Деньги настигают Шварца

Материальная сторона жизни Шварца почти не интересовала. Он бесконечно одалживал всем нуждающимся, даже если для этого сам вынужден был брать у кого-то в долг! Предпочитал небольшие деньги, но сразу, и отказывался от выгодных предложений, если крупного гонорара нужно было ждать. И вдохновенно тратил полученное на милые подарки жене и друзьям.

Но Шварцы не голодали. То ли работал закон перехода количества в качество, то ли благая воля свыше, но гонорары, потиражные, постановочные и прочие выплаты неуклонно настигали Евгения Львовича. Так что Екатерина Ивановна даже смогла позволить себе увлечься коллекционированием старинного английского фарфора. А сам писатель обзавёлся вообще неслыханной по тем временам роскошью — автомобилем.
#шварц

Как и что читал Шварц

Николай Чуковский: «Шварц был воспитан на русской литературе, любил её до неистовства. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Лесков и, главное, Чехов были не только учителями его, но ежедневными спутниками и руководителями. Ими определялись его вкусы, его нравственные требования к себе, к окружающим, к своему времени. От них он унаследовал свой юмор — удивительно русский, основанный на точном знании быта».

Шварц читал всё подряд, начиная от классической литературы и заканчивая трудами по физике. Притом он буквально «глотал» книги, если текст его увлекал.

Леонид Пантелеев: «Читал он колоссально много, и я всегда удивлялся, когда он успевает это делать. Читал быстро: вечером возьмёт книгу или рукопись, а утром уже идёт возвращать. Конечно, я говорю о хорошей книге. Плохих он не читал, бросал на второй странице. Круг чтения его был очень широк. Перечитывал классиков, следил за современной прозой, выписывал «Иностранную литературу», любил сказки, приключения, путешествия, мемуары, читал книги по философии, биологии, социологии, современной физике».
#шварц

Кого из писателей любил Шварц

Леонид Пантелеев: «Он очень любил Чапека. Много раз (задолго до того, как начал писать своего «Дон Кихота») читал и перечитывал Сервантеса. Но самой глубокой его привязанностью, самой большой любовью был и оставался до последнего дня Антон Павлович Чехов. На первый взгляд это может показаться удивительным: ведь то, что делал Шварц, было далеко от чеховских традиций. Но по многу раз читал он и рассказы Чехова, и пьесы, и письма, и записные книжки…

Чехов был для него, как и для многих из нас, образцом не только как художник, но и как человек. С какой нежностью перечитывал Евгений Львович известное «учительное» письмо молодого Чехова, адресованное старшему брату Александру… Шварц был человеком большого благородства, но, как и Чехов, умел прятать истинное своё лицо под маской шутки, иногда грубоватой. Всю жизнь он воспитывал себя».

Евгений Шварц: «Я люблю Чехова. Мало сказать люблю — я не верю, что люди, которые его не любят, настоящие люди. Когда при мне восхищаются Чеховым, я испытываю такое удовольствие, будто речь идёт о лично мне близком человеке. И в этой любви не последнюю роль играет сознание, что писать так, как Чехов, для меня немыслимо. Его дар органичен только ему. А у меня он вызывает ощущение чуда. Как он мог так писать?»
#шварц

Никого не предать, не оклеветать — это не подвиг

После пятидесяти Шварц стал ещё более придирчив к своим произведениям, и если бы была возможность, то, наверное, заново переписал «Золушку» и «Обыкновенное чудо». И при этом даже самую лёгкую критику своих пьес он воспринимал чрезмерно болезненно, а критика продолжалась.

В декабре 1954 года на Съезде советских писателей Борис Полевой обвинил Шварца в «отрыве формы от содержания». Народный артист СССР Михаил Жаров поддержал его, отметив, что в «Обыкновенном чуде» нет упоминания о «выдающейся роли советского народа в строительстве счастья на земле». И только Ольга Берггольц назвала Шварца на этом съезде самобытным и гуманным талантом.

В 1956 году был издан первый сборник пьес Шварца; по ним снова начали ставить спектакли — и в СССР, и за рубежом. Евгения Львовича даже наградили орденом Трудового Красного Знамени.

Но многолетние цензура и критика не могли не сказаться на здоровье. В августе 1957 года, незадолго до смерти, писатель подвёл итоги своей жизни совсем неутешительным и несправедливым образом:

«Настоящей ответственной книги в прозе я так и не сделал. Мало требовал от людей, но как все подобные люди, мало и отдавал. Я никого не предал, не оклеветал, даже в самые трудные годы. Но это был значок второй степени. Это не подвиг. И перебирая свою жизнь, ни на чём не мог успокоиться и порадоваться. Дал ли я кому-нибудь счастья?..».
#шварц

В комментариях под постом о литературных вкусах Шварца обсуждение, как всегда, свернуло немного в сторону. Правда, в этот раз недалеко — разговорились о первых читательских шагах и школьных библиотеках.

