Кому-то нужны враги и виновные, у них работа такая. Но писатель должен определиться, кто он – инженер человеческих душ или их прокурор. Разница тут большая. Инженер человеческих душ – это человек, способный понять, что никого, кроме потерпевших, на нашей планете нет.

Человек по своей природе – существо жалкое и глупое. Любить его приходится именно таким.

В сущности, это ведь было самое стабильное из сакральных русских переживаний – читать, впитывать, глотать запрещенные слова.

Недопонимание местного колорита делает древние документы – от египетских папирусов до карбоновых летописей – даже более глубокими и аутентичными.

Для света нет времени. Есть только вечное сейчас.

Глаза Ахилла, похожие на блюдца с отравленным чаем, были полны такой гипнотизирующей силы, что к ним вполне подходило это слово.

Левое его око вращалось влево, а правое – вправо. Когда я глядел между ними, мне казалось, что я вижу дорогу среди гигантских папоротников, над которыми висит древняя луна... Чем дольше я всматривался, тем реальнее становилась эта дорога, а потом я решился и сделал по ней шаг.

В моих глазах тут же потемнело, и я испытал доходящую до боли тошноту.

Я узнал процедуру: экстренный разрыв линка.

Весьма травматичный опыт – говорят, нечто близкое испытывал карбоновый пилот, когда катапульта выкидывала его из реактивного самолета.

Значит, система сочла, что я в серьезной опасности.

Круть

– ...Но биологический человек – это зажженная спичка. Отрежет он себе письку или пришьет, погибнет в перестрелке или выживет – не так уж и важно, потому что он по-любому сгорит в атмосфере.

– Как метеор? – спросил Кукер.

– Да. Но не в поэтическом смысле, а в самом прямом. Физическое бытие есть необратимое окисление. То, что дает вам жизнь, одновременно ее отнимает. Даже ваши низшие баночники – это просто усовершенствованные спички, которые надеются гореть вечно.

– Они не смогут?

– Нет, конечно. Проживут в несколько раз дольше, и все.Мозг в банке – прекрасно, но чей это мозг?

– Человеческий, – усмехнулся Кукер.

– Именно. А человек – это страдающее, больное, обреченное на смерть млекопитающее, постоянно сидящее на десятке внутренних наркотиков. Они искажают его внутреннюю перспективу, провоцируют на агрессию и сводят с ума надеждой на спаривание. Ваш знаменитый разум способен лишь на то, чтобы находить для безумных метаний рациональные поводы.

Круть

«Широка ты, жизнь. Вертеть – не перевертеть. Ну а если кто у нас крутит не по совести, так ему самому перед Богом ответ держать. А ну-кось…»

Нажав на педаль, Сердюков продавил ее до дна траектории, разминая задубевшую смазку, потом двинул другую – и круть пошла, сначала туго, но с каждым поворотом педалей все шибче и шибче.

Сердюкову было неуютно и холодно крутить на морозе. Конечно, если судить по понятиям эпохи, сам виноват, подумал я. Левша духа. А времени нужны правши, и желательно в конном строю. И всетаки было жалко Сердюкова.

Круть

— Сколько людей, – ответил я, – столько кастрюль с несвежими мозгами. Из каждой чем-то бесплатно пахнет. Зачем снимать крышку?

Все мы – мягкие и слабые.

И даже в зрелости мы маленькие плачущие дети, нуждающиеся в любви, внимании или хотя бы ненависти.

Мы достаточно глупы, чтобы иногда вызывать друг у друга серьезные эмоции – и в этом помутнении ума заключено наше счастье, потому что на самом деле никто не нужен никому.

Не верите – спросите у Аарона Альцгеймера (если, конечно, он прибежит к вам из сумрака в ответ на ваш исступленный ночной зов).

К счастью, мы чаще всего не успеваем дожить до этой последней ясности, как кроманьонцы не успевали дожить до седин.

Лампа

Эпоха сформировала мою личность – иначе в современном мире не бывает. Но мне эта личность со своим ментальным барахлом особо и не нужна. Ежедневно выскребаю, а к вечеру все равно нарастает.

