Товарищи, проверим теорию 6 рукопожатий!

Две прекрасных коллеги начинают проект в Германии - уверен, всем, кто там окажется, очень повезет!

Всех знаю лично, давно и очень впечатлен их профессионализмом. Вероника была одним из первых моих супервизоров, когда я еще только начинал путь в гештальт-подходе. С Аленой много лет работали на Алтайском интенсиве, вели группы 2 ступени. Если хотите лучше познакомиться с Аленой, в добавлю ссылку на лекции, которые мы вместе читали.

Попрошу всех неравнодушных рекомендовать и репостить! Да пребудет с нами осознанность, актуальность и ответственность)

Ссылка на программу: https://gestalt.ru/program_1_stage/programma-1-j-stupeni-182/
И чтобы было немного пользы
Это лекция про зависимость- youtu.be/90d1SMYBaco
А эта про терапевтические отношения - https://youtu.be/UKAJWfdtyIs

Вот!

ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНАЯ ДИАГНОСТИКА

Товарищи! В этот понедельник прошел первый вебинар-клинический разбор курса "Психиатрия для психологв. Клинические аспекты гештальт терапии".

В этот раз проводили дифференциальную диагностику между психотическим и не-психотическим состояниями на примере нервной анорексии - пациентка с расстройством пищевого поведения демонстрировала снижение энергетического потенциала и нарастающую социальную отчужденность, что наводило на мысли о разворачивающимся эндогенном процессе.

Как всегда на таких встречах мы с Алексеем Андреяновым проводили психиатрическое интервью, а затем обсуждали впечатления, гипотезы и контр-перенос участников, паралелльно формулируя терапевтические мишени для практикующего психотерапевта.

Вот к каким выводам удалось прийти в результате проведенного разбора (возможно, вам будет интересны наши размышления):

Основной диагноз пациентки – нервная анорексия (F50.0 по МКБ-10). Данный диагноз обоснован характерной симптоматикой: у пациентки отмечается значительно сниженная масса тела (в анамнезе вес снижался вплоть до 36–42 кг, что существенно ниже нормы для её роста и возраста). Согласно МКБ-11, анорексия определяется как состояние с существенным дефицитом веса, не обусловленным соматической болезнью или нехваткой пищи. Кроме того, присутствует упорное стремление предотвращать восстановление веса – пациентка ограничивает питание, выбирает только низкокалорийные продукты, вызывает рвоту после еды, злоупотребляет слабительными. Эти поведенческие паттерны соответствуют критериям расстройства: при анорексии наблюдается постоянное ограничение калорийности (иногда – эпизоды очищения через рвоту или слабительные, чрезмерные физические нагрузки) в сочетании с интенсивным страхом прибавки массы тела. Пациентка открыто выражает боязнь поправиться и искажённо воспринимает свой облик – даже при критически низком весе она считает себя «толстой». Вес и форма тела явно неадекватно влияют на её самооценку (фактически становятся центральной ценностью). Подобное искажённое восприятие тела носит характер сверхценной идеи (она убеждена в излишней полноте вопреки объективной истине).

У пациентки, наряду с пищевыми нарушениями, отмечены некоторые симптомы, которые требуют дифференциальной диагностики с расстройствами шизофренического спектра (в частности, с шизофренией – код F20, и шизотипическим расстройством – F21 по МКБ-10). Это прежде всего указания на «навязчивые мысли» и ощущение, что «мысли – как будто не её», а также эпизоды аффективной нестабильности, возможные нарушения восприятия и выраженная социальная дисфункция.

Однако, проведенное обследование показало, что клинические проявления не удовлетворяют диагностическим критериям шизофрении: отсутствуют устойчивые бредовые идеи или галлюцинации, а феномены «чужих мыслей» носят, вероятно, обсессивный характер, связанный с анорексией. К тому же нет признаков характерного разстройства мышления (ассоциативного распада, нелогичности). Кроме того, любые подозрительные симптомы можно объяснить тяжёлым соматическим состоянием (на фоне истощения у пациентов с анорексией могут возникать транзиторные нарушения – например, ощущение дереализации, снижения концентрации, даже депрессивные психозы при критически низком весе). Известно, что для диагноза шизофрении нужно исключить, что симптомы являются следствием другого состояния (например, медицинского заболевания или токсического влияния). В нашем случае «псевдопсихотические» явления, скорее всего, вторичны по отношению к расстройству пищевого поведения. Поэтому основной диагноз (анорексия) представляется более уместным, чем шизофрения.