Так, хочу задать вам вопрос: брали ли вы художественную литературу в школьных библиотеках?

И если да, то вспомните 3-5 книг из школьных времён, которые сильнее всего повлияли на ваш читательский вкус/становление личности.

P.S. С Днём книголюба, дорогие читатели📚❤️

Два креста в стране атеистов

В «Обыкновенном чуде» Шварц писал: «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут, как будто они бессмертны, — смерть иной раз отступает от них».

Но от Шварца смерть не отступила — два инфаркта, один за другим. Перед кончиной писатель исповедовался и причастился. Напутствовал его известный ленинградский священник, протоиерей Евгений Амбарцумов. Смерть констатировали 15 января 1958 года.

Последние слова Шварца были обращены к супруге: «Катя, спаси меня!..».

Над могилой писателя на Богословском кладбище возвышается белый мраморный крест. «Потому что Женя был верующим!..» — объясняла вдова.

После смерти мужа Екатерина Ивановна взялась приводить в порядок его дневники и стала готовить к публикации полное собрание сочинений. Спустя пять лет все работы с архивом были завершены. Больше на этом свете женщину ничего не держало. Екатерина Ивановна добровольно ушла из жизни, приняв смертельную дозу снотворного. На её могиле тоже появился белый крест.
#шварц

Бессмысленная радость бытия...

Бессмысленная радость бытия.
Иду по улице с поднятой головою.
И, щурясь, вижу и не вижу я
Толпу, дома и сквер с кустами и травою.

Я вынужден поверить, что умру.
И я спокойно и достойно представляю,
Как нагло входит смерть в мою нору,
Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю.

Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу.
Меня тревожит солнце в три обхвата
И тень оранжевая. Нет, здесь быть я не хочу!
Домой хочу. Туда, где я бывал когда-то.

И через мир чужой врываюсь я
В знакомый лес с берёзами, дубами,
И, отдохнув, я пью ожившими губами
Божественную радость бытия.

Евгений #Шварц

Послесловие

Корней Чуковский: «Больно думать, что Евгений Львович так и не увидел своего «Дракона» в печати. Он был не просто талантливый драматург, он был — для меня — гениален. Это не фраза, это я ощущаю всем своим многоопытным сердцем».

Быть может, ушедший в возрасте 61 года Шварц многого не успел. Но у него хватило времени на главное – подарить людям волшебство. 25 пьес, 15 сценариев, 60 книг, общим тиражом более двух миллионов экземпляров.

По сценариям Шварца сняты фильмы: «Первоклассница», «Золушка», «Дон-Кихот», «Убить дракона», «Обыкновенное чудо», «Тень». В них снимались Янина Жеймо, Фаина Раневская, Николай Черкасов, Юрий Толубеев, Евгений Леонов, Олег Янковский, Александр Абдулов. Солидные люди!

Но мне кажется, волшебство Шварца — в другом. Вспомните, сколько всего Евгению Львовичу довелось пережить. Революцию и Гражданскую войну, сталинский век-волкодав и блокаду Ленинграда — времена, в которых, кажется, есть только две стороны. В стране, где можно быть либо советским, либо антисоветским, Шварц сумел пройти по самому краешку.

Потому что, в первую очередь, нужно победить дракона в себе.
#шварц #послесловие

Яйцо Годзиллы вместо Солнца

Страх смерти — это база. И всё стихотворение Шварца им пропитано:

«Я вынужден поверить, что умру» — именно поверить, потому что эмоционально осознать собственное несуществование физически (философски?) невозможно.

«Нет, здесь быть я не хочу!» — восклицает лирический герой, когда видит, что его душа отправляется туда, где «солнце в три обхвата». Три обхвата, видимо, с человеческой точки зрения. И тут у меня возник вопрос, как это посчитать... В общем, я сейчас расскажу вам свою хромую математику, а инженеры меня потом в комментариях коленвалом отмутузят, окей?

Допустим, обхват — это маховая сажень. Картинка с опричником из интернета подсказывает, что маховая сажень равняется 1,78 м. 1,78 3 = 5,34 м. И это, прости-господи-геометрия, видимо, длина окружности (L).

