Mishler W., Rose R. What are the origins of political trust? Testing institutional and cultural theories in post-communist societies //Comparative political studies. – 2001. – Т. 34. – №. 1. – С. 30-62.
Эмпирическая проверка многих идей, выдвинутых в работе Jackman and Miller (1996): является ли доверие эндогенным (созданным институтами) или экзогенным (культурным)? Тесты находят доказательства того, что институты сильно влияют на доверие, особенно теории микроуровня.
«Доверие населения к политическим институтам жизненно важно для демократии, но в посткоммунистических странах широко распространено недоверие населения к институтам, а перспективы повышения политического доверия неопределенны, учитывая разногласия по поводу его происхождения. Культурные теории, подчеркивающие экзогенные детерминанты доверия, конкурируют с институциональными теориями, подчеркивающими эндогенное влияние, и обе эти теории могут быть далее дифференцированы на микро- и макроварианты. Конкурирующие гипотезы, вытекающие из этих теорий, проверяются с помощью данных из 10 посткоммунистических стран Восточной и Центральной Европы и бывшего Советского Союза. Агрегированные данные об экономических и политических показателях сочетаются с данными опросов о межличностном и политическом доверии, опыте политической социализации и индивидуальных оценках национальной эффективности. Результаты убедительно подтверждают превосходство институциональных объяснений происхождения политического доверия, особенно объяснений на микроуровне, в то время как микрокультурные и макрокультурные объяснения практически не подтверждаются. Это дает основания для осторожного оптимизма в отношении потенциала укрепления доверия населения к новым демократическим институтам».
Аргумент
Экзогенное доверие обусловлено культурой, что означает, что люди с ранних лет жизни усваивают убеждения о других людях. Эти убеждения «коренятся в культурных нормах и передаются через социализацию в раннем возрасте». Эндогенное доверие - это «ожидаемая полезность удовлетворительной работы институтов»; если вы считаете, что институты будут обеспечивать соблюдение контрактов, это меняет вашу ожидаемую полезность от заключения соглашения, например. Таким образом, ясная гипотеза: если институты более важны, то быстрые изменения в институтах в Восточной Европе должны вызвать явный сдвиг в доверии.
Макрокультурные теории утверждают, что культурные нормы и ценности создают уровень доверия. Микротеории фокусируются на индивидуальном опыте социализации.
Макроинституциональные теории фокусируются на общих впечатлениях о том, как функционирует вся институциональная система. Микротеории рассматривают индивидуальные оценки того, насколько хорошо институты удовлетворяют потребности каждого человека, какими бы они ни были.
Четыре (не взаимоисключающие) гипотезы:
H1 (национальная культура): «Доверие к политическим институтам варьируется между странами, а не между отдельными людьми...».
H2 (индивидуальная социализация): «Доверие к институтам варьируется... в зависимости от доверия индивидов к другим людям, сформированного их местом в социальной структуре».
H3 (деятельность правительства): Доверие к институтам варьируется между странами, а не внутри стран, в зависимости от успешности государственной политики и характера политических институтов.
H4 (индивидуальные оценки): Доверие к институтам варьируется внутри и между странами в соответствии как с индивидуальными установками и ценностями, так и с социальным и экономическим положением, которое занимают люди» (стр. 37).
Независимо от того, какая теория вам нравится, все они предсказывают низкий уровень доверия в первые годы существования новых режимов после коммунизма. Институциональные теории, однако, предсказывают изменения в уровне доверия в течение разумного периода времени, а культурные теории предсказывают изменения лишь на протяжении десятилетий или поколений.
Эмпирическая проверка многих идей, выдвинутых в работе Jackman and Miller (1996): является ли доверие эндогенным (созданным институтами) или экзогенным (культурным)? Тесты находят доказательства того, что институты сильно влияют на доверие, особенно теории микроуровня.
«Доверие населения к политическим институтам жизненно важно для демократии, но в посткоммунистических странах широко распространено недоверие населения к институтам, а перспективы повышения политического доверия неопределенны, учитывая разногласия по поводу его происхождения. Культурные теории, подчеркивающие экзогенные детерминанты доверия, конкурируют с институциональными теориями, подчеркивающими эндогенное влияние, и обе эти теории могут быть далее дифференцированы на микро- и макроварианты. Конкурирующие гипотезы, вытекающие из этих теорий, проверяются с помощью данных из 10 посткоммунистических стран Восточной и Центральной Европы и бывшего Советского Союза. Агрегированные данные об экономических и политических показателях сочетаются с данными опросов о межличностном и политическом доверии, опыте политической социализации и индивидуальных оценках национальной эффективности. Результаты убедительно подтверждают превосходство институциональных объяснений происхождения политического доверия, особенно объяснений на микроуровне, в то время как микрокультурные и макрокультурные объяснения практически не подтверждаются. Это дает основания для осторожного оптимизма в отношении потенциала укрепления доверия населения к новым демократическим институтам».
