мое знакомство с В. Лефевром началось в 2013, когда я интересовался универсальными формальными теориями субъекта — я тогда думал, что при помощи логики, аналитической философии и формальных дисциплин можно собрать модель субъекта, которая была бы, как говорил сам Л., сравнима по совершенству с разработчиком модели. Тогда его главная работа «Космический субъект» показалась придурковатой фантазией технаря из советской эпохи. Надо сказать, что одновременно с этим я читал СТОЛП И УТВЕРЖДЕНИЕ ИСТИНЫ Флоренского и считал себя хайдеггерианцем-витгенштейнианцем.

В принципе, с тех пор мало что изменилось, хотя есть и кое-что новое: сейчас мне стали куда более интересны локальные странности, которые можно прочитывать через запросы и проблемы англоговорящей теории, да и во всех этих экскурсах меня (человека, прожившего большую часть жизни в Украине и едва знакомого с «русской философией») завлекала именно эта слегка остраняющая экзотичность. В головах советских инженерно-технических мыслителей действительно творились очень странные штуки от киберкоммунистического утопизма до палеоконтакта, уфологии и электромагнитной телепатической передачи информации.

Впрочем, и философы последних лет мало чем отличаются от советской кибернетики или психологии: я уже писал про обсервационную философию Пятигорского как вариацию аутопоэтического энактивизма, тогда Л. — это советская версия неорационалистического ингуманизма а-ля Негарестани, Роден и другие ̶к̶р̶а̶с̶н̶о̶г̶л̶а̶з̶и̶к̶и̶ ̶и̶ ̶з̶а̶д̶р̶о̶т̶ы̶ сторонники нового осовремененного кибер-трансцендентализма в его наиболее гиперболизированной, китчевой форме. Что же до Л., то он привнес сюда еще немного нью-эйджевого хиппи-просветленчества, ̶д̶о̶с̶т̶о̶й̶н̶о̶г̶о̶ ̶п̶о̶с̶е̶т̶и̶т̶е̶л̶е̶й̶ ̶т̶р̶а̶н̶с̶о̶в̶ы̶х̶ ̶ф̶е̶с̶т̶и̶в̶а̶л̶е̶й̶ ̶и̶ ̶р̶е̶й̶в̶о̶в̶, приправленного эпопеей о том, как альтруистичные (насколько вообще могут быть альтруистичными сверхиндивидуальные новообразования) космические системы сообща одолевают энтропию, и это, конечно, более чем занятно и заслуживает не только коленопреклоненного пережевывания Великих Мыслей Великого Белого Мужика, но и иронической, слегка даже издевательской реконструкции как предчувствия пост- и ингуманизма 2000-х-2020-х.

А это все к чему? К тому, что 6 декабря на алгоритмическом семинаре ИГИТИ я немного расскажу о Лефевре, его рефлексивной биокосмологии и сопряженной с ней формальной биоэтике негэнтропии в ключе ингуманизма, чтобы обсудить, откуда вообще в советской науке появилась такая монструозная теория, чем она может быть полезна современной философии и в чем ее (фатальный) разрыв с феноменологией (которую Л. ругал как мог на очень разных основаниях). Во многом это обсуждение будет приурочено и к моей огромной статье о Л., которая однажды выйдет в Russian Studies in Philosophy.

Достижения телемедицины: хирург из Лондона удаленно провел операцию на банане в Калифорнии.

Надеюсь, для банана все прошло без осложнений, шлю лучи здоровья 🙌🏻

(на самом деле это просто демонстрация возможностей удаленной хирургии; благодаря 5G-связи, которая работает с минимальными задержками, такие операции станут реальностью для хирургов)

Ди Ву об истории взаимосвязи технологий, тел и инвалидности на примере доступного (прозрачного) интерфейса:

Access from a disability perspective is fundamentally political. Disabled people constantly find themselves agitating for access to information, technologies, places, and services that presume their needs as not the norm but an exception. Access can cause pain and injuries. It can also force disabled people to make tradeoffs with their privacy. The computer interface, therefore, can be revisited as a site not only of ideologies of augmentation and user-friendliness, but also of politics of restriction, disablement, and surveillance.
<…>
Finally, historians may find it generative to engage with the notion of “interdependence,” advocated by many disability activists and scholars as a key analytic between human-technology relationship, in which bodies, environment, and tools are intricately connected. <…> All humans depend on other humans and technological systems. Through this lens, computing histories can problematize notions such as “autonomy” and “self.”

