Легитимность и апроприация
————————-
Вот зуб даю, что сейчас пойдут жалкие речи за легитимность.
А легитимность — штука сложная, и пока настоящие политики творят настоящую историю, закроем окна и поговорим о теории. Ну, немножечко практики можно подпустить.
Значит, с нее и начнем.
Первая же мысль какая? Что при любых военно-политических талантах мятежника, у него нет главного ресурса, а именно, ресурса легитимности.
Но это не так. Легитимность у него есть, это легитимность противозаконного типа, которую Вебер придумал и назвал харизматической. Это не самое старое, но одно и самых старых пониманий харизмы, а ее носитель — der gekorene Kriegsfürst ßß избранный князь-военачальник.
Вот чего у мятежника точно нет, так это легальности, которая может появиться лишь с возникновением нового правопорядка и его правил. Или не появиться, если такой порядок не возникнет.
Однако само возникновение нынешней ситуации стало возможным только потому, что ей предшествовала ситуация неполной легальности всей ЧВК, ее статуса в государстве, на полях сражений, рекрутинга, финансирования и тп. То есть там существовали области неполной правовой определенности, и наблюдатели, а равно и участники находились — NB! в режиме ожидания, трансформации статуса либо в полностью легальный, либо в полностью нелегальный.
Не забудем, что легальность — это тоже вид легитимности, а специфический микс из харизматической легитимности главы государства в политиях президентского типа с формально-легальными процедурами, которыми пронизано функционирование бюрократического аппарата, не оставляет — в обычных условиях — шансов для бунтовщика-вопрекиста с харизмой. Отнимите легальный статус у Пиночета или Франко, и что останется?
Но тут мы не должны упустить из виду еще один важный аспект, обозначенный в заголовке.
Современное государство, по Веберу, возникает тогда, когда собственные средства разного рода им апроприируются. Королевские управленцы не имеют ничего своего, а если свое у них и было, то ушло к государю, и теперь они распоряжаются не своей армией, оружием, провиантом, а тем, чем он поручит им управлять. Аналогичные вещи происходят с любыми профессиями, кстати сказать, и если вы не можете ни учить, ни лечить, ни вести судебные дела и проч. без государственного диплома и лицензии, то это лишь еще одна сторона того же великого и ужасного процесса.
Конечно, в идеале и ЧВК возможны только такие: с полным госконтролем, регламентом, лицензированием и проч. В зоне ожидания слово "частный" может обрести сладостный антикварный смысл, полулегальные авантюристы, государственные пираты, бароны-разбойники, все это не могло не вызывать публичный оргазм у своры , искавшей место в свите (Gefolgschaft). Но само по себе это состояние не задавало тенденцию, это было пребывание в зале ожидания, и только исторические прецеденты говорили, что для отдельных личностей, вроде Капитана Блада, это может кончиться скорее хорошо, чем на виселице, но в целом явление обречено, апроприация неизбежна.
Однако!
Обязаны ли мы слушать Вебера? Сейчас не старое время. Разрывы в легальности не аномалия, а норма современного государства, а приватизация насилия и его средств, возможно, с той же неизбежностью следует за временами хмурой легальности, с какой природа однажды истребит на Земле свой высший цвет — мыслящий разум.

И ещё. Вот недавно был Совбез, посвящённый внутриполитическим рискам в РФ. Как думаете, докладывали ли там представители хоть одной из служб на нём о риске вооружённого бунта со стороны «Вагнера»? Нет. Там обсуждали старостильных «оппозиционеров», которых осталось-то после всех посадок и релокаций полторы калеки.

Почему? Потому что это вопрос политической оптики, видения, из которой проистекает ТЗ для служб. Как и в 1917-м, когда службы гонялись за черносотенцами и остатками эсеров-террористов, и проворонили хлебный бунт в Питере.

Оптику поставить оказалось некому. Это — провал политического мышления, а не спецслужб как таковых.

— Мне понадобятся большие пушки. У вас есть доступ к армейскому оружию?
— Мы, считай, сами армия.
"Робокоп" (реж. П. Верховен, 1987 г.)

В целом, умение правильно делегировать некоторые функции публичного управления негосударственным институтам и структурам считается одним из признаков качественного управления (good governance). Это логично, ведь есть проблемы, которые общество способно самостоятельно разрешать намного эффективнее, чем неповоротливые бюрократии или имеющие разнонаправленные интересы политики. Спектр таких делегируемых задач может быть сколь угодно широк: от помощи бездомным до защиты окружающей среды и соуправления общими ресурсами. Инфраструктура гражданского общества, профессиональные компетенции активистов, ресурсы отраслевых объединений дают возможность оперативнее, качественнее и дешевле для налогоплательщиков решать множество общественных проблем.