При помощи гугла вспомнил формулу: L = 2πR. С числом Пи и радиусом, как видите. Так, а для чего это? Да всё просто: я хочу найти радиус солнца из предсмертной галлюцинации лирического героя Шварца, чтобы придумать нормальное сравнение.

Итак, радиус = 5,34 / (2 3,14). Это примерно 0,85 м. Дальше я стал яростно гуглить и нашел интересную новость: «На берегу в японской Сидзуоке обнаружили неизвестный шар диаметром 1,5 метра». Как раз нужный размерчик: диаметр равняется двум радиусам, это в нашем случае — 1,7 метра, короче, величины сопоставимые. Оставлю ссылку, чтобы вы оценили миллипизерность солнца, под которым лирический герой был бы вынужден жить в случае смерти. Посмотрите, станет понятно его нежелание отбрасывать коньки!

И понятно теперь, почему «бессмысленная радость бытия» первой строфы стала божественной в последней. Мало кому захочется жить в мире, где Солнце — размером с яйцо Годзиллы...

А, я вспомнил, для чего писал этот пост. Хотел рассказать о реминисценции. Обратите вниманию на третью строфу в стихотворении Шварца: «Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу». Это ведь из пушкинского «Памятника»:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Как видите, Пушкин к смерти относится попроще. Ну а что? Он уже при жизни стал легендой и мог себе это позволить. Александр Сергеевич оказался абсолютно прав в том, что его «прах переживет и тленья убежит». «Солнце русской поэзии» (ха! как в тему здесь это клише) использовал единственный доступный человеку способ обрести бессмертие — гениальное творчество.

Судить Шварца я не могу и не хочу, просто напомню, что сам писатель в своем творчестве уверен не был. А уверенность в деле поэтического бессмертия — кажется, штука первоочередная.

И что, РАЗВЕ РЕМИНИСЦЕНЦИЯ НА ПУШКИНА КРУЧЕ МАТЕМАТИЧЕСКОГО РАСЧЁТА ДИАМЕТРА СОЛНЦА, СОЗДАННОГО АГОНИЗИРУЮЩИМ СОЗНАНИЕМ?
#ремарки #шварц #пушкин

Ты стал драконом, потому что никогда не был пролетарием

Я еще раз пересмотрел «Дракона», советский мультфильм, ссылку на который оставлял в прошлые выходные. Пересмотрел и понял, что этот пост будет доказательством моей профдеформации.

Заглавный титр нас не обманывает: «Дракон» — это действительно сказка. А это значит, что в ключевых аспектах произведения можно заметить власть магического числа «3».

• 3 раза в деревню приезжает сборщик податей;
• 3 раза происходит схватка с драконом;
• 3 награды черепаха предлагает за то, чтобы главный герой её отпустил.

Что ещё традиционно сказочного? Черепаха играет типичную, даже архетипичную роль волшебного помощника. Я уж не говорю об очевидном, что она говорящее животное… А, нет, сказал.

Итак, волшебная помощница черепаха дает герою волшебный предмет, которым можно завалить главного босса. Дальше уже не так типично. Во-первых, потому что волшебным предметом главного босса завалить нельзя. Во-вторых, главный босс — не тот, кто ожидается.

Вспоминаем, что говорила черепаха, отдавая меч главному герою. «Это всего лишь оружие. Оно может победить дракона, но только одного дракона». Видимо, второй дракон (внутренний) появляется одновременно с мыслью, намерением и желанием выйти на бой с могущественным, но всё же внешним злом. Может, это своего рода манифестация гордыни, рождение греха. В любом случае для борьбы со злом внутри меч уже не поможет.

Вернёмся немного назад. Вы обратили внимание, что, когда первые два воина приезжают в замок дракона, начинается цирк? Оба заявляют о намерении освободить людей, но их поступки со словами не стыкуются. Первый хочет власти, второй — богатства, на это нам заботливо указывает сборщик податей. Битва проиграна ещё до начала.

Стражники вежливо расступаются. Но почему? Казалось, бы одни должны охранять гаранта Конституции своего положения… Значит, либо они знают тайну, либо, что вероятнее, просто выстроили причинно-следственные связи. Войдя в замок с корыстными целями, дракона не победить. Практически загадка зеркала Еиналеж из «Гарри Поттера».

Главный герой сразу корысть не демонстрирует. Поэтому в битву со стражей вступить всё же придётся. Здесь-то мы понимаем, что меч — хоть и не ключ к победе над драконом, но точно обладает волшебными свойствами, ибо сделал из крестьянского подростка воина.