Аргумент
Экзогенное доверие обусловлено культурой, что означает, что люди с ранних лет жизни усваивают убеждения о других людях. Эти убеждения «коренятся в культурных нормах и передаются через социализацию в раннем возрасте». Эндогенное доверие - это «ожидаемая полезность удовлетворительной работы институтов»; если вы считаете, что институты будут обеспечивать соблюдение контрактов, это меняет вашу ожидаемую полезность от заключения соглашения, например. Таким образом, ясная гипотеза: если институты более важны, то быстрые изменения в институтах в Восточной Европе должны вызвать явный сдвиг в доверии.
Макрокультурные теории утверждают, что культурные нормы и ценности создают уровень доверия. Микротеории фокусируются на индивидуальном опыте социализации.
Макроинституциональные теории фокусируются на общих впечатлениях о том, как функционирует вся институциональная система. Микротеории рассматривают индивидуальные оценки того, насколько хорошо институты удовлетворяют потребности каждого человека, какими бы они ни были.
Четыре (не взаимоисключающие) гипотезы:
H1 (национальная культура): «Доверие к политическим институтам варьируется между странами, а не между отдельными людьми...».
H2 (индивидуальная социализация): «Доверие к институтам варьируется... в зависимости от доверия индивидов к другим людям, сформированного их местом в социальной структуре».
H3 (деятельность правительства): Доверие к институтам варьируется между странами, а не внутри стран, в зависимости от успешности государственной политики и характера политических институтов.
H4 (индивидуальные оценки): Доверие к институтам варьируется внутри и между странами в соответствии как с индивидуальными установками и ценностями, так и с социальным и экономическим положением, которое занимают люди» (стр. 37).
Независимо от того, какая теория вам нравится, все они предсказывают низкий уровень доверия в первые годы существования новых режимов после коммунизма. Институциональные теории, однако, предсказывают изменения в уровне доверия в течение разумного периода времени, а культурные теории предсказывают изменения лишь на протяжении десятилетий или поколений.
Аватков В.А. , Сбитнева А.И. Турецкая диаспора современной Европы: вызов Евросоюзу // Актуальные проблемы Европы № 3 2024
Статья посвящена изучению турецкой диаспоры в современной Европе. Несмотря на существующую сегодня обеспокоенность евро- пейских лидеров планомерным увеличением мусульманского и некоренного населения, его турецкий сегмент парадоксально воз- ник на территории Европы по инициативе именно европейской стороны. Турецкая диаспора исторически сформировалась в результате европейской экономической политики, в 1960-е годы нацеленной на привлечение из-за рубежа трудовых мигрантов. В со- ответствии с соглашениями, заключенными с Турцией Германией, Австрией, Бельгией, Нидерландами, Францией и Швецией, в регион хлынул поток рабочей силы, который обусловил ее скорое распространение внутри современных границ ЕС. Германия при этом, помимо светской Турции, заключила аналогичные соглашения с мусульманскими Тунисом и Марокко . Современная турецкая диаспора действительно считается одной из самых многочисленных и колоритных в Европе. По данным расположенного в Кёльне турецкого Союза международных демократов (Union of International Democrats / UID), в равной степени занимающегося вопросами «братских общин», членами диаспоры считаются те, кто: проживают за пределами страны происхождения; состоят в какой-либо организации; не чувствуют полной принадлежности к стране проживания; ассоциируют прошлое и будущее со своей родиной и поддерживают разного рода отношения и связи с ней (родственные, деловые, политические и т.д.). Важность диаспоры для Анкары подтверждается, в частности, тем, что данной части турецкого общества посвящена отдельная статья (No 62) конституции страны, принятой в 1982 г. Так, указанная статья закона гласит, что «государство принимает необходимые меры для обеспечения единства семьи, образования, культурных потребностей и социального благосостояния турецких граждан, работающих в зарубежных странах, защиты их связей с родиной и оказания им помощи в возвращении на родину».
