Я не оч люблю фотографироваться, а с поэтами и писателями при случае фотографироваться и вовсе стесняюсь, но только если это не мои друзья. Так что, вот вам очередной редкий шанс узреть говорящие Штаны (я/мы — слева, в псевдозолотишке:)

Это в Нижний снова приезжала Даша, прекраснейшая, которая и поэт, и писатель, и критик, и музыкант, и абсолютно свой человек для меня. Мы познакомились тут, в тележке, и дружили сначала каналами, а потом стали прям домами дружить, и это шикарно, ящитаю, потому что найти своих людей вообще не просто, а когда ты весь из себя такой уже «взрослый», это будто бы ещё сложнее, но вот случается же.

Тусили в субботу, болтали — как и положено книжным людям — о литературе, гиенили над (около)литературным трэшем, обсуждали любимые киношки, поездки, творчество и всё такое, замышляли пакость (перепутав её с канонической шалостью), ели сладкое и острое, пили холодное, шли по ночной улице и договорились видаться ещё, но поскольку мы с мужем те ещё домоседы, ага, будем снова ждать Дашу с Вадимом у нас на Дятловых горах:)

Сегодня меня тут больше обычного, так что понедельничный стих будет мал.

Любопытный факт: чем меньше стихотворения по объёму, тем больше в них встречается пафоса и многомудрости, а то и кэпства. Бывают и правда мудрые и глубокие стихи-малышки, часто они очень печальны, но сегодня настроение (и контекст) совсем не для них, а вот для чего-то такого:

К моему портрету

Я не молод, — по портрету
Я сошел бы за юнца.
Вот пример, как может ретушь
Изменять черты лица.

Самуил Маршак

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Сегодня книжным людям будто бы положено что-то сказать про очередную Нобелевскую премию по литературе.

Ну штош, вот Бродскому тоже такую дали, но што там какие-то премии, когда на свете существуют кошки, вот где радость-то.

#котэнт

Бывает, прочтёшь книгу одним махом, с удовольствием прочтёшь, и какое-то время после всё крутишь её в голове, всё думаешь и вдруг осознаёшь в ней и несостыковки, и нелогичности, и даже будто бы излишества зряшные, шероховатости стилистические, такое вот. Но всё это уже не имеет никакого значения, потому что книга живёт, дышит и держит тебя за сердце.

Бывает, прочтёшь книгу и покиваешь, мол, да-а-а, написано мастерски и шикарно, прямо ах, ну да и пусть её. Мозг автору поаплодировал и остался доволен, а у сердца есть и другие радости, штош.

Бывает, прочтёшь книгу, а та ни уму, ни сердцу. Зачем, спрашивается, читала, не бросила по пути? Ну как. Нужно ведь было убедиться. Хвалили же, писали зазывные аннотации, восторженные отзывы, возможно, даже сам автор делал многозначительное лицо в интервью и раздавал обещания. Но вместо хорошей истории тебе будто подсунули пустой (и ладно бы если ещё так) фантик от конфеты, и хочется спросить, как Серёжа в одноимённой повести: «Дядя Петя, ты дурак?». Причём спросить не только у автора, но и у себя самой тоже. Зачем только время потратила, у тебя его что, вагон?

Одна и та же книга может оказаться в разных пунктах у разных читателей. Рецепция такая рецепция. И если раскручивать эту филологическую карусель сильнее (пока не затошнит, да), получится, что и книга-то эта не будет уже одной и той же, а будет создаваться заново для каждого отдельного читателя в момент чтения, и тогда какие вопросы к автору ваще? Барт вон его убил почти 60 лет назад. Ну а Лоран Бине, например, убил самого Барта (не иначе в отместку).
Филология — страшная вещь, ну.

Словно ты…

Эта жизнь моя —
камешек лёгкий,
словно ты. Словно ты,
перелётный,
словно ты,
попавший под ноги
сирота проезжей дороги;
словно ты,
певучий клубочек,
бубенец дорог и обочин;
словно ты,
что в день непогожий
затихал
в грязи бездорожий,
а потом
принимался снова
плакать искрами
в лад подковам;
словно ты,
пилигрим, пылинка,
никогда не мостивший рынка,
никогда не венчавший замка;
словно ты, неприметный камень,
неприглядный для светлых залов,
непригодный для смертных камер...
словно ты, искатель удачи,
вольный камешек,
прах бродячий...
словно ты, что рождён, быть может,
для пращи, пастухом несомой...
лёгкий камешек придорожный,
неприкаянный,
невесомый...

Леон Фелипе

{перевод с испанского
Анатолия Гелескула}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Андрей Аствацатуров, прекрасный, к моей вящей радости завёл (наконец!) канал и в тележке и тут же напомнил одним своим постом, почему мне не следует слишком уж сильно грустить об оставленной мною работе в университете:)

Когда вручают какую-нибудь книжную премию, я обычно пощу тут (около)литературных котиков, но сегодня вытряхну из архивов свой старенький текст про свежего лауреата Ясной Поляны — Сухбата Афлатуни.