Еще одно замечание, которое, скорее может быть интересно для развития клинического мышления - мы можем провести дифференциальную диагностику с пограничным расстройством личности, для которого характерны симптомы, имеющиеся у пациентки:
- Эмоциональная лабильность: раздражительность, слёзы, колебания настроения.
- Суицидальные угрозы: звучали в контексте конфликта с матерью («выпрыгну в окно, если заставите есть»).
- Импульсивность: резкие траты на еду, требование покупать только определённые продукты.
- Конфликты с близкими: особенно с матерью, борьба за контроль.
- Нестабильная идентичность: переживание себя плохой, тотально неинтересной для окружающих.

Однако, мы также пришли к выводу, что ПРЛ как основной диагноз маловероятен, поскольку все же основной вектор проблематики – пищевое поведение и образ тела. Эмоциональные всплески и угрозы носят реактивный характер и связаны с едой, а не с широкой картиной межличностных отношений. Также отсутствует стойкий паттерн тотальной нестабильности в разных сферах (работа, друзья, партнёрство) – её дезадаптация концентрируется на болезни. Мы не смогли обнаружить хронического чувства пустоты, генерализованного страха покинутости и череды нестабильных романтических связей.

Если вам интересны психиатрические разборы, можно присоединиться к курсу - в нем не только клинические разборы, но и собрана достаточно полная информация о психиатрической клинике и пропедевтике в лекционном виде.
Ссылка здесь https://2psy.online/

#психиатриядляпсихологов #нервнаяанорексия

Товарищи! Вот очередная лекция интенсива #квартирник2025 про близость и уязвимость в отношениях от Екатерины Чижовой и Людмилы Тихоновой

Вот некоторые идеи оттуда:

...когда мы идём в терапию, будь то из-за тревоги, экзистенциального поиска или болезненного симптома — рано или поздно мы приходим к теме отношений. Хочу больше денег — выясняется, что речь о признании или страхе одиночества. Не могу сделать выбор — в итоге это тоже о связи с другим. Всё упирается в контакт. И тогда возникает слово «близость» — тёплое, но в то же время пугающее.

Стратегии избегания близости: как мы защищаемся

Каждый из нас так или иначе научился избегать уязвимости. Иногда — изощрённо. Вот лишь некоторые из этих стратегий:

Самодостаточность: «Мне никто не нужен». Видимость силы, за которой — страх потребности.
Агрессия: «Не подходи». Защита через нападение. Ближе подойти трудно — человек «кусается».
Циклические разрывы: «Сбежавшая невеста/жених». При сближении — паника и уход.
Сверхчуткость: поддерживать всех, но не открываться самому.
Уход в анализ: «Мне всё понятно, я уже всё проработал». Сокрытие чувств за знаниями.
Изоляция: полный отказ от контактов. Без людей — нет боли.
Стремительное сближение: «Мы знакомы из прошлой жизни». Быстрое вхождение в контакт, без реального узнавания.
Идеализация и разочарование: создание фантазийного образа, затем — боль от несоответствия.
Псевдоблизость в соцсетях: доверие экранам вместо людей. Иллюзия контакта без риска.

Видео доступно по ссылке:
https://youtu.be/pG8VgcNnMY0

Уважаемые коллеги! Пару недель назад у меня стартовал он-лайн спецкурс по работе с феноменом эмоциональной зависимости. Этот курс я буду проводить в третий раз, имея достаточный опыт с ведении специализаций по зависимости вообще. В этот курс я собрал темы, которые не удается рассмотреть на курсе по зависимостям - бОльший акцент на теориях развития, психоаналитических представлениях о устройстве и работе психического аппарата, уровнях психического развития, набор на спецкурс закрыт, но появилась возможность принять участие в курсе в качестве слушателя, то есть, иметь доступ к лекционному материалу, описанию упражнение и обсуждению теоретических вопросов в чате. Вот краткое представление того, о чем на курсе пойдет речь.

Почему эта тема? Мы будем изучать общее представление о зависимости, но акцент — на эмоциональную зависимость. Я стал замечать, что проблема зависимости не только медицинская и не только клинические патологии вроде алкоголизма и наркомании. Это широкий феномен, встречающийся в разных сферах. На одном полюсе — клинические формы, на другом — поведенческие и эмоциональные зависимости. Паттерны зависимости могут проникать и в терапевтические отношения: иногда терапевт с клиентом выстраивает вроде бы терапевтические отношения, но по зависимому принципу. Мне стало интересно изучать этот феномен. Я написал книгу по работе с зависимым поведением. Сейчас бы её переписал, потому что в ходе курса информации стало больше. Мы будем фокусироваться на представлении о зависимости как о большом феномене, который проникает во все сферы жизни.