В принципе, возможно и делегирование силовых функций. Но такие политические стратегии могут работать только в среде с качественными институтами, которые регулируют деятельность негосударственных структур, следят за прозрачностью расходования средств налогоплательщиков, осуществляют арбитраж и т.д. В среде же со слабыми институтами делегированные функции уже могут не вернуться обратно государственным органам. Более того, высока вероятность, что в отсутствие сильных институциональных ограничений эти практики могут распространиться на изначально не оговоренные области, обрасти дополнительным "инструментарием" и приобрести новое содержание, — в общем полностью выйти из-под контроля.

Кажется, мы неправильно расставляли акценты в произведениях киберпанка. Мы считали, что главную угрозу несут технологии. А оказалось, что технологии имеют свойство быстро дешеветь, быть доступными, и их применение в достаточной степени амбивалентно. Зато корпоративный авторитаризм, который лейтмотивом проходит через весь киберпанк, оказался самым настоящим современным левиафаном. В нашем случае, правда, сначала произошел захват государства элитами, а потом их перерождение в корпорацию, но сути дела это не меняет. Корпоративизация авторитарных элит сопровождалась эрозией государства и институтов. Без ослабления институтов захват и корпоративизация государства были бы невозможны. Но есть и обратный эффект: в какой-то момент диффузия внутрикорпоративных практик стала вызывать порчу всех (sic!) общественных институтов.

Так что появление ЧПО (частных правоохранительных органов) и, возможно, даже частного суда — дело времени. А с ними появятся и новые "правовые" нормы. Как показывает практика, при активной поддержке части общества и молчаливом согласии большинства такие процессы происходят очень быстро.
#публичноеуправление

Р.В. Евстифеев:

//За пару недель до (бес)славных событий в России частная исследовательская корпорация RAND выпустила доклад «U.S.-China Rivalry in a Neomedieval World. Security in an Age of Weakening States».

Доклад большой, и как видно из названия, посвящен соперничеству США и Китая и, конечно, проблеме Тайваня.

Обращу внимание на предлагаемую экспертами рамку рассмотрения этого конфликта.

Авторы доклада называют эту рамку Neomedievalism. Кратко назову только самые основные характеристики:

1. В политическом плане централизованное национальное государство переживает глубокий упадок, что привело к серьезным политическим кризисам во многих странах.

2. В экономическом плане рост замедлился и стал несбалансированным, что привело к возвращению укоренившегося неравенства и расширению незаконной экономики.

3. Негосударственные угрозы, включая пандемии, бандитизм, экологические и природные катастрофы, могут играть в вопросах безопасности более важную роль, чем конфликтующие вооруженные силы.

4. Вновь появились доиндустриальные аспекты ведения войны, включая преобладание осадной войны, нерегулярные и затяжные конфликты, приватизацию военных действий и значимость внутригосударственных конфликтов.

5. Центральными факторами обеспечения безопасности становятся реалии слабости государства и фрагментации общества.

6. Борьба с внутренними и транснациональными угрозами, сдерживание нападений, угрожающих политической легитимности, должны рассматриваться наравне или даже с большим вниманием, чем сдерживание обычного военного нападения.

7. Сохранение военных ресурсов и предотвращение крупной войны станут критически важными для национального успеха. Соответственно, могут измениться цель и логика ведения войны.

8. Из всего этого авторы делают вывод, что, поскольку полная победа в «горячих конфликтах», скорее всего, неосуществима, более реальной мишенью становится хрупкая политическая легитимность соперника как прямой способ получить рычаги влияния на переговорах по спорным вопросам.

9. Вероятным результатом неустойчивости народной поддержки и падения легитимности правительства, скорее всего, станет усиление зависимости вооруженных сил страны от наемников, массированное применение беспилотных систем, а также попытки привлечения партнеров по коалиции для проведения боевых операций.//

Читая Свечина, я смог наконец доформулировать то, что смутно бродило в голове — по поводу, как ни странно, Стрелкова.

Свечин различает стратегию сокрушения и стратегию измора. Но есть ещё третья, которая ни то и ни другое: это стратегия «взять на понт» (она же «вежливые люди»: получить результат вообще без БД). В 2014 у Шойгу сработало. В 2022 — не сработало (зато в июне 2023 нехило сработало… у Пригожина). Проблема в том, что никакой другой стратегии наша армия просто не вывозила. Объективно.

Давно замечено, что большинство критиков тех или иных государственных решений склонны переоценивать имеющийся у власти коридор возможностей: им он всегда кажется шире, чем есть. Обратных случаев я вообще никогда, если честно, не встречал. В нарративах любой критики власть всегда «может, но не хочет», «могла бы, но не сделала» то, что нужно было сделать, а сделала вместо этого что-то не то.

Главное, чему меня научила моя работа в АП, ГД, правительстве, ЕР и прочих подобных заведениях — тому, что власть вообще ну вот ни разу не всемогуща. И, более того, реальный коридор возможностей всегда крайне узок. Причём причины этой узости внешнему наблюдателю в большинстве случаев вообще неочевидны.

