Якеменко

В завершение темы.

Первый раз я поехал в Оптину в 1989 году. Помню невероятное волнение, когда, поднимаясь по дороге, ведшей через лес, увидел купола Введенского собора (колокольни тогда еще не было). В монастыре царила разруха, на месте Казанского храма стояли четыре стены, прорезанные со стороны алтаря огромными щелястыми воротами, а внутри росла трава. В скиту во всех домиках старцев жили люди и работало два музея – Ф.М.Достоевского и Н.В.Гоголя. Но была удивительная, первохристианская атмосфера единого дела и единой молитвы, когда незнакомые люди помогали друг другу, делились едой, уступали места для сна.

Меня поселили в недействующий тогда храм Льва Катанского в скиту, где много лет было мужское паломническое общежитие и где годами был ответственным Вадим (сейчас он иеродиакон Тимофей). Узкая лестница на второй этаж, под ней умывальник с ледяной водой, над которым картинка в иконописном стиле, предупреждающая, что воду из ведра под умывальником надо выносить вовремя… Рядом с кроватями столик с чаем и сладостями, за которым всегда сидело и разговаривало на самые разные духовные темы несколько человек. Везде тишина, покой и порядок.

Храм Иоанна Предтечи в скиту уже действовал и я ходил туда на ночные службы, однако до конца службы стоять на молитве не мог, так как служба заканчивалась под утро, а послушание начиналось в шесть утра и нужно было успеть отдохнуть. А послушаний хватало. С отцом Антонием (он в Оптиной и сейчас) мы копали в скиту колодец, засыпали гравием дорожку в скит, с другими трудниками чистили горы картошки и делали еще тысячу больших и малых дел.

В последний день перед отъездом я решил провести на скитской службе всю ночь, так как утром можно было отоспаться в автобусе и электричке, и пошел в храм. На службе ко мне подошел монах выразительной восточной внешности и участливо спросил, неужели я не буду спать всю ночь. Я ответил, что утром уезжаю, и тогда он дал мне читать помянник. Это был знаменитый впоследствии отец Илиодор (тогда еще Феофил).

С этого года более 25 лет я привозил в Оптину своих учеников и студентов. Сложилась традиция – на майские праздники непременно выезжать в Оптину, но часто ездили, помимо мая, и в другое время года. Жили где придется – в корпусах под колокольней, у главных ворот, в домиках старцев в скиту, ночевали в надвратном храме Владимирской иконы Матери Божией, но чаще во Введенском соборе на полу (много лет назад это благословлялось). Во время таких ночевок я, пользуясь давним знакомством с послушницей Надеждой, духовным чадом наместника отца Венедикта, которая была приставлена к покоям Патриарха, обычно получал от неё одеяло с дивана (кстати, дивана самого обычного и простого) Святейшего.

Однажды мы приехали ближе к вечеру и сразу после службы стали размещаться во Введенском соборе на ночлег. Послушницы Надежды не было и я, лишенный одеяла, пристроился на голых лавках правого клироса, накрывшись курткой. Только заснул, как был разбужен акафистом святителю Николаю. В ужасе вскочил – уже идет служба, я сплю, почему меня не разбудили (спящих в храме будили раньше, чем в паломническом общежитии) схватился за часы – была половина третьего ночи. Но акафист в полумраке храма, несомненно, шел! В этот момент с соседнего клироса раздалось недовольное бурчание и упреки – там спали женщины – в ответ на которые я услышал голос, который мог принадлежать только одному человеку: «Чего ты там ворчишь? Встала бы да пришла помолиться! Лежит, бубнит…»

Удивившись самому себе (как можно было не понять сразу, кто еще способен в Оптиной служить акафист среди ночи) я высунулся с клироса и поздоровался с отцом Илиодором, которого в этот приезд еще не видел. «А, это ты? Давай, выходи, помолимся»….

…А сколько таких ночных акафистов и молебнов было в часовне убиенных братий, у могил усопших монахов, у мест прежнего упокоения старцев… А ночных разговоров на самые серьезные темы.

Я очень скучаю по тем временам. По «той» Оптиной.