Майские выходные прошли на 5+ в смысле чтения: за 11 дней прочитано шесть книг. Так вышло, что, уезжая с семьей на дачу 3 мая, я не взял с собой ни одной книги из годового плана чтения – зато на месте обнаружился дубль стандартного советского четырехтомника Владимира Набокова, поэтому было решено перенести месяц Набокова с октября на май (Русский Триместр сдвинулся на июнь-июль-август-сентябрь, Месяц Кувера – на октябрь).

Поскольку Набоков волшебен и летуч, на ледяной даче я успел прочесть романы "Машенька", "Король, дама, валет", "Защита Лужина" и "Подвиг", а по возвращении в ледяную квартиру (конечно же отопление отключили, как только похолодало) – "Отчаяние" и "Приглашение на казнь". Скорее всего, не остановлюсь в этом месяце на романе "Пнин", а как минимум доберусь еще до "Сквозняк из прошлого", а то и до "Взгляни на арлекинов!".

С прошлого месяца еще не написан отзыв на Take It Or Leave It Рэймона Федермана, надеюсь в течение пары недель нагнать чтение и рассказать обо всем прочитанном.

А пока я никак не разгребусь с работой после отпуска, купите главный релиз года - "Распознавания" Уильяма Гэддиса уже продаются на Озоне по этой ссылке:

https://www.ozon.ru/product/raspoznavaniya-2207396662/?sh=ccVvV2c8QA

Напомню, что я писал о "Распознаваниях" полтора года назад (выше на том канале есть еще несколько постов с интересными отрывками из романа):

Завершил позавчера "Распознавания" Уильяма Гэддиса. Безупречная работа. Образцовый большой американский роман о фальшивости американской жизни. Герои – представители "интеллектуальной" среды, то есть сплошь позеры, неучи и бездари, способные только бестолково имитировать других. Немногие исключения, как главный герой, гениальный художник Уайатт Гвайн и композитор-перфекционист Стэнли, рано или поздно сходят в этой среде с ума, и не удивительно, ведь авторитеты фальшивой культуры постоянно искушают их преимуществами копий перед оригиналами. Оригиналы здесь не выживают – они просто никому не нужны, все охотятся за искусно сработанными подделками под уважаемых мастеров искусства. Никто никого не слушает, все говорят о себе, а точнее врут о том, что они якобы прочли, послушали, попробовали, купили или потребили иным способом.

"Распознавания" – сатира всех степеней едкости. От Гэддиса достается каждому, кто как-то связан со сферой информационных услуг, от рекламщика до радиослушателя. Чортовы СМИ, подчеркивает Гэддис, замусоривающие и так не самые заполненные знаниями американские мозги. Чортовы бизнесмены, отмечает Гэддис, втюхивающие людям ненужные товары. Чортовы ученые, добавляет Гэддис, за деньги подтверждающие все самые идиотские заверения бизнеса о ненужных товарах. Чортовы учителя, перечисляет Гэддис, ничему не учащие, чортовы врачи, ничего не лечащие, дважды чортовы психоаналитики, вдвойне ничего не лечащие, чортовы копы, ничего не расследующие, и так далее. Вообще есть что-то хорошее, здоровое, умное, порядочное в этих наших США? – задумывается автор и отвечает – НЕТ.

Это роман многих "если". Он очень веселый, если вы выкупаете его юмор. Он очень красивый, если вы прочувствуете красоту его образов. Он очень глубокий, если вы узнаете отсылки и замечаете намеки. И он очень понятный, если вы запоминаете персонажей и детали их внешности, а затем различаете их без имен. "Распознавания" сложно назвать даже модернистским романом – это умеренно усложненный мейнстрим, в котором формальные приемы целиком подчинены истории и появляются только там, где это действительно нужно. Тем не менее, он предъявляет читателю определенные требования, поскольку автор очевидно уважает свой труд и предлагает остальным, открывая "Распознавания", уважать как минимум себя и читать роман всерьез, а не почитывать, как персонажи. Эти требования я уже перечислил: выкупать юмор, чувствовать красоту образов, узнавать отсылки, замечать намеки, запоминать и узнавать персонажей.

Провал "Распознаваний" в 50-х целиком соответствует его идеям: критики не читают книги, оригиналы без горячей раскрутки никому не интересны и обречены на забвение. Если бы роман превознесли в год публикации, он сам стал бы фальшивкой, поскольку его истории разошлись бы с реальностью. А так все случилось как надо – молодой талант пролетел мимо позеров, неучей и бездарей, заинтересованных лишь в том, за сколько можно продать себя и других. Рекомендую всем, и прогнозирую, что "Распознавания" Уильяма Гэддиса будут самым успешным изданием Kongress W press (сейчас 2020-е, уже можно, наверное, оценить шедевр по достоинству, да?).

Прочитал (еще 2 мая) идеально-постмодернистский роман Take It Or Leave It Рэймона Федермана – с переменным успехом рассказываемую 40-летним Федерманом историю о том, как 20-летний Федерман намылился бросить десантную часть на атлантическом побережье США и отправиться добровольцем на Корейскую войну, но из-за путаницы в документах был вынужден своим ходом добираться до учений десантуры у канадской границы.

Великолепная книга, я в восторге! На примере романа можно учиться, как должен выглядеть здоровый постмодернизм – задорный, скабрезный, бессовестный и абсолютно свободный. В Take It Or Leave It Федерман на полную использует уникальную позицию чудом спасшегося от Холокоста и потерявшего в концлагерях всю семью нищего французского иммигранта, объявляя читателям, что после такой семейной трагедии и в таких тяжких условиях человеку нечего стесняться и незачем стеснять себя соблюдением приличий. В реальных делах он резко ограничен, но уж в тексте-то ему позволено буквально все – а если кто-то вздумает возражать, Федерман с удовольствием и весьма красноречиво объяснит этому кому-то его неправоту.