————

Последнее время я все больше сдвигаюсь в сторону disability studies — не только как продуктивного развития биомедицинской феноменологии, но и как бы с другой стороны: читая медиатеоретиков типа Марка Хансена или Вилема Флюссера, я понял, что всякое проживаемое (lived) тело определяется открытыми ему возможностями — которые, в свою очередь, являются технически сконструированными, дающими телу то, что оно может, но при этом небиологическими средствами. Получается, что репертуар сенсорно-моторных действий тела всегда уже сконструирован тем, что будто бы от тела не зависит, и при этом не может существовать вне этого конструирования — своего рода живая иллюстрация дерридеанского различания, которое происходит, никогда не доходя до конца и всегда (в духе неокибернетики Варелы) поддерживая напряжение и нетождественность двух соположенных составляющих (тело/технология). Но, читая об инвалидности, неизлечимых заболеваниях, паллиативе и биоэтике, я прихожу к выводу, что тело определяется не только открытыми возможностями («я могу», как у Мерло-Понти), но и невозможностями («я не могу»), пошатывающими на первый взгляд незыблемую автономию и индивидуальность субъекта. В феноменологии воплощенный субъект и так остается полуоткрытой, гостеприимной системой, состоящей из иммуно-нейрокогнитивно-эмоционально-аффективных сетей — в случае же инвалидности (или заболеваний, приводящих к ней) оказывается так, что эта конститутивная зависимость от внешней поддержки (врачей, сиделок, препаратов, технологий, медико-социальной инфраструктуры в целом) раскрывает неустойчивость и контингентность многочисленных сборок, составляющими которых мы все являемся. И, конечно же, это биоэтическая, чтобы не сказать — биополитическая проблема: нам нужно варьировать свои представления о норме, проблематизировать их, ведь, к примеру, история кибернетики, по сути, началась как история аналогии между машиной и (дисфункциональным, больным) человеком: как считают некоторые, киборги в кибернетике появились как проблема реабилитации и восстановления утраченных телесных возможностей, как, к примеру, у Винера, который пытался заместить у глухих пациентов слух тактильными ощущениями, или когда вместе с Розенблютом моделировал сердечно-сосудистые заболевания с помощью кибернетических формализмов — и даже это все несет в себе стремление нормировать, подвести к норме, завершить некий (очень философский по своему духу) синтез, одновременно учреждающий различие «субъекта» и «мира». [И тут, кстати, очень хочется сказать пару слов про различие киборгов и андроидов в нефилософии Ларюэля, как и о напрашивающихся здесь двух сценариях этики отношения к миноритарности («жалостливом» или «сострадательном») — что было бы очень полезно и для биоэтики тоже. Но, наверное, в другой раз.] Как кажется, феноменология, размытая (или, по Хансену, entangled) с медиа- и критическими биомедицинскими исследованиями, может как-то прояснить эти вопросы

(терапевтический пост с нелишним проговариванием установок)

я долго колебался, стоит ли это опубличивать, но все же:

с прошлого года я руковожу проектом по исследованию детской паллиативной помощи и инвалидности, в команду которого входят врачи и гуманитарии. Изначально проект планировался как феноменологическое исследование ощущения себя, своего микросоциального окружения, телесности, горизонта скорой смерти, разделения опыта диады, эмпатии и коммуникации; сейчас же это скорее попытка обозначить, осмыслить тему и поставить ключевые вопросы, которые будут выходить за пределы классической биоэтической постановки проблемы, ведь биоэтика всегда или почти всегда отправляется от автономии субъекта как от некоей данности. Именно поэтому она так легко скрещивается с аналитической этикой и метаэтикой, и так сопротивляется феноменологии и другим подходам, акцентирующим полиморфность и динамику развития человека и его отношений со своим окружением

