций органы видят свою задачу единственным им понятным образом - найти тех, кто говорил с журналистами и наказать. Между тем, чем чаще, тем больше журналисты используют данные. О собственности, о поездках, о связях между людьми говорят данные, а не люди. Поэтому силовики будут продолжать бороться с базами данных, с теми, кто торгует информацией, то есть с самими собой

Привет, это Роман Баданин и команда «Проекта».

По состоянию на сейчас я, Мария Жолобова и Михаил Рубин находимся в статусе свидетелей по уголовному делу о клевете. Формальный повод — материал, вышедший на телеканале «Дождь» почти пять лет назад, он посвящен бизнесу знакомого президента Владимира Путина Ильи Трабера. Истинная причина, по нашему мнению, в опубликованном сегодня расследовании об активах и связях семьи министра внутренних дел России Владимира Колокольцева.

Мы благодарим Центр защиты прав СМИ и ОВД-Инфо за юридическую поддержку, наших коллег из телеканала Дождь, Медиазона, The Bell, Медуза, Важные истории, МБХ, Открытые медиа, Инсайдер, Русская служба Би-Би-Си, радио Свобода, Настоящее время, 7*7, Ромб, Коммерсантъ AP, ICIJ, OCCRP, Justice for Journalists Foundation, Transparency International и остальных журналистов в России и за рубежом, которые освещали сегодняшние события.

Спасибо за поступающие предложения помощи в приобретении техники взамен изъятой МВД! Будет лучше всем желающим поддержать «Проект» регулярным пожертвованием, часть донатов мы направим на покупку компьютеров и телефонов: https://www.proekt.media/donate/

А самая лучшая помощь нам сейчас — распространить расследование о главе МВД Владимире Колокольцеве: https://www.proekt.media/guide/vladimir-kolokoltsev/.

Я пока не на связи, но мы продолжаем работать, читайте следующую большую историю уже на следующей неделе.

​​Журналистика не преступление

Бывшего начальника колонии ИК-14 Мордовии, где сидела Надя Толоконникова, суд признал виновным в принудительной эксплуатации осуждённых женщин.

Толоконникова написала о рабском труде женщин в колонии в сентябре 2013.

Про отставку ректора ВШЭ Ярослава Кузьминова. Он, как и многие из тех, кто отвечает за сравнительно независимые организации, университеты и медиа, действовал в логике защиты института. Я, например, это проходил когда-то давно в "Ведомостях”.

Университет, особенный, большой, со своей строкой в бюджете, с хорошими, мирового уровня (до сих еще есть такие), профессорами и с некоторыми контролируемыми свободами, институт, управляемый не министерством, а человеком - большая ценность в России. Так же как в Турции или Китае. Таких институтов мало, остальные вообще уже давно простроились: почти всюду ректоры - члены ЕР. Тем более, такую ценность имеет смысл отстаивать.

Роль защитника института - тяжелая, непубличная, героическая  и - неблагодарная. Славы снискать в этой роли трудно, потому что в саму логику защиты института встроены компромиссы. Сохранить одного сотрудника или погубить университет (организацию или сми)? Выбор понятен - пусть лучше профессор уйдет, а университет продолжит работу. Сохранить двух, трех, десять профессоров и погубить университет? Выбор все равно понятен. Лучше уволить несговорчивых преподавателей, чем отдать университет в совсем чужие руки. Спасти студенческий журнал или университет? Университет. Спасти нескольких студентов или университет? Все равно университет. И так далее.

Эту логику можно описать, даже не зная всех деталей борьбы, в которую Кузьминов был вовлечен уже много лет (и у меня никакого внутреннего знания нет). Но линия защиты института не бесконечна. По мере борьбы и сдачи одного, другого, третьего сотрудника, ценность института падает. Это можно изобразить в виде графика. Конечно, одной такой точки, в которой институт мгновенно перестает быть независимым нет, но в какой-то момент он становится полусвободным, на четверть свободным, на одну восьмую.

При всех вопросах к Кузьминову, доблесть его поступка в том, что он ушел сам (ну в публичной сфере это подается так, хотя легко представить, что это сделано под давлением, еще и орден дали), а ведь это редкость при нынешней жизни - люди держатся за места как могут. Ну и, наверное, по мере утраты свобод, защищать институт хочется все меньше

Это второй текст о словах и терминах. На этот раз о тех, которыми описывается суть россйиского политического порядка. (В первом тексте речь шла о том, как власти "редактируют" публичный язык, создавая в публичном поле то понимание событий, которое им представляется выгодным и стремятся вывести - иногда с помощью законов - те слова и фразы, которые считают угрозами для себя).

