Очень важно видеть разницу между исламистской и националистической пропагандой. Национализм по своей природе светское движение, появившееся одновременной с буржуазией, капитализмом. В этом младотурки отличались от последнего султана Оттоманов.

По аналогии, можно вспомнить о конфликте младобухарцев (националистов) поддержанных турецкими офицерами с одной стороны, и эмира Бухары с его племенными басмачами во главе с Ибрагимбеком – с другой. В той борьбе проиграли обе стороны, что облегчило победу третьей стороне – Советам.

Во многом именно Ибрагимбек с его ненавистью к «неверным джадидам» привел Энвер Пашу к гибели в августе 1922 г. Он же свел на ноль попытку руководителя Бухарской Народной Советской республики (БНСР) Усмана Ходжаева поднять мятеж с целью вывода русских войск из Бухары в конце 1921 г. В этом эпизоде Ибрагимбек занял сторону России и Красной Армии, которых считал «меньшим злом» чем правительство БНСР.

Современные «туркестанцы», они же фанаты басмачества как национально-освободительного движения, намеренно или по незнанию не замечают этой пропасти между националистами и исламистами. Они ставят бухарских и туркестанских джадидов, басмачей разного сорта в один ряд сторонников «свободного Туркестана».

На наш взгляд, Туркестанизм и борьба за «Свободный Туркестан» имеют плохую историю. Она связана с басмачеством, Энвер Пашой, Восточно-тюркской дивизией ваффен СС «Туркестанский легион», военными коллаборационистами гауптштурмфюрером Баймирзой Хаитом, Вали Каюмханом, Рузи Назаром (с последним автор встречался в США в 1995 г.).

Справедливости ради укажем, что как организация туркестанских националистов Европы и Турции, ТНО не связывалась с фашисткой Германией, но отдельные ее сторонники запятнали себя сотрудничеством с нацистами. Во время Второй мировой войны вожаки среднеазиатской эмиграции базировавшиеся в Афганистане будучи завербованы немецкими агентами, готовили отряды из бывших басмачей и «правительство в изгнании», чтобы на случай победы Германии над СССР ворваться в Таджикистан и Узбекистан.

Победа Советской Армии под Сталинградом в феврале 1943 г. привела к краху их планов реванша за проигранную гражданскую войну и создания «Туркестана» с помощью нацистской Германии. После войны туркестанским коллаборационистам удалось избежать Нюрнбергского суда путем внушения Западу мысли, что они пошли на службу фашисткой Германии с единственной целью «освобождения Туркестана и Бухары от большевиков».

Этот аргумент прекрасно работал в годы «Холодной войны». Рузи Назар после Второй Мировой войны связал свою жизнь с ЦРУ и террористической неонацисткой группировкой “Серые волки”. В Афганистане в 1980-гг. «туркестанцы» занимались вербовкой узбекских дезертиров из Советской Армии.

В 1992 г. Баймирза Хаит приезжал в Узбекистан. Он ожидал официального признания на национальном уровне и идей «Туркестана» и его самого, но ошибся. На третий день своего визита, по требованию узбекских властей он был вынужден покинуть Узбекистан из-за протестов ветеранов Великой Отечественной войны.

Сегодня, туркестанцы Турции, эмигранты третьего поколения, которые никогда не жили в Средней Азии сторонятся политики. По словам их лидера, историка и политика Ахата Андижана, автора интересной книги «Turkestan Struggle Abroad: From Jadidism to Independence» («Борьба за Туркестан заграницей: От джадидизма до независимости»), они стремятся быть «полезными членами турецкого общества и участвовать в проведении культурных мероприятий и социально-политических диалогов».

Тимур Ходжаоглу – сын Осман Ходжаева, профессор тюркской филологии, коллега и друг автора этих строк, пишет что второе и последующие поколения туркестанских эмигрантов вынуждены считаться с тем фактом, что в настоящее время на месте «Западного Туркестана» существуют отдельные независимые государства Средней Азии, а «Восточный Туркестан» находится под надежной властью Китая.