Так вот. Вспоминая стрелковскую критику СВО первых месяцев — а там центральным пунктом была проблема дефицита сил группировки и необходимость срочного проведения мобилизации. Я в то время вздыхал, понимая целый список причин, почему это невозможно. Даже осенью, когда мобилизация случилась-таки, я считал чудом и подвигом, что она вообще состоялась хоть в таком виде; но подвигом скорее губернаторов и региональных команд, чем военкомов. Те бы сами по себе... ну, понятно.

Я не большой поклонник действующего министра обороны. Но главное, чего не понимают критики: он все годы делал именно и ровно то, чего от него просили. Он не строил армию, пригодную для серьёзной войны. Он строил армию-артефакт для телекартинки про наследников вековой славы (внутриполитическая задача) и для надувания щёк в расторговках с Западом (внешнеполитическая задача). И это устраивало если не всех, то громадное большинство (лидер списка ЕР на последних выборах в ГД, напоминаю). Которое даже и думать не хотело, что большая война возможна не где-то там завтра, а где-то тут сейчас. И, значит, невелик грех (но зато большая экономия сил) «казаться, но не быть».

И отсюда тезис. Работа над строительством армии начинается с работы над строительством общества (тот самый учитель, выигравший битву при Садовой). Возможности армии — проекция энергии и воли общества. И вот их пределы надо видеть и понимать очень ясно. В стране, где двадцать лет главный публичный лозунг системы был «повышение качества жизни», армия будет именно такой, какая она есть сейчас.

Нами пока мало и плохо осмыслен тот факт, что главным триггером конфликта на Украине, вылившегося в итоге в войну, стала работавшая с той стороны гуманитарная машина по перепрошивке идентичности — ментальной дерусификации.

Мы видели результаты её работы, год от года всё более успешные, но оказались неспособны противопоставить ей свою — и в итоге взялись за оружие, чем и заслужили славу агрессора.

Логики в этом столько же, сколько в судебном решении по поводу мужика, которому баба, решившая от него по-хитрому избавиться, долго и целенаправленно сверлила мозг, пока он, психанув, не дал ей в глаз — и ожидаемо сел за бытовое насилие. Дальше вокруг такой ситуации всегда начнётся известный спор, где две крайних позиции — 1) что физическое насилие в любом случае недопустимо, и 2) что психоагрессия есть тоже форма насилия. И тред на много сотен комментов, кто тут прав, а кто нет.

Танки и ракеты — мягко говоря, не самое эффективное средство против оружия "мягкой силы". Цивилизационный вызов, угрожающий нашему существованию, состоит не в том, что в Харькове появятся базы НАТО, как они уже появляются в непосредственной близости от Санкт-Петербурга (но, заметим, нас это куда меньше заботит). Вызов в том, что само появление там этих баз — результат трансформации, в ходе которой часть "нас" стала сначала "не-нами", а потом "анти-нами", и мы оказались бессильны как-либо этому сопротивляться. А значит, и со всеми остальными "нами" можно будет сделать такую же расчлениловку, вплоть до полного исчезновения нашего "мы", и нет у нас от этого ни оберега, ни обороны.

То же самое про "Вагнер". Боль произошедшего — в том, что часть нашего сражающегося на внешнем фронте "мы" подняла оружие против других частей того же самого "мы", поставив целостность этого самого "мы" под угрозу. И, кстати, у конфликта МО-ЧВК тоже есть ценностно-смысловая рамка: с одной стороны — единоначалие и чинопочитание "вертикали", с другой — хорошо известный нам из 90-х нарратив про эффективность частных структур и неэффективность государственных. Заметим, что по этой "смысловой оси" у нас в обществе раскол не прекращался последние лет тридцать, если не сорок.

Короче, нерв конфликта — способы сборки "мы" из множества "я", а также их атаки и защиты. Именно поэтому угроза воспринимается как экзистенциальная, но шанс на успех в первую очередь зависит от нашей способности мыслить, и лишь во вторую — от нашей способности воевать.