для меня «детский паллиатив» — это во многом иллюстрация того, как не работают общепризнанные этические категории: субъективность, дееспособность, рациональность, ведь дети-пациенты хосписов или онкологических отделений больниц оказываются дважды отчужденными — как неизлечимо или тяжело больные и как дети. Вполне справедливо указание на то, что детство — тема неудобоваримая для философии, ведь любая философская концепция разума и автономии экстраполирует опыт взрослого индивида на вообще всех людей; потребовались десятилетия усилий феминизма, квир-теории и disability studies, чтобы показать, что наш будто бы самоочевидный гуманизм на самом деле исключает из числа людей большинство населения земного шара, что быть человеком — значит соответствовать натурализованной и политически вмененной норме и что сейчас философия как никогда нуждается в поиске выразительных средств иного опыта, чем, в том числе, опыт здоровых прямоходящих взрослых людей ———

в принципе, моя диссертация уже была об этом, когда я пытался «заземлить» контингентность в онтогенезе субъекта, показав, что метафизическая неустойчивость мира в действительности обусловлена таковой человека, его когнитивного/аффективного аппарата — теперь же этот странный опыт хрупкости находит свое наполнение в очень конкретных биомедицинских кейсах, обрамленных горизонтом преждевременности, неопределенности и искажения образа тела, становящегося объектом и одновременно остающегося киборгом среди угасающих социальных интеракций. Конечно, все это создает большую проблему для биоэтики и феноменологии, и для меня это челлендж — совместить разнородные оптики, чтобы выразить некий другой, этически заряженный ингуманизм, построенный на биопсихосоциальной идее сострадания, а не жалости (если опираться на впечатлившее меня различие pity и compassion у Ларюэля) — обо всем этом в следующем году я буду вещать все больше и больше на самых разных конференциях и в новых текстах

я уже писал на «Ноже» о том, что нужно писать историю медицинского знания с точки зрения пациентов, а не врачей; медицина — это не череда побед, развертываемых внутри тел пациентов-медицинских кейсов или кадавров, а взаимодействие индивидов в контекстах и сеттингах, причем не всегда продуктивное. А объединение тем детства, инвалидности и, скажем, орфанных заболеваний — чрезвычайно сложный для анализа феномен, где потребуются и медицинские, и гуманитарные знания, не говоря об умении смотреть и анализировать и эмически, и этически, используя и теоретический аппарат, и полевую работу

а кому интересны наши результаты — можете глянуть эту и эту статьи, на подходе еще больше текстов, где мы с нашей командой пытаемся как-то встроить столь комплексную тематику в ландшафт современной гуманитаристики

недавно я набросал тезисы о киборгах, андроидах и «биомедицинских других» для одной из конференций, и совершенно случайно словил такой инсайт:

для ингуманизма важно понятие киборга, т.е. кибернетического организма, совмещающего технические и соматические элементы. Изначально термин возник в космической медицины как метафора для человека с органами, замененными искусственными деталями, приспособленными для космических путешествий. Уже впоследствии киборг стал эмансипационным концептом, отсылающим к химерическим и ускользающим феноменам и субъективностям, не подчиняющимся имеющимся иерархиям и таксономиям. Но чему противопоставляется киборг?

когда я читал Колозову, я обратил внимание на то, что вскрываемая ею нефилософская истина человека — inhuman — это киборг, смешение человека, животного и машины, своего рода онтоэпистемологическое «ни рыба, ни мясо». Сразу подумалось: имеет ли это отношение к андроидам или роботам? Если киборг — это смесь, то робот или андроид — это что-то цельное, синтетическое (в смысле синтеза, а не искусственности)?

с роботом все более или менее понятно: это машина, целиком собранная из технических компонентов, т.е. нечто неживое и притом автоматическое (Бибихину бы это не понравилось: он говорил, что для греков настоящий автомат — это живой организм, а не наоборот).

