ТАСС. Большой разговор про «ТУМУ»:

— Недавно на фестивале "Красная площадь" вы представили свой новый роман "Тума". Хочется узнать, как долго вы вели над ним работу и почему решили обратиться именно к "бунташному" и "смутному" XVII веку? 

— Этой темой я заболел давно. В 1984 году моя семья переехала в город Дзержинск Горьковской области, и, наверное, где-то в те годы мне попались несколько книг по XVII веку. Мы тогда жили на улице Дзержинского в общежитии. Я помню, что в тот период болел, в школе не был. Достал с полки книжку про Разина — она была в желтом тряпичном переплете, старая, отец ее переплел заново — и стал читать. Так и "пропал мальчишка". С тех пор, примерно 35 лет, я так или иначе обращался к этой теме.
А потом, с годами, выяснил, что не просто мой род — род Прилепиных с Дона, а, по сути, моя родня была участниками тех событий, которые описаны в романе. Я понял, что все это не случайно, что такой интерес во мне жил на генном уровне. Но писать эту книгу я начал только после покушения. Этот, скажем пышно, "духовный взрыв" позволил мне взяться за эту тему. Видимо, для этого нужно было умереть и ожить заново.

 — Во время написания книги вы консультировались с историками и экспертами в этой области?

— У меня была возможность собрать настоящую команду профессионалов.

Книга моя написана на восьми языках. Очень большая часть разговоров, бесед, допросов происходит на разных языках, причем они звучат так, как и звучали в XVII веке.

У меня есть ряд знакомых специалистов-филологов из разных стран, к которым я обратился. Мы совместно доводили все до ума. Кроме того, у меня есть целая группа профессиональных историков среди моих товарищей, с которыми мы вместе тщательно перечитывали текст. 

Вообще в любом историческом романе — у Дюма, у любого из Толстых — неизбежно обнаруживаются непринципиальные ошибки. Иногда, впрочем, они допускаются осмысленно. Скажем, некоторые детали я могу назвать современным словом, иначе речь будет перенасыщена архаизмами.

 — Вы сказали, что в книге встречается несколько языков. Расскажете о них подробнее?

— Исторический персонаж Степан Разин говорил на шести языках, потому что был дипломатом, послом, переговорщиком.
Соответственно, он использовал османский, крымско-татарский, польский и другие языки, которые активно бытовали в то время. Я считаю неприемлемым и непрофессиональным использовать условности, распространенные в литературе и кино, когда персонажи встречаются и продолжают говорить по-русски, даже если общаются с иностранцем.

Подробнее: https://tass.ru/interviews/24194697?utm_source=yxnews&utm_medium=desktop&utm_referrer=https%3A%2F%2Fdzen.ru%2Fnews%2Fsearch

Алексей Колобродов про «ТУМУ» на РТ:

У Захара Прилепина снова получилось удивить.
Я, естественно, веду речь о новом романе писателя «Тума», посвящённом масштабным событиям середины XVII века в России и Евразии и фигуре казачьего атамана Степана Разина.

В качестве исторического романиста остро актуальный тогда Захар дебютировал в 2014 году романом «Обитель», с тех пор многократно переизданным (совокупный тираж доходит до полумиллиона экземпляров) и сериально обэкраненным режиссёром Александром Велединским на канале «Россия». Здесь, однако, возникает неизбежная концептуальная вилка: какова должна быть глубина хронологического залегания, чтобы произведение с полным правом получило эпитет «историческое»? Полвека, век, два и далее везде? Возьмём вполне интегральную фигуру — классика исторического масскульта Валентина Пикуля. Вещи его, повествующие о Великой Отечественной войне («Реквием каравану PQ-17»), никто не рискует называть историческими, в то время как многотомные эпопеи из «галантного» века только так и определяются. А некогда скандальный роман «Нечистая сила» о крушении империи и Григории Распутине до сих пор болтается в неопределённости.
Словом, не всё так просто с Соловками конца 1920-х, пока не закончился XX век, на основные вызовы которого сегодня так и не случилось должных ответов, конфликты и глобальные противостояния не закрыты, а, напротив, выходят на новую диалектическую спираль.
Так что будем считать, что «Тума» — первый по-взрослому исторический роман Прилепина, без дураков и отвлекающих контекстов.

Рискну расширить дефиницию: историко-этно-психологический, с широким геополитическим охватом и метафизической подкладкой.

Теперь о Разине. Его в русской литературе чрезвычайно много. Степана Тимофеевича привёл в национальную словесность Александр Сергеевич, прямо создав её «разинский текст» («Единственное поэтическое лицо русской истории», — пишет Пушкин брату, когда Разин живёт преимущественно в фольклоре, но «наше всё», как всегда, пророчески точен в формулировках). В прозе Разин появляется в конце XIX века у исторических романистов второго-третьего ряда (Д. Мордовцев, А. Соколов), но в наши дни в читательском обороте так или иначе остаются три романа века XX и советского времени: «Разин Степан» Алексея Чапыгина, «Степан Разин» Степана Злобина и «Я пришёл дать вам волю» Василия Шукшина.