Одной из главных структур Турции, содействующих гражда- нам за рубежом, является специально созданное в 2010 г. Мини- стерство по делам зарубежных турок и родственных обществ (Yurtdışı Türkler ve Akraba Topluluklar Başkanlığı / YTB). Ведомство, в частности, курирует стипендиальные программы для соотечественников; образовательные курсы, в том числе курсы турецкого языка; просвещение турок в области культуры во избежание культурно-исторических разрывов с Турцией, а также оказывает сопровождение согражданам в вопросах разного профиля, начиная от юридических и заканчивая оформлением документов, социальными, религиозными услугами и т.д. [Yurtdışı Vatandaşlar ..., 2024]. Кроме задачи установления прочных отношений диаспоры с родиной, YTB также занимается изучением зарубежных турок на научном уровне для выявления их политических и других предпочтений, а также составления правдоподобной статистики. Ежегодным результатом таких трудов является «Индекс турецкой диаспоры», или «Исследование турок, проживающих в Европе», составляемое YTB совместно с Мини- стерством культуры и туризма Турции. Последнее опубликованное исследование, охватывающее 1920 человек, проводилось в период с 3 августа по 15 сентября 2022 г. на основе данных Управления по вопросам населения и гражданства при МВД Турции и учитывало в том числе обладателей «голубых карт».
Примечательно при этом, что несмотря на повышение цен на товары и услуги в Европе вследствие международной турбулентности в 2022 г., большая часть евро-турецких семей состоят из двух-четырех человек, однако 31,6% семей превышают пять человек и живут под одной крышей. Турецкие социологи также заметили тенденцию к увеличению количества детей по мере взросления человека. Так, например, в возрасте 25–34 лет турок в Европе, как правило, имеет одного ребенка, в то время как к 45–54 годам количество детей у большинства достигает уже трех-четырех. Вместе с тем, по данным Евростата, 49% европейских семей в целом имеют преимущественно одного ребенка, в то время как три и более детей зарегистрированы лишь у 12% семей во всем ЕС.
Статья посвящена изучению турецкой диаспоры в современной Европе. Несмотря на существующую сегодня обеспокоенность евро- пейских лидеров планомерным увеличением мусульманского и некоренного населения, его турецкий сегмент парадоксально воз- ник на территории Европы по инициативе именно европейской стороны. Турецкая диаспора исторически сформировалась в результате европейской экономической политики, в 1960-е годы нацеленной на привлечение из-за рубежа трудовых мигрантов. В со- ответствии с соглашениями, заключенными с Турцией Германией, Австрией, Бельгией, Нидерландами, Францией и Швецией, в регион хлынул поток рабочей силы, который обусловил ее скорое распространение внутри современных границ ЕС. Германия при этом, помимо светской Турции, заключила аналогичные соглашения с мусульманскими Тунисом и Марокко . Современная турецкая диаспора действительно считается одной из самых многочисленных и колоритных в Европе. По данным расположенного в Кёльне турецкого Союза международных демократов (Union of International Democrats / UID), в равной степени занимающегося вопросами «братских общин», членами диаспоры считаются те, кто: проживают за пределами страны происхождения; состоят в какой-либо организации; не чувствуют полной принадлежности к стране проживания; ассоциируют прошлое и будущее со своей родиной и поддерживают разного рода отношения и связи с ней (родственные, деловые, политические и т.д.). Важность диаспоры для Анкары подтверждается, в частности, тем, что данной части турецкого общества посвящена отдельная статья (No 62) конституции страны, принятой в 1982 г. Так, указанная статья закона гласит, что «государство принимает необходимые меры для обеспечения единства семьи, образования, культурных потребностей и социального благосостояния турецких граждан, работающих в зарубежных странах, защиты их связей с родиной и оказания им помощи в возвращении на родину».
Одной из главных структур Турции, содействующих гражда- нам за рубежом, является специально созданное в 2010 г. Мини- стерство по делам зарубежных турок и родственных обществ (Yurtdışı Türkler ve Akraba Topluluklar Başkanlığı / YTB). Ведомство, в частности, курирует стипендиальные программы для соотечественников; образовательные курсы, в том числе курсы турецкого языка; просвещение турок в области культуры во избежание культурно-исторических разрывов с Турцией, а также оказывает сопровождение согражданам в вопросах разного профиля, начиная от юридических и заканчивая оформлением документов, социальными, религиозными услугами и т.д. [Yurtdışı Vatandaşlar ..., 2024]. Кроме задачи установления прочных отношений диаспоры с родиной, YTB также занимается изучением зарубежных турок на научном уровне для выявления их политических и других предпочтений, а также составления правдоподобной статистики. Ежегодным результатом таких трудов является «Индекс турецкой диаспоры», или «Исследование турок, проживающих в Европе», составляемое YTB совместно с Мини- стерством культуры и туризма Турции. Последнее опубликованное исследование, охватывающее 1920 человек, проводилось в период с 3 августа по 15 сентября 2022 г. на основе данных Управления по вопросам населения и гражданства при МВД Турции и учитывало в том числе обладателей «голубых карт».