Я приготовил текст и попробую описать, чем мы будем заниматься. Я бы представил карту, а дальше будем углубляться.

Предлагаю рассматривать зависимость метафорически как птицу: два крыла и «тушка». Сначала про крылья.

Первое крыло — зависимость как клиническая проблематика, медицинская проблема, болезнь. Этот фокус важен: он очерчивает ранки, медицинская модель предлагает ясные и чёткие диагностические критерии. Нам важно в начале ответить: симптоматика — это ещё норма или уже патология? Если это патология, то с клиентом про это надо говорить, обращать внимание и формировать реалистичные цели терапии. Этого измерения мы коснёмся, нам важны критерии диагноза.

Второе крыло — зависимость как функциональное, защитное поведение. Зависимость — форма не очень удачной адаптации. В этом есть потенциал развития и ограничения. Нам важно понимать, какую функцию зависимость выполняет по отношению к клиенту. Как говорит Леонид Третья: нужно понять, что делает симптом, и попробовать сделать это без симптома. Значит, исследуем, что именно зависимость делает, от чего спасает и чем помогает. Тогда появляется направление мысли: что предложить взамен, как ответить на психический дефицит, который компенсируется зависимым поведением. Здесь мы не смотрим на зависимость как на болезнь, а как на провалившуюся попытку творческой адаптации. Если попытка провалилась — есть потенциал изменений. Это психотерапевтическое измерение, поле нашей работы как мастеров разговорной психотерапии.

Далее — «тушка», самая главная история. Это структурная проблема: зависимость как элемент патологической личностной организации. Мы будем опираться на психоаналитические концепции, особенно теории объектных отношений. Во многом — на работы Кернберга и терапию, фокусированную на переносе. Кернберг важен как специалист с «двойной идентичностью»: медицинской и психоаналитической. Он смотрит на зависимость как на проявление личностной патологии, личностной организации. Будем говорить о зависимом расстройстве и пограничной личностной организации.

Это наша главная тема: функционирование психического аппарата, работа мышления и нарушения функций мышления, которые приводят к необходимости обращаться к зависимому поведению, потому что иначе человек не может регулировать своё эмоциональное состояние.

В работе с зависимостью мы будем отвечать на вопросы:

* Что? Диагностика, исследование клинической картины: норма или патология.
* Почему? Откуда это берётся, что не хватает — это даёт мишени терапии: что именно делать.
* Как? Как поддерживается зависимое поведение здесь и сейчас: паттерн стал стабильным, автоматическим. Как он поддерживается? Здесь пригодятся гештальт-концепции, отвечающие на вопрос, как поддерживается невротическое поведение.
* Что делать? Терапевтические отношения с зависимыми клиентами, сложности и техники, которые оказывают именно психотерапевтическую поддержку. Иначе мы рискуем выстраивать отношения, поддерживающие зависимый паттерн.

Сегодня точно поговорим про функциональное измерение — какую функцию выполняет зависимость — и через эту призму отвечу: как это выглядит у здорового человека. Про «здоровеньких» будем отвечать несколько занятий. Сегодня начнём, к клинике — ответим окончательно.

Продолженине лекции в курсе. Про курс подробнее можно почитать здесь
https://2psy.getcourse.ru/addiction

А вы знали, что принцип «здесь и сейчас», на котором стоит весь гештальт-подход, родом вовсе не из XX века, а из средневекового мистицизма? Его духовный предок — новое благочестие, devotio moderna, движение монахов и мирян XIV–XV веков, которые вдруг решили, что Бог — это не гром с неба и не священный текст, а тихое дыхание в груди, дрожь пальцев на четках и свет свечи, падающий на страницу Писания.

Новое благочестие стало своего рода психотерапевтической революцией позднего Средневековья. Оно предлагало не просто верить, а наблюдать: замечать, как рождается мысль, как чувство проходит сквозь тело, как молитва становится не словами, а процессом присутствия. Бог перестал быть абстрактным объектом веры и стал событием, которое происходит — прямо сейчас. Этот поворот от догмы к живому опыту удивительно близок тому, что Фриц Перлз через шесть веков назовёт осознаванием. Там, где схоласты искали истину в тексте, практики нового благочестия искали её в переживании. Там, где психоанализ говорит о реконструкции прошлого (разумеется, в своей самой ранней версии), гештальт предлагает возвращение к моменту — к полю, где всё уже есть.