Потом бой с драконом. Надменная фраза, брошенная умирающему змеёнышу: «ты стал драконом, потому что никогда не был человеком». И борьба с искушением, вторая битва с драконом.

В конце концов, герою из рептилии помогают развоплотиться две вещи: осознание того, что он свалился в ту же яму (очень психологично!) и юношеская босоногая любовь к естественной жизни, воплощённые в мяче и дудочке — предметах, которые можно отобрать лишь физически, в то время как их содержание всегда остается с героем.

Ну и видно, что мультик советский. Торжество пролетариата над буржуазией. Дракон — капиталист. А каждый разбогатевший человек становится воплощением зла.
#ремарки

...Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змия
Шипя между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась:
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Александр #Пушкин, «Песнь о Вещем Олеге» (отрывок)

​Учитывайте контекст, пожалуйста

Возле моего дома есть книжный магазин. Однажды, проходя мимо него, я заметил вывеску (ту, что на фото). И, конечно, вспомнил Чехова. А вы не вспомнили?

«В городе он пообедал, погулял в саду, потом как-то само собой пришло ему на память приглашение Ивана Петровича, и он решил сходить к Туркиным, посмотреть, что это за люди.

— Здравствуйте пожалуйста, — сказал Иван Петрович, встречая его на крыльце»

Это из «Ионыча», рассказа о том, до чего можно докатиться, подменяя духовное содержание материальным.

«Здравствуйте пожалуйста» — речевая характеристика главы семейства Туркиных. Я даже скажу «деталь», чуть расширив трактовку термина. И вот эта деталь, казалось бы, призвана высмеять мещанство, провинциальность, показать, в каком ужасном месте оказался доктор Старцев…

Но посмотрите, как меняется интонация в конце рассказа:

«А Туркины? Иван Петрович не постарел, нисколько не изменился и по-прежнему всё острит и рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой. А Котик играет на рояле каждый день, часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и каждую осень уезжает с матерью в Крым. Провожая их на вокзале, Иван Петрович, когда трогается поезд, утирает слезы и кричит:

— Прощайте пожалуйста!»
#ремарки #чехов

Азбуку учат — во всю избу кричат

Знаете, как раньше детей учили грамоте? Варварски! Сначала нужно было вызубрить весь алфавит. Аз-буки-веди, вот это вот всё. А буквы — не то же, что звуки, ребёнок вообще может и не соотносить эти сущности.

Затем вызубривался каждый (!) слог. Учитель (дьячок либо отставной солдат, обучившийся чтению в полку) произносил название первой буквы, входившей в состав читаемого слога, а ученики хором и как можно громче повторяли за ним, глядя при этом в букварь и держа палец под буквой, переводили его от буквы к букве, а затем в завершение произносили слог целиком.

То есть, слог «ба» по этой методе нужно читать так: «буки», «аз» — «ба». А какой-нибудь «кафтан» читался дольше, чем носился: «како», «аз», «ферт» — «каф»; «твердо», «аз», «наш» — «тан»; «кафтан». Такой метод обучения грамоте назывался буквослагательным и был распространён до XIX века.

Обучение по такому методу растягивалось на 3-4-5 лет. Скучно, неэффективно, зато громко. Так громко, что попало на страницы романа «Обрыв» Гончарова: «Из отворенных окон одного дома обдало его сотней звонких голосов, которые повторяли азы и делали совершенно лишнею надпись на дверях: “Школа”».
#ремарки

Кто набил первую татуировку на Руси

Россия — страна маленькая, все друг друга знают. Вот, например, Федор Толстой по прозвищу «Американец», узнал свой портрет в «Горе от ума»:

Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист.

И не обиделся, а уточнил чернилами на своей копии пьесы: «В Камчатку чёрт носил» — ибо сослан никогда не был; «в картишках на руку нечист» — для верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола».

Ловко, правда? Даже в ритмику попал, образованный всё же человек, интересный. Происходил из графской ветви Толстых, нашему Льву Николаевичу приходился двоюродным дядей. Но занятнее другое.

Во-первых, Федора Толстого Википедия определяет как авантюриста, а во-вторых, он был одним из первых россиян, кто сделал себе татуировку. Случилось это в 1804 году во время кругосветного морского путешествия на островах Полинезии. Тату обзавелись капитан экспедиции Иван Крузенштерн, он набил имя жены Юлианы Шарлотты фон Таубе. Граф Толстой же, который скрывался на корабле от карточных долгов, сделал себе изображение орла с монетой в лапах.
#ремарки #грибоедов

За что меня отругал Пушкин

Байрон, кумир пушкинского поколения, как и любой приличный человек, вёл дневник. Фанаты главного английского романтика, наверняка, ждали и жаждали их публикации. Особенно сетовал по поводу «потери записок Байрона» Петр Вяземский.

