Ещё в поездке у меня появилась идея для нового романа. Что ж, впервые попробую писать две крупных формы параллельно, где наша не пропадала, надо выходить из зоны комфорта (как будто я туда заходила).
Не хватало только основного — топоса.
… и вдруг сегодня утром всё сложилось, как мозаика.
В Кронштадте я впервые оказалась несколько лет назад по судебным делам. Есть у меня такие необъяснимые белые пятна в познаниях, в том числе, и о Городе. Но, может быть, и к лучшему. Детский взгляд очень предвзят, стрелка может отклониться в любую сторону. Я, правда, «Кочегара» смотрела, но меня балабановскими штуками не испугать.
Сейчас — опять процесс.
Когда выхожу из дома, небо типично питерское, лежит прямо на плечах. Когда въезжаем на дамбу, происходит чудо — над Кронштадтом абсолютно голубое небо. Морской собор светится, пылает, как неопалимая купина. Потом, внутри, глаза тоже не сразу привыкают к этому свету, приходится чуть щуриться, и это хорошо — близорукие так лучше видят.
Дамба дает странное ощущение частичной сенсорной депривации. Будто не едешь, а паришь.
Нет сторон света, верха и низа, только невесомость, холодный залив и пустота. Тем удивительнее проступающее сквозь небесную муть солнце. Оно тоже кажется холодным, словно металлическое, — коснешься и отдернешь руку. Попутные машины неподвижны — оттого, что едут с одинаковой скоростью — и это добавляет окружающему ирреальности. На кончике дамбы тяжело дышит низкорослый, крепкий и глуховатый городок с удивительными топонимами — Цитадельская улица, Якорная площадь, Тулонская аллея.
В десять утра на улицах ни души, только листья шуршат под ногами.
На углу билетный киоск, как из моего детства. На кофейном стаканчике — мимоза и поздравление с Восьмым марта.
Может, здесь и время течёт по-другому?
Решено: сюда и забросим героев, пусть барахтаются, как хотят. Простите, ребята.
На обратном пути замечаю ещё одно странное место, уже «на материке» — кладбище детских городков. На огромной асфальтированной площадке за забором свалены в кучу яркие кораблики, домики, лесенки, горки.
У вас недостаток трагического мироощущения? Тогда мы идём к вам.
Не хватало только основного — топоса.
… и вдруг сегодня утром всё сложилось, как мозаика.
В Кронштадте я впервые оказалась несколько лет назад по судебным делам. Есть у меня такие необъяснимые белые пятна в познаниях, в том числе, и о Городе. Но, может быть, и к лучшему. Детский взгляд очень предвзят, стрелка может отклониться в любую сторону. Я, правда, «Кочегара» смотрела, но меня балабановскими штуками не испугать.
Сейчас — опять процесс.
Когда выхожу из дома, небо типично питерское, лежит прямо на плечах. Когда въезжаем на дамбу, происходит чудо — над Кронштадтом абсолютно голубое небо. Морской собор светится, пылает, как неопалимая купина. Потом, внутри, глаза тоже не сразу привыкают к этому свету, приходится чуть щуриться, и это хорошо — близорукие так лучше видят.
Дамба дает странное ощущение частичной сенсорной депривации. Будто не едешь, а паришь.
Нет сторон света, верха и низа, только невесомость, холодный залив и пустота. Тем удивительнее проступающее сквозь небесную муть солнце. Оно тоже кажется холодным, словно металлическое, — коснешься и отдернешь руку. Попутные машины неподвижны — оттого, что едут с одинаковой скоростью — и это добавляет окружающему ирреальности. На кончике дамбы тяжело дышит низкорослый, крепкий и глуховатый городок с удивительными топонимами — Цитадельская улица, Якорная площадь, Тулонская аллея.
В десять утра на улицах ни души, только листья шуршат под ногами.
На углу билетный киоск, как из моего детства. На кофейном стаканчике — мимоза и поздравление с Восьмым марта.
Может, здесь и время течёт по-другому?
Решено: сюда и забросим героев, пусть барахтаются, как хотят. Простите, ребята.