слово андроид же этимологически происходит от корня ἀνδρ- «мужчина» + суффикс обозначает некое подобие, аналогию. Т.е. андроид — это, фактически, искусственный мужик, а, соответственно, гиноид производится от γυνή «женщина». Андроид — что-то нормативное, здоровое, ̶б̶е̶л̶о̶е̶ ̶и̶ ̶г̶е̶т̶е̶р̶о̶с̶е̶к̶с̶у̶а̶л̶ь̶н̶о̶е̶ рациональное и наукообразное, а, следовательно — насильственное и экспансивное.

пока что не хочется задаваться вопросами о половом диморфизме, вшитом в робототехнические классификации — но кажется весьма любопытным, что Ларюэль, противопоставляя свое нефилософское понимание миноритарности философским онтологическим иерархиям, пишет:

Вместо человека, его реальной и абсолютно исключительной сущности, она [наука о человеке — a.a.] использует антропо-логические, даже андрологические образы, квази-трансцендентальных андроидов (Cogito, ens creatum, Дух, Я мыслю, Трудящегося, Бессознательное и т. д.). Это вымышленные существа, ответственные за заселение пустыни антропологических экранов, теней, проецируемых на крутые стены Идей, обитателей идеальных пещер.

проще говоря, философия делает своим центральным персонажем андроида, а вся ее (его) эпистемология — это male gaze и менсплейнинг (что, собственно, и не новость)

я подумал: а что, если поставить в центр философии (этики, биоэтики?) не трансцендентального андроида, а киборга, притом в высшей степени конкретного — например, человека с нарушениями развития, неизлечимыми болезнями или инвалидностью? причем это киборги, не наслаждающиеся своими прекрасными многообразными телами; напротив, они чувствуют боль и дискомфорт, становятся объектами разглядывания и медицинского препарирования и зависят от медицины, технологий и социальной защиты — и этот инсайт я уже высказывал в своей рецензии на книжку Колозовой о животных, она как будто недосказала самое главное, что следует из ее разоблачения философии как вивисекции

понятно, что опыт таких людей «аномален», ненормирован и плохо встраивается в общезначимый опыт людей — именно поэтому для гуманизма эти люди так проблематичны (и удостаиваются лишь «жалости», если верить тому же Ларюэлю). Поэтому я решил, что можно попробовать представить себе биоэтику с точки зрения киборгов — «биомедицинских других»

можно сказать, что это очередная вариация на тему левинасовской «этики Другого» или даже мейясушного «совсем-иного» — в принципе, так оно и есть, с той разницей, что здесь делается попытка предельно конкретизировать, феноменологически вычленить и этико-политически позиционировать такой киборгический опыт на фоне наших деструктивных социальных институций

завтра буду модерировать секцию «Формула человека: дизайн и метадизайн интеллекта в науке, культуре и философии» конференции FIT-M, посвященной проблематике моделирования сложных систем

на самом деле это первый мой такой опыт — не просто выступить модератором/медиатором секции, а собрать команду из крутых спикеров, каждый из которых имеет свое неповторимое видение проблемы, о которой — явно или фоново — думаешь постоянно и в самых разных ракурсах, да еще и придумать повестку, которая объединила бы всех исследователей, предоставив им общую почву для обсуждений. А обсуждать эту тему мы будем вместе с Кети Чухров, Дианой Гаспарян, Олесей Кирчик, Дмитрием Сошниковым и Евгенией Сусловой

описание секции такое:

Хайп вокруг искусственного интеллекта затронул не только науку и технологии, но и массовую культуру и гуманитарные исследования. Все чаще говорят о цифровом, алгоритмическом, вычислительном повороте в современном мышлении. Машины внедряются в самые разные направления человеческой жизни от медицины и права до искусства, экономики и политики. Для многих появление «сильного» ИИ, умеющего думать, действовать и осознавать себя, связано с утопическими ожиданиями. Синтетический разум лишен тела и эмоций, он абстрактен, а потому будто бы сможет достичь объективного знания и истины. В то же время множество дискуссий связано с проблематизацией понятия разума, интеллекта в кибернетических и робототехнических исследованиях. Для одних возможность вычленить в человеческой психологии абстрактные структуры познания позволяет построить на их основе модель, способную мыслить лучше, чем человек. Для других само абстрагирование человека сомнительно философски, этически и политически. Одни прославляют независимость интеллекта от тела, а для других тело — неизбежный посредник между разумом и миром. Кто-то стремится формализовать разум, превратив его в массив дискретных операций и процедур, а кто-то считает, что разум по определению является аналоговым и контекстуальным. Резюмируя эти дискуссии, можно сказать, что поиск универсальных кибернетических структур — своего рода дизайн интеллекта — стал основной задачей в построении научного образа человека. Таким образом, задачи наук об искусственном сегодня и в ближайшем будущем — не столько создать машину по образу и подобию человека, сколько воссоздать человека как абстрактную мыслящую машину. Этим создается перспектива метадизайна интеллекта, в котором инвариантные структуры этой кибернетической системы постоянно пересматриваются, соотносясь с многообразием способов из материальной реализации. Круглый стол посвящен этим и другим вопросам в трансдисциплинарной перспективе. Участники дискуссии с разных точек зрения оценят предпосылки и перспективы ИИ, научного моделирования когнитивных и креативных способностей человека, возможность их автоматизации и воспроизведения на искусственных носителях.

в общем, не сочтите за высокий флекс и приходите завтра: все будет проходить в гибридном формате онлайн и офлайн в корпусе Вышки на Покровке

// название секции я позаимствовал у Владимира Лефевра — на мой взгляд, довольно неплохо суммирует все эти позывы формализовать и преобразить человека в набор программируемых функциональных структур в духе нынешнего философского кибер-когнитивистского ингуманизма //

простите, но я не могу перестать орать

на «Постнауке» вышел материал о цифре в искусстве, где я попробовал охарактеризовать какие-то узловые моменты в современном состоянии процесса, который Флюссер когда-то назвал тотальным абстрагированием — т.е. преобразованием тела, когнитивных практик и аффектов под воздействием широко понятой техничности, а заодно оценить некоторые аспекты искусства и его дигитализации, в том числе и, к примеру, вопросы ИИ и автоматизации креативности, NFT и всякого такого, что будто бы приближает «смерть искусства», ну и конечно же, затронул момент касательно зависимости технологий от неврологических и других исследований «патологического» в разработках интерфейсов и компьютерных технологий ———

в целом, можно сказать, что этот короткий текст резюмирует мои интуиции, появившиеся при чтении курсов по теории медиа для очень разных аудиторий; именно тогда я смог впервые нащупать какие-то значимые увязки между темами сознания, телесности, технологий и биомедицинских разработок, а также нечеловеческих компонентов субъективности — так что теперь можно продумывать применение этих интуиций в самых разных областях

в субботу в галерее «ГРАУНД Солянка» открылась замечательная выставка «Код искусства», где представлены работы, созданные с помощью ИИ. Куратор выставки — суперстар российского медиаискусства Елена Никоноле, а в состав участников вошли молодые российские и уже признанные зарубежные художники.

Мне тоже посчастливилось стать частью этого проекта: я перевел на русский язык «НООСКОП» Маттео Пасквинелли и Владана Йолера — и манифест (который попадет в книгу, изданную в рамках проекта — спасибо Артему Морозову за редактуру моего скособоченного перевода), и карту-мистификацию истории ИИ как инструмента извлечения знаний. Пасквинелли и Йолер дают крайне любопытную версию истории ИИ как ответвления колониальной политики и инструмента приумножения неравенства и иерархии — а потому нам нужно более осторожное и трезвое отношение к ИИ, автоматизации и роботизации, ведь эти процессы могут не высвободить, а, наоборот, еще сильнее закрепостить человека.

Конечно же, много места в карте и манифесте посвящено проблеме предвзятости (bias) машинного обучения, состязательным атакам, корреляции-не-каузации и т.д. Я благодарен и всем, кто помогал мне с вычиткой и уточнением айтишной терминологии (kibitka, лаффки): оказывается, на русском языке все еще нет консенсуса в переводе основных понятий этой отрасли.