Зал ожидания
—————————-
Понимаете, какое дело... Все мы знаем эту историю. Она случалась много раз, и проблема лишь в том, чтобы опознать себя находящимся не в ровно той же самой — такого не бывает, — но в истории того же типа.
Об этом напомнит чтение "Западной эсхатологии" Таубеса, которую тоже придется немного подождать, но она уже скоро выйдет.
А вот истории, про которые она рассказывает, как о том, как ждали, но не дождались. Самые первые христиане не дождались второго пришествия. Мученики сразу попали в рай, а остальные понимали дело так, что они именно что при жизни увидят. И когда поколение стало уходить, а вслед за ним уходили поколения, а второго пришествия не случилось, необходимо было разработать более детальную концепцию того, отчего же это не происходит, кто и насколько задерживает.
Это — не совсем, но это — потом происходило много раз. Я уж не говорю о Марксе с Энгельсом или о том, как большевики поменяли концепцию всемирной революции на концепцию построения коммунизма слэш социализма в одной отдельно взятой стране. Но даже и много позже, когда у нас приняли программу партии на ц22 съезде КПСС, то трактовали ее сначала не очень осторожно. Получалось, что коммунизма надо ждать к 1980 году. Я даже помню, что прогуливаясь с отцом в детсадовском еще возрасте, спрашивал, увидим ли мы коммунизм. Он благоразумно отвечал, что сам-то он вряд ли, а вот я наверняка. Между прочим, в 1980-м я как раз кончил получать высшее образование и хорошо помню, что концепт ожидания — а ведь программа партии не менялась — сводился к тому, что никакого коммунизма никто не обещал, обещали построить материально-техническую базу, и преуспели, хотя работы еще много. Коммунизм, как в запрещенном в те годы анекдоте, оставался на горизонте.
Но вернемся в сегодняшний день.
Ноосфера, прости, Господи, забита смысловыми отходами в виде краткосрочных пророчеств. Практически ни одно из них не сбывается, но это ничего. Если люди пророчествуют, значит, им за это платят. Сердиться на них нельзя, на себя надо сердиться, если потребляешь. Но вместе с тем пришла пора опознать ситуацию как требующую смены основного нарратива. Вместо того, чтобы спорить о том, какое именно ключевое событие положит ей конец, надо задуматься о том, что означает состояние ожидания ввиду того, что конца, а также краю не то чтобы не будет — еще как будет — но не будет иначе как на горизонте.
Те, кто часто летает или летал, помнят, что это такое: вылет откладывается, о вылете будет сообщено дополнительно, просим не покидать зал ожидания и следить за сообщениями на табло.

Современное государство, а Франции это касается едва ли не в первую очередь, возникает как полицейское государство.
Задача полиции — сделать из страны полис и — по ложной этимологии — отполировать до блеска. Самому полису полиция была не нужна, он сам был своей собственной полицией — как считалось, хотя это и неправда, но что с того.
Полиция осуществляет активные действия . Когда дело заходит настолько далеко, чтобы устами М. Вебера объявить государство монополистом на насилие, это является урезанной формулой полицейского государства. Причем урезанной на две трети или три четверти, но отрезав в одном месте, Вебер добавил в другом. У него все монополии, все обладание властью и господством — это шанс. На одной стороне, где власть и господство, шанс на то, что удастся навязать волю. На другой стороне, где подвластные, дисциплина, шанс на то, что послушаются.
Этот шанс реализуется с вероятностью, отличной от единицы, причем, как вы уже догадались, отличной не в большую сторону.
Когда полиция от имени государства навязывает, а на другой стороне не обнаруживается повиновения, то есть хромает дисциплина, начинается конфликт, а если он продолжительный и вооруженный, это гражданская война.
Война же, как учил старик Гоббс, не акт битвы, а все то время, в которое сказывается воля к борьбе путем сражения.
Вводя понятие легитимного насилия, Вебер указывал на то, отчего у потенциально несогласных и бунтующих в государстве случается паралич воли. Они понимают, что над ними учиняют насилие, но принимают его как легитимное.
Но возможны ситуации прямо противоположного толка. Борьбы путем сражения нет не потому, что подвластные уверены в легитимности власти, а потому, что им навязали повиновение любыми другими способами.
Тогда по видимости в стране нет гражданской войны, а по сути она есть и только ждет своего триггера.
Тогда полиция оказывается передовым отрядом в войне государства с теми, кто не верит в его легитимность. Винить полицию за ее жестокость, преследовать ее за выполнение не более как своих обязанностей, приносить в жертву толпе может быть удачным тактическим ходом. Но причины происходящего не исчезнут, как не исчезают причины ни одной из войн во время перемирия.

Продолжая вчерашнюю тему денег и власти.

Вчера я много говорил о социальной иерархии, основанной на деньгах (выше тот, у кого их больше). Но у власти есть свой собственный механизм выстраивания социальной иерархии, конкурирующий с механизмом денег, и более древний исторически. Власть раздаёт статусы. Причём статусы, часто влекущие за собой неравенство в правах.

И тогда, к примеру, галантерейщик Бонасье может быть во много раз богаче нищего провинциального недоросля Д‘Артаньяна, снимающего комнату у него в доме. Но это нимало не помешает недорослю регулярно задерживать квартплату, соблазнять жену галантерейщика, устраивать мордобой с битьём имущества, и всё равно считаться более уважаемым человеком, чем его арендодатель — просто потому, что Д’Артаньян дворянин, а Бонасье нет.

Цех галантерейщиков, впрочем, всегда стремился к тому, чтобы отладить механизм конвертации денег в статусы. «Галантерейщик и кардинал — это сила!» Но… напомню, чем это закончилось во Франции: одной из непосредственных причин Великой французской революции стала система «откупов», когда галантерейщики получили наконец заветную возможность официально покупать госдолжности.