Фома Кемпийский, автор «Подражания Христу», писал: «Не внешнее чтение делает человека святым, а внутреннее внимание к себе». Это уже чистая феноменология: наблюдение без оценки, возвращение к непосредственному опыту. Для монаха XV века это называлось внутренним обращением к Богу, для терапевта XXI века — осознанностью контакта. В обоих случаях практика одна: быть внимательным к тому, что происходит — в теле, в эмоции, в слове, в паузе между словами. Там, где средневековый мистик видел след Божества, гештальт-терапевт видит феномен контакта. И там, и там — это попытка не убежать из настоящего, не спрятаться в объяснения, а остаться, выдержать присутствие.

Для гештальт-терапии «здесь и сейчас» — не техника, а способ бытия. Так же как и для нового благочестия вера была не системой взглядов, а актом живого присутствия. Монах, сосредоточенный на дыхании, и клиент, замечающий, как дрожит его голос, делают одно и то же: возвращаются к событию жизни. И если в Средние века этот жест называли молитвой сердца, то теперь мы говорим — осознанность, контакт, феноменологическое присутствие. Названия меняются, но суть остаётся: человек ищет путь обратно в опыт, туда, где «здесь и сейчас» — не лозунг, а форма существования.

Возможно, если бы Фриц Перлз родился в XV веке, он написал бы не "here and now", а что-нибудь вроде: «Господи, дай мне быть в этом дыхании до конца».
И монахи devotio moderna, наверное, кивнули бы ему в ответ: побудь с этим!

#гештальтживотворящий

Ну раз пошла такая пьянка, под тегом #полуночныйбред представлю еще один текстик

А вы знали, что гештальттерапевтическое пространство похоже на средневековую реплику Гроба Господня? Крошечные каменные часовни, разбросанные по Европе XIV–XV веков, были не просто попыткой повторить святыню. Это были "архитектурные тела переживания" — спроектированные так, чтобы человек мог не просто вспомнить о страданиях и воскресении, а пережить их заново, на своей земле, в своём теле. Радикальное здесь и сейчас.

Паломники, не имея возможности дойти до Иерусалима, входили в копии, как в собственную душу. Они проходили путь страстей Христовых шаг за шагом, телом ощущая камень, холод, запах масла и ладана. Это была не память о спасении, а его воплощение в настоящем. И если вслушаться, здесь — тот же импульс, что движет гештальт-терапией: вернуть событию жизнь, вытащить смысл из застывшей формы, позволить прошлому произойти снова, но уже в объятиях настоящего.

Терапевтический кабинет — это тоже реплика. Только не храма, а мира. Он построен из слов, пауз, акцентов и пунктуация, того, что говорится и того, о чем громко молчат. В нём — не точное воспроизведение, а живая аналогия: поле, где можно снова встретиться с собой, как паломник встречался с Богом — не в идее, а в проживании. И терапевт, как архитектор древней часовни, не воссоздаёт оригинал, а создаёт пространство, в котором возможно чудо присутствия.

Каждая гештальт-сессия — это маленький Иерусалим, возведённый внутри человеческой встречи. Здесь прошлое не препарируется, а воскресает; чувства не анализируются, а обретают плоть; слова становятся не объяснением, а выражением и воплощением. И в какой-то момент то, что было мёртвым воспоминанием, вдруг начинает жить еще один раз.

В Средние века паломник входил в каменное нутро реплики, чтобы вновь пройти через боль и очищение. Сегодня клиент садится в кресло, чтобы пройти тот же путь — не религиозный, а человеческий. В обоих случаях — речь о воскрешении: о том, как опыт оживает, если в него войти телом, чувством и словом.

И если бы где-то пересеклись мастер, строящий часовню в XV веке, и терапевт, ведущий сессию в XXI-м, они, пожалуй, узнали бы друг друга с первого взгляда. Один работал с камнем, другой — с более прочным материалом, который остается после того, как реальность разрушается - с ее репрезентацией. А значит, пока тебя помнят, все еще только начинается!