Примечательно при этом, что несмотря на повышение цен на товары и услуги в Европе вследствие международной турбулентности в 2022 г., большая часть евро-турецких семей состоят из двух-четырех человек, однако 31,6% семей превышают пять человек и живут под одной крышей. Турецкие социологи также заметили тенденцию к увеличению количества детей по мере взросления человека. Так, например, в возрасте 25–34 лет турок в Европе, как правило, имеет одного ребенка, в то время как к 45–54 годам количество детей у большинства достигает уже трех-четырех. Вместе с тем, по данным Евростата, 49% европейских семей в целом имеют преимущественно одного ребенка, в то время как три и более детей зарегистрированы лишь у 12% семей во всем ЕС.
Стоит отметить, что многие современные турки, проживаю- щие в Европе, являются потомками трудовых мигрантов в четвертом и пятом поколении. Тем не менее за многолетнюю жизнь в эмиграции некоторые из них, преодолев трудности социокультурной адаптации и интеграции в европейское общество, шагнули на новую ступень развития, превратившись из простых разнорабочих в политиков, предпринимателей, деятелей спорта, культуры, образования и т.п. со своими интересами и механизмами влияния во многих странах Европы. Ключевыми такими механизмами сегодня являются: ассоциации (дернеки), общественные организации и движения; политические партии (в частности, возникшая в 2024 г. в Германии партия «Демократический альянс за разнообразие и пробуждение» (DAVA), аффилированная с правительством Р.Т. Эрдогана); бизнес-корпорации и ассоциации (например, Европейская ассоциация турецких бизнесменов и промышленников (ATİAD), а также крупные турецкие холдинги и ТНК, известные на рынках Европы: Koç Holding, Şahinler Holding и Rönesans Holding, кото- рый в 2014 г. приобрел немецкую компанию Heitkamp, а в 2016 г. стал основным акционером одной из старейших и крупнейших ни- дерландских компаний Ballast Nedam.
Вместе с тем важно, что и сами представители диаспоры рассматриваются аппаратом управления Турции в качестве инст- румента публичной дипломатии и «мягкой силы», которая может быть задействована в интересах страны происхождения. При этом стоит отметить, что в 2017 г. в Бундестаг Германии вошли 14 депутатов-этнических турок, однако наличие в политической сфере и на руководящих постах представителей диаспоры иногда имеет обратный эффект для Турецкой Республики, в частности по причине того, что не все из них поддерживают правящую элиту Турции. Так, в период всеобщих выборов в 2023 г. министр продовольствия и сельского хозяйства Германии, являющийся турком по происхождению, в социальной сети Twitter раскритиковал турецких граждан, поддержавших президента Р.Т. Эрдогана и обеспечивших ему победу на выборах. Стоит отдельно отметить, что на всеобщих и парламентских выборах представители зарубежных диаспор действительно обеспечивают существенную долю голосов в пользу Р.Т. Эрдогана и правящей в Турции Партии справедливости и развития. Так, на- пример, в ходе президентской выборной кампании в 2014 г. Эрдоган получил больше голосов, чем в среднем по Турции (51%), в Германии (68%), Австрии (80%), Бельгии (69%), Дании (62%), Франции (66%) и Нидерландах (77%). В результате президентских выборов 2023 г. Р.Т. Эрдоган обошел своего конкурента К. Кылычдароглу с большим отрывом голосов в Австрии (73%), Германии (67%), Франции (66%), Бельгии (74%), Нидерландах (70%), Дании (62%), Норвегии (54%), а также не входящей в ЕС Боснии и Герцеговине (51%) [Yurt Dışı 28 Mayıs ..., 2023]. При этом на территории Турецкой Республики по итогам проведения второго тура голосования Эрдоган суммар- но получил лишь 52% голосов по всей стране.
Внимание на себя обращает религиозная ориентация ряда организаций Турции, являющейся, согласно конституции, свет- ской, что, однако, также объясняется статистикой: среди всего на- селения Германии (приблизительно 83 млн человек) около 5,5 млн являются мусульманами, из которых, в свою очередь, 2,5 млн, или 45% – мусульмане турецкого происхождения [Almanya Türk..., 2022, s. 81]. Упомянутые организации способствуют сплочению мусульманской общины, а также отстаивают права ее членов, в частности лоббируют строительство в Европе культовых сооружений.
