Обобщил свои наработки о сакральном, и его роли в нашей жизни. Вроде получилось небезынтересно: https://vk.com/@-228604469-ob-odnom-podhode-k-filosofii-sakralnogo

Попытался поглядеть в будущее: если сейчас в обобщенной экосистеме Земли лидируют государства, то как может выглядеть лидирующий элемент следующего эволюционного этапа? https://politconservatism.ru/articles/macroevolution-2

Подошёл тут ко мне на записи эфира юноша бледный, со взором, как и полагается, горящим — выраженный представитель редкого, но встречающегося-таки в наших широтах антропотипа "ботан". И задаёт мне следующий вопрос. Алексей Викторович, а вот я считаю (очевидно, или прочитал, или услышал где-то), что есть всего 16 базовых вариантов психотипа человека, и понимая это, можно управлять обществом. Как вы думаете, помогает это знание или нет?

Смотрю я на него взглядом умудрённого жизнью седого павиана и отвечаю следующее. Да, говорю, конечно помогает. Более того. Записывай или запоминай. Промышленный бабоукладчик обязан в совершенстве владеть следующими дисциплинами: гороскопы, таро, соционика, хьюман дизайн, архетипы, гештальт-терапия и ещё желательно психоалхимия по Эволюции. Так что иди, как завещал нам великий Ленин, обогащай свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. Мне оно ни к чему, я давно на тренерской работе, а вот тебе пригодится.

Юноша бледный ушёл, сообразно классике, со взором смущённым.

Любителям академичности: посмотрел тут состояние дел в РФ в разметке своего прогноза от 2011 г. Средняя линия, где плюс, где минус. Но: дело идёт к концу инвариантов опоры прогноза... Неопределенность властного транзита помещает среднесрочную перспективу в очень густой туман...
https://www.academia.edu/127917236/_Statehood_of_the_Russian_Federation_prospects_for_the_second_quarter_of_the_21st_century_%D0%93%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%8C_%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D0%A4%D0%B5%D0%B4%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%B8_%D0%9F%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%BF%D0%B5%D0%BA%D1%82%D0%B8%D0%B2%D1%8B_%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B9_%D1%87%D0%B5%D1%82%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%82%D0%B8_XXI_%D0%B2%D0%B5%D0%BA%D0%B0_%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%B3%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%8C_%D0%B2_%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%82%D1%8C%D0%B5%D0%BC_%D1%82%D1%8B%D1%81%D1%8F%D1%87%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%B8%D0%B8_%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80_%D0%A0%D0%90%D0%9D%D0%A5%D0%B8%D0%93%D0%A1_2025_%D0%A1_10_17

В рамках проекта "Нейроленин" продолжаю штудировать труды вождя мирового пролетариата и строить онтологическую карту-граф всепобеждающего учения. Делается это для того, чтобы накормленная датасетом его ПСС нейросеть давала ответы на вопросы не только в его стиле (на уровне лексики и синтаксиса), но и опираясь на его константы мышления — на уровне идеологии.

И вот сегодня у меня "на рабочем столе" самый сложный фрагмент онтологии — классовая теория и классовая борьба.

Напомню, Маркс так и не дал адекватного определения того, что он понимал под словом "класс", равно как и Энгельс. Они оба пользовались этим словом так, как будто все и без того в курсе, что оно означает и какую сущность описывает. Единственный более-менее внятный критерий, позволяющий проводить разграничение — это собственность. В этом смысле генеральная разделительная черта между господствующими классами и эксплуатируемыми — наличие у первых собственности на средства производства. Причём такого производства, которое носит общественный характер: этим она отличается, к примеру, от личной собственности у промежуточной прослойки ("мелкой буржуазии"), которая, хоть и обладает нередко какой-никакой собственностью, в том числе и на "орудия труда", которыми зарабатывает себе на жизнь, но при этом живёт только своим трудом, не привлекая наёмный.

Собственно господствующие классы также неоднородны: кроме крупной буржуазии, контролирующей капитал, есть ещё аристократия и духовенство, у которых источник их господства либо наследственный, либо сакральный, но суть та же самая — эксплуатация низших классов.