#гештальтживотворящий #перлзиаминь

ЗАПРОС В РАБОТЕ С ЗАВИСИМОСТЬЮ

Одна из сложностей в работе с зависимостью состоит в том, что клиент — в силу особенностей этого патологического состояния, например, снижения критичности и целой системы защитных, самоманипулятивных убеждений — часто не имеет представления о том, как обходиться с этим феноменом. Вместо исследования аддиктивного поведения он ставит своей задачей лишь снижение объёма его вредных последствий.
В таких случаях нам важно сфокусировать внимание на формировании терапевтического запроса и согласовании реалистичных терапевтических целей.

---

Традиционно можно выделить несколько этапов этого процесса.
На первом этапе клиент приносит жалобы, связанные с особенностями аддиктивного поведения.
Они могут звучать, например, так:

> «Я не могу остановить аддиктивную реализацию, хотя понимаю, что это мне вредит».

Эта жалоба может принимать разные формы — от более очевидных, связанных с употреблением химических веществ, до менее явных, построенных вокруг сложностей в отношениях:

> «От меня уходят партнёры», «Я чувствую себя никому не нужным», «Меня используют», «Я не доверяю людям» и так далее.

Акцент этих жалоб обычно сводится к тому, что клиент переживает себя жертвой непреодолимых обстоятельств и испытывает беспомощность перед ними. Здесь мы уже видим нарратив, отражающий трудности с тестированием реальности.

Поэтому терапевту необходимо двигаться дальше — от поверхностного феномена, построенного вокруг вторичной выгоды (мы помним, что зависимое поведение носит защитный характер), — к его смысловой структуре.
Однако перед этим шагом важно создать достаточно безопасное пространство, то есть валидировать страдание клиента и исследовать его феноменологию.

---

На следующем этапе нам важно описать проблему — ответить на вопросы: что происходит и как именно.
Для начала подробно описывается повторяющийся паттерн поведения и участие в нём клиента.
Иными словами, мы пробуем совершить движение от шизо-параноидной позиции («Меня бросают») к депрессивной («Кажется, я сам активно организую этот процесс... Интересно, зачем?»).

Здесь открывается возможность для ревизии наших теоретических оптик. Например, можно рассматривать ситуацию с точки зрения сепарационной тревоги — «Какую инфантильную потребность я безуспешно пытаюсь реализовать в повторяющихся отношениях?» — или анализировать, как воспроизводятся аффективные диады внутренних объектных отношений и механизмы защиты против них.

Формулировка проблемы, на мой взгляд, позволяет описать нерепрезентированный опыт — трудный, переполняющий аффект, избегание которого формирует зависимый паттерн.
Проблема может быть выражена и через отсутствующую психическую способность, например: «Мне трудно встречаться с одиночеством».

---

Подробное и ясное описание проблемы позволяет перейти к следующему этапу — формированию запроса и терапевтических целей.
Желательно, чтобы запрос был сформулирован не как позитивное ожидание («Хочу научиться играть на скрипке»), а как реалистичная задача, имеющая этапы реализации и возможность отслеживать изменения.

Запрос формулируется совместно: терапевт описывает возможные задачи и способы их достижения, а клиент соглашается или уточняет сложные места.
Точная формулировка запроса позволяет возвращаться к нему «в минуту жизни роковую» — и оценивать пройденный путь относительно этих базовых координат.

Запрос может звучать, например, так:

> «Мы будем работать над тем, чтобы вы могли замечать и выдерживать противоречивые чувства — любовь и злость — к одному и тому же человеку».
> Или:
> «Мы будем исследовать, как в отношениях между нами воспроизводится ваша тревога быть отвергнутым, и как вы её переживаете».

---

Если жалоба является индивидуальным продуктом повторяющегося клиентского опыта, то запрос рождается в интерсубъективном взаимодействии между клиентом и терапевтом.
Формулировка запроса позволяет утвердить цели, отражающие нормальное функционирование психического аппарата:

— освоение аффективной регуляции,
— интеграция амбивалентного опыта,
— формирование надёжного тестирования реальности,
— развитие способности осознавать собственные мотивы и мотивы поведения другого.

Итак, запрос — это место встречи, где нехватка клиента встречается с компетенциями терапевта и его контейнирующей функцией.

---

Обо всем этом и не только - в курсе по эмоциональной зависимости, ссылка вотhttps://2psy.online/addiction

#эмоциональнаязависимость #терапевтическиеотношения

Одна мысль со спецкурса по работе с эмоциональной зависимостью. Представим перед собой некоего субъекта вместе с объектом своей аддикции. У нас может быть несколько векторов размышлений.