Вместе с тем важно, что и сами представители диаспоры рассматриваются аппаратом управления Турции в качестве инст- румента публичной дипломатии и «мягкой силы», которая может быть задействована в интересах страны происхождения. При этом стоит отметить, что в 2017 г. в Бундестаг Германии вошли 14 депутатов-этнических турок, однако наличие в политической сфере и на руководящих постах представителей диаспоры иногда имеет обратный эффект для Турецкой Республики, в частности по причине того, что не все из них поддерживают правящую элиту Турции. Так, в период всеобщих выборов в 2023 г. министр продовольствия и сельского хозяйства Германии, являющийся турком по происхождению, в социальной сети Twitter раскритиковал турецких граждан, поддержавших президента Р.Т. Эрдогана и обеспечивших ему победу на выборах. Стоит отдельно отметить, что на всеобщих и парламентских выборах представители зарубежных диаспор действительно обеспечивают существенную долю голосов в пользу Р.Т. Эрдогана и правящей в Турции Партии справедливости и развития. Так, на- пример, в ходе президентской выборной кампании в 2014 г. Эрдоган получил больше голосов, чем в среднем по Турции (51%), в Германии (68%), Австрии (80%), Бельгии (69%), Дании (62%), Франции (66%) и Нидерландах (77%). В результате президентских выборов 2023 г. Р.Т. Эрдоган обошел своего конкурента К. Кылычдароглу с большим отрывом голосов в Австрии (73%), Германии (67%), Франции (66%), Бельгии (74%), Нидерландах (70%), Дании (62%), Норвегии (54%), а также не входящей в ЕС Боснии и Герцеговине (51%) [Yurt Dışı 28 Mayıs ..., 2023]. При этом на территории Турецкой Республики по итогам проведения второго тура голосования Эрдоган суммар- но получил лишь 52% голосов по всей стране.
Внимание на себя обращает религиозная ориентация ряда организаций Турции, являющейся, согласно конституции, свет- ской, что, однако, также объясняется статистикой: среди всего на- селения Германии (приблизительно 83 млн человек) около 5,5 млн являются мусульманами, из которых, в свою очередь, 2,5 млн, или 45% – мусульмане турецкого происхождения [Almanya Türk..., 2022, s. 81]. Упомянутые организации способствуют сплочению мусульманской общины, а также отстаивают права ее членов, в частности лоббируют строительство в Европе культовых сооружений.
В то же время, несмотря на наличие единомышленников и приобщенность к особой этногруппе, в Германии, имеющей наиболее либеральное законодательство в отношении мигрантов, многие лица из числа некоренного населения подвергаются разным формам дискриминации, в том числе в сфере образования. Так, по данным Атласа турецкой диаспоры Германии за 2022 г., 72% студентов-иммигрантов турецкого происхождения, обучающихся в ФРГ, чувствуют себя изолированными в культурном плане, 66% при этом подвергаются дискриминации по национальному признаку не только со стороны сверстников, но и преподавателей, а 27% сталкивались с ущемлениями прав и на конфессиональной почве. Всё это, по мнению учащихся, вместо Евросоюзу 199 активной интеграции в европейские общественные реалии, напротив, побуждает их обосабливаться в отдельные социальные группы, учиться в исключительно турецких школах и жить в турецких кварталах.
Респонденты более ранних исследований, помимо ксенофобии, также заявляли о проблеме безработицы, которая, однако, в настоящее время не выглядит такой явной на фоне числа трудоустроенных членов турецкой диаспоры, а также о наличии языковых барьеров. Согласно статистике, из числа трудовых мигрантов язык принимающей страны на среднем уровне или ниже среднего удается выучить лишь 31%.
При этом примечательно, что в то время, как европейское общество видит в мигрантах, а также разного рода «некоренных» национальных и религиозных меньшинствах угрозу самому себе, некоторые турецкие исследователи рассматривают растущие на этой почве расизм и исламофобию в качестве основного препятствия для ассимиляции членов диаспоры. Таким образом, зарубежные исследователи обращают внимание на формирующийся «замкнутый круг», когда официальные власти ЕС, с одной стороны, акцентируют внимание на необходимости инте- грации приезжающих, с другой – разрабатывают планы по уже- сточению миграционного курса и допускают проведение на терри- тории ряда светских европейских государств исламофобских акций, разжигающих межнациональную рознь. Интересным при этом является тот факт, что сама Турция занимает лидирующие позиции в европейских антирейтингах, посвященных государственной политике по интеграции мигрантов. Так, например, в 2015 г. Турецкая Республика продемонстрировала самое низкое значение в Индексе политики интеграции мигрантов, разработанном Центром международных отношений Барселоны и независимой Группой по миграционной политике при поддержке ЕС.