Давно я не читал настолько эмоционально заряженный текст. Рассказчик во всей полноте выразительных средств английского языка передает читателю, как же он ненавидел служить в десантуре, какими тупыми одноклеточными онанистами были его сослуживцы, какими тиранами-идиотами были офицеры, как они все над ним измывались, как ему приходилось писать за них любовные письма зазнобам в американских глубинках – а когда английские слова иссякают, он переходит на родной французский, продолжая сыпать проклятьями, жалобами и живописаниями отвратительных животных обычаев десанта. Федерман весь текст будто бы размахивает руками, выпучивает глаза, бегает по потолку и брызжет буквенной слюной в читателя, то истошно рыдая, то нецензурно ругаясь, то безудержно хохоча. История злоключений 20-летнего героя полностью гармонирует с такой подачей – он постоянно попадает из одной беды в другую, не теряя надежды, что его проблемы вот-вот будут решены.

Федерман не был бы Федерманом, если б не организовал роман как метапрозу: рассказчик повествует о себе 20-летней давности другим персонажам – группе читателей, которые периодически задают вопросы и сбивают ход истории. В какой-то момент рассказчик покидает книгу, чтобы помочь Стиву Кацу с сочинением романа Saw, и читателям приходится его заменить, чтоб текст не стоял на месте: с обычным консервативным читателем в роли рассказчика история теряет накал, а когда в сюжет заходит молодой энергичный критик, случается ровно то, что бывает, когда молодые энергичные критики берутся за анализ художественной литературы – насилие над беззащитным главным героем. Федерман совершенно спокойно вставляет в текст и отповеди политически активной читательской аудитории, и рассуждения об Америке и Холокосте на грани фола, и литературный манифест, провозглашающий свободу писателя от всего на свете.

Как и в Double or Nothing, в Take It Or Leave It сумасшедшая верстка, отражающая настрой автора на эмансипацию литературы и поиск новых средств художественной выразительности. Буквы, в которые облечены федермановские рассказы о себе, армии, любви, нищете, политике и всем прочем, ведут себя так же фривольно, как и дуэт сбивчивого рассказчика и невезучего героя – никогда не знаешь, куда их занесет на следующей странице. В совокупности составляющие формы и содержания романа создают жизнерадостное приключение от лица человека, в судьбе которого было столько ужасов, что теперь ему остается только веселиться. Федерман прямо так и говорит в книге: вам интересно, почему я шучу об абажурах из кожи моих родителей и сестер? но как иначе мне выжить?

Это и есть постмодернизм здорового человека – праздник выживания человеческого духа перед лицом уничтожающей его чудовищной реальности. Пока человек ноет, у него все хорошо; если же он начинает смеяться, значит, ему хуже некуда.

Прочитал эмигрантский роман "Машенька" Владимира Набокова – историю одной недели из жизни молодого русского эмигранта Льва Глебовича Ганина в Берлине, колеблющегося между необходимостью по какой-то причине покинуть Германию и желанием встретиться с любовью его юности, той самой Машенькой, приезжающей на днях к Алферову, соседу Ганина по берлинскому пансиону.

Отличная книга, мне очень понравилась. "Машенька" задает точку отсчета для дальнейших движений авторской мысли, фиксируя непроницаемость границы между российским детством-отрочеством-юностью и эмигрантской молодостью. Короткий дебютный роман отвечает на первейший вопрос писателя-эмигранта: что дальше – лелеять надежды на возвращение в Россию или забыть о той жизни и встроиться в общество на новом месте? В ответе на этот вопрос проявляется уникальный набоковский взгляд на мир и человека – это ложный выбор, не стоит делать ни того, ни другого. Возвращение невозможно и по физическим, и по метафизическим причинам, а забвение прошлого и перекраивание себя по чужой мерке недопустимо.

Оба неправильных варианта (лелеять или забыть) представлены на внешней стороне сюжета, в окружении Ганина: в пансионе он соседствует с другими русскими эмигрантами, скучными и пошлыми обывателями; одних полагают, что эмиграция – временное состояние, и на полном серьезе обсуждают, как скоро рухнут Советы и как после этого обустроить Россию, а другие уже будто забыли, что есть какая-то Россия, и освоились в Берлине так, будто жили там всю жизнь. Ганин никому из них не симпатизирует, тяготится этой компанией и думает лишь об отъезде, пока неприятный навязчивый Алферов не рассказывает о скором прибытии из СССР жены, которая оказывается первою любовью Ганина – этим событием открывается внутренняя сторона сюжета, чарующие и томительные воспоминания главного героя о лучших месяцах его жизни в России.

Отстраненность Ганина от унылого эмигрантского быта в Берлине и яркость образов его памяти о романе с Машенькой меняют местами реальное и иллюзорное в книге: вынужденное пребывание в пансионе становится досадным мороком, соседи, знакомые и любовница уплощаются до смутных фантомов, преследующих героя, в то время как воспоминания обретают объем действительного, всеми органами чувств переживаемого здесь и сейчас впечатления. Ганин смотрит вокруг и видит одни тени, не знающие, что ничего живого – ни телесного, ни духовного – в них нет, в то время как себя он ощущает не только наполненным жизненной энергией, но и подобным Богу благодаря силе своей памяти. Потому он и хочет забрать Машеньку у Алферова – не дать призрачному эмигрантскому мирку поглотить самое ценное, что осталось от России в сердце героя.

В ожидании их встречи постепенно нарастает напряжение между субъективно-реальными грезами Ганина и иллюзорно-объективным окружением, выливаясь в сомнения о воссоединении бывших возлюбленных: каким окажется баланс тела и тени в Машеньке? какой ее увидит Ганин? а каким увидит его Машенька, законная жена Алферова? выберет ли автор трагический (Машенька тоже стала тенью), драматический (Ганин стал тенью для Машеньки) или счастливый (Машенька спасена, любовь разгорелась с новой силой) финал? к чему вообще ведет эта история о призрачности тоскливого настоящего и осязаемости милого прошлого?

Набоков выбирает силлогический финал: если в памяти все так хорошо, а в текущем восприятии все так себе, не стоит портить воспоминания новыми впечатлениями. Этот силлогизм определяет и будто бы внезапное решение Ганина не встречать Машеньку, и ответ на первейший вопрос – эмигранту нужно сохранить память о России, но ни в коем случае не возвращаться в нее, чтобы не рисковать самым ценным в своем сердце. Что потом автор и подтвердил своей жизнью.