А еще с удивлением обнаружил, что сами представители индустрии разделяют довольно схожее понимание интструментального статуса ИИ. Об этом напишу чуть позже, когда расскажу о нашей пятничной секции о философии ИИ. Приходите на выставку, вам понравится! 🤖📲📡

итак, вышел «НООСКОП» Пасквинелли и Йолера в моем переводе под редакцией Артема Морозова — точнее, появилось время, чтобы рассказать об этом. Текст очень увлекательный и важный: прочитав его, я пересмотрел свои взгляды на ИИ и роботизацию, ведь в этом манифесте утверждается инструментальная, вспомогательная роль ИИ в операциях по извлечению, накоплению и анализу знаний. ИИ — это не самостоятельный мыслящий субъект (как убеждают нас айтишные компании и философы-оптимисты разных школ), его статус мало чем отличает его от лопаты, молотка или других вещей из категории подручного. Однако способность этих объектов строить модели своего окружения, лишенных способности к осмысленному ориентированию и пониманию этой налагаемой на мир модели заставляет нас поверить, что это нечто подлинно автономное, обладающее статусом объекта-субъекта. Между тем есть довольно почтенная традиция критики ИИ, и манифест Пасквинелли и Йолера достойно продолжает ее, добавляя туда более глубокие уровни критики

ну и под конец этого тяжелого года еще одна радостная новость: наш проект «Дискуссии об ИИ в современной России: междисциплинарное исследование дискурсов и акторов» по рецепции ИИ в российском обществе под руководством Алисы Максимовой из ИГИТИ получил поддержку!

в нем я в составе крутой команды буду изучать, какие есть применения ИИ в медицине и здравоохранении современной России и каковы биоэтические/биополитические, феноменологические и критические аспекты этой технологии в нынешних условиях — как цифровизация соотносится с идеей надлежащей клинической практики, парадигмой биопсихосоциальности и более локальными вопросами машинного обучения, о которых я немного рассказывал на своем курсе для «Инлиберти» и буду еще рассказывать в популярных статьях

- - - эта новость смогла вытащить меня из затягивавшего депрессивного эпизода в связи со всем происходящмм вокруг — настроение совсем не праздничное, и радостно, что в грядущем году будет больше осмысленной деятельности, несмотря на весь наш отравляющий контекст

с увожением, будущий sugar daddy отечественной феноменологии

Катрин Малабу о «биомедицинских других»:

The appellation “new wounded,” therefore, designates people who suffer from psychic wounds that traditional psychoanalysis cannot understand—that is to say, understand and thus consider as relevant to its jurisdiction.
The presence of the new wounded constitutes both a return to the past and an emergent phenomenon. The “new wounded” are also the “old” wounded, people whose pathologies have long been identified. Freud the neurologist knew them on sight. At the same time, these pathologies are “new” to the extent that we are beginning today to appreciate not only their organic but also their psychic effects. Herein lies the new phenomenon: From now on, people with brain lesions w ill form an integral part of the psychopathological landscape.
Who are they? They are, as the term indicates, victims of various cerebral lesions or attacks, head trauma, tumors, encephalitis, or meningoencephalitis. Patients with degenerative brain diseases such as Parkinson’s or Alzheimer’s also fall into this category. In addition, we might think of the patients whom psychoanalysis has attempted to cure without success: schizophrenics, autistics, epileptics, victims of Tourette’s syndrome.

причем интересно, что их инаковость, в отличие от тематизации у Левинаса («Жизнь — это любовь к жизни, отношение к содержаниям, не являющимся моим бытием, но они мне дороже, чем мое бытие: мыслить, есть, спать, читать, работать, греться под солнцем. <…> Реальность жизни находится уже на уровне счастья и в этом смысле — за пределами онтологии»), обнажает голую жизнь, до недавнего времени считаемую псевдожизнью «овоща» — жизнь чистой самоаффектации, реализующей себя патически, т.е., фактически, за пределами феноменологического/эмпатического вчувствования и аналогизирования:

But precisely when a cerebral lesion is present, when “the organ of psychic life” is damaged, psychic life itself comes to a halt. What succeeds this psychic life is a vegetative state that apparently no longer pertains either to the competence or to the jurisdiction of psychoanalysis. For Freud, the disappearance of the primitive is tantamount to psychic death. Today, however, psychopathology must contend with the redoubtable fact that this supposed “death” is in reality a form of life.