Турецкая диаспора, в отличие от общин выходцев из араб- ских стран Ближнего и Среднего Востока, бежавших на европей- ский континент от войн и других бедствий, сложилась в Европе во многом по инициативе самих европейских стран, которые, между тем, приглашая на работу трудовых мигрантов, не рассчитывали на их последующее укоренение в странах современного Евросоюза. Миграционный курс европейских лидеров, увидевших в попытке интеграции / ассимиляции выходцев из другого цивилизационного ареала новые возможности для развития Европы, не увенчался большими успехами. Несмотря на тот факт, что часть турок стали органичной частью европейского общества, многие из них по- прежнему придерживаются восточных обычаев и сохраняют связи с исторической родиной. Европейская толерантность сыграла с ее лоббистами злую шутку, постепенно превратив этнические мень- шинства Европы во влиятельную и значимую со всех точек зрения часть населения. Либеральное миграционное законодательство и демократи- ческая политика в данной области привели к росту антимигрантских настроений и исламофобии среди коренного европейского населения. Это не только не способствует интеграции диаспор, но, напротив, усиливает межнациональную рознь, и в среднесрочной перспективе может привести к еще большему стремлению нацио- нальных меньшинств к обособлению в этнокультурные группы, расцвету этнобизнеса и лоббированию интересов неевропейского населения в политике.
Респонденты более ранних исследований, помимо ксенофобии, также заявляли о проблеме безработицы, которая, однако, в настоящее время не выглядит такой явной на фоне числа трудоустроенных членов турецкой диаспоры, а также о наличии языковых барьеров. Согласно статистике, из числа трудовых мигрантов язык принимающей страны на среднем уровне или ниже среднего удается выучить лишь 31%.
При этом примечательно, что в то время, как европейское общество видит в мигрантах, а также разного рода «некоренных» национальных и религиозных меньшинствах угрозу самому себе, некоторые турецкие исследователи рассматривают растущие на этой почве расизм и исламофобию в качестве основного препятствия для ассимиляции членов диаспоры. Таким образом, зарубежные исследователи обращают внимание на формирующийся «замкнутый круг», когда официальные власти ЕС, с одной стороны, акцентируют внимание на необходимости инте- грации приезжающих, с другой – разрабатывают планы по уже- сточению миграционного курса и допускают проведение на терри- тории ряда светских европейских государств исламофобских акций, разжигающих межнациональную рознь. Интересным при этом является тот факт, что сама Турция занимает лидирующие позиции в европейских антирейтингах, посвященных государственной политике по интеграции мигрантов. Так, например, в 2015 г. Турецкая Республика продемонстрировала самое низкое значение в Индексе политики интеграции мигрантов, разработанном Центром международных отношений Барселоны и независимой Группой по миграционной политике при поддержке ЕС.
Турецкая диаспора, в отличие от общин выходцев из араб- ских стран Ближнего и Среднего Востока, бежавших на европей- ский континент от войн и других бедствий, сложилась в Европе во многом по инициативе самих европейских стран, которые, между тем, приглашая на работу трудовых мигрантов, не рассчитывали на их последующее укоренение в странах современного Евросоюза. Миграционный курс европейских лидеров, увидевших в попытке интеграции / ассимиляции выходцев из другого цивилизационного ареала новые возможности для развития Европы, не увенчался большими успехами. Несмотря на тот факт, что часть турок стали органичной частью европейского общества, многие из них по- прежнему придерживаются восточных обычаев и сохраняют связи с исторической родиной. Европейская толерантность сыграла с ее лоббистами злую шутку, постепенно превратив этнические мень- шинства Европы во влиятельную и значимую со всех точек зрения часть населения. Либеральное миграционное законодательство и демократи- ческая политика в данной области привели к росту антимигрантских настроений и исламофобии среди коренного европейского населения. Это не только не способствует интеграции диаспор, но, напротив, усиливает межнациональную рознь, и в среднесрочной перспективе может привести к еще большему стремлению нацио- нальных меньшинств к обособлению в этнокультурные группы, расцвету этнобизнеса и лоббированию интересов неевропейского населения в политике.
Fuller, Steve. 2024. “ChatGPT as a Corrective to Academic Bias.” Social Epistemology Review and Reply Collective 13 (12): 10–11
ChatGPT и эпистемические зависимости пути
Многое из того, что мы говорим о роли логики в мышлении - например, о выявлении скрытых предпосылок - напоминает об этой платоновской образности. Такое видение нашего разума заставило некоторых философов, таких как Аквинский и Лейбниц, с надеждой предположить, что между нашим разумом и миром существует «предопределенная гармония» (Богом). Некоторые эволюционисты сегодня придерживаются светской версии этой идеи, хотя и не всегда приходят к таким благотворным выводам. Так, сегодняшние разговоры о нашем «жестко встроенном» мозге (иногда его называют «рептильным») призваны объяснить, почему люди не могут легко изменить стандартные модели поведения, независимо от изменений в окружающей среде, которые, в свою очередь, могут в конечном итоге положить конец нашему правлению на планете.
