Как Российская империя и европейские страны восприняли начало Первой мировой войны

Общество (та часть, что имела образование) было к 1914 году чрезвычайно политизировано, и патриоты всех стран нередко публично возмущались тому, как долго длится ненавистный мир с врагом. Британцы были недовольны усилением немцев и вероятному ослаблению своих мировых позиций, французы жаждали вернуть Эльзас и дать реванш в целом за последнюю бездарно проигранную войну, австро-венгры жаждали расправиться с докучливыми славянами, а русские хотели... всего понемногу. И логика в этом была.

Многие были злы на Берлинский конгресс 1878 года, разрушивший плоды последней войны с турками, невероятно успешной на поле боя, но разочаровывающей на поле дипломатическом. Вступление в войну слабых в военном плане Османов считалось лишь делом времени, и потому отдельные политологи потирали руки: уж их-то разобьём и поделим, да поживимся за счёт черноморских проливов! — каждый утюг в империи голосил о том, что всё это нужно для экономического блага, всё окупится с лихвой, и империя останется по итогу едва ли не колониальной державой. Что ж, говорить об освобождении славян от их ига было бы, в самом деле, пошло: накануне они сами сначала наподдали туркам, а затем не стеснялись с ними объединяться друг против друга в балканских войнах. Так что хотя бы в этом направлении лейтмотив священного спасения дружественного народа касался только армян, до той поры мало интересовавших империю.

Зато об освобождении славян вспоминали в разговорах об Австро-Венгрии, желая наподдать ей — и посильнее.

Имелись у патриотов давние обиды на старика-императора Франца-Иосифа, во время Крымской войны фактически разорвавшего союз и пригрозившего напасть в случае продолжения сопротивления англо-французским силам. Усилилась нелюбовь эта отказов Вены давать автономию своим многочисленным славянским территориями, союзом с Германией и проведением мероприятий в Галиции по постепенной культурной ассимиляции дальних территорий с Австро-Венгрией. Накануне Германия была готова включить в Тройственный Союз и Россию, но её борьба с Австро-Венгрией на Балканах зашла слишком далеко и уже не могла окончиться без территориальных уступок. И потому кайзер остался в союзе с Веной, а сторонники русского реванша то и дело повторяли: Галиция! Галиция! ГАЛИЦИЯ! — и на польский вопрос. само собой, вместе с царским обещанием дать полякам за помощь максимальную автономию, старались не припоминать. Обещать — не значит жениться, как доказали и британцы с французами, наобещавшие свободу своим колониям, и всеми силами постаравшиеся после победы тему эту замять.

С Германией же было в понимании современников эпохи ещё веселее:

— Мы давно жаждем Немецкой крови! Наконец-то мы дорвались до нее! Как несдержанно хочется мне Немецкой крови.

Буквально так отреагировала черносотенная газета «Голос русского» 24 июля 1914 года на конфронтацию между европейскими державами. В понимании простого человека немцы заигрались в дипломатию, во время упомянутого выше Берлинского конгресса негласно предали Россию, и потому стали своего рода олицетворением всего зла на свете. Немцев кругом было много, все они образовывали Мительевропу, и все...представляли опасность. И потому-то много где начало войны русский человек встретил немецкими погромами и переименованием Санкт-Петербурга в Петроград, испытывая злость к этим слишком уж предприимчивым и подозрительно успешным инородцам, а уже потом — за мобилизацию и войну.

Впрочем, как и сегодня, спешили на фронт уже далеко не все недавние патриоты, а после Великого отступления 1915 года воинственных настроений в народе заметно поубавилось. Впрочем, это относилось ко всем воюющим странам Европы — каждая встретила начало войны восторгом, но очень быстро он прошёл. Наверное, только Сербия и Бельгия подобными настроениями не болели: им приходилось спасаться от почти неизбежной оккупации, и они понимали сразу, что к чему

505 лет назад был убит Монтесума II — последний великий ацтекский правитель, коронованный как император мира, захваченный испанцами в заложники до самой своей смерти.

Всё вело к тому, что из этого человека получится достойный правитель — прекрасно обученный и лично участвующий в военных походах, где проявляет себя храбрым воином, Монтесума одержал 18 больших побед, в 1491 году удачно женился на дочери правителя города Экатепека и уже с тех пор считался самым вероятным претендентом на престол, несмотря на то, что был шестым (если не восьмым) сыном предыдущего императора Ашаякатля и его двоюродной сестры. Но именно его избрали достойным наследником, и правление Монтесумы наверняка бы привело ацтеков к могуществу. Если бы не одно но — полным ходом шло испанское завоевание Нового света.

Новый правитель заменил всех своих советников более молодыми и отличившимися людьми, пытался проводить политику по объединению индейских культов божеств и вёл войну против Тласкалы, являвшегося городом-соперником Теночтитлана, оказавшуюся неудачной. С приходом испанцев в Теночтитлан в ноябре 1519 года фактически был в заложников у испанцев, практически до самой ночи печали в июле 1520 года, в ходе которой местные жители временно выбили испанцев из города. Император понимал, что исход конфликта предрешён, и в конце жизни стал призывать своих сородичей сдаться.

За это, по всей видимости, 30 июня 1520 года его убили разъярённые индейцы; либо же расправились сами испанцы, ввиду бесполезности монарха, которого уже никто не слушался. Провозгласивший себя новым императором Куитлауак тут же приказал казнить шестерых детей Монтесумы — впоследствии вокруг него и объединится ацтекское сопротивление, он же двинет огромную армию на горстку испанцев при Отумбе, но будет разгромлен, а Теночтитлан Эрнан Кортес вместе со своими конкистадорами захватит и разрушит в 1521 году