***

Для меня пример великолепной органики и пластики при воссоздании исторической реальности — произведения Алексея Николаевича Толстого, который давал разглядеть читателю и кафтаны, и складки на них, и выражения лиц персонажей, нимало не фальшивящих в слове. Притом граф не позволял себе никаких насильственных приближений картинки, кроме собственной особой писательской оптики. Назову в качестве примера даже не «Петра Первого» с его слишком очевидной инженерной и идеологизированной композицией, но такие замечательные вещи, как «День Петра» и «Хроника Смутного времени».

Эту толстовскую манеру и оптику уверенно и с блеском наследует Прилепин, где-то, рискну сказать, и превосходя учителя: если Алексей Николаевич использует чаще театральный, реже армейский тактический бинокль, то Захар работает с приборами ночного видения и тепловизором.

Отдельная история — неизбежные, вообще-то, в столь объёмных текстах ляпы, исторические несоответствия, анахронизмы, на выявлении которых специализируются подотряды критиков, именуемые «заклёпочниками». У меня при чтении «Тумы» глаз щёлкнул на «карабинах», которыми казаки добивают взятых с бою нагаев. Казалось, карабины появились значительно позже. Однако нет, Захар точен: в XVII веке «карабином» назывался любой огнестрел в руках конного — от аркебузы до пистоля, технические навороты — дело уже третье.

Подробнее: https://russian.rt.com/opinion/1491256-kolobrodov-prilepin-tuma-roman-recenziya

Аким Апачев, Захар Прилепин - Моя Россия

Ну что, гниды? Или все-таки – это другое?

Привет так же всем таким внутри страны.

Война учит быстро. Один из главных уроков: враг — это не просто геополитическая конструкция. Это идеологическая сущность, живущая ненавистью. И сражается она тотально — против тебя, твоей памяти, смысла твоего существования.

Россия и Исламская Республика Иран — на разных полюсах цивилизации, но перед одним и тем же зеркалом. И у нас — один враг. Не в паспортах и флагах, а в принципах. Он не ведёт переговоров. Он выжигает. Мы отвечаем частично, избирательно. Он — тотально, без остатка.

Когда-то Иран в одиночку воздвиг Ось Сопротивления — от Южного Ливана до Саны. Он создал сеть, живущую не просто военной логикой, а мистической. Эта ось теперь в руинах:

– Дамаск пал.
– Хезболла лишена ядра.
– Хамас — раздавлен.
– Хуситы бьются героически, но в изоляции.
– И сам Иран — как осаждённая цитадель среди ядовитых песков.

Россия же, за годы, так и не стала плечом для этой Оси. Мы не закрыли небо над Сирией, не удержали логистику жизни и смыслов. Мы не стали союзником в онтологическом смысле. Мы остались державой с краткосрочными меркантильными интересами — в мире, где игра давно идёт на уничтожение.

Можно ли представить себе всё это — при живом СССР? Или при настоящем Евразийском проекте, где союз — не просто бумага, а акт судьбы? Где ответ тотален, как и нападение? Или даже при России, но у которой есть идеология и образ будущего?

И вот ещё штрих: Израиль стал ментальным идеалом для российской правой среды. Он — их образчик "решительности", "идентичности", "успеха". До СВО они восхищались и украинским нацпроектом(кто-то тайно, а самые радикалы и в открытую). Это не случайность — это подсказка, где проходит настоящая линия фронта.

Теперь нам остаётся только одно: или начать воевать так, как воюют против нас — без оглядки и полутонов, или исчезнуть с карт мира и смыслов. Мы слишком долго думали, что история подождёт. Но история не ждёт. Она либо берётся в руки, либо подписывает себе приговор.

Вот этого персонажа википедия именует «российский литературный критик и литературовед». До 2023 года, пока не релоцировался в Израиль, Эдельштейн преподавал на кафедре литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ. Жил в Москве сытно и успешно — например, числится научным консультантом в фильме Константина Хабенского «Собибор» (2018).

И в общем ни к википедии, ни к таким вот эдельштейнам вопросов давно нет. Но остались вопросы, например, к тем, кто определяет кадровую политику преподавательского состава МГУ. Они ведь явно зашли не в ту дверь, но продолжают определять кадровую политику главного вуза страны… Словом, с 2022 года господствовавшая ранее в нашей культуре компрадорская «номенклатура от интеллигенции» подсократилась и подрасчехлилась, но, явно, не достаточно.