Но, как уже отмечалось, ChatGPT исходит из прямо противоположного предположения, а именно, что системы, основанные на относительно примитивных соединительных операторах, могут генерировать по запросу новый контент, неотличимый по качеству от того, что производят люди. Все, что требуется, - это предоставить машинам на вход такие крупномасштабные базы данных, которые доступны в настоящее время; отсюда и их формальное название - «большие языковые модели» (LLM). Хотя некоторые жалуются, что этот контент не всегда «точен», с философской точки зрения это не должно представлять собой непреодолимую проблему. В конце концов, в этом отношении ChatGPT, так сказать, «всего лишь человек». Но более того, все основные теории истины в некотором смысле являются «семантическими», то есть подразумевают размышления второго порядка над высказываниями первого порядка. Таким образом, по мере того как ChatGPT становится искусным в определении того, что высказывания говорят друг о друге, его истинностная функциональность должна возрастать.
Более того, что, возможно, имеет еще большее эпистемическое значение, ChatGPT имеет все шансы исправить зависимость от пути в производстве академического знания, при которой относительная значимость публикаций определяется количеством ссылок на них от других авторов. ChatGPT может легко отбросить цитирование и просто сосредоточиться на отношениях между мыслями, фактами и гипотезами в самих текстах. Другими словами, входные тексты могут говорить друг с другом на равных, чего не позволяет сделать академическая сеть цитирования из-за предубеждений, заложенных в профессиональную подготовку академических авторов и структуру академического вознаграждения, которая сильно привязана к цитированию. Другими словами, если пользователь ChatGPT задаст вопрос о нерешенной проблеме, он вполне может воспользоваться тем, что библиотековед Дон Свонсон (1986) назвал «неоткрытым общественным знанием», а именно скрытыми связями между литературами, которые обычно не обращаются друг к другу именно из-за системных предубеждений в процессе обнаружения академических знаний. Действительно, эта относительно простая особенность ChatGPT, если ее усилить, может произвести революцию в проведении и использовании научных исследований (Schmidt 2023).
ChatGPT и эпистемические зависимости пути
Многое из того, что мы говорим о роли логики в мышлении - например, о выявлении скрытых предпосылок - напоминает об этой платоновской образности. Такое видение нашего разума заставило некоторых философов, таких как Аквинский и Лейбниц, с надеждой предположить, что между нашим разумом и миром существует «предопределенная гармония» (Богом). Некоторые эволюционисты сегодня придерживаются светской версии этой идеи, хотя и не всегда приходят к таким благотворным выводам. Так, сегодняшние разговоры о нашем «жестко встроенном» мозге (иногда его называют «рептильным») призваны объяснить, почему люди не могут легко изменить стандартные модели поведения, независимо от изменений в окружающей среде, которые, в свою очередь, могут в конечном итоге положить конец нашему правлению на планете.
Но, как уже отмечалось, ChatGPT исходит из прямо противоположного предположения, а именно, что системы, основанные на относительно примитивных соединительных операторах, могут генерировать по запросу новый контент, неотличимый по качеству от того, что производят люди. Все, что требуется, - это предоставить машинам на вход такие крупномасштабные базы данных, которые доступны в настоящее время; отсюда и их формальное название - «большие языковые модели» (LLM). Хотя некоторые жалуются, что этот контент не всегда «точен», с философской точки зрения это не должно представлять собой непреодолимую проблему. В конце концов, в этом отношении ChatGPT, так сказать, «всего лишь человек». Но более того, все основные теории истины в некотором смысле являются «семантическими», то есть подразумевают размышления второго порядка над высказываниями первого порядка. Таким образом, по мере того как ChatGPT становится искусным в определении того, что высказывания говорят друг о друге, его истинностная функциональность должна возрастать.
Более того, что, возможно, имеет еще большее эпистемическое значение, ChatGPT имеет все шансы исправить зависимость от пути в производстве академического знания, при которой относительная значимость публикаций определяется количеством ссылок на них от других авторов. ChatGPT может легко отбросить цитирование и просто сосредоточиться на отношениях между мыслями, фактами и гипотезами в самих текстах. Другими словами, входные тексты могут говорить друг с другом на равных, чего не позволяет сделать академическая сеть цитирования из-за предубеждений, заложенных в профессиональную подготовку академических авторов и структуру академического вознаграждения, которая сильно привязана к цитированию. Другими словами, если пользователь ChatGPT задаст вопрос о нерешенной проблеме, он вполне может воспользоваться тем, что библиотековед Дон Свонсон (1986) назвал «неоткрытым общественным знанием», а именно скрытыми связями между литературами, которые обычно не обращаются друг к другу именно из-за системных предубеждений в процессе обнаружения академических знаний. Действительно, эта относительно простая особенность ChatGPT, если ее усилить, может произвести революцию в проведении и использовании научных исследований (Schmidt 2023).