Пролетариат — главный для них класс — появляется только при развитии капиталистических отношений, но по типу отношения к собственности он ничем не отличается от рабов при рабовладельческом строе или крепостных при феодальном: они в некотором смысле "не принадлежат себе". "Нечего терять, кроме своих цепей". Но у промышленного пролетариата, при всём его угнетённом положении — для выживания он вынужден продавать нанимателю своё время и свой труд, становясь частью механизма извлечения прибыли, от которой он заведомо отчуждён — есть то, чего не было у рабов и у крепостных: прививаемый фабричным способом производства навык самоорганизации и коллективного действия. И именно здесь, по замыслу бородатых классиков, лежит главный залог будущего успеха социалистической революции: как только такая самоорганизация приобретёт политическое измерение, возникнет "профсоюз" и тем более "партия" — эксплуататорам конец: "капитализм сам вырастил себе могильщика".

Ленин, в своих ранних работах — начиная прямо с 1894, с критики "друзей народа" и заканчивая "Развитием капитализма в России" (1899) — самоопределяется в отношении капитализма: он как бы против него, но не так, как народники (для которых это путь к народным страданиям), а наоборот — чем больше в отсталой России будет всякого капитализма, тем быстрее созреют условия для партии трудящихся и для социалистической революции. Тем интереснее его последующий поворот в споре с Плехановым, который настаивал, что правильная, кошерно-халяльная социалистическая революция должна начаться в самых развитых странах. А вот Ленин в какой-то момент выдвинул тезис, что наоборот — в отсталой России, где капитализм вроде бы ещё слаб, а рабочий класс тем более — шансов "перепрыгнуть" этап накопления капитала и сразу перейти к социализму куда больше. Вот этот поворот его мысли я сейчас и разбираю.

Вчера, 5 марта, был не только день смерти Сталина, но и день рождения Павловского. И у меня в сознании с утра вылезла напоминалка — поздравить его с ДР. Вот только он тоже уже умер.

Самая важная для меня его книжка — это, как ни странно, книжка "Слабые". Там разворачивается гефтеровская идея про слабость как основание требовать политических прав, про "право слабого". Пересматривая вчерашнее обращение Макрона, я поймал себя на мысли, что это, в сущности, и есть чуть ли не единственная "ценность", которая лежит в фундаменте защищаемого макронами либерал-глобалистского миропорядка. Не демократия, не свобода слова, и уж точно не частная собственность и частный рынок.

Право слабого. То, на чём построен и феминизм, и "повесточка", в особенности тема меньшинств, и политика в сфере миграции. Сильный виноват и должен уже только потому, что он сильнее. Изначально идея выглядела даже вроде бы и неплохо, но, будучи доведённой до экстремума, стала отвратительной карикатурой. Платит тот, кто богаче; бьют того, кто сильнее; отменяют тех, кто "токсичен" не потому, что что-то сделал, а потому, что может. И наоборот, соответственно. Весь дискурс проукраинской коалиции — частный случай того же самого: Россия большая и сильная, Украина маленькая и слабая — дальше уже неважно, в чём конфликт, потому что уже ясно, кто прав.

Проблема в том, что для торжества слабого над сильным всегда нужна сверхсила, которая сильнее любого сильного. Но она, эта сила, должна применяться одним-единственным образом — дискриминировать сильных в пользу слабых. И главная сущностная претензия рептилоидов к Трампу — в том, что он отказывается выполнять эту роль. И уже только поэтому он по определению враг всего хорошего и светлого.

Кстати, у нас в России эта же тема точно так же работает в отношении русских. Русских много и они сильные, поэтому им нельзя (длинный список того, чего именно нельзя), всё это (то, что нельзя) — исключительная привилегия слабых. Я ни разу не фанат этого дискурса, но простая объективность требует признать, что дело у нас обстоит именно так. И из этого, кстати, прямо следует, что линия, отделяющая здоровый подход к вопросу от экстремизма, пролегает именно здесь: никого — в том числе и русских — нельзя дискриминировать по национальному признаку. Вся наша "многонационалия" — это ровно то же самое, что и либерал-глобализм: торжествующее "право слабого".

Но есть даже ещё более опасная тема: роль отца в семье. Постиндустриальная семья построена ровно на том же принципе — и именно поэтому мужчина гарантированно превращается из "отца семейства" в самый ненадёжный элемент конструкции, так сказать, в "переменную величину" (сегодня есть — завтра нет). Женщина же выходит замуж за государство — и дальше уже оно из позиции сверхсилы следит (ну, как может и как умеет) и за её доходами, и за её детьми, и даже за её "мужьями", которые все, понятное дело, временные. А всё, что так или иначе оспаривает такой миропорядок — токсичная маскулинность.