На обратном пути замечаю ещё одно странное место, уже «на материке» — кладбище детских городков. На огромной асфальтированной площадке за забором свалены в кучу яркие кораблики, домики, лесенки, горки.
У вас недостаток трагического мироощущения? Тогда мы идём к вам.
❤14👍1💯1
Иногда спрашивают, как мы придумываем эпизоды. Да вот же они, в жизни, двумя руками загребай, смотри не обляпайся.
Когда б вы знали, из какого сора…
На третьем курсе я крепко повздорила с преподавательницей. Г-жа N. личность одиозная, скандальная, сейчас много мелькает и комментирует в разных источниках, канал у неё свой есть. Обойдемся без имён, фамилия её слишком известна, гораздо известнее, чем моя.
Так вот, не сошлись мы во взглядах. Ниже приведу отрывок из повести «Аранхуэсский концерт», там всё — почти как было на самом деле.
«…Манюня — Мария Эммануиловна, преподша по загадочной дисциплине «Межкультурная коммуникация и право» — была премерзкая. Едкая, как кислота. На каждом пальце по кольцу, будто кастет на руке. На лекциях вечно рассказывала про курорты, рестораны, модные шмотки, шуточки отпускала на грани — преподам обычно нельзя так шутить. Ей можно — поговаривали, связи у неё хоть куда.
…
Манюня рассказывала о попытках ввести исламский уголовный кодекс в республике в границах РФ. Сам собой разговор перескочил на войну: она вещала с мерзкими шуточками, с круглым похохатыванием через слово, сладко жмурилась от собственного умения владеть аудиторией. И правда — толпа подпевал посмеивалась в ответ. А я смотрела в её жирное, лоснящееся лицо, в накрашенные губы куриной гузкой, в дорогущие серёжки, и меня затапливала злость.
Виделась мне Сибирская, улица, на которой стояла школа, и памятник на ней. Скромный, запылённый, полузабытый. На чёрном мраморе — пивные бутылки. Имена, имена. Ветеранам локальных войн. Это кто, папа? Он объяснял что-то долго и сумбурно. Как и всегда, когда мне действительно требовался ответ.
Ещё вспомнилась женщина — опухшая, нечёсанная, вечно в одном и том же зимой и летом. Жила у нас на первом этаже, по слухам, выпивала, однажды чуть не сожгла квартиру. «Лена, ты бы хоть стены отмыла, копоть же». «Витенька вернётся, ремонт сделаем. Я обои присмотрела. Только я-то их клеить не умею, это Витенька мастер».
Уже в семь лет я знала, что Витенька не вернётся. Это ему стоит чёрный памятник на Сибирской.
Я не выдержала. Наверное, просто Манюня меня достала. Бывает же такое. И я встала.
— Вот вы смеётесь, — сказала, — а людей нет. Там их убивали. Мальчиков нашего возраста.
Глаза Манюни сузились, уголок рта пополз вниз.
— И что, по-твоему, — ни один препод кроме Манюни не позволял себе тыкать студентам, — они герои?
— Они — да.
Мне хотелось сказать много, но губы прыгали, и руки залило нервным холодом. Понесёт — не остановишь, — говорила бабушка. Как назло, в аудитории вдруг все разом заговорили: слыханное ли дело — перечить Манюне? — и я сбилась с мысли.
— Дураки они, а не герои, — с мелким хохотком полоснула она. — Кто их помнит?
— Может быть, матери?»
«Аранхуэсскому концерту» тоже досталось, хоть мы с ним и оказались в финале «Лицея». Заслуженно досталось, на самом деле.
«Концерт» был настолько автофикциональным, что почти заступал на опасное поле автобиографичности (за исключением чеченских эпизодов, разумеется). И с фактажом военным там были косяки, и в целом литература не должна становиться сведением счётов и выплеском обид (да, я действительно сейчас так считаю).
…Но всё равно «Концерт» не могу не любить — как минимум потому, что на его примере я увидела, как могу, если захочу.
А почитать его можно здесь.
Когда б вы знали, из какого сора…
На третьем курсе я крепко повздорила с преподавательницей. Г-жа N. личность одиозная, скандальная, сейчас много мелькает и комментирует в разных источниках, канал у неё свой есть. Обойдемся без имён, фамилия её слишком известна, гораздо известнее, чем моя.