[- - - - заметки на полях готовящегося доклада к конференции Agency and Subjectivity, уже совсем скоро онлайн]

и вновь к вопросу об опечатках и их роли в академической самоидентификации

[ощутил родство с Марксом Вартофским, правда, ненадолго]

👁 Более чем 350 слепых людей по всему миру остались без техподдержки своих искусственных глаз — компания Second Sight, которая их изобрела, оказалась на грани банкротства и отказалась от дальнейшей поддержки и разработки глазных имплантов Argus I и Argus II. Она объединяется с другой компанией в сфере нейротехнологий — Nano Precision Medical (NPM), и ни один из топов Second Sight не войдет в руководящую команду новой компании. Сама NPM займётся совсем другим имплантом, обеспечивающим доставку лекарств. Second Sight не сообщила ни одному из своих пациентов о крахе компании.

Клиентам Second Sight, получившим искусственное зрение, было обещано обновление программного обеспечения, которое могло бы улучшить зрение — теперь о нём можно забыть. В случае неисправности искусственных глаз этим людям некуда обратиться, а сама технология будет неизбежно устаревать. Пациенты вынуждены жить с очередным устаревшим гаджетом, только вживлённым в их голову. Удаление импланта — дорогостоящая процедура, которая несёт риски для здоровья. Импланты Second Sight устанавливались и в России: первая операция по вживлению Argus II была проведена российскими врачами в 2017 году.

со временем в русском языке осядет слово некрополитика, но давно уже поздно конечно. иногда она выражается вот в таком, просто тотальное онемение

детей в казанском хосписе выстроили в букву Z, а также их родителей и сотрудников. хоспис, если кто не отфиксировал, это учреждение паллиативной помощи, где неизлечимо больным пациентам делают выносимыми последние годы/месяцы жизни.

уже несколько раз я, параллельно со множеством активностей, стремлюсь возобновить ведение этого канала: писать о том, куда выводит кривая чтения/письма, какие еще самоочевидности оказались поставлены под вопрос. война, мобилизация, миграция способствовали переходу в философское подполье и становлению в идентичности “неаффилированного исследователя” — несмотря на привязки к институциям, активности в университете и т.д.

последние дни вспоминается эссе Штрауса “Преследование и искусство письма”: в нем говорится о двойном дне философских текстов, когда во времена гонений и пиздецов мыслители были вынуждены писать иносказательно, говорить от лица воображаемых оппонентое то, что считали истинным, правдивым.

но ведь гораздо интереснее и витальнее вести гонзо-репортажи о прочитанных текстах и подсмотренных/подслушанных идеях! ни чтение, ни письмо никуда не делись, и на фоне стремительно завинчиваемых гаек, цензуры и всеобщего затыкания ртов все еще (!) можно обнаружить исток надежды на лучшее в этом мире, можно даже сказать исток утопии (или гетеротопии).

я решил вернуться, чтобы начать новую инициативу, продолжающую то, что происходило на канале, одновременно восполняющую нехватку, которую я смог осознать именно сейчас — нехватку стимулирующих интеллектуальных диалогов.

накопилось какое-то количество текстов на разные темы — от кибернетики и медиа до квира, кринжа и прочих странностей — которые представляется важным вместе почитать/обсудить. будет ли это формат “ридинг-семинара” или какой-то мимикрии под академические стандарты — неважно. мне важно сохранять интеллектуальный тонус и обсуждать с вами, дорогие подписчики, то, что греет, интригует и мотивирует.

потому предлагаю всем неравнодушным поучаствовать в серии небольших встреч, присоединившись к практикам not-so-close-reading статей, фрагментов книг и эссешек!

если кому-то эта инициатива кажется небессмысленной – отпишитесь в комментариях.