Еще в романе есть скрытый уровень, связанный с подозрительными деталями фигуры Ганина – он вооружен, силен, участвовал в Гражданской войне, живет под польским псевдонимом и, возможно, украл паспорт у Подтягина – но его исследованием я займусь при перечитывании. В первом чтении "Машенька" – это авторское кредо "Внутреннее важнее внешнего".

Сегодня – пятый день рождения моего родного книжного клуба Infinite Read. О, Infinite Read, будь всегда!

Клуб зародился, можно сказать, самопроизвольно, примерно как жизнь на Земле, в 2020 году как группа читательской взаимоподдержки для совместного дочитывания до конца "Бесконечной шутки" Дэвида Фостера Уоллеса. Поскольку осиливали БШ мы больше трех месяцев, к концу чтений сформировался дружный коллектив, который не захотел расходиться, и так возникла идея читать вместе и другие какие-нибудь сложные, длинные, умные, трудные книги.

Выбор второй вершины для читательского альпинизма был очевиден – "Радуга тяготения" Томаса Пинчона, а дальше пошло-поехало (в порядке очередности): "Белый шум" Дона Делило, "Улисс" Джеймса Джойса, "Тоннель" Уильяма Гэсса, "Иерусалим" Алана Мура, "Плотницкая готика" Уильяма Гэддиса, "Бледный огонь" Владимира Набокова, "Романески" Алена Роб-Грийе, "V." Томаса Пинчона, "Ада, или Отрада" Владимира Набокова, "Потерянный альбом" Эвана Дары, "Ничейного отца дети" Арно Шмидта, "План D накануне" Ноама Веневетинова, "Плюс" Джозефа Макэлроя, "Жизнь, способ употребления" Жоржа Перека, "Чевенгур" Андрея Платонова, "Отростки сердца, или Синдром падшего Адама" Ханса Волльшлегера, "Уотт" Сэмюэла Беккета, "Метла системы" Дэвида Фостера Уоллеса, "Кот Шрёдингера" Роберта Антона Уилсона.

Буквально завтра клуб начинает читать главное переводное издание этого года – "Распознавания" Уильяма Гэддиса. Следующим на очереди будет "Человек без свойств" Роберта Музиля, затем в том или ином порядке намечены к прочтению "Бледный король" Дэвида Фостера Уоллеса, "Муравечество" Чарли Кауфмана, "Игра в классики" Хулио Кортасара и "На помине Финнеганов" Джеймса Джойса. Обязательно будем читать "Противоденствие" Томаса Пинчона, как только оно проползет все производственные круги ада в "Азбуке" и выйдет в свет, а также ждем от Kongress W press издания "Дозорного картриджа" Джозефа Макэлроя.

За все пять лет клуб ни разу не прерывал свою работу и только расширялся, к настоящему времени преобразившись в своего рода Infinite-франшизу: его активисты создали аналогичные клубы по иным видам искусства – Infinite Music, Infinite Games, Infinite Watch, Infinite Comics и другие – и запустили параллельные программы совместного чтения: Пинчат, Больше чтения, Infinite Dark, Infinite Normies, Набоковские чтения. В "материнском" клубе сегодня состоят свыше 1700 человек.

Для меня клуб Infinite Read – это постоянная, даже обязательная часть моей жизни. Поэтому я поздравляю всех ветеранов, активистов, новичков и таинственных ридонли клуба с успешно пройденной первой пятилеткой и желаю, чтобы дорогой Инфинит Рид соответствовал своему названию и стремился в бесконечность чтения нетривиальной литературы!

Ура!

С этого сообщения в основной комнате Infinite Read можно прочитать сумбурный репортаж о презентации издания романа "Нагие в Садовых Холмах" Харри Крюза издательством Kongress W Press в баре Howard Loves Craft.

https://www.tg-me.com/infinite_read/1/621717

Лето выдалось житейски кошмарным, из-за чего силы на сочинение отзывов о прочитанном закончились одновременно с началом ирано-израильской войны; дальше было 2,5 месяца рабочего ада, когда ни о чем кроме выживания и выполнения невыполнимых задач думать не приходилось. Даже огрызок отпуска на рубеже июля-августа ощущался скорее медикаментозной комой, чем передышкой.

Сегодня первый день, когда появилась надежда на возвращение в нормальное, здоровое состояние и можно попробовать вновь рассказывать о книгах людям.

Что интересно, темп чтения этим катастрофическим летом не снижался. Я впервые открыл для себя эскапистскую функцию художественной литературы (до этого всегда читал просто из любопытства, что там внутри, а мотива спрятаться от чего-то в страницы не возникало), и она ух какая мощная если не по забвению проблем, то по компенсации положительными эмоциями. Сработал, конечно, и правильный подбор книг – у меня был план прочитать побольше книг любимых писателей, и я его придерживался – но давно я не получал столько удовольствия от чтения.

Разумеется, и без книжек я бы никуда не помер, но благодаря чтению мне есть что вспомнить хорошего о проклятом лете 2025 года. В закрепленном сообщении можно увидеть, что конкретно было за это время прочитано.

Из-за простоя блога у меня накопилось аж 46 нерецензированных книг – на 12 больше, чем я отрецензировал в январе-апреле – и сейчас я дочитываю еще одну. Компромисс между летними долгами и отзывами на свежепрочтенное будет такой: пишу отзывы на рандомно выбранные книги из 45 прочитанных в мае-августе (писать по порядку будет слишком скучно), пока не прочту что-то новое, тогда сразу пишу о свежем и возвращаюсь к долговой рулетке.

Так что в ближайшее время ждите рецензию на неприлично потрясающий роман Егора Радова "Суть" (73-я книга за год, закончил читать это орево 2 августа), затем – отзыв на претендент на топ-5 лучших книг 2025 года, сборник Андрея Гелианова "О превращении форм" (80-я книга за год, закончил читать 20 августа).

Если не нахлобучит обратно.

Прочитал (2 августа) роман-мениппею "Суть" Егора Радова – историю обнаружения и распространения по СССР метафизической субстанции, подключающей человека напрямую к божественной благодати, и борьбы сторонников и противников наступления всеобщей Нирваны, за которую придется платить уничтожением человечества и всей Вселенной.