❤2
Turtz, Michael. 2024. “New Public Management and the Philosophy of Science.” Social Epistemology Review and Reply Collective 13 (12): 41–44
Новый государственный менеджмент (НГМ) берет свое начало с зарождения философии науки. Первоначально, «(Используя) предпосылки научного духа, созданные Бэконом, Галилеем и Декартом, такие ученые, как Вобан и Жоншер, начали решать проблемы абсолютистских институтов» (Lynn, Jr. 2006, 45). Галилей впервые применил научный метод через систематические наблюдения. Фрэнсис Бэкон развил подход Галилея, изучая ремесленников. Он считал, что ученые должны начинать с систематических наблюдений. Бэкон также считал, что людям необходим разум. Декарт развил убеждение Бэкона в том, что человеку необходим разум, устранив все прежние убеждения. Утверждение не должно считаться истинным (Moses and Knutsen 2012).
Применение научного мышления
В XVII веке Себастьен ле Престр де Вобан использовал научное мышление Бэкона, Галилея и Декарта. Вобан, который был военным инженером, был заинтригован тем, что «работа Галилея по механике как натурфилософа открыла новые двери для изучения природы материала и формы укреплений» (Heilbron 2003, 310). Кроме того, когда Вобан был студентом, на него повлияли геометрические принципы Декарта, что привело его к созданию фортов для защиты во Франции, где он сражался вместе с королем Людовиком XIV (Obradović and Mišić 2014).
Вобан был не единственным военным экспертом, использовавшим труды родоначальника философии науки в военных целях. Столетие спустя Фридрих Великий не только использовал их работы в военных целях, но и создал абсолютистское государство, что в итоге привело к камерализму и НПМ. Начнем с того, что Декарт считал, что люди сравнимы с машинами, но обладают способностью к разуму. Позже, в XVII веке, Жюльен де Ламеттри, французский материалист, довел убеждения Декарта о природе человека до крайности в своей книге «Человек-машина» (Morgan 2006). Он утверждал, что человек - это машина, не поддающаяся влиянию или поведению. Кроме того, и тело, и душа работают в механическом режиме. Взгляды де Ламетри были крайне непопулярны, и он был вынужден бежать из Франции.
Фридрих Великий из Пруссии принял Ламеттри в своей стране и установил с ним дружеские отношения. По сути, существовала «прямая связь между механистическими теориями человека, разработанными Декартом и Ламеттри, и военной практикой прусской армии Фридриха» (370). Фридрих Вильгельм I и Фридрих Великий создали абсолютистское государство, учредив Комиссию по делам гражданской службы. Несмотря на то, что Комиссия по делам государственной службы создала систему подготовки профессиональных управленцев и включила в нее университеты, в стране появился камерализм.
При камерализме в Пруссии во главу угла ставилось государство. Бюрократия была нацелена на увеличение доходов и повышение эффективности. По сути, административная наука со временем превратилась в идеологию менеджеризма. Формализм был важнее традиционализма. Менеджеров обучали, изучали и оценивали. Спустя столетия Худ и Джексон (1991) называют Новый государственный менеджмент «новым камерализмом» (182). И камерализм, и НПМ вобрали в себя знания как практиков, так и теоретиков.
До появления НПМ, в конце XVIII века, начиная с Вудро Вильсона, и в начале XIX века, когда появились Тейлор, Фавол и Гулик, государственное управление находилось под зонтиком традиционного государственного управления. Согласно Денхардту и Денхардту (2000), государственные администраторы реагировали на запросы граждан, которые рассматривались как клиенты и избиратели, а мотивацией для них были зарплата и льготы. Ученые начали появляться в ответ на мировые войны и Великую депрессию, чтобы противостоять таким вызовам, как индустриализация и корпорации.
Новый государственный менеджмент
Начало НПМ в западной цивилизации положили президент США Рональд Рейган и премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер в 1970-х и 1980-х годах (Farazmand 2002). После 1979 года администраторы стали реагировать не на клиентов и избирателей, а на заказчиков.
Новый государственный менеджмент (НГМ) берет свое начало с зарождения философии науки. Первоначально, «(Используя) предпосылки научного духа, созданные Бэконом, Галилеем и Декартом, такие ученые, как Вобан и Жоншер, начали решать проблемы абсолютистских институтов» (Lynn, Jr. 2006, 45). Галилей впервые применил научный метод через систематические наблюдения. Фрэнсис Бэкон развил подход Галилея, изучая ремесленников. Он считал, что ученые должны начинать с систематических наблюдений. Бэкон также считал, что людям необходим разум. Декарт развил убеждение Бэкона в