Так вот, не сошлись мы во взглядах. Ниже приведу отрывок из повести «Аранхуэсский концерт», там всё — почти как было на самом деле.
«…Манюня — Мария Эммануиловна, преподша по загадочной дисциплине «Межкультурная коммуникация и право» — была премерзкая. Едкая, как кислота. На каждом пальце по кольцу, будто кастет на руке. На лекциях вечно рассказывала про курорты, рестораны, модные шмотки, шуточки отпускала на грани — преподам обычно нельзя так шутить. Ей можно — поговаривали, связи у неё хоть куда.
…
Манюня рассказывала о попытках ввести исламский уголовный кодекс в республике в границах РФ. Сам собой разговор перескочил на войну: она вещала с мерзкими шуточками, с круглым похохатыванием через слово, сладко жмурилась от собственного умения владеть аудиторией. И правда — толпа подпевал посмеивалась в ответ. А я смотрела в её жирное, лоснящееся лицо, в накрашенные губы куриной гузкой, в дорогущие серёжки, и меня затапливала злость.
Виделась мне Сибирская, улица, на которой стояла школа, и памятник на ней. Скромный, запылённый, полузабытый. На чёрном мраморе — пивные бутылки. Имена, имена. Ветеранам локальных войн. Это кто, папа? Он объяснял что-то долго и сумбурно. Как и всегда, когда мне действительно требовался ответ.
Ещё вспомнилась женщина — опухшая, нечёсанная, вечно в одном и том же зимой и летом. Жила у нас на первом этаже, по слухам, выпивала, однажды чуть не сожгла квартиру. «Лена, ты бы хоть стены отмыла, копоть же». «Витенька вернётся, ремонт сделаем. Я обои присмотрела. Только я-то их клеить не умею, это Витенька мастер».
Уже в семь лет я знала, что Витенька не вернётся. Это ему стоит чёрный памятник на Сибирской.
Я не выдержала. Наверное, просто Манюня меня достала. Бывает же такое. И я встала.
— Вот вы смеётесь, — сказала, — а людей нет. Там их убивали. Мальчиков нашего возраста.
Глаза Манюни сузились, уголок рта пополз вниз.
— И что, по-твоему, — ни один препод кроме Манюни не позволял себе тыкать студентам, — они герои?
— Они — да.
Мне хотелось сказать много, но губы прыгали, и руки залило нервным холодом. Понесёт — не остановишь, — говорила бабушка. Как назло, в аудитории вдруг все разом заговорили: слыханное ли дело — перечить Манюне? — и я сбилась с мысли.
— Дураки они, а не герои, — с мелким хохотком полоснула она. — Кто их помнит?
— Может быть, матери?»
«Аранхуэсскому концерту» тоже досталось, хоть мы с ним и оказались в финале «Лицея». Заслуженно досталось, на самом деле.
«Концерт» был настолько автофикциональным, что почти заступал на опасное поле автобиографичности (за исключением чеченских эпизодов, разумеется). И с фактажом военным там были косяки, и в целом литература не должна становиться сведением счётов и выплеском обид (да, я действительно сейчас так считаю).
…Но всё равно «Концерт» не могу не любить — как минимум потому, что на его примере я увидела, как могу, если захочу.
А почитать его можно здесь.
❤10👍1
«Если хотите быть здоровой, нужно переезжать», — сказал мне как-то лечащий врач.
В другой раз мы с друзьями изобрели (по чьей-то удачной оговорке) фразу «Нет города кроме Города».
Приезжайте в Петербург, в общем, у нас тут любовь и саморазрушение.
В другой раз мы с друзьями изобрели (по чьей-то удачной оговорке) фразу «Нет города кроме Города».
Приезжайте в Петербург, в общем, у нас тут любовь и саморазрушение.
❤12👎1😁1
Массажистка (М): Ноги очень напряжены.
Я: Я прошла сегодня пятнадцать километров.
М: Ужас! Вы были в походе?
Я: Нет, это мой обычный рабочий день…
Я: Я прошла сегодня пятнадцать километров.
М: Ужас! Вы были в походе?
Я: Нет, это мой обычный рабочий день…
❤9😭3