Кажется, мы вряд ли когда-нибудь договоримся о том, как называть ту систему, в которой живем. Каждая из упомянутых выше «теорий России» может лишь дополнить картину, которую каждый в итоге нарисует для себя сам. У сегодняшней системы при этом есть важное отличие от систем прошлого — она неоднородна и не тотальна. Поэтому у сегодняшнего жителя России есть некоторая возможность выбирать, в какой России жить — принимать ли на веру заявления информационной диктатуры, участвовать ли в плебисцитарной демократии, становиться ли частью мафиозного государства. .

Как это понять. Ну например, любой человек может смотреть или не смотреть телевизор; художник может продаваться, а может оставаться верным себе; химик по образованию может пойти в науку или в химический концерн, а не в лабораторию ядов; и т.д. Кажется, это не так уж много - системы этим не изменишь. Но это тот угол зрения, при котором ситуация не выглядит безвыходной

Стратегия национальной безопасности похожа на папскую энциклику. Она не так красива и торжественно-декларативна, как хорошая энциклика, но звучит похоже - как обращение к епископам и пастве. Текст пронизан идеями защиты традиционных духовно-нравственных ценностей, сбережения народа и морального лидерства. Там есть пересечения (приоритет духовного над материальным) с последней по времени энцикликой папы Франциска, в которой критикуется "приоритет прибыли в ущерб защите бедных" и "усугубление проблем окружающей среды".

По традиции, папские энциклики называются по первым двум-трем словам текста, например, знаменитая Rerum Novarum ("Новые веяния", 1891) папы Льва XIII. Процитированная выше энциклика папы Франциска называется по-итальянски Fratelli tutti ("Все братья", 2020). Это необычно, но понятно, поскольку эти слова - цитата из Франциска Асизского. Там, кстати, речь о том, что братья действительно все, не только христиане.

Так что стратегия нацбезопасности могла бы называться "Последовательно проводимый" - по первым словам текста. Писал эту стратегию какой-то “антипапа”, но по жанру близко

В книге о человеческом жилище Моисей Гинзбург пишет, что в Новое время место труда человека стало постепенно отделяться от места его жилья. Вытеснение мелкого ремесла крупным фабричным производством, вытеснение мелкой лавочной торговли крупными торговыми предприятиями изменило и фрагментировало жизнь человека. 

Исторически и крестьянский дом, и дом ремесленника и дом торговца был единым хозяйственным организмом - жилье, коровник, курятник, мастерская, лавка - все в одном комплексе (куры в курятнике, люди тут же рядом в избе; лавка на первом этаже, жилье - на втором и т.д). Но с появлением больших производств жилье превратилось в место ночлега, отдельное от места работы, к которому нужно идти или даже ехать.

Книгу «Жилище» Гинзбург пишет в начале 1930-х годов. Он там, между прочим, замечает: «Исключение составляют лишь некоторые междуклассовые группы интеллигенции – художники, писатели и ученые, труд которых, оставаясь в старых ремесленных формах, позволял сохранить органическое единство места работы и жилья. Как общее правило, однако, производительный труд человека пространственно отрывается от его жилья». 

И вот сейчас мы все видим как труд опять пространственно соединился с жильем. Ковид, конечно, это ускорил, но процесс начался задолго до пандемии. Работы, связанной с информацией, областей занятости, в которых возможна дистанционная работа, стало так много, что место труда и место жилья снова соединились - очень для многих. В этом смысле образ жизни кустаря или ремесленника снова, как и в доиндустриальную эпоху стал массовым. Только вместо курятника или лавки - компьютер и другие средства связи. Это значит, что архитекторам стоит вспомнить крестьянские и мещанские усадьбы доиндустриального времени

Проходя мимо Погодинской избы, погуглил - тут планируется реставрация, что правильно, но потом должен быть устроен «дом для переговоров». Погодинская изба построена в середине 1850-х по проекту Николая Никитина и стала образцом для неорусского стиля, сложившегося позже, в 1870-е и 80-е. Это был флигель усадьбы историка и издателя Михаила Погодина, у которого подолгу жил Гоголь, бывали все известные славянофилы да и вообще «все». Главный дом и все прочие постройки усадьбы погибли при бомбардировке 1941 года. Изба - единственное, что осталось. Ничего подобного в Москве больше нет. Тут можно было бы сделать музей славянофильства ну или хотя бы одного Погодина и всего, что вокруг него происходило. Почему «дом для переговоров»? Кстати, исторически изба не была сине-белой, а была некрашеная