Великолепная книга, я в восторге! "Суть" – последнее серьезное (хотя и как всегда гомерически смешное, издевательское, неприличное и не ведающее границ) крупное произведение Егора Радова, дальше будет только фиксирующий его постепенную деградацию роман "Уйди-уйди". В "Сути" автор собирает все наработанные в предыдущих романах идеи и сплавляет их в окончательную форму, которую лично я вижу как сочетание признания слабости человека перед соблазнами мира с утверждением его способности к сопротивлению даже самым могущественным искушениям. В романе явно отражен писательский опыт наркотической зависимости и завязки – недаром спасителем человечества становится героиновый наркоман, не восприимчивый к Сути: в отличие от обычных людей, он знает, и что такое настоящий кайф, и насколько страшен синдром отмены.

По уровню жести "Суть", на мой взгляд, превышает даже "Или ад" с его совокуплениями мертвых раков, а по веселью близок к гениальной "Якутии". Это жесточайшая сатира на позднесоветское общество, написанная самым грязным и оттого самым живым русским языком подворотен и площадей. Радов показывает экзистенциальный кризис 80-х, где у каждого в голове пульсировала мысль "я что, зря жил?". От прожитой жизни мучительно больно буквально всем, и именно это объясняет легкость, с какой в последнее десятилетие СССР люди бросались в омуты любых учений и практик (алкоголизм – тоже практика, между прочим), обещавших им обретение смысла существования. Всегда на "ты" с высшими планами Бытия, автор предлагает посмотреть, что будет с этими несчастными, жаждущими незряшной жизни обывателями, если дать им источник истинной божественной благодати.

Во-первых, будет много крови и насилия, потому что сразу начнется борьба за обладание ценнейшим ресурсом, который не только дарит людям смысл жизни, но и преобразует их в существ высшего порядка. Во-вторых, будет бездумное подчинение импульсу приобщиться к Сути любой ценой, пусть она и обращает человека в духовную пыль – лишь бы какое-то время "пожить не зря". В-третьих, как только Суть доберется до верхов власти, советская государственная машина начнет строить на Сути новый коммунизм, сначала в отдельно взятой стране, потом во всем мире. В итоге получится нечто вроде зомби-апокалипсиса, только вместо ходячих трупов – счастливые люди, чья жизнь наполнена смыслом, любовью, радостью и прочей самореализацией.

Но если дать это все просто так, предупреждает завязавший наркоман Егор Радов, для человечества наступит конец времен, поскольку люди перестанут быть людьми. Они лишатся всего того земного, пусть горького, трудного и постылого, что и делает человека человеком. И здесь встает в полный рост ключевой радовский вопрос "что есть я?": если ценой смысла и счастья становится утрата своего "я", то так ли уж нужны эти, конечно, приятные, но не то чтобы жизненно необходимые вещи? Лишь единицы в "Сути" находят в себе силы противостоять всеобщему помешательству, и помогает им именно упорное нежелание расставаться со своей сколь угодной жалкой индивидуальностью ради приобщения к безличному надмирному блаженству. Они по-своему отвечают на вопрос "я что, зря жил?": пусть зря, но это моя жизнь, и я ни на какие искусственные вливания смысла и счастья ее не променяю.

Егор Радов, по моему мнению, один из сильнейших писателей русской литературы. Каждый его роман – это чистой воды безумие вперемешку с эйфорической эзотерикой и нелепыми непотребствами, но труднообъяснимым образом именно так Радову удается очень точно и прямо в сердце говорить о самых важных проблемах человечности. В "Сути" он призывает избегать дармового счастья, в чем бы оно ни заключалось.

Прочитал концептуальный модернистский сборник малой прозы Андрея Гелианова "О превращении форм" – череду будто бы не связанных друг с другом рассказов, на деле последовательно фиксирующих фазовый переход писателя из творческой молодости в творческую зрелость. Это книга-отчет о трех стадиях полного метаморфоза автора: прядение кокона, гистолиз и гистогенез – ну а какое имаго получилось в процессе превращения форм, узнаем в следующем романе Андрея Гелианова "А А А".

Великолепная книга, я в полном восторге и по-белому завидую! Сборник "О превращении форм" опубликован под одной обложкой с романом "Причалы", но это сочинения разных периодов писательской жизни: "Причалы" наряду с романом "Алхимия во время чумы" и сборником "Сад, где живут кентавры" написаны до дебютной материальной книги (по стечению обстоятельств ею стал позднейший "Сад"), а "О превращении форм" – уже в процессе подготовки "Сада" к печати и после его выхода в свет и номинации на премию Андрея Белого. Выбор концепции метаморфоза для первой постдебютной работы говорит о серьезности отношения Гелианова к литературному труду: автор пробился к институциональному свету сквозь толщи сетевого самиздата, и эту перемену необходимо отрефлексировать – кто он теперь? куда он? зачем? Поскольку Андрей Гелианов – настоящий писатель, он рефлексирует художественными средствами, рассказывая истории о трансформациях героя.

Стадии прядения кокона соответствуют рассказы "Изгнание воображения" и "О превращении форм". В первом из них, выросшем из хохмы в литературном клубе Infinite Read", предлагается альтернативная версия последних лет жизни Овидия: он не был сослан в Томы Октавианом Августом, а лишь вообразил это и до самой смерти просидел в саду собственного дома, представляя, что живет среди варваров на берегу Черного моря; в рассказе перемежаются точки зрения самого Овидия, заточенного в своих фантазиях, его жены, наблюдающей безумие поэта со стороны, и некого ребенка в современном мире, наследующего дух автора "Метаморфоз". Мотив предварительной стадии метаморфоза тут очевиден: утрата связи с реальностью, замыкание во внутреннем мире, предвидение преображения в новую форму в ином времени.