KGBT

Великий борец за освобождение человечества Сиддхартха Гаутама во многих своих работах указывал, что главной причиной плачевного состояния человека в жизни является прежде всего само представление о существовании человека, жизни и состояния плачевности, то есть дуализм, заставляющий делить на субъект и объект то, чего на самом деле никогда не было и не будет.

Татарский вытянул исписанный лист, положил руки на планшетку, и она затряслась опять:

Сиддхартха Гаутама сумел донести эту простую истину до многих людей, потому что в его времена их чувства были простыми и сильными, а их внутренний мир – ясным и незамутненным. Одно услышанное слово могло полностью изменить всю жизнь человека и мгновенно перевести его на другой берег, к ничем не стесненной свободе. Но с тех пор прошли многие века. Сейчас слова Будды доступны всем, а спасение находит не многих. Это, без сомнения, связано с новой культурной ситуацией, которую древние тексты всех религий называли грядущим «темным веком».

GenerationП

Нас всех постоянно слушают.
Но никого не слышат.

Твоя офисная униформа вовсе не показывает, что ты освобождён от унизительного труда по окраске заборов. Наоборот. Она сообщает окружающим, что в десять утра ты должен прибыть в контору, представить себе ведро краски и до семи вечера красить воображаемый забор внутри своей головы. С коротким перерывом на обед.

Наш мир – это переплетение невозможностей. Именно поэтому он непостижим для примитивного ума. Не пытайтесь его понять, пытайтесь в нем выжить.

Причинно-следственные связи могут осуществляться через одиннадцать измерений, нелинейно, рекурсивно, чудесно.

– Темные времена – это изобретение восемнадцатого-девятнадцатого веков. Чтобы создать эпоху Просвещения, нужно придумать эпоху тьмы.

– Вы историк? – спросила я.

– В прошлом.

– То есть темных веков не было?

– Конечно нет. Всегда есть тьма и свет – в любую эпоху, в любом месте, где живут люди. Наши концепции истории – это граффити спреем на развалинах. Мы видим только то, что сами нарисовали поверх руин. У нас не остается никакой пришедшей из веков мудрости. Истины полностью меняют свой смысл и вкус, хотя все скрижали вроде бы на местах… Божественное откровение выцветает вместе со словами. А потом наступает новый век и оставляет поверх руин очередную наглую роспись. Мудрость была в этом мире. Она жила в этом храме. Но теперь она испарилась без следа. Каждый век должен искать ее заново, и каждый человек тоже…

Непобедимое Солнце

– Во всех нас – в том числе и в величайших философах – мыслит язык, на котором мы говорим. Разница лишь в том, что у человека есть сознающее зеркало, где отражается этот процесс, а Порфирий его лишен. Мы можем заглядеться в зеркало и наделать глупостей. А Порфирий – нет.

– У него точно нет такого зеркала?

– Его потому и сохранили. Он симулирует одушевленность, и здесь ему нет равных. Но на самом деле он даже не мертв. Мертвый – это тот, кто прежде был жив. А про камень ведь так не скажешь. Он не жив и не мертв, а просто неодушевлен. Единственное бытие Порфирия – это отражение создаваемого им текста в человеческих глазах. «Я есмь» по касательной, так сказать…

Странная вещь – когда понимаешь, куда спешит народ, забываешь и про варварскую пестроту вокруг, и про бездарный позор нынешнего правления, и про беспросветный мрак будущего.

Да, в будущем мрак. Но если есть мрак, должен быть свет.

Ну и жизнь у нее, – подумал Степа. – С одной стороны доска, где таких, как ты, разделывают. С другой стороны стойка, где таких, как ты, едят. Куда ни погляди, или то, или это. У рыб память – три минуты. Но даже это, наверно, не спасает, потому что с одной стороны все время режут, а с другой все время едят. Все как у людей. Плавает посередине, мечет свою икорку и надеется, что дети будут жить лучше…