В российском цеху политтехнологов принято сетовать на то, что власть, по сути, схлопнула рынок, переведя всю политику на ручное управление. Но я напомню, что такое были российские политтехнологии «эпохи расцвета». Это была система почти автоматической конвертации денег во власть, а точнее, по Марксу, элемент схемы «Деньги-Власть-Деньги’». Человек, имеющий средства, нанимал профессиональную команду, которая обеспечивала ему победу на выборах (при примерном равенстве профессионализма команд это только вопрос объемов ресурса), после чего отбивал «инвестиции» с прибылью уже со своего депутатского или губернаторского места. Но это по сути и есть та же система откупов, особенно когда политтехнологов заменили «решалы», выстраивающие отношения не столько с избирателями, сколько с людьми в нужных кабинетах.

Общая формула такая: чем большее количество власти можно купить за деньги, тем слабее власть как таковая. И наоборот: сила её распространяется исключительно на те сферы, где деньги бессильны.

Пятничный позитивчик. Среднесрочное вИдение от Караганова: https://globalaffairs.ru/articles/mogily-velikih-derzhav/

Как многие знают после ПМЭФа, в белоусовском проекте «Горизонт-2040» я отвечаю за рабочую группу «Россия как субъект». И вот в связи с этим несколько мыслей о категории «субъекта».

Принято думать, что базовая оппозиция — «субъект-объект». Но я с какого-то момента понял, что совсем не обязательно именно «объект» противопоставлять «субъекту». Гораздо интереснее рассмотреть пару «субъект»-«агент».

Объект — он, как правило, фазово «слабее» субъекта, его собственная воля, логика, стратегия и т.д., даже если она есть (то есть если «объект» одушевлён и обладает сознанием) — проницаема насквозь, «субъект» заведомо превосходит его в «рангах рефлексии» по Лефевру. А вот «агент» — другое дело. Агент может быть инструментально вооружён не хуже, а то и лучше тебя-субъекта, он может обладать стратегией и рациональностью, у него могут быть собственные цели (не совпадающие с целями «пославшего», пусть и не противоречащие им) и его достаточно сложно «вскрыть»/декомпозировать. Но у него — и это базовый признак — нет собственной воли; он выступает проводником чужой воли — воли того субъекта, который его агентировал.

Под агентированием обычно понимают вербовку, но как по мне, это очень частный случай. У меня как-то был текст про то, что вербовка — это далеко не единственный и часто не самый выгодный вид агентирования. Вербовка подразумевает, что агент осознанно принимает на себя эту роль, рефлексирует её и соглашается с ней; а это далеко не всегда удобно. «Агент влияния» — это как раз про то, как можно агентировать без прямой вербовки, превратив кого-то в проводника твоей воли без прямого управления; просто на основании абсолютной предсказуемости и прогнозируемости его реакций и действий в большинстве ситуаций. В этом смысле, опять-таки следуя Лефевру, условием «субъектности» является «непредсказуемость».

В этом смысле классическая формула субъектности — «воля и разум» — нуждается в некотором важном уточнении. Разум — это всегда сооружение, стоящее на некоторых основаниях, и зависимое от них по своим ключевым характеристикам. Соответственно, понимание этих оснований и умение их использовать для управления «обезоруживает» разум, агентирует его. В свою очередь, дезагентирование разума — это всегда путь через безумие, но направляемое волей (иначе гибель). Если по-простому, разум можно (а иногда и нужно) терять, но вот волю терять ни в коем случае нельзя.

Отвечаю за базар. Век воли не видать.

В комментах тут меня в очередной раз пытают про то, возможна ли модернизация без вестернизации.

Оставлю за скобками спор о терминах, они оба кривые, как по мне, но не суть. Особенно «модернизация», конечно. Вот тут мне А.Г.Дугин подарил свою книжку «Постфилософия», с дотошным разбором триады премодерн-модерн-постмодерн, я её читаю потихоньку короткими летними вечерами, выписываю в тетрадочку разные соображения; но это для другого поста.

Тем не менее, условно принимая оба термина за рабочие, хоть и «со звёздочкой». Я в ответе предложил повспоминать, как именно мы встали в эту колею — «модернизация через вестернизацию». И, если посмотреть под этим углом на русскую историю, ответ будет обескураживающим: мы встали в неё через Смуту.

При Иване Грозном территория государства вдруг увеличилась примерно в 10 раз. Опричники ещё разбирались с последними удельными князьями из городов сегодняшнего «дальнего Подмосковья», а на столе у государя уже лежала карта теперь-его-царства размером с треть континента. Но именно в этот момент, разгромив поочерёдно всех конкурентов в борьбе за «Ордынское наследство», включая в итоге и крымского хана, эта новая сверхдержава спасовала на западных рубежах, проиграв Ливонскую войну. Mission failed. И в каком-то смысле сама Смута — отложенное последствие этого эпикфейла.