Заглавный рассказ "О превращении форм" написан Гелиановым как специально для меня, на мою тему и в моем стиле: с обилием числовых данных и выписок научных фактов из биологии, палеонтологии и астрономии рассказчик свидетельствует о стадиях разложения возлюбленной. Если в "Изгнании воображения" происходит информационная блокада, то здесь – остановка физиологических процессов: обычная творческая жизнь далее невозможна, предыдущие тексты воспринимаются автором как отжившие свое и уходящие в прошлое. Себя писатель пока еще ощущает живым, в то время как свои сочинения кажутся ему умершими; отсюда столько случайной научной фактуры и чисел, которые Гелианов ненавидит и считает неуместными в художественной литературе. Этот рассказ – похороны текста.

Процесс полного метаморфоза запускают подобные вбросам гормонов тройки микрорассказов "Галерея сильфид: Три гностических испарения" и "Галерея сильфид: Три памяти о дыхании", вводящие сквозного персонажа сборника, которого можно рассматривать как смутно ощущаемую цель писательского преображения (хотя автор наверняка вам скажет, что ему просто нравится этот парень) – ровесника и возможного двойника Христа, неопифагорейца-долгожителя Аполлония Тианского.

Стадии гистолиза соответствуют рассказ "Свиноленд!", поэма "О полете реки" и рассказ Mogador Blue. "Свиноленд!" – это кровавое аниме о бесчеловечном способе генерации звуковых волн, используемых для воспитания подрастающего поколения в Японии: преступникам дают погрузиться в блаженное наркотическое состояние на несколько недель, а затем по-японски жестоко заставляют раскаяться в преступлениях в преддверии ужасающей смертью в рукотворном аду. "Свиноленд!" не только повествует о переделке человеческого тела в условно-свиное (скорее в свинину, чем в свинку), но и продолжает физиологическую тему рассказа "О превращении форм": на этапе прядения кокона мы видели прощание с прекратившими функционировать органами, а на этапе гистолиза видим уже в прямом смысле их утрату.

Снабженная подробным предисловием поэма "О полете реки" декларирует утрату писательского "я": Гелианов утверждает, что он только переводчик, а поэму написал на персидском языке его знакомый дворник-таджик. Текст подается как чужое произведение, хотя явно написан самим Гелиановым, большим любителем ближневосточной мистики, и тематически четко укладывается в концепцию сборника, поскольку рассказывает о мысленном путешествии дворника из официозного Исфахана в вольный город Шираз; кроме того, поэма рождена характерным для автора способом – как реакция на теракты в ширазской Зеркальной мечети, так что тут ему внимательного читателя декларацией "это не мой текст" не обмануть. Но важен сам прием: на середине сборника гистолиз добрался до писательского ядра, и то, что еще сознает себя как Гелианова, уже не узнает собственные тексты и вынуждено достраивать объяснения, как эта прекрасная персидская стилизация к нему попала.

В Mogador Blue, повествующем о традиции американцев и европейцев уезжать для ретрита в Марокко, гистолиз доведен до конца: с одной стороны, в рассказе почти ничего не происходит, с другой стороны, персонажи находятся в чуждом для них месте и выбирают между натурализацией (метаморфозом из западного человека в араба) и растворением в океане. Пути назад для них нет – герои, а вместе с ними и автор должен лишь определиться: стать кем-то новым, отбросив старую жизнь, или умереть? Здесь, конечно, можно увидеть и традиционные эмигрантские мотивы привыкания к новому месту и неоднозначности разрыва с Родиной, о чем пишет каждая волна эмиграции, начиная с "Машеньки" и "Подвига" Владимира Набокова, но в рамках метаморфической концепции сборника важна трактовка Mogador Blue именно как окончания фазы деструкции прежнего творчества перед началом фазы конструкции нового.

Наконец, стадии гистогенеза соответствует рассказ "Зимний состав", сюрреалистическое железнодорожное путешествие, отсылающее читателя к романшам Антуана Володина, но вместе с тем и к рассказу "Некийя/Коммос", поскольку контрагентом Эрнана и Кнапфеля выступает агент 418. Здесь мы можем наблюдать процесс формирования нового, самому автору еще непонятного творческого тела – этап самосознания себя в новых границах пока не наступил, и писатель наравне с читателями знакомится с новыми нарративными структурами и языковыми формами, что образуются в нем в относительном беспорядке под действием чертежей "Галерей сильфид". Именно здесь Гелианов достигает одного из модернистских идеалов – текучести образов и смыслов, переливающихся друг в друга под действием не до конца ясных, но вполне детерминированных сил. Этот идеал характерен скорее для поэзии, и тем мощнее "Зимний состав", что эволюция текста и автора запечатлена в рассказе прозой по поэтическим законам. На мой взгляд, на сегодня "Зимний состав" – сильнейший текст Андрея Гелианова.

В финале мы читаем третью версию "галерей сильфид" – "Галерея сильфид: Три древних воздуха". Это еще один вброс гормонов, на сей раз подающих сигнал о завершении гистогенеза и инициирующих выход из кокона нового, превращенного полным метаморфозом Андрея Гелианова. Поскольку тут сборник-куколка и заканчивается, мы не видим, в кого преобразился писатель. Интрига откладывается до "А А А".

Прочитал карнавальный оккультный роман Михаила Елизарова "Юдоль" – историю о самодеятельном и очень везучем сатанисте, возжелавшем на пенсии служить Диаволу, влезшем в тихий омут престарелых московских чернокнижников, добывшем главный инфернальный артефакт и чуть не обратившем Вселенную в Юдоль, а также о противостоящих ему юродивых, кусачей иконе Богородицы, маньяке с карандашами-кохинорами, копролитовой статуе Люцифера, Бархатном Агнце и оказавшемся посреди всего этого земного ада маленьком мальчике без пальчика.

Великолепная книга, я в полном восторге! В "Юдоли" писатель не просто возвращается к макабрическим сюжетам раннего творчества, а отпускает свое перо на вольный воздух после огромного акта художественного воздержания, каким для этого могучего языком и фантазией автора был роман "Земля". Результат – лучший роман Михаила Елизарова, где всё "что" безумно, болезненно, грязно, отвратительно и чудовищно, а всё "как" восхитительно, изобретательно, изящно, умно и, не побоюсь этого слова, совершенно. В "Юдоли" Елизаров собирает центральные мотивы "Pasternak", "Библиотекаря", "Мультиков" и "Земли" и конструирует из них водоворот великолепно написанных омерзительных сцен с участием потерявших всякую связь с реальностью городских сумасшедших всех сортов – от предынсультного сторожа чёртова колеса до известного советского диктора Кириллова. Не читали Елизарова? Начните с "Юдоли".