Надо ли удивляться, что в таких обществах воевать особо некому? Можно сказать: и хорошо, даёшь мир без войн и без насилия. Вот только... в такой социум рано или поздно всегда приходят молодые народы, у которых всё по-другому, и устанавливают свои архаичные порядки, и сверхсила государства почему-то всегда оказывается бессильна.

Продолжил свой мозгоштурм о когнитивной подсистеме государства: подсистема воспроизводства лояльности и доверия - общие принципы устроения.
https://m.vk.com/@-228604469-podrazhaya-lumanu-2-o-kognitivnoi-sfere-gosudarstva

Фанатам дроноводства: пропустили этот сборник статей про дронов, который вышел в том году – «Эстетика дрона. Война, культура и экология» от Open Humanities Press, которые выкладывают все в открытый доступ. Про Россию на удивление мало, разве что вспомнили еще до-СВОшный русский эмо-дрон в виде совы. Зато полно про дронов в кино, какие-то дроны-паразиты, галлюцинации, постгуманистический фотореализм, впрочем, наслаждайтесь сами.

Я тут подумал. У нас все эти вопли евроглобалистов про то, что "Россия представляет собой экзистенциальную угрозу" вызывают недоумение и пожимание плечами. Мы совершенно точно не собираемся идти на Берлин-Париж-Лондон и т.д., даже ни у кого в головах нет такого сценария.

Но есть такой психологический механизм — перенос. Они, говоря о нас, имеют в виду в первую очередь то, как бы они сами вели себя на нашем месте. Вот представим, как они рассуждают: Украина внезапно закончилась, бОльшая часть бывших ВСУ стали частью ВС РФ (а куда ещё?), США самоустранились от европейских дел — и "объединённая Европа" осталась один на один с очень злыми русскими, которые вообще ни разу не забыли, кто все эти годы снабжал-вооружал-подзуживал их врагов. И это армия, по своей боевой мощи превосходящая их армию в разы, а по ядерному потенциалу — на порядки. В принципе, вообще непонятно, почему русские при таком раскладе остановятся на польской границе. Уж они бы на нашем месте точно не останавливались.

Вспоминается тут, как Кутузов умолял царя в 1813-м не идти дальше Польши. И очень понятно, почему.

Вообще, есть одна вещь, которую они про нас не очень просекают. У нас вероятность выигрыша любой войны очень сильно зависит от того, насколько общество признает эту войну "священной" и "справедливой". Если это случилось, мы непобедимы, сколь бы ни был силён противник. Если не случилось — мы навернёмся даже в какой-нибудь Финляндии или Афганистане. Но это какой-то очень тонкий культурный механизм, его нельзя объяснять манипуляциями, "хорошим" или "плохим" "пиаром". И госпропаганда очень ограниченно может повлиять на умы. Вот в 1878 и в 1941 — получилось. А в 1905, 1914, 1939 и 1979 — нет. Во второй чеченской получилось, а в первой — не получилось.

Зеленский, будучи тоже вполне себе русским человеком, эту штуку в общем-то если даже и не понимал, то чувствовал, и там по большому счёту вся ставка была на то, что русское общество признает эту войну несправедливой и никакой Путин уже не сможет с этим ничего поделать. Но подвели сами хохлы, которые сделали всё для того, чтобы восприятие этой войны стало у нас таким, каким оно в итоге стало сейчас — курское вторжение окончательно сняло все вопросы.

У них такого вообще нет. У них колониальная война за ресурсы — это в порядке вещей, это нормально. А все рассказы про ценности, свободы и т.д. — воспринимаются именно что как пропагандистское прикрытие. Как раз у Штатов во Вьетнаме была проблема совершенно другого рода: они вели "ценностную" войну против глобальной коммунистической экспансии, но никто внутри толком не понимал, а в чём, собственно, приз. И не только "дети цветов", но и вполне серьёзные дяди из корпораций. Вот будь там нефть или алмазы или ещё что-нибудь такое же — совсем другое дело.