Если вкратце, на Юге и Востоке в тот чувствительный момент генезиса (надо объяснять, почему момент генезиса — это два Ивана, Третий и Четвёртый?) победить смогли, а вот Запад — нет. Наоборот, чуть было не потеряли всё нажитое поколениями московских скопидомов-князей.

И вот отсюда сформировался наш «комплекс Запада». Приход Романовых, которые все, всю историю династии — начиная ни с какого не с Петра, и даже не с Алексея, а буквально с Филарета — как раз и занимались «модернизацией через вестернизацию» — своего рода ставка, которую сделал наш национальный организм в ответ на этот вызов. Более того, ХХ век при всей своей турбулентности вообще не изменил в этом векторе ни-че-го: споры были о тактике, но базовый вектор — от Ленина до Путина, без исключений — остался всё тот же, «романовский».

А потому, я считаю, ответ на вопрос «возможна ли модернизация без вестернизации» лежит, вы будете смеяться, где-то между строк известной переписки Грозного с Курбским. У меня нет сильно «обоснованной» версии, есть только «рабочая гипотеза»: при генезисе «нового большого» государства «ордынское» наследство по понятным причинам пришлось отбросить, своего не было. А смелая по замыслу попытка опереться на «византийское» — упёрлась, во-первых, в то, что и сам выбранный образец — та ещё «история успеха» (прос…ли все калимеры и слили когда-то великий Второй Рим овцелюбам —про что справедливо напоминал Курбскому в помянутой переписке И.В.). А во-вторых в то, что и мы оказались те ещё копировальщики — часть недопоняв, другую позабыв, а третью перепутав или, что часто даже хуже, употребив «как есть».

Мой любимый пример — это кочевавшая чуть ли не до ХХ века, до советских времён из одного русского градостроительного кодекса в другой формула-правило: строить дома так, чтобы ни один не загораживал другому вид на море. Передрали, понятное дело, из византийского Номоканона; причём в моменте и в голову не пришло, что ни одного стоящего на море города на Руси-матушке сроду не было.

Ну и я уж молчу, сколько «багов» получилось при локализации греческой ортодоксии на язык родных осин (и то не совсем родных — церковь с самого начала служила на тогдашнем болгарском, а не на тогдашнем русском). И какую беду мы накликали на свои головы, когда принялись эти старые баги исправлять — Раскол.

Короче. Слабость и «сырость» собственной институциональной архитектуры (которую в моменте пришлось клепать наскоро из чего попало: на коленке, молотком и кузьминой матерью) породила устойчивую привычку: копировать тех, от кого получаешь по морде — до тех пор, пока они не начнут получать от тебя. Стандартный русский цикл на западных рубежах: огрести, «сосредоточиться», навалять, расслабиться. В XVII веке для его прохождения понадобилась сотня лет, в середине ХХ — четыре.

К предыдущему. У средиземноморской суперцивилизации, которую мы называем «Римом», было две языковых картины мира — латинская и греческая. Империю, то есть госмашину, инфраструктуру, армию, правовую систему и т.д., строили на латыни. Культуру, то есть религию, философию, мифологию, искусство — на греческом.

Здесь важно, что в строительстве большого централизованного государства латиняне оказались гораздо эффективнее и успешнее греков. Чья история — это вечно враждующие полисы, а единственный шанс на долговременную именно греческую империю был упущен со смертью Александра Македонского. Но превосходство греческой культуры над латинской безусловно признавали все римляне во все эпохи, и именно владение греческим было маркером образованности в Риме примерно всегда.

Очень сильно упрощая и огрубляя, «государство» удобнее и эффективнее строить на латыни, а «вера» гораздо лучше получается на греческом.

Проблемы с западным христианством начались не при Лютере и не при папе Льве, когда случился Великий раскол на «католиков» и «православных». Они начались гораздо раньше — когда началось «большое» латиноязычное богословие; примерно с Августина. Более того, пытаясь «латинским способом» строить церковь — они как раз и получили ухудшенную копию Империи, с римским папой в нелепой и противоестественной роли «императора церкви». Латиняне — плохие строители религий.

То же самое можно сказать и про греков в роли строителей империй. С того момента, как Ираклий сменил латынь на греческий в качестве главного госъязыка Восточной Римской Империи, запустился механизм её неуклонной деградации до крохотного «полиса», каким и стала (и несколько последних веков своего существования была) бывшая столица Константинополь. Греки — плохие строители империй.

Но мы, конечно, пошли своим путём. Мы в первые пятьсот лет существования умудрились сначала взять базовую прошивку государственности именно «греческую» (а не латинскую), а потом во вторые пятьсот поверх неё накатить культурную прошивку именно «латинскую» (а не греческую). То есть взять в наш Третий Рим от тех и от других именно то, что у каждой из сторон получается явно хуже.