Во-первых, можно думать, почему выбирается именно этот объект. Какая цель и источник влечения к нему? Тень какой бессознательной фантазии на него падает? Из какой инфантильной потребности и вида сепарационной травмы вырастает? То есть, в этом сюжете мы задаемся вопросм о природе желания - ускользающего и неуловимого, но оставляющего свои следы на том, что дарит надежду на его окончательное схватывание.

Во-вторых, мы можем рассматривать ситуацию, при которой объект желания вдруг оказывается недостижимым. То есть, исчезнувшим из психической рельности, как будто вместе с белой простыне пропадает спроецированное на нее изображение. Объект желания первичен по отношению к самому желанию - кажется, что мы сначала испытываем потребность, а потом находим объект, к которому желание устремляется. На самом деле объект появляется для того, чтобы мы поняли, чего именно желаем.

Более того, one loves ultimately one’s desires, not the thing desired - желание важнее своего объекта. Таким образом, субъект сталкивается не с потерей объекта и не с пустотой, возникающей на месте его отсутствия - хотя здесь мы можем спекулировать о провале символической функции, отвечающей за инвестицию присвоения, а не присутствия - а с нехваткой знания о себе. С той самой нехваткой, которая сопровождается появлением тревоги - единственного аффекта, который не врет.

Другими словами, страшна не абстиненция, то есть потеря. сама по себе, а то, что она опять указывает на неисключаемый разрыв между символическим и несимволизируемым. Фрейд говорил - мы находим в реальности только то, что уже находится в нашем внутреннем мире. Но также можно сказать - мы теряем только то, чем никогда не обладали.

#эмоциональнаязависимость #опятьчиталлакана #непейматенаночь #абстиненция #символизация

Доброе утро!!
Кто сегодня сырок тревожный, тот я!

Вот небольшой фрагмент эфира про тревогу
https://youtu.be/kLHzvpZOAd4

А это транскрипт собственно эфира, главные мысли
Писал ИИ, но идеи мои... хотя сказать, что мысли принадлежат мне это как утверждать, что пломбир владеет вафельным стаканчиком

Тревога: сигнал, функция, отношение

В терапии тревога — не враг. Это встроенная функция психического аппарата: она подсвечивает место расхождения между реальностью и моей способностью её переварить. С ней не воюют — с ней разговаривают.

1) Тревога как мобилизация и как сбой

На бытовом уровне тревога — реакция на неопределённость. Нет сценария → растёт напряжение → организм мобилизуется, чтобы сориентироваться. Польза заканчивается там, где количество переходит в качество: тревога начинает дезорганизовывать (избегание руля, изоляция, обострённый контроль, бессонница, «жвачка мыслей»).

Критерии проблемной тревоги:

* устойчивая субъективная мучительность;
* нарушение социального или профессионального функционирования;
* переход к вредным способам совладания (алкоголь, тотальный контроль партнёра, компульсивная проверка и т. п.).

2) Карта представлений: я — другой — ситуация

Эмоции рождены не событиями, а интерпретациями. Чтобы снизить «белый шум», проясняем три репрезентации:
я — что я о себе думаю в этой сцене (способен или нет),
другой — кто он во мне (поддержка, судья, поглотитель),
ситуация — насколько она для меня реально опасна.

Чем яснее границы этой «бреши», тем легче переводить тревогу в объектный страх: «Я боюсь вот этого» вместо «мне просто тревожно».

3) Две дороги помощи: психиатрия и психотерапия

Психиатрическая оптика. Тревога как нарушение регуляции (серотонинергическая, дофаминовая, ГАМК-система). Медикаменты снижают интенсивность, возвращают способность думать, чувствовать, различать. Это не «вместо», это часто окно для психотерапии.

Психотерапевтическая оптика. Вопрос меняется с «как убрать» на «что это значит». Мы проясняем функцию тревоги и её контекст: где «прорвало» — в отношениях, в самооценке, в переживании границ, в сепарации?

4) Психоаналитические линии

Фрейд. Ранняя линия — тревога как накопление неразряжённой либидинозной энергии. Более зрелая — тревога как сигнал вытесненного: когда неприемлемое (уязвимость, агрессия, зависимость) подступает к осознанию, психика «звенит» тревогой, чтобы снова это оттолкнуть.

Объектные отношения (Кляйн).
Две базовые формы:

* параноидно-шизоидная тревога — про угрозу распада и уничтожения, страх поглощения или нападения;
* депрессивная тревога — про сохранение связи, вину и репарацию («мог ранить, хочу восстановить»).
Жизнь — маятник между ними: кризис «срывает» в параноидную тревогу; устойчивость возвращает в депрессивную, где есть печаль, но есть и опора.