Карманы Штанов набиты текстами, опубликованными в теперь уже запретных соцсетках, и иногда мне хочется делиться этим драгоценным барахлом тут. Чего ему зря пропадать.

↓ ↓ ↓

APPLE OF MY EYE

Сухбат Афлатуни — псевдоним поэта Евгения Абдуллаева, переводится с узбекского «Диалоги Платона», такой вот замес востока и запада уже в имени автора. «Глиняные буквы, плывущие яблоки» — повесть-притча о затерянном где-то в постсоветской Средней Азии селении, эдаком узбекском Макондо, если хотите, только дождь там не идёт вовсе. Впрочем, мне кажутся нечестными подобные сравнения, когда любую прозу с — pardon my French — «этническим колоритом» и элементами магического реализма пытаются мерить Маркесом или там Павичем. Всяк хорош сам по себе, если уж хорош. А Афлатуни прекрасен.

«Глиняные буквы» — проза поэта, никаких лишних слов, всё выверено вплоть до созвучий. Сюжет прост для пересказа, но текст насыщен аллюзиями, метафорами и символами, которые Афлатуни не швыряет тебе в лицо с размаху, как любят некоторые авторы, а бережно прячет в ткани повествования, как спрятаны были древние буквы в стенах старого здания и шрамах Ойнисы.

Это история о мире, формируемом логосом: алфавитом, что складывается в молитву, русской литературой, что пустила корни на чужой земле и дала свои странные плоды, «новоязом» Председателя и легендами, где реальность переплетается с вымыслом.

Текст Афлатуни переменчив, как Протей, или, скорее, как мираж в пустыне. Он неустойчив, только казался чётким и ясным — протяни руку и ухватишь смысл, но вот он дрожит, размывается, меняет очертания и краски, обманывает ожидания или ускользает от тебя и вновь манит откуда-то из жаркого марева. Следуя за этим мороком, можно добраться до настоящего оазиса, а можно затеряться среди песка и ветра — так по-разному воспринимается финал. Что, впрочем, никак не мешает насладиться чтением.

По реке приплыли три яблока. Одно автору книги, другое автору поста, третье тому, кто их прочитал.

#из_кармана {2020}

Я только что выяснила, что сегодня в России, оказывается, какой-то День отца.

Вот это у меня чувство момента!

То есть вот настоящие блогеры (или админы библиотечных соцсетей) сверяются с календарём, составляют контент-план, все дела, а я просто захотела и забацала пост про папу и его книжки, и вот те на:)

Люблю синхронии.

Цвета луны и вянущей малины —
Твои, закат и тление — твои,
Тревожит ветр пустынные долины,
И, замерзая, пенятся ручьи.

И лишь порой, звеня колокольцами,
Продребезжит зелёная дуга.
И лишь порой за дальними стволами
Собачий лай, охотничьи рога.

И снова тишь… Печально и жестоко
Безмолвствует холодная заря.
И в воздухе разносится широко
Мертвящее дыханье октября.

Георгий Иванов

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Времена и погоды нынче такие, что многим не хочется выбираться из-под тёплых одеял. Тем паче разве не одеяло — наш самый надёжный щит, самое безопасное убежище ещё с тех затерянных в детстве ночей, когда в темноте нас могли поджидать любые страхи (строго в соответствии с силой нашего воображения)?

Октябрь и ноябрь сливаются в тягучий, нуарный макабрь — время застывания, замирания и умирания, когда сон напоминает смерть, а смерть похожа на сон. Время зыбких границ.

А ведь одеяло — эта та самая граница и есть, способная отделить не только маленького, а вообще любого человека от того, чего он боится.

Кого-то пугают монстры под кроватью, кого-то — подъём в 6 утра и дорога до работы под холодным дождём, кого-то — необходимость надевать на себя сто одёжек вместо чего-то легкомысленно-летнего или вообще необходимость вставать и делать дела etc. А кого-то пугает сама жизнь, ведь макабрь — время победившего мортидо, чего уж.

У Бориса Рыжего в «Пробуждении» лирический герой прячется от жизни как раз под одеялом:

«…ах, укрой от жизни, одеялко,
разреши несложную задачу».
Боже, как себя порою жалко —
надо жить, а я лежу и плачу.

А в стихотворении Николая Минского, поэта и философа, одеяло способно укрыть героя от всего: от жизни, от смерти и даже от докучных тайн бытия:

Лежал я где-то на одре недуга.
Мутился ум. И вдруг Она предстала,
Твердя: «Молись! Я — вечности начало,
Я  — ключ всех тайн, порог священный круга».
И я ответил с дрожию испуга:
— Мне холодно. Поправь мне одеяло.

Укрыться, спрятаться, как земля под облетевшей листвой, а потом и под снегом, и так дожить до весны или до любого момента, когда душе станет достаточно тепло.

Как жаль, что сезон моих собственных тревог — вовсе не макабрь, а лето, и куда прятаться там, я пока не придумала. Под одеялом-то жарко.