«А теперь надо попробовать со всей этой хернёй взлететь…» (с)анекдот

Интересный отзыв на серию Алексея. Чел требует политическую религию - не только себе, но другим. Так, чтобы стать комиссаром, но не беззубым комиссаром нонешней ЕР, а комиссаром в пыльном шлеме, с маузером и в кожанке, и чтобы шлёпать контру без разговоров и, главное, без ответственности - типа "а нас-то за что?"
====
А теперь о главном. Об идеологии. Прочитал серию постов Алексея Чадаева на эту тему и подумал, что чего-то мне в его рассуждения, так-то совершенно верных - не хватает.
А вот чего. Идеология - это, как мы понимаем, идея, овладевшая массами. Почему массами не может овладеть, скажем, "Пентабазис", представленный Харичевым и Полосиным? По самой своей природе. Авторы шли от изучения респондентов на фокус-группах. То есть изучали, что респондентам приятно будет услышать, к чему они готовы, что их не встревожит.
А идеология не бывает реактивной, она бывает только проактивной. Она не про то, что люди уже думают. И не про то, стоим нравится. А про то, что они должны думать.
Это раз. А два, самое главное. Идеология всегда про то, за что люди должны убивать, умирать и отказываться от привычного, низменного ради... Вот это "ради чего" - это и есть идеология.
Идеология - это то, во что предлагается верить. Вера - то, что превыше жизни.
Ещё раз, чтобы запомнили. Государственная идеология нужна, чтобы люди служили государству. И должна содержать положения, ради воплощения которых в жизнь граждане готовы убивать и умирать, а также терпеть лишения и отдавать последнее.
Да, она также должна содержать образ прекрасного будущего - награды верным.
https://www.tg-me.com/governorsjew/7688
===

А. Болдачев:

Напомню одну из своих притч.

Собрались как-то звери на берегу моря и стали думать: а как бы нам создать искусственную жизнь (ИЖ), превосходящую биологическую. Одни говорят, мол, ИЖ-существо должно быть сверхсильным. Другие предлагают сделать его сверхбыстрым. Птицы, конечно же, про свое - пусть оно летает выше всех. А рыбы, ясное дело, топят за то, чтобы эта ИЖ-тварь обязательно могла доплыть до марианских глубин. В итоге сошлись на том, что всего перечисленного можно достичь только одним способом: сделать сверхсильные мышцы, сверхпрочные кости и беспредельно острые зрение, обоняние и т.п. … А чуть поодаль сидела обезьяна и прикручивала жилами камень к палке.
(Продолжение в комменте)
/////

ПК: Интересное интеллектуальное упражнение возникает - погадать о следующем ароморфозе - том качестве, которое двинет человечество дальше.

Напомню о своем представлении о предыдущем ароморфозе, обеспечившим переход к социальной фазе эволюции. Это скачек в сакральной сфере в мозгу человека, что позволило компенсировать инстинкт распада стаи - того, что лимитировало численность триб охотников-собирателей. Отсюда пошли большие деревни, города, письменность, и т.д.

Для комплекта - предыдущий к этому ароморфоз - биологический механизм поддержания табу на ограничение доступа своего к пище. Тут порождение сакральной сферы в мозгах, и ограничение альфа-омега модели пред-человеческой социальности. И т.д.

Что может быть следующим?

Один из кандидатов - повышение эффективности коллективного мышления. Интеллектуальная продуктивность хорошего семинара известна всем имевшим соответствующий опыт. И соответствующие тормоза: тщеславие, сокрытие информации, авторские амбиции, и прочие относящееся к этому. У искина есть шанс тут помочь - по крайней мере при его свободном доступе ко всем текстам, включая черновики и околотворческое бла-бла-бла.

Что ещё? Где можно быть ход к новому качеству человеческой социальности?

@chadayev у себя запостил чудо от Дугина: //Человек, употребляющий выражение «бритва Оккама», либо невежа, либо онтологический враг.//

Любопытно, народ вернулся к спору об универсалиях. Причем к самому началу: как мыслили связь вида с особью греки, как римляне... И аргумент "Греки мыслили так-то, а римляне плохо перевели, чем задали начало порчи мышления, в чем особенно преуспели гады-номиналисты... Вернемся к грекам!" постулируется работающим.
https://katehon.com/ru/article/seminar-instituta-cargrada-5-dekonstrukciya-liberalizma


Однако если взять теорию, полученную в рамках номинализма, то она легко конвертируется в реалистическую - достаточно постулировать возникшие в ее разработке конвенциональные понятия существующими. А вот не каждая реалистическая теория может быть конвертирована в номиналистическую. Т.е. практический номинализм более требователен к организованности мышления, чем реализм...

Ну и научная часть знания любой науки может быть представлена из номиналистических оснований.

А так, при правильной работе оба типа МойМиров продуктивны в познании. Несмотря на представленные выше топики.

Отсюда https://www.svoboda.org/a/rossiya-v-borjbe-s-sovremennostjyu-/32507112.html - Иностранный агент:

Михаил Соколов: Я хотел поговорить о вашей книге "Россия против современности". Вы можете объяснить нам, что такое современность, против которой борется нынешняя путинская Россия?