Лакан.
Тревога — не пустота, а избыток реального: на сцену выходит часть истины обо мне, ещё не оформленная в символы. В этот момент ломаются привычные идентичности и сценарии. Задача — выдержать встречу, чтобы дать этому слова и форму.

5) Отношения: когда тревога живёт на двоих

Контроль («отпишись», «где ты?»), ревизии, тотальные правила — попытка лечить внутреннюю тревогу через внешнее управление другим. Коротко успокаивает, но разрушает связь. Рабочий ход — разворачивать фокус от исправления партнёра к исследованию собственной сепарационной тревоги: чего я боюсь в раздельности, что со мной, когда ты не отвечаешь?

6) Родительская тревога: контейнировать, не поглощать

Худшее — игнорировать аффекты ребёнка или гасить их своей тревогой. Лучшее — присутствовать и контейнировать: помогать преобразовывать интенсивный аффект в переживание, смысл, слова. Важно не скатиться в гиперопеку: поддержка не равна лишению ребёнка возможности самому справляться.

Грань простая: если я снижаю свою тревогу за счёт контроля ребёнка — это гиперопека. Если я снижаю ребёнку непереносимость аффекта своей устойчивостью — это контейнирование.

7) Практические опоры

Назови объект. Переводи «мне тревожно» в «я боюсь вот этого конкретно».
Калибруй риск. Разводи реальные угрозы и фантазии: что факт, а что допредставлено.
Проверь три репрезентации. Я — Другой — Ситуация: где перегиб.
Откажись от костылей контроля. Замени управление другим на разговор о своей сепарации и границах.
Дозируй интенсивность. Если «заливает» — фармакологическая поддержка допустима как окно для работы.
Оставайся любопытным. Любопытство к внутреннему — лучшая противоположность тотальной уверенности и панике.

😍 Итог

Тревога — это навигация. Она показывает место нехватки — смысла, символизации, опоры или границ. Её задача — привести нас к встрече с собой и с другим, а наша — перевести эту встречу в слова и отношения.

#тревога #терапевтическиеотношения #клиника

Предлагаю вашему вниманию конспект занятия курса по эмоциональной зависимости, на котором мы даём определение понятию и закладываем основания для дальнейшей клинической диагностики.

Сегодня продолжаем обсуждать, как мы понимаем феномен зависимости. Мы можем рассматривать его как функциональную попытку адаптации к сложному опыту — и как патологический процесс. Медицинская модель иногда чрезмерно объективирует, но она подсвечивает важные аспекты: клиническую картину, причины и патогенетические механизмы. Эти опоры применимы и к эмоциональной зависимости, хотя такого диагноза формально не существует — это скорее психологически описываемый феномен.

Нам важно уметь диагностировать: перед нами эмоциональная зависимость или нормальная взаимозависимость. Это первая задача. Дальше — понимание причин и механизмов поддержания.

Сегодня сфокусируемся на клинической картине и двух «ветках» диагностики:
1. понимание внутренней логики феномена (исторически так развивалась психиатрическая диагностика);
2. операционалистический подход (как в МКБ-11), где мы опираемся на внешние признаки.

Попробуем их объединить.

Начнём с определения и короткой истории термина. Эмоциональная зависимость разворачивается в межличностных отношениях и означает зависимость эмоционального благополучия от качества отношений со значимым другим. Важно отличать её от здоровой взаимозависимости.

В здоровой взаимозависимости каждый участник отношений — это отдельный субъект, способный договариваться, выдерживать разочарование от несовпадения, принимать и уважать автономию партнёра, а также быть способным к эмоциональной саморегуляции.

В эмоциональной зависимости партнёр переживается не как субъект, а как вынесенная наружу отсутствующая «психическая функция», которая должна закрывать имеющуюся потребность. Если этого не происходит, зависимому становится настолько плохо, что он перестаёт договариваться и начинает требовать — прямо или через манипуляции, пассивную агрессию или аутоагрессию.

В терминах теории объектных отношений это отношения с частичным объектом: требуется только определённая функция — успокаивать, структурировать время, снимать тревогу; при этом игнорируется субъективность как таковая. Требуемая функция или феномен воспринимается отдельно от своего носителя.