"Юдоль" – настоящий праздник для любителей интеллектуальной чернухи. Долгие, переполненные философской терминологией прогоны о метафизическом устройстве мироздания сопровождаются ехидными комментариями рассказчика о мутности этих конструкций для читателя/слушателя (мальчик-без-пальчика, выслушивающий откровения о языковой природе феноменов в устах Бога, регулярно возмущается, что за чушь). Оккультные ритуалы описаны подробно и серьезно, но выглядят откровенным стебом над бытовыми представлениями о служении нечистым силам, причем демоны и черти оказываются даже более комичными, чем выжившие из ума старики-сатанисты. Особенно старается бес-куплетист, поселившей в глотке одного из местных юродивых и сопровождающий пророческие реляции другого юродивого нелепыми виршами. Стихов здесь в целом очень много, в первую очередь переделанных на инфернально-апокалиптический лад советских песен – Елизаров наконец-то соединяет в одном тексте оба полушария своего литературного таланта, прозаическое и песенное.

Автор будто бы дает мастер-класс по жанру "городское дарк фэнтези": тут и ведьмы с колдунами, и порчи с мороками, и духи мертвых с чертями – вот только характеристика "дарк" выкручена на такой максимум, что с непривычки "Юдоль" дочитать до конца будет непросто. Черная магия – удел не юношей/девушек бледных со взором горящим, но бесформенных мерзких стариков и старух, озлобленных на весь мир, а от мефистофелей и не пахнет "я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо", все они голодные звери, дорого берущие за услуги. Очень важно, что Елизаров показывает доминанту безумия в поведении как культистов, так и нечисти: путь богоборчества – это путь распада, и первым разрушается самое хрупкое, что есть и в человеке, и в падшем ангеле – разум. Также писатель постоянно приземляет оккультизм: заклинания работают через раз, черти далеко не всесильны, а над Диаволом постоянно хохмят, что он сам себе помочь не в состоянии, не то что прийти на помощь кому-то из приспешников.

В "Юдоли" прекрасно все (погоны, кокарда, исподнее) – и богатый на ловкие метафоры стиль, и безостановочно агонизирующий сюжет, и дизайн мира с посмертной аксиомой Эскобара, и персонажи один больнее и уродливее другого, и уморительные песни-пародии, и общая атмосфера комедийной пляски смерти. Новый роман Михаила Елизарова – одно из важнейших литературных событий 2025 года в России и большой приятный сюрприз для его поклонников, потому что тут Елизаров превзошел самого себя. Спасибо ему за это читательское счастье.

Ровно год назад опубликовал в этом канале первый отзыв на прочитанную книгу, буду считать 9 сентября условным днем рожденья "Дневника". Формат менять не планирую, продолжу читать книги по плану, надеюсь находить больше времени для отзывов на прочитанное (как всегда, загнал себя в перфекционизм "не меньше 4000 знаков на отзыв" и застрял). Ближайшие отзывы будут на интеллектуально-фантастический сборник "Все мои птицы" К. А. Териной, грим-дарк-фэнтези-постмодернизм "Змейские чары" Наталии Осояну, аллегорический роман "Восхищение" Ильязда, эпохальный рок-эпос "Дом в котором" Мариам Петросян и главную русскую книгу 20-х "Чевенгур" Андрея Платонова.

По случаю дня рождения возвращаются комментарии и эмодзи, feel free to anything.

Прочитал интеллектуально-фантастический сборник малой прозы "Все мои птицы" К.А.Териной – череду историй об утрате любимого, вариантах борьбы с горем и способах научиться жить дальше, с болью в душе или без. Декорации у рассказов и повестей очень разные, от магреализма до фэнтези и НФ, но сюжетный двигатель общий: герой/героиня потерял(а) дорогого сердцу человека и пытается что-то с этим сделать.

Хорошая книга, мне понравилась. На мой взгляд, в художественной литературе иносказание лучше прямого высказывания достигает цели при разговоре на тяжелые темы – то, что необходимо не просто принять к сведению (у мужчины умерла жена и он от горя стал бесчувственным), а дешифровать, понять (у капитана Удо Макинтоша завелся в груди птенец после инцидента с луораветланами, и затихает он лишь на Изнанке), усваивается глубже и прочнее, поскольку за счет интеллектуальных усилий делает читателя сопричастным тексту, а значит, и заложенной в него проблематике.

К.А.Терина делит истории об утратах на три категории. В "Людях" показаны человечные способы справиться с горем: умереть, поделиться болью с согласным на это Другим, принять свои эмоции и научиться сосуществовать с ними или отпустить утрату. Умирает потерявшая единственное светлое воспоминание о давней любви старушка в "Юмико". Хочет покончить с собой после внутриутробной смерти ребенка и гибели мужа, но вовремя знакомится с владельцем волшебной, прячущей эмоции шкатулки героиня "Бес названия". По принципу эффекта бабочки избавляет одноклассников от проблем, воруя у них впитавшие горе предметы, мальчик-шаман в "Никто не любит Скрябышева". Отпускают тоску по родине-Земле эмигранты на корабле поколений в "Эррате". Встает перед выбором между самопожертвованием и жертвой дочери житель биопанкового мира "Симаргла". В заглавной рассказе "Все мои птицы" подробно прописывается, какие эмоции обуревают горюющего (в виде тех или иных птичек) и чему приходится сопротивляться, чтобы не потерять себя вслед за потерей любимого и найти выход к новой жизни.

В "Чудовища" помещены истории злодеев, которые не просто не смогли принять утрату, а заставили страдать других. Особенно ужасен главный герой "Элегии Канта", наладивший в декорациях стимпанка производство механических зомби просто потому, что любимая ушла к другому. В "Морфее" вновь неумение отпустить возлюбленную, но масштаб камерный – студенческая общага – и декорации дримпанковские. "Фарбрику", честно признаюсь, я не понял; там тоже дело явно в жизненных ошибках героя, но куда делась его любимая и какие именно аспекты творчества воплощают теряющий цвета мир, картонный мир и собственно Фарбрика, мне установить не удалось. В "Лайошевых пчелах" классический сказочный мезальянс, когда простая девушка выходит замуж за чудо-юдо и оба гибнут из-за несовместимости. В "Снежинке-19" мама умирающего мальчика ради исполнения его мечты уничтожает весь мир.