Александр Эткинд: Моя книга это пытается объяснить, хотя понятие это очень скользкое, знаменито своей трудностью. Современность меняется с каждым днем, с каждым годом, с каждым десятилетием, веком и так далее. В моей книге я пытаюсь объяснить для начала, что такое наша сегодняшняя современность. Мой тезис в том, что Россия борется именно с ней, с новой зеленой современностью сегодняшнего дня. Современность отвечает на климатические катастрофы, сегодня пол-Европы живет под невыносимым жаром, зноем, волна жары сейчас будут давать страшные названия, как давали раньше ураганам, смерчам. Действительно, люди умирают от этого. Если еще несколько лет назад климатическая катастрофа имела характер умозрительный, надо было верить экспертам, которые приводили цифры, можно было им не верить, в ощущениях было не очень понятно, про что это все. Сейчас каждое лето и каждую зиму для тех, кто любит, например, снежные виды спорта, просто привык к определенному образу жизни, климат реально изменился. К этому прибавился недавний наш опыт пандемии, занял несколько лет жизни человечества. Новые катастрофы, которые напрямую связаны с отношениями между человеком и природой. Раньше общественная жизнь, политическая борьба была связана с отношениями между людьми, между классами или нациями, а сейчас все человечество пытается защитить себя, изменить свои отношения с природой?

Михаил Соколов: А Россия что – против?

Александр Эткинд: Россия, к сожалению, против. Россия такая, какая она сложилась в течение тех десятилетий, когда Россией правил господин Путин, то, что правильно, я думаю, называть путинизмом. Россия на 100% зависит от экспорта своего горючего топлива, своих природных ископаемых, Россия стала ископаемой страной. Это экзистенциальный на сегодняшний день, как говорят политологи, интерес России продолжать и увеличивать этот экспорт, потому что никакого другого способа существования эта огромная страна, самая большая, как известно, территория в мире, другого способа существования для себя не нашла. Поэтому да, Россия против энергетического перехода, против декарбонизации, против любых мер, которыми человечество отвечает на новые вызовы.

Михаил Соколов: Получается все наоборот: Россия ведет войну, война приводит к санкциям, санкции приводят к потерям рынков. То есть какие-то необъяснимые с точки зрения логики события. Наоборот, вместо того, чтобы получать больше средств от нефти и газа, Путин получает их теперь, как мы видим, после последних санкций меньше. Соответственно, получается, эта война должна быть невыгодна правящему режиму, но он ее ведет. У вас есть объяснение – почему?

Александр Эткинд: Объяснение, какое здесь есть, – только человеческая глупость, тупость, невозможность предсказывать события, адекватно на них реагировать. Конечно, в моей книге я даю более серьезное и умное объяснение. Я это называю античным словом "Немезис". Если перевести это на русский язык – это примерно соответствует поговорке, которую я помню со своего детства, "За что боролись, на то и напоролись". Куда ни посмотри, эта война приводит к результатам обратным, к результатам противоположным тем целям, какие были объявлены, как объяснение этой войны. Например, российские лидеры считали необходимым избежать того, чтобы НАТО приблизилось к границам России, между тем НАТО приблизилось к границам России с примером Финляндии и Швеции так, как оно бы никогда не приблизилось, если Украина стала членом НАТО, а этого бы тоже, как мы знаем, не произошло. Или, например, российские лидеры очень хотели распространять русский язык или защищать русскую культуру как в России, так и во всем мире. Половина населения большой страны Украина говорила по-русски, сейчас эти люди стремятся говорить дома, на работе, в армии, с детьми по-украински.

(Продолжение от предыдущего - Иностранного агента):

Русская культура никогда не была так презираема, как это происходит сегодня вследствие войны. Никто русскую культуру не запрещает, концерты русских композиторов или чтения русских классиков продолжают иметь место. Но никогда ни в годы первой Крымской войны XIX века, ни во время Первой мировой войны, ни в ужасные десятилетия сталинизма – никогда русский язык, русская культура не была таким пугалом, каким она стала сегодня.

К проблеме чести в современных обществах:

//Американскую науку сотрясает новый скандал. Президент Стэнфордского университета - одного из самых престижных в США - ушёл в отставку после того, как его команду уличили в фабрикации данных исследований. Он известный нейробиолог - который, как теперь стало известно, манипулировал статистикой по итогам экспериментов над больными альцгеймером.

Подобные скандалы уже не первый год преследуют американских учёных. Ещё в 2017 году в журнале Nature вышла показательная статья. Её авторы установили, что в 70% всех научных статей результаты изысканий или экспериментов просто невозможно воспроизвести.

К похожему выводу в 2015 году пришли и в Университете Вирджинии - там случайным образом изучили данные 100 научных публикаций. И только в 39 из них удалось хоть как-то воспроизвести итоговые результаты. Всё остальное сфабриковано - или подогнано под “правильный” результат.//

(Полностью: https://www.tg-me.com/malekdudakov/5838)