Трамповское соглашение по редкозёмам — это, под данным углом рассмотрения, важная вещь. Это такая попытка объяснить (традиционному) Западу самому себе, зачем, собственно, они всё это время помогали Украине. Потому что священная война вообще ни разу не их конёк — когда слышат про защиту свободы, цветущий сад или там "права украинских геев", все делают вид, что делают вид; и потихоньку шепчутся по углам про нефть, газ, зерно и удобрения. Да, соросня устроена по-другому, она такой Коминтерн наоборот, но она, как мы сейчас понимаем, так и не смогла добиться полного отождествления себя с Настоящим Западом. За что сейчас и огребает.

Современный человек воспринимает войну как состояние ненормальное и чрезвычайное, а между тем факт, что всю свою историю человечество прожило воюя.

Почему возник такой парадокс, возможен ли мир и почему он может быть опаснее войны. Как изменилась война сегодня и что каждый из нас может сделать, чтобы приблизить мирное завтра.
Об этом в новой беседе Война за мир в рамках подкаста "Чистота понимания" поговорили с коллегами Семёном Ураловым и Алексеем Чадаевым.

В православной традиции на базовом уровне война это некая плата за историю, за определенную ложь мирной жизни.

Как написано у пророка Захария: и великим негодованием негодую на народы, живущие в покое; ибо, когда Я мало прогневался, они усилили зло. 1:15
То есть мирное состояние накапливает набор противоречий и используется не для созидательных целей, не для целей очищения и преображения, а как индульгенция к некоей безответственности, к возможности говорить слова и не отвечать за их последствия. К возможности что-то утверждать, но при этом за него не отвечать.
А война это исторический и трагичный механизм приведения слов к делу, это некий момент истины для любого сообщества, коллектива — готово ли оно платить предельную цену за то во что верит или заявляет что верит. Война это способ проверить, вы живы или вы мертвы? Проблема в том, что до момента войны это очень сложно утверждать, практически невозможно. Это некое таинство, экзистенциальный предельный момент.

В русском языке фраза "Господь посетил" часто относилась именно к трагическом событиям: не только война, но и болезнь, пожар, наводнение и который был моментом откровения открывающим тебе, насколько то что ты заявляешь ты и есть и насколько тебе ценно то во что ты веришь.
В этом контексте историософское значение войны в нашей либеральной парадигме было полностью потеряно.

Есть одна проблема: конфликт между разрушениями войны (никто особо войны не любит); но при этом любые попытки построить мир без войн заканчиваются еще большим лицемерием, еще большей катастрофой и тотальной диктатурой на глобальном уровне — это противоречие очень остро ощущается в современном моменте.

С моей православной теологической точки зрения — пока есть грех, пока есть энтропия, есть внутренняя недостижимость идеального состояния — проблема войны не имеет окончательного решения, которое пытаются найти в конце истории — в этом вечном мире.
Во времени происходит постоянное движение которое порождает новые изменения и статус-кво. И получается, что условием окончательного вечного мира является в буквальном смысле остановка времени. Вам необходимо заморозить мир, чтобы не было никаких перемен и чтобы был статус-кво, который вы определили как финальный. Но мы же понимаем, что те же границы хоть и воспринимается как нечто незыблемое, в истории являются движущимися фронтирами; здесь вспоминаем анекдот про раввина из Мукачева, который пожил в пяти-шести государствах, ни разу не покидая родного города.
Вечный мир требует стабильных границ, но мне кажется, это отвлечение внимания на негодный объект и это от проблемы уводит, потому что это ещё и про теорию справедливой войны, которая по факту не работает.

Мир без войн это состоянии нового Иерусалима после Второго пришествия и Второго Откровения. Теоретически такая возможность есть, но тут, как говорит Андрей Ткачев: Могут ли люди каяться и преображаться без трагедии, катастрофы и прочих тяжелых переживаний? Могут, но не будут. И тут я согласен.

Реальная проблема прекращения войн заключается не в границах, а в том, что у нас нет единой этической системы. На Западе считают, что есть некая общечеловеческая этика, но де-факто имеются разные этики. Исламская этика это не православная, православная этика это не католическая и так далее — протестантская, китайская, индусская... Необходимым условием общечеловеческого состояния с отсутствием границ является единая общечеловеческая этика. Но это означает стирание всех культур.
То есть возникает непримиримая взаимосвязь, есть ли практическая возможность стирания границ и условия реализации подобного...
vk
Текстовый вариант беседы от коллег.