В "Богах" рассказывается об участии высших сил в страданиях людей. В "Песнях снежного кита" жизнь на Крайнем Севере сводит в могилу мужчин и божеств, и остаются лишь женщины и дети, которым для выживания лучше держаться вместе и не печалиться о неизбежно преждевременных уходах любимых. В шикарных "Змееносцах" мы становимся свидетелями уничтожения биотехнологического бога, Слова-Царя, рассеявшего горе по множеству планет. В "Башне" К.А.Терина уличает демиурга в том, что Вавилонская Башня имманентна его природе. Наконец, в повести "Ыттыгыргын" люди оказываются и полем битвы, и игрушками в руках двух божественных сущностей – Кутха и Кэле.

Каждый рассказ сделан как шкатулка с секретом – хитроумно устроен, глубоко продуман и очень красиво исполнен. Автор сообщает лишь необходимый минимум информации (из-за чего часть историй умещается на двух-трех страницах), и приходится поработать головой, чтобы реконструировать, что там на самом деле случилось и чем дело кончилось. Но тем и хороша интеллектуальная фантастика, что в ней мы не только восхищаемся не-реальным, но и много думаем над текстом.

Прочитал грим-дарк-фэнтезийный постмодернистский роман "Змейские чары" Наталии Осояну – историю о тысячекратно перерождавшемся в фольклорном корпусе Румынии чернокнижнике-граманциаше Дьюле Мольнаре, его попытках выбраться из Мира-Текста в библиотечное измерение Школы Дракайны, и его последней невинной жертве Кире Адерке, оказавшейся не совсем картонным персонажем.

Отличная книга, мне очень понравилась. "Змейские чары" представляет собой продукт естественного постмодерногенеза, когда писатель настолько глубоко погружается в литературные исследования, что текст и мир в его/ее восприятии начинают смешиваться. Именно на фиксации этого особого состояния сознания, когда слова кажутся не отличимыми от вещей по реальности, строится первоначальный постмодернизм Отцов.

Наталия Осояну – не только замечательный переводчик и автор приключенческого фэнтези, но с недавних пор еще и фольклорист, выпустившая монографии "Румынские мифы", "Мифы воды" и "Балканские мифы", поэтому выходу из-под ее пера "Змейских чар" не приходится удивляться, зато есть повод порадоваться. Порадоваться, во-первых, за саму Осояну, что работа с восточно-европейским народным творчеством обогатила ее сочинения (можно предположить, что на раскрепощение авторского письма повлияла также практика перевода усложненных книг); во-вторых, за постмодернистский пафос "текст сильнее мира", так как "Змейские чары" доказывают, что в наши дни помимо вторичной уоллесовской модели его возникновения в сердце писателя возможна первичная барт-пинчоновская, когда человек вдруг обнаруживает, что дочитался до того, что книг в его природе стало больше, чем мяса и костей.

Роман разбит на множество историй внутри историй, с разных сторон представляющих читателю чернильно-черное дело Дьюлы Мольнара, посланного в румынский фольклорный корпус убивать местных чудовищ с зароками никогда не врать и всегда выполнять то, о чем его попросили, но неизменно находящего в очередной сказке слабое место в сюжете, чтобы ни о каком "жили они долго и счастливо" не могло быть и речи. "Змейские чары" наполнены альтернативными концовками реальных фольклорных текстов, и все они максимально недобрые, трагичные и безысходные, так как Мольнар саботирует возложенную на него сказочную функцию волшебного помощника – он предпочитает функцию мета-чудовища, переписывающего и даже заливающего чернилами целые страницы Мира-Текста в стремлении поскорей закончить собственную жизнь-в-книге (потому в романе всего 300 страниц). Порой сочувствуя персонажам, Мольнар все же не забывает, что они лишь буквы на бумаге, и легко отправляет их на мучения и смерть ради выхода из постмодернистской языковой клетки в надъязыковую реальность дракайновской библиотеки.

Поскольку "Змейские чары" – роман о книжном волшебстве, в ней немало игр с версткой, характерных для Отцов постмодерна. Слово "тьма" в линии Киры Адерки изображается черным прямоугольником, Субботняя Вода заполняет страницы волнистыми линиями, уничтожение трех Змеев заливает всю последнюю страницу их сказки черными чернилами, в критических местах строки ломаются по-федермановски. Так и подмывает объявить ""Дом листьев" есть у нас дома", но у Осояну, в отличие от Данилевски, всякий прием из набора "кошмар верстальщика" используется не только для красоты, но и для указания на внутритекстовую природу описываемых событий.

В книге царит мое любимое настроение болезненной ярости. Роман начинается как вполне обычное дарк-фэнтези, но затем автор будто бы сбрасывает сдерживавшие ее формульные оковы и выдает такую передозировку горя и страданий (сюжетно на 100% оправданную, ведь граманциаш спидранит сказки порчей их сюжетов), что остается только аплодировать. В "Змейских Чарах" мы видим Наталию Освобожденную, и лично я надеюсь, что в том же духе и с тем же мастерством она напишет еще не одну авангардную книгу, и неважно, будет ли это вновь пост-фэнтези или нечто не менее захватывающее иное.

Прочитал аллегорический модернистский роман "Восхищение" Ильи Зданевича (Ильязда) – иносказательную историю о том, как Владимир Маяковский низверг традиции российской веры и культуры, овладел современной русской литературой, но ничего толкового сделать с ней не смог и только погубил зря своим мертворожденным творчеством.