На ранних стадиях психического развития это необходимо, чтобы в психическом пространстве противоречивые качества объекта могли храниться отдельно друг от друга. Можно сказать, что феномены зависимости включают в себя следы незавершённых стадий психического развития.

Здоровые отношения построены с учётом интерсубъективности: я признаю свою нуждаемость и одновременно учитываю другого как отдельного субъекта. То есть оба участника формируют совместное переживание реальности, где каждый воспринимает себя через отклик другого. Интерсубъективность — это признание взаимного влияния и уязвимости к влиянию другого.

В эмоциональной зависимости эта перспектива не появляется: отдельность другого переживается как источник сложного, «сырого» аффективного опыта, поэтому для того чтобы успокоиться, необходимо отрегулировать способ его присутствия. Можно сказать и так: мои собственные переживания воспринимаются как объективные характеристики партнёра, который видится отвергающим, холодным или нападающим.

Отсюда возникает типичная позиция подчинённости по отношению к объекту зависимости и стремление выстроить гарантированно надёжные и предсказуемые отношения. Тема обсессивного контроля становится ведущим способом взаимодействия.

Цена надёжности — жертва автономии и ценностей, сужение диапазона эмоциональной проявленности (ретрофлексия: «мне нельзя злиться / заявлять желания»), концентрация на объекте и попытка регулировать себя «через объект» (например: «Пиши каждый час; если не пишет — тревога растёт»). Это приводит к комплементарным динамикам в парах — сочетаниям избегающих и поглощающих способов регулирования дистанции.

Исторически термин «эмоциональная зависимость» близок к понятию «созависимости» (codependence) из сообщества АА: моё состояние зависит от того, трезв ли другой; вопрос «уйти» не стоит — стоит вопрос «как сделать, чтобы он стал трезвым», и я «опьяняюсь» его периодической трезвостью как своим достижением.

Здесь важен системный характер этого расстройства: возвращение зависимого из реабилитации в прежнюю семейную среду нередко сопровождается рецидивом, потому что сама семейная система поддерживает зависимый паттерн — на уровне явного лозунга «хочу, чтобы ты не пил» и скрытой выгоды «мне нужно, чтобы ты пил», так как это сохраняет мой спасательский способ организации жизни.

Близкий феномен — ВДА (взрослые дети алкоголиков): развивается специфический способ обращения с психикой — игнорирование собственных потребностей и тонкая настройка на состояние другого, чтобы «контролировать» и предотвращать худшее.

Рабочее определение: что мы понимаем, говоря об эмоциональной зависимости:
- зависимость эмоционального состояния от присутствия или функции другого;
- необходимость поддерживать отношения стабильными и предсказуемыми ценой самопожертвования и игнорирования автономии;
- инвестиция в присутствие, а не в присвоение.

Парадокс эмоциональной зависимости: сколько бы я ни держал объект рядом, его функции не присваиваются; и если объект уходит — на его месте остаётся психическая брешь, сепарационная рана.

Терапевтические отношения нацелены на обратное — на присвоение (интроекцию) заботящейся, контейнирующей функции за счёт переживания, понимания и трансформации, а не за счёт регрессии к инфантильным потребностям и желанию удовлетворить их напрямую.

В следующий раз поговорим о современных критериях эмоциональной зависимости на основании DSM и МКБ.

#зависимость #терапевтическиеотношения #клиника

Вся информация о курсе и условиях участия: https://2psy.online/addiction

Прекрасные слова, добавить нечего, но я добавлю. Говорят, что будущее вырастает из настоящего. Мне кажется, чтобы это случилось, необходимо приложить усилие. Чаще всего, будущее вырастает из прошлого, минуя настоящее. Точнее, настоящее оказывается всего лишь призмой, расщепляющий воспоминания на радугу представлений, мотивов и действий. Собственно потому, что воспоминания - из-за остановленной работы горя - не становятся опытом, а остаются событиями, застравающими в теле, подобно занозе, которую необходимо вытолкнуть наружу. Поэтому их нельзя вспомнить иначе, чем разыграть и - если повезет - заметить этот процесс. Если добавить немного пелевенщины, вся объективная реальность оказывается проекцией на "экран настоящего" изображения со старой целуллоидной пленки, которую в темноте кинозала доедают крысы.
Возможно, книга Биона "Воспоминания о будущем" примерно про это, не знаю, надо почитать. Итак, будем дуйствовать, как завещал товарищ Гумиле в - Солнце, сожги насточящее во имя прошедшего, но помилуй грядущее.

#сныочемтобольшем