Космос зовёт... Космос стучит в сердца... Космос не отпускает мозг, и в общем-то влияет на нашу ноосферу... О том, как влияет, небольшая зарисовка: https://kroopkin.livejournal.com/363381.html

Нашел такую вот треш-поэзию на просторах. Аж умилился

Д. Тренин: "Либинтерн несомненно существует!.."
А. Чадаев: "Да, интересный мозговой слизень, порожденный ВостЕвро жуликами, который отчуждает государства от граждан..."
https://www.tg-me.com/chadayevru/3716

Подкаст «Чистота понимания» — совместный проект с Семёном Ураловым о явлениях и событиях, с которыми мы сталкиваемся ежедневно и которые необходимо обсуждать. Модератор беседы – журналист Иван Князев.

Тема выпуска: Тупик научного знания.

У нас в гостях – политический философ, научный руководитель Центра изучения современности Павел Крупкин.

В этом выпуске мы обсудили научные подходы к теории государственности.

Разобрали различные модели государства и методы его создания. Выяснили, на чем строится и как подрывается доверие к государству и в чем кризис политической науки.

Приятного просмотра!

vk | youtube
#Чистота_понимания | #ЧП | #ВПФ

Так сложилось, что День Победы последние лет десять был для меня праздником сложным и неоднозначным. Шесть лет назад я писал примерно следующее:

“Война в эпоху позднего Путина перестала быть историческим событием и стала религией. Танки - реликвии, ракеты - святыни, Победа - литургия.”

Тогда это казалось отклонением. Переходом границы между светским и сакральным. Манипуляцией. Лицемерием.

Из дня сегодняшнего ясно: это не девиация. Это - проявление неизбежного. Действительно, если под историей понимать точную хронологию фактов, то да - критика справедлива. Но если включить символическую и мифоцентричную оптику, если увидеть историю не как архив, а как иерархию внимания, - то мы просто наблюдаем, как Победа достигает своей предельной формы. Она перестаёт быть только воспоминанием и становится Образом, священным центром. Народ, лишённый памяти, рассыпается. Народ, собранный вокруг памяти Священного Победы, - ещё существует. Евреи празднуют Песах, русские - Победу.

К такому состоянию был длинный путь. Во времена Сталина Победа была будущим. Она принадлежала проекту: народу нужно было победить, чтобы стать. У Брежнева Победа стала памятью: в ней народ узнавал себя в скорби. Памятники и Вечный огонь стали гражданскими святынями. А при Путине Победа перешла в Миф. Время личной памяти ушло. Осталось подобие иконы — образ и рассказ, в котором можно принять участие. Победа стала способом не помнить, а пребывать.

Вывод напрашивается один: народ — феномен литургический. Он собирается вокруг священного, даже если не называет его Богом. Победа стала именно этим центром. Поэтому да: это область религии и веры. Но это не есть что "позорное", так как религия и вера лежат в основе любой цельности — от отдельного человека до семьи, компании, не говоря уже о народе или цивилизации.

Именно сама претензия на «объективность» исторического рассказа, стремящегося вобрать в себя все детали, — это не только утопия, но и форма лицемерия. Особенно тогда, когда такая претензия используется для дискредитации другого рассказа, именуемого «мифом».

Попытка сегодня говорить о Победе, не касаясь её символического содержания, - не просто интеллектуальная, но богословская ошибка. История Победы не принадлежит хронике; она принадлежит культу. А всякий культ строится на символе, на иерархии внимания, на избранном предмете преклонения. Претензия на «чистый» рассказ о событиях войны, свободный от нарратива, - то же, что попытка говорить о литургии, не упоминая ни хлеба, ни крови, ни алтаря. Факт сам по себе - нем. Только взгляд делает его значимым.

В этом и проявляется неизбежное лицемерие всякой претензии на беспристрастную память: оно притворяется нейтральностью, скрывая собственную аксиоматику. Победа как праздник — разоблачение этого лицемерия.

Разные версии памяти о Победе - это не просто конкурирующие нарративы, а противостоящие литургии. В каждой - свой канон, свои догматы, свои анафемы. Один и тот же день - 9 мая - в одном мифе становится праздником спасения, в другом - культом вины.