Книга как книга, меня оставила полностью безразличным. Вполне обычным языком в романе рассказывается бытовая история некоего поселения горцев в неназванной стране и вмешательства в его тихую размеренную жизнь лихого человека, бывшего солдата, решившего стать разбойником. Читатель узнает, как эти люди живут, чем обеспечивают себя, что думают и чем их образ мысли отличается от мышления равнинных жителей, каковы их традиции и обычаи и как они взаимодействуют с изредка заезжающими к ним госорганами. За исключением отсутствия точек в конце абзацев ничего особенного в тексте нет, и поначалу приходится недоумевать, где тут, собственно, восхищаться творчеством знаменитого футуриста Ильязда, ночного кошмара верстальщиков и изобретателя олбанскава езыка?

Трактовать "Восхищение" как роман-с-ключом я догадался на моменте, где главный герой-разбойник подчеркнуто одевается в желтое – сцена проассоциировалась со знаменитой желтой блузой Владимира Маяковского, ставшей одним из самых скандальных элементов образа поэта (сегодня сложно понять, почему всех так заводила какая-то там кофта всего лишь желтого цвета). И тут все сложилось: горцы – литераторы (гора – понятно, поэтический Парнас), равнинные жители – обыватели, откуда в литературные круги время от времени вторгаются чиновники, бунтарь-разбойник – Маяковский, убитые им люди – воплощения российских традиций, силой взятая в разбойничьи жены девушка невероятной красоты – модернистская/футуристская поэзия. В злоключениях банды "Маяковского", видимо, зашифрованы реальные биографические факты, а в отношении к герою отражены оценки Маяковского современниками и как поэта, и как деятеля.

Проблема в том, что открытие аллегорического уровня истории не добавляет чтению интереса. Один футурист Зданевич (эмигрировавший) написал о другом футуристе Маяковском (не эмигрировавшем) книгу, что этот другой наделал много шуму, но растратил поэтический дар впустую. Ну и что? Роман вышел в год самоубийства Маяковского, отчего выглядит расширенной эпитафией от недоброжелателя – и ничем большим. Это явно не лучшая книга для знакомства с Ильяздом, так как в ней нет ничего, что хотя бы напоминало о его раннем буйном, безудержном футуристическом творчестве. Сухой, сдержанный, гладкий текст без каких бы то ни было аттракционов в сюжете и стиле. Восхищения не вызывает.

Прочитал постмодернистский сатирический роман Gerald's Party Роберта Кувера – историю о грандиозной вечеринке, устроенной театралом Джеральдом для ближайших друзей и превратившейся в карнавал насилия, чревоугодия, блуда, вандализма и воровства после убийства всеобщей любимицы Рос. Живыми с вечеринки уползут далеко не все, от дома останутся разве что несущие стены, а Джеральд так и не сможет добиться задуманного на первой странице – изменить жене с красоткой Элисон.

Отличная книга, мне очень понравилась. С одной стороны, Кувер обыгрывает в романе сюжет камерного детектива: на вечеринке совершено убийство, убийца – кто-то из гостей либо хозяев дома, никто не может покинуть место преступления, полиции нужно вычислить преступника в ограниченное время. В отличие от классических детективов, где действие фокусируется на расследовании, в Gerald's Party убийство происходит после того, как вечеринка прошла условную точку невозврата и все перепились алкоголем до того, что никакая фокусировка на чем бы то ни было уже невозможна (надо сказать, Кувер здесь куда ближе к реальности, чем к реализму). Прибывшие в дом Джеральда следователь и пара полицейских вместо того, чтобы наводить порядок, всю книгу только повышают градус неадеквата, пытая и убивая гостей, что, впрочем, мало кого впечатляет – настолько все пьяные. Стоит сказать автору спасибо, что убийца все-таки нашелся; намеки на него разбросаны по страницам, но заметить их не так просто из-за водоворота событий, в которые вовлекается все больше заглядывающих на вечеринку знакомых Джеральда, знакомых знакомых, а потом уже и случайных прохожих.

С другой стороны, это ультимативная история-о-вечеринке: если вы любите сцены многолюдных попоек у Томаса Пинчона и Уильяма Гэддиса, читайте Gerald's Party – там все то же самое, только в концентрированном виде. Беседы за жизнь и искусство, амурные дела в укромных уголках и у всех на виду, ссоры и примирения, сальные анекдоты и совместные мочеиспускания в саду, очень много выпивки и нарастающая в связи с этим экзистенциальная энтропия. Кувер предлагает задуматься, откуда взялся обычай устраивать вечеринки и что стоит за традицией доводить дружеские встречи до непотребств, даже если гости – высокообразованные и благовоспитанные люди. Несколько близких друзей Джеральда и его жены погибли, дом разгромлен и разворован, но супруги принимают это спокойно, что позволяет говорить о вечеринке как о форме потлача – индейского ритуала щедрости, описанного в Homo ludens Йохана Хейзинги как образец игровой составляющей культуры. Вечеринки затем и нужны, чтобы сбросить с себя одежды цивилизации и погостить в доцивилизованном состоянии, разрушить старое и освободить место для нового, установить прямой, беспрепятственный контакт с Другим (набухаться, подраться, потрахаться, заблевать стол и сломать стул, в произвольном порядке).

С третьей стороны, Gerald's Party посвящен театру и театральности в жизни общества. Вечеринка, сращивает одно с другим Роберт Кувер, – это особое театральное представление, где гости и хозяева попеременно становятся актерами и зрителями. Джеральд старается выступать зрителем – вся история показана исключительно его глазами – но регулярно становится невольным участником то одной, то другой разнузданной сцены, попадая во все более смехотворные, неприличные и членовредительские ситуации. На первой трети книги на гулянку начинают проникать актеры, режиссеры и работники сцены из театра, где играла покойная Рос, и в их руках дом Джеральда преобразуется в театральные подмостки для импровизированных постановок соврисковой труппы вокруг трупа убитой коллеги.

Книгу можно было бы рассматривать как сатиру на американский театр, если бы гости не вели себя вровень безбашенно с актерами – скорее это сатира на американское общество, как у Гэддиса в "Распознаваниях", только менее напряженная по языку, менее озлобленная по авторской позиции, более прямолинейная по подаче и более уморительная по происходящему на страницах тотальному расколбасу. А жене изменять не надо, жена лучше, добавляет ко всем прочим вечериночным умозаключениям Роберт Кувер.