картинка для привлечения внимания: Андрей Монастырский, “Жопогрудь”

Мы привыкли думать, что лажать – плохо, а не лажать – хорошо, что наши действия должны получаться как надо и воспроизводить паттерн успешного осуществления. Гештальты должны закрываться, а травмы – залечиваться, и даже в мной любимых феноменологии и энактивизме все центрируется вокруг skillful engagement – когда в потоке действия само тело становится прозрачным, никак не вмешивающимся посредником реализации задач.
 
В общем, в философии и мировоззрении, не поддающимся сомнению, примат отдается тому, чтобы все получалось, а не разваливалось в руках, распадалось и вообще фейлилось. Витгенштейн говорил, что в «нормальной» ситуации куски сыра при взвешивании не взлетают в воздух, а остаются на весах. Канва формы жизни должна быть продолжена; мы должны стремиться к лучшему, к реализации и самореализации.
 
Так вот, первый текст, который можно обсудить – это фрагмент книги Джека Хальберстама The Queer Art of Failure. В этой книге рассказывается о том, почему успех – репрессивный конструкт гетеро-патриархата и экономической эксплуатации, и почему лажать – это тоже скилл, причем не менее важный, чем скилл делать классные штуки. На примерах из анимации, литературы и перформанса авторка рассматривает разные стратегии ускользания из-под диктата нормативности.
 
Я бы хотел взглянуть на этот текст в более широком контексте: почему в философии сохраняется сильное тяготение к норме, к нормальной работе восприятия и действия, и почему эта идея сохраняется даже в таких чувствительных к многообразию опытов мира традициях, как (нейро/кардио)феноменология и энактивизм? Как кажется, работа Хальберстама может прощупать дорожку к альтернативному видению действия живых и мыслящих систем, человеческих и нечеловеческих – чья жизнь состоит из фейлов как позитивностей, как особого режима существования.

еще немного в копилку историй лажи — на этот раз в контексте археологии медиа/технологий:

Действительный интерес представляют тупиковые ветви, бесплодные идеи, падения проигравших, изобретения, которые никогда так и не превратились в материальный продукт или были сразу же сметены развитием технологий. через эти разрывы в слаженной истории технологий можно сделать панорамный снимок развития культуры, усмотреть перспективы настоящего и будущего.

В продолжении темы о нечеловеческом сознании животных — для днях была подписана Нью-Йоркская декларация о сознании животных, подписанная многими известными философами сознания и нейроучеными.

А гласит она о следующем (её даже можно подписать):

Какие животные способны иметь сознательный опыт? Хотя в этом много неясного, появились некоторые пункты, по которым достигнуто широкое согласие.

Во-первых, существует сильная научная поддержка приписыванию сознательного опыта (conscious experience) другим млекопитающим и птицам.

Во-вторых, эмпирические данные указывают, по крайней мере, на реальную возможность наличия сознательного опыта у всех позвоночных (включая рептилий, амфибий и рыб) и многих беспозвоночных (включая, как минимум, головоногих моллюсков, десятиногих ракообразных и насекомых).

В-третьих, раз существует реальная возможность сознательного опыта у животного, безответственно игнорировать эту возможность при принятии решений, влияющих на это животное. Мы должны учитывать риски для благосостояния (welfare risks) и использовать существующие данные для обоснования наших мер реагирования на эти риски.

В целом, конечно, животным не нужны никакие человеческие декларации (особенно в духе эффективного альтруизма и контроля ИИ говорящего о рисках от животных, тут скорее наоборот), но прецедент интересный, хорошо, что идут символические, но подвижки для раскодирования машины сознания у живой материи и живых существ, но хочется вписать в неё ещё и нечеловеческое сознание техники, чья жизнь и смерть слишком имманетны человеку, слишком находится в его руках (и эти руки всё норовят усилить цепи регулирования для сдержки рисков, как будто риски исходят от самой технологии, а не её изобретателей и выгодополучателей). Реальная возможность сознательного опыта это шаг на пути к де-эдипизации и де-антропоморфизации.