Поэтому попытки примирить эти версии в «общем европейском» или «мировом» контексте обречены: это попытка соединить литургии разных богов. Историческая память - это не внешний контур сознания, а внутренний алтарь. И потому конфликт версий Победы сегодня - не спор учёных, а война жрецов, служащих разным богам. И единственная сегодня истинная критика Победы была бы, если бы кто-то в России серьезно утверждал тождество Пасхи и Победы, Христа и государства.

Остается лишь принять, что Победа не равна совокупности битв, приказов и стратегий - она уже не только Исторический феномен. Она - целое, в котором расплавлено множество. Она - не икона в прямом смысле, но подобие её. И как икона Преображения сияет светом неописуемым, так Победа сияет в народной памяти русской цивилизации светом искупления, жертвы, возвращения смысла. И в этом - её подлинность, а не в математической точности количества снарядов, дивизий и потерь в конкретной точке пространства-времени.

С Днём Победы.

Если отбросить в сторону все субъективные, второстепенные и исторически случайные моменты, то политическая борьба идет за и против возвращения России в Европу в качестве одного из важных факторов европейской политики. За несколько десятилетий ее отсутствия в этом качестве Европа так избаловалась и расслабилась, что снова пускать козла в огород совершенно не намерена. Собственно, вокруг этого и разгорелся весь сыр-бор.
 
Россия через Китай и в некотором смысле на паях с Китаем рвется обратно в Европу. Не из Европы, как многие считают, а именно в Европу, что подтверждает гипотезу гениального Вадима Цымбурского о том, что все «уходы» России на Восток были всего лишь попытками зайти на Запад с другой стороны. Так было раньше и так продолжает оставаться сегодня. Путин считал и считает себя большим европейцем, чем все остальные европейцы, вместе взятые, и торопится донести до них как можно скорее свои мысли и чувства.
 
Но эта любовь всегда оставалась неразделенной. Во многом потому, что русские слишком часто сначала применяли насилие, а лишь потом предлагали жениться. За редким исключением большинство европейских стран хотело бы обойтись без вмешательства России в то, что они считают своим внутренним делом. Но это, увы, не всегда возможно. Объективно Россия – часть Европы, как исторически, так и культурно, экономически и политически. Избавиться от нее на время можно, навсегда – только если она сама исчезнет (к чему, в конечном счете, и приходят все, кому Россия в Европе мешает).
 
Текущий кризис во многом обусловлен тем, что все предшествующие администрации США, начиная с администрации Трумена, так или иначе поддерживали усилия европейцев вытолкнуть Россию из своего политического пространства. До конца этого сделать не удавалось до самого начала 90-х, пока Россия не самообслужилась, но баланс соблюсти удавалось. Но администрация Трампа разорвала шаблон – похоже, она первая, которая задалась вопросом: «А зачем нам это надо?»
 
То есть де-факто Европе предложено самостоятельно утрясти свои отношения с Россией, к чему она по всем признакам была не очень готова. Даже сейчас многим с трудом верится, и они то и дело проверяют Трампа – не пошутил ли? Может, еще передумает? Здесь возникает некоторый когнитивный диссонанс. Есть один простой способ вернуть Путина на почву реальности – консолидировать волю и сформировать заказ на поставки оружия Украине на ближайшие три года (это ровно то время, в течение которого у России есть некоторая фора). Нет своего – купите чужое, предложите Трампу твердых 100 миллиардов для его ВПК, пусть попробует отказаться (особенно в преддверии промежуточных выборов в Конгресс и Сенат). Но ничего подобного не происходит.
 
Россию в качестве игрока на своей территории Европа видеть не хочет, и потому ни на какие компромиссы с ней не готова, но и предпринимать что-то серьезное, совершать то, что может быть расценено как game changing action, тоже не спешит. Полагает, что как-то рассосется, надеетя на «авось». Однако «авось» - это из русского арсенала, Европе не обломится. Тут одно из двух: либо пускать козла в огород, либо строить забор вскладчину. Из слов забор не сложишь.

Кстати, эпоха ИИ и больших языковых моделей придаёт теме отношений технологии и религии новое интересное измерение.