Пушкин в ответ закрутил морализаторское: «Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции.

Зачем жалеешь ты от потери записок Байрона? Черт с ними, слава богу, что они потеряны! Он исповедался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».

Согласны с Александром Сергеевичем?
#пушкин

Когда расстояние измеряется в секундах

Делюсь новой финтиплюшкой, что расслушал в очередной не-симфонии-Баха. Это из трека «Космос» Три дня дождя & Лали:

Между нашими губами всего несколько секунд.
И я снова забываю, чтобы не сгореть к утру.
В моей комнате нет света, в батареях нет тепла, и тебя.

По мне, очень круто, особенно первая строчка. Здесь крайне удачно сплелись категории пространства и времени. Точнее, время заменило пространство, и, если подходить к языку формально, то случилось это будто бы в ущерб сочетаемости.

В выхолощенном варианте великого и могучего должно было быть так: либо «между нашими губами всего несколько сантиметров», либо «через несколько секунд наши губы сольются в поцелуе». Нет, при таком подходе к языку творчество решительно невозможно. Поэтому переходим на тёмную сторону и читаем ещё раз красивое:

Между нашими губами всего несколько секунд.

По традиции, нужно это как-то назвать. Мой любимый филолог предложила термин «хрономорфизм». По аналогии с натуроморфизмом (взгляд туманится), зооморфизмом (река змеится), мифоморфизмом (тёща бесновалась) и другими. Но мне кажется, тут что-то другое.

Предлагаю термин «троп-трансдукция», правда, я ещё не придумал, как его определить, зато пример уже перед вами.
#ремарки

Нежность

Разве же можно,
чтоб все это длилось?
Это какая-то несправедливость…
Где и когда это сделалось модным:
«Живым — равнодушье,
внимание — мертвым?»
Люди сутулятся,
выпивают.
Люди один за другим
выбывают,
и произносятся
для истории
нежные речи о них —
в крематории…
Что Маяковского жизни лишило?
Что револьвер ему в руки вложило?
Ему бы —
при всем его голосе,
внешности —
дать бы при жизни
хоть чуточку нежности.
Люди живые —
они утруждают.
Нежностью
только за смерть награждают.

Евгений Евтушенко, 1955 год

Маяковский

…И, вставши у подножья Братской ГЭС,
подумал я о Маяковском сразу,
как будто он костисто,
крупноглазо
в её могучем облике воскрес.
Громадный,
угловатый,
как плотина,
стоит он поперёк любых неправд,
затруженно,
клокочуще,
партийно
попискиванья
грохотом поправ.
Я представляю,
как бы он дубасил
всех прохиндеев
тяжестью строки
и как бы здесь,
тайгу шатая басом,
читал бы он
строителям стихи.
К нему не подступиться
с меркой собственной,
но, ощущая боль и немоту,
могу представить всё,
но Маяковского
в тридцать седьмом
представить не могу.
Что было б с ним,
когда б тот револьвер
не выстрелил?
Когда б он жив остался?
Быть может, поразумнел!
Поправел?
Тому, что ненавидел,
всё же сдался?
А может,
он ушёл бы мрачно в сторону,
молчал,
зубами скрежеща,
вдали,
когда ночами где-то
в «чёрных воронах»
большевиков расстреливать везли?
Не верю!
Несгибаемо,
тараняще
он встал бы и обрушил
вещий гром,
и, в мёртвых ставший
«лучшим и талантливейшим»,
в живых —
он был объявлен бы врагом.
Пусть до конца тот выстрел не разгадан,
в себя ли он стрелять нам дал пример?
Стреляет снова,
рокоча раскатом,
над веком
вознесённый
револьвер —
тот револьвер,
испытанный на прочность,
из прошлого,
как будто с двух шагов,
стреляет в тупость,
в лицемерье,
в пошлость:
в невыдуманных —
подлинных врагов.
Он учит против лжи,
всё так же косной,
за дело революции стоять.
В нём нам оставил пули Маяковский,
чтобы стрелять,
стрелять,
стрелять,
стрелять.

Евгений Евтушенко, из поэмы «Братская ГЭС»

Пускай не стреляется людям,
а пишется или малюется,
пускай и война, как болезнь,
совершенно пройдет
и произойдет
величайшая революция,
когда в революциях
надобность отпадет.

Евгений Евтушенко, «Опять револьвер Маяковского» (отрывок)