«Чемодан. Вокзал. Россия» – это не исторический роман, а стилизация под текст, который мог бы написать автор второй волны эмиграции, если бы сообразил представить свои воспоминания о Второй Мировой войне в форме популярного в послевоенное время жанре нуар. Я прочитал довольно много эмигрантов второй волны, многие книги мне очень понравились, но чисто жанровых романов я у них не знаю, поэтому решил исправить несправедливость. Я постарался точно передать ход мыслей такого условного автора, его речь и картину мира. Все неочевидные словоупотребления в книге – цитаты из Владимира Набокова, Ирины Одоевцевой, Нины Берберовой и Надежды Тэффи 1930-х, Леонида Ржевского, Бориса Филиппова, Николая Ульянова, Геннадия Андреева, Бориса Ширяева и так далее.

А. О. Серенков

В одной из предыдущих заметок я сетовал, что в русской литературе классического периода не сложилось заметного среднего класса. Всем так хотелось быть философами и метафизиками, что желающих писать крепкую жанровую литературу не нашлось. Последствия этого ощущаются и сто лет спустя, чтобы убедиться в этом, достаточно зайти в любой книжный магазин. На этом фоне книга Антона Серенкова кажется артефактом из альтернативной временной линии, где русская беллетристика не только состоялась, но и вполне успешно эволюционировала, перенимая многие приемы «большой» литературы.
...
Вторая мировая война, в оккупированный немцами город где-то на северо-западе России приезжают два частных детектива (поляк и условный белоэмигрант) с весьма неопределенным правовым статусом и весьма конкретной задачей расследовать убийство чиновника из местных.
...
Для широких читательских масс, привыкших к творчеству Юлиана Семенова и сериалу «Ликвидация», тотальная деидеологизированность книги Серенкова может стать небольшим культурным шоком. «Наших» у протагониста нет по обе стороны фронта, сама война скорее Вторая Мировая, чем Великая Отечественная, да и вообще существует в виде самых общих декораций. Нет, к счастью, и обратной крайности в виде размазывания темы коллаборационизма. Немцы тоже лишь маячат в сторонке и видно, что Серенкову они совершенно не интересны. Вообще, несмотря на соответствующий антураж, «Чемодан. Вокзал. Россия» — произведение именно жанровое, а не историческое.
...
Эта отстраненность от материала может вызвать вопрос — не объясняется ли выбор места и времени действия книги исключительно желанием сделать реверанс в сторону «Касабланки»? Ни в коей мере. Наоборот, для истории, которую рассказывает автор, декорации подобраны безупречно. Два момента в российской истории, когда непонятные люди с темным, либо вовсе отсутствующим прошлым не только не вызывали вопросов, но и были органичной частью ландшафта — первая половина двадцатых и период немецкой оккупации. Но если в период НЭПа на фундаменте, оставшемся от империи, кипело строительство нового социума, с правилами которого приходилось считаться даже Остапу Бендеру, то в период оккупации процесс обернулся вспять. Хрупкие конструкции советских реалий были в одночасье разрушены, и осталась лишь пустота, руины старого общества, за давностью лет ставшего чужим даже для тех, кто имел опыт жизни в нем. Именно описание этой полувсплывшей Атлантиды, удается автору лучше всего, как на бытовом, так и на социальном уровне. Эпизоды из второй части романа, когда совершенно случайные, незнакомые люди с неясным социальным положением и мутным прошлым собираются в давно покинутой усадьбе и начинают изображать из себя дореволюционное провинциальное «общество» — великолепны. Благодаря этой совершенно самодостаточной оптике, книга Серенкова выходит за рамки чисто жанрового эксперимента и становится интересной сама по себе.