В военном столкновении двух армий прошлого ключевым фактором успеха является способность полководца разгадать замысел противника и найти способ его опровергнуть. В военном столкновении двух систем, каждая из которых основывает управление на ИИ, ключевым фактором становится способность ИИ понимать способ выработки и принятия решения вражеским ИИ, то есть моделировать/эмулировать его внутри себя. А поскольку ИИ эпохи языковых моделей есть в некотором роде "выжимка" из предшествующих идей и достижений соответствующей культуры (ещё доцифровых времён), то ключевой становится способность правильно понимать и "отражать" на своём операционном языке эту самую чужую культуру, её глубинные основания.

И это, в частности, позволяет говорить о военной культурологии и военном религиоведении как об отдельных прикладных дисциплинах. Причём не только для когнитивной, но и самой что ни на есть обычной войны.

Здесь предельно важны детали. Например, русская культура целых шесть веков существовала в режиме языковой диглоссии — "церковнославянский" (он же староболгарский) для письменного языка и древнерусский — для устного разговорного. Из этого потом оформилось своеобразное русское двоемыслие — язык "для учительницы" (официальный) и язык "на переменке" (настоящий). На первом невозможно ничего объяснить как есть, можно только давать сложные намёки. На втором всё понятно прямо и сразу, но им нельзя, неприлично говорить на публике. Именно это породило, в частности, великую русскую литературу с её способностью виртуозно обходить цензурные ограничения и доносить суть путём понятных читателю метафор. И её антагониста — неуклюжий тяжеловесный канцелярит, на котором у нас по сей день пишут законы, приказы, постановления и уложения. Как будто специально построенные так, что выполнить их невозможно, а вот обойти, при должной фантазии, очень даже можно. И, конечно, русский мат, как резервный язык прямого управления в критических ситуациях.

Продолжение углубления в эту тему в нынешних условиях может оказаться выдачей врагу самых главных секретов, может быть, более важных, чем какие-нибудь ракетные технологии. Но юрист Шмитт навёл меня вот на какую мысль. В западной правовой традиции есть вещь, решительно непонятная русскому сознанию. У нас, к примеру, преступление это везде преступление, мы не различаем правовым образом, где оно совершено. У них, напротив, правила территориально зонированы — условно говоря, то, что было бы преступлением в метрополии, не будут считаться таковым в колониях. А зонирование, в свою очередь, определяется статусом территории — отсюда status, от которого ведёт свою родословную state. И самая главная, верхнеуровневая борьба — это борьба за то, кто именно, на каких основаниях и по какой процедуре раздаёт эти самые статусы территориям (Папа/Император, ООН/ЕС и т.д.).

Кстати, применительно к Ирану, "страна-изгой", "ось зла" это тоже статус — из которого, в частности, проистекает принцип "Ирану нельзя иметь свою ядерную программу". Все эти рейтинги уровня свободы/демократии, рыночности экономики или там объёма ВВП — это тоже инструменты формирования статусной иерархии. Но, внимание, у такой системы раздачи статусов не может быть другой легитимности, кроме сакральной (какими бы словами это ни называлось). Есть гипотезы, что из этого следует?

Попытал четыре ИИ / LLM / ноосвика из разных стран производства о том, как они представляют себе пространство своего действия. Оказалось, что одинаково. Правда использовали разные метафоры для описания...

Вот теперь пытаюсь вообразить, как в такой МойМир впишется функционал, который можно обозвать сознанием...

Замечу, что МойМир ракеты ПВО, преследующей самолёт, куда более нам привычен... 😊

https://vk.com/@-228604469-moimir-umwelt-noosvika-llm

А. Чадаев: //Поэтому быстрее и удобнее всего, когда родное начальство просто Даёт Приказ. Ему — на запад, ей — в другую сторонý. И подписывает под ответственность. В этом смысле дело вовсе не в том, что мы какие-то там прям вот "холопы", всё страньше — мы плохо умеем договариваться, и потому предпочитаем горизонтали вертикаль. На которую, хоть и ворчим, морально более готовы, чем на партнёрство. А к тому же ещё и пить перестали, а это был когда-то главный способ договориться о чём бы то ни было. //

Пресловутая атомизация... Вроде бы иногда уже признаваемая, но тем не менее "коллективизм" зачастую идёт не как дефицит, а как "наша очевидность"...

Мудрецы здешнего чата, а слабо будет разобрать явление до стадии понимания? 😊