Ходжаоглу справедливо признает, что ориентация жителей региона на супра-национальную – туркестанскую идентичность уступает все возрастающему чувству национальной принадлежности – узбекской, казахской, туркменской, кыргызской, каракалпакской.

Обнадеживает, что близкий таджикам и этнически и исторически Узбекистан придерживается сдержанной позиции, когда речь заходит о «Туркестане». Устами Первого заместителя директора Агентства стратегических реформ при Президенте Республики Узбекистан Абдуллы Абдукадирова, Ташкент заявляет, что ОТГ «предстоит найти приемлемую формулу для всех стран, учитывая интересы Ирана, России и Таджикистана, которые не должны воспринимать нарративы тюркского мира, как враждебные интересам собственных народов».

Реагируя на попытки Анкары привести непризнанную Турецкую республику северного Кипра в ОТГ, Ташкент считает, что «Таджикистан находится в пространстве тюркского мира», и его наряду с Россией, следует пригласить в ОТГ.

Надежды на успех пантюркизма в конце первой четверти XXI века представляются призрачными. США и Европа не жалуют пантюркизм, так как заинтересованы в сохранении прозападной, светской Турции. Россия, имеющая значительные тюркские меньшинства и рассматривающая Среднюю Азию зоной своих интересов также не жалует пантюркизм.

Однако, главным оппонентом пантуранизма и пантюркизма стали сами элиты тюркских стран Центральной Азии. Для них пантюркизм чреват лишением их исключительной власти в пределах отдельных независимых стран, навязыванием внешнего (турецкого, узбекского, казахского и т. д.) политического доминирования и потерей части национального суверенитета.

Будучи адептами этнического, государственного национализма, они считают, что их народы обладают своими самодостаточными, неповторимыми культурными ценностями, отличающими их от соседей.

Включение «пантюркизма» в политический обиход создает настороженность, если не враждебность во взаимоотношениях между странами региона. Еще раз повторим, что эта идеология не пригодна в качестве основы регионального сотрудничества в первую очередь потому, что она расовая по своему характеру, и исключает Таджикистан и таджиков.

Насторожены также региональные соседи Средней Азии. Коммунистический Китай, который 70 лет назад превратил «Восточный Туркестан» в Синьцзянь-Уйгурский Автономный район (СУАР), не в восторге от возвращения ненавистного ему термина, таящего в себе угрозу возрождения уйгурского сепаратизма.

Равным образом, преимущественно иранский Афганистан, который с XIX века массово переселял пуштунов с востока на север и менял там топонимы чтобы стереть с географических карт все следы «Афганского Туркестана», тоже не видит поводов приветствовать решение Анкары возродить термин «Туркестан».

Следом идет еще один сосед Средней Азии – Иран. Эта страна – союзник России и Таджикистана, от 16 до 40 процентов населения которой составляют тюрки-азербайджанцы, также серьезно озабочена возможным возрождением пантюркизма.

Культурная база под «Туркестаном» также не выглядит устойчивой. В отличие от Ирана, Афганистана и Таджикистан, где есть единый язык и где президенты и народы могут говорить без переводчика, ОТГ должна считаться с очевидным фактом, что в мире нет единого тюркского языка и ей предстоит решить, какой алфавит выбрать, на каком языке издавать общие тюркские учебники, кто будет писать общую историю и кто возьмет на себя финансирование по их изданию.

Однако, главным оппонентом пантуранизма и пантюркизма стали сами элиты тюркских стран Центральной Азии. Для них пантюркизм чреват лишением их исключительной власти в пределах отдельных независимых стран, навязыванием внешнего (турецкого, узбекского, казахского и т. д.) политического доминирования и потерей части национального суверенитета.

Став во главе армии, Монстров, конечно, с удовольствием принял от правительства Советского Туркестана вооружение, обмундирование и даже жалование для своих солдат, выданное не только презираемыми «керенками», но частично и царскими рублями.

Вместе с тем он сразу обозначил, что НКА — это не просто один из отрядов Красной армии, а автономная сила, действующая вне политики, но в интересах той части населения региона, которую она представляет.

В НКА не было института комиссаров, разрешалось ношение царских кокард, погон и наград. Монстров лично потребовал от командования Ферганским фронтом РККА, чтобы в его армии не проводились политические лекции и митинги представителей каких-либо партий.

И большевики вынуждены были пойти на эти уступки, так как собственных сил для обороны Ферганской долины у них элементарно не было — все доступные резервы Туркестанской республики были брошены на удержание Закаспийского фронта против ашхабадских меньшевиков и англичан.

Впрочем, и политика советских властей в Ташкенте, по-прежнему видевших едва ли не в каждом успешном хозяйственнике идеологического врага, и принципиальность самого Монстрова оставляли мало надежды на то, что их альянс окажется долгосрочным.

Хлебная монополия, продразверстка, попытки большевиков отбирать землю у русских переселенцев и ползучая мобилизация в Красную армию вызывали у крестьян глухой ропот, но когда власти начали распределять земельные наделы в пользу вернувшихся из Китая участников восстания 1916 года, вспыхнул мятеж.

В декабре 1918 жители села Беловодское под руководством левых эсеров разоружили местную красную милицию, перебили коммунистов и, сформировав собственную «армию» численностью в пять тысяч человек, подступили к Пишпеку (Бишкеку).

Большевикам пришлось снять части с Семиреченского фронта, и крестьянский бунт довольно быстро был подавлен. После этого случился Осиповский мятеж в Ташкенте, и власти Туркестана решили подстраховаться, расформировав штаб НКА и переподчинив ее непосредственно командованию Ферганского фронта. Одновременно были предприняты попытки возобновить среди отрядов крестьян так называемую «разъяснительную работу».

Выполнять директиву о роспуске штаба армии Монстров, наблюдавший за беловодским мятежом со стороны, отказался.

Раскол между командармом и большевиками рос, чем решил воспользоваться Мадамин-бек, на тот момент самый влиятельный из ферганских басмачей, придавший повстанческому движению более-менее организованный характер. По словам Козловского:

«Одновременно возникают у крестьянства симпатии к басмачам, благодаря умелой политике, ставшего во главе последних, Мадамин-бека. Мадамин, рассчитывая найти поддержку в крестьянство Ферганы против Соввласти, делал все чтобы прекратить нападение басмачей на русские поселки и даже сам выступил против некоторых разбойничьих главарей вроде Хал-Ходжи».

Наконец, летом 1919 года крестьянский командарм заключил с Мадамин-беком, которого он знал еще по довоенным земельным сделкам, перемирие. Лидер басмачей пообещал прекратить набеги на села переселенцев, а взамен получил в качестве союзников несколько тысяч бойцов НКА.

В итоге армия Монстрова пополнила ряды так называемых «зеленых повстанцев» — движения, которое представляло третью силу в конфликте белых и красных. К ней обычно относят махновцев, сторонников атамана Григорьева в Украине, участников «антоновщины» в Тамбовской губернии и крестьянского восстания в Западной Сибири.

Несмотря на совместно прожитое прошлое и другие общие черты, за одно поколение после распада Советского Союза пять независимых государств Центральной Азии прошли разные пути.

Сегодня у них разные очертания и разные представления о своем месте в мире. Вкратце рассмотрим ситуацию во всех пяти странах, чтобы подчеркнуть различия и избавиться от ленивой привычки думать, что все эти «-станы» на одно лицо.

Узбекистан – самое густонаселенное государство в регионе, наследник своей городской цивилизации. Его постсоветское развитие определял Ислам Каримов, который управлял страной с 1990 года до своей смерти сразу после 25-й годовщины провозглашения независимости. В общей сложности он правил Узбекистаном 27 из 92 лет с момента его создания в 1924 году.

Каримов сопротивлялся шоковой терапии в экономике, предписанной международными организациями во время переходного периода в начале 1990-х годов. Узбекистану удалось избежать потрясений и резкого неравенства, вызванных этим переходом в других странах, однако значительная часть экономики страны остается под контролем государства, прямым или косвенным. Правительство по-прежнему владеет контрольными пакетами акций в ключевых отраслях, включая энергетику, телекоммуникации, авиалинии и горнодобывающую промышленность.

В недавно сформировавшемся сильном частном секторе тоже преобладают элиты, связанные с государством. В результате в стране нет общественных сил, которые находились бы вне сферы влияния государства. Кроме того, центральное место в экономике все еще занимает хлопок. Колхозы превратились в самостоятельные образования, однако их взаимосвязь с государством существенно не изменилась.

Хлопководческий комплекс советской эпохи не только преобладал в экономике, но и структурировал политическую власть в сельской местности. Избавиться от него было задачей не из легких. Несмотря на то что правительство предприняло некоторые усилия по сокращению объема производства монокультуры (к середине 2010-х годов производство хлопка-сырца сократилось чуть менее, чем до 3 миллионов тонн в год), она остается основным источником экспорта и фундаментом сельского порядка.

Государство по-прежнему устанавливает закупочные цены и привозит школьников, студентов и государственных служащих, чтобы те помогали собирать хлопок каждый сезон сбора урожая. Каримов прибегал и к агитации в советском стиле. Общественные места пестрели рекламными щитами с лозунгами и призывами, где слова советских лидеров или резолюций Коммунистической партии сменились словами президента.

Произведения Каримова печатали и проходили в школах. Вся научная работа в области гуманитарных и социальных наук должна была начинаться с его мудрых изречений, которые обосновывали значимость исследования, точно так же как в предыдущих поколениях наука начиналась с цитат классиков марксизма-ленинизма или с текущей партийной повестки.

Несмотря на советские методы управления, отношение режима к советскому прошлому было явно двойственным. Один из крупнейших проектов эпохи независимости – мемориальный комплекс под названием «Шахидлар хотираси» («Памяти жертв репрессий»), посвященный «памяти тех, кто погиб за свою страну, [которая] будет жить вечно».

Комплекс построен на том самом месте, где в 1930-е годы ОГПУ проводило расстрелы репрессированных. Жертвы сталинских чисток занимают здесь центральное место, однако комплекс посвящен памяти всех жертв периода российского правления, начиная с первых царских вторжений 1850-х годов и заканчивая «хлопковым делом» 1980-х годов.

Таким образом, царский и советский периоды объединяются в качестве единой темной эпохи колониального угнетения, и все их жертвы приписываются Узбекистану. Есть пределы тому, насколько далеко можно отстраниться от советского прошлого и его узбекских героев, не отрекшись при этом от всей современной узбекской культуры.

Поэтому Вторая мировая война остается ключевой темой общей памяти. Как и в большинстве бывших советских городов, в центре Ташкента есть Могила неизвестного солдата. Реконструкция мемориала в постиндустриальный период превратила его в специфически узбекский национальный памятник героям.

К Вечному огню, окруженному портиком, где хранятся списки имен всех погибших (обычная практика в военных мемориалах на постсоветском пространстве), обращена большая статуя скорбящей матери. Портик украшают арки и колонны в стиле тимуридской мечети, с красивой резьбой по дереву в узбекском национальном стиле. Память о войне национализирована, а победа стала достижением столь же узбекским, сколь и советским.

Каримов по большей части построил свою легитимность на стабильности и превращении Узбекистана в страну мира и спокойствия, по сравнению с соседями (контрпримером сначала был Афганистан, затем Таджикистан, где шла гражданская война, а в 2010-х годах – Киргизия с ее политическими потрясениями).

Для обеспечения спокойствия Каримов привлек Службу национальной безопасности – политическую полицию, по прямой линии восходящую к КГБ, которая контролировала как внутреннюю, так и международную безопасность. Каримов ревностно охранял суверенитет Узбекистана и, следовательно, свое собственное пространство для маневра.

Отношения с другими странами Центральной Азии были напряженными. Кроме того, Узбекистан отказался от тесных отношений с Турцией. Турецкие компании добились в стране скромного успеха, а режим не пользовался ни официальными, ни полуофициальными культурными инициативами Турции.

Движение «Хизмет» турецкого филантропа Фетхуллы Гюлена, по инициативе которого здесь открылись частные англоязычные школы, ориентированные на городскую элиту всей Центральной Азии, продержалось в Узбекистане всего несколько лет.

Зато в 1990-х годах Каримов поддерживал тесные связи в области безопасности с Соединенными Штатами, и они достигли своего апогея после трагедии 11 сентября, когда Соединенные Штаты арендовали в Узбекистане две авиабазы. Однако отношения быстро испортились, поскольку Каримова настораживала постоянная критика США в отношении ситуации с правами человека в Узбекистане.

В 2003–2004 годах он выгнал большинство иностранных НПО и организаций по оказанию помощи из страны, а в 2005 году и вовсе разорвал контракты о базах для американских войск. Затем Каримов обратился к связям с Россией, и Узбекистан вступил в Шанхайскую организацию сотрудничества. Сотрудничество с Соединенными Штатами вскоре возобновилось, однако Узбекистан держал Запад на расстоянии вытянутой руки в плане дипломатических отношений.

Каримов умер, когда Узбекистан отмечал 25-ю годовщину провозглашения суверенитета. (Он уже несколько дней лежал в коме, а официальное объявление о его смерти отложили, чтобы празднование независимости состоялось по плану.)

Переход власти к преемнику прошел гладко. Согласно Конституции Узбекистана, временным президентом должен был стать председатель сената, однако сам председатель Нигматилла Йулдошев настоял на том, чтобы временным президентом назначили Шавката Мирзиёева (р. 1957), долгое время занимавшего пост премьер-министра, – в знак признания «его большого опыта работы на руководящих должностях и народного уважения».

Парламент поддержал предложение. Три месяца спустя Мирзиёев обошел остальных троих кандидатов на тщательно спланированных президентских выборах. Транзит власти продемонстрировал, насколько непрозрачно устроено узбекское государство. Тем не менее Мирзиёев уже принадлежит к новому поколению, и у него не было опыта в советской политике.

Он вывел страну из нескольких дипломатических тупиков, в которые Каримов загнал Узбекистан, и смягчил некоторые наиболее жесткие политические меры своего предшественника. После своего избрания Мирзиёев ослабил цензуру и надзор за гражданским обществом, позволил более широко освещать ислам и закрыл печально известную тюрьму в Жаслыке.

Кроме того, он предпринял кое-какие шаги для улучшения отношений Узбекистана с соседями и остальным миром. Однако его президентская политика не производит структурных изменений ни в обществе, ни во власти.

Между тем население Узбекистана постоянно растет. Здесь значительный уровень безработицы, хоть о нем и умалчивают, и самый яркий ее признак – массовая трудовая миграция, поскольку мужчины, а иногда и целые семьи уезжают за границу в поисках работы.

По-настоящему примечательно то, что основная доля миграции приходится на Россию, а не, скажем, мусульманские страны Персидского залива. Таким образом, узбекская трудовая миграция воссоздает связи советской эпохи в новых условиях. По иронии судьбы в СССР, где узбеки были равноправными гражданами, они не проявляли особого желания переезжать даже и в другие города Узбекистана, не говоря уже о России.

Теперь же, когда Советское государство всеобщего благоденствия исчезло, а факторы притяжения стали гораздо сильнее, граждане Узбекистана стали намного мобильнее. Миграция наконец превратила Москву в центральноазиатский мегаполис (а узбекская кухня стала одной из самых популярных в городе), хотя способствовала ксенофобии и дискриминационным практикам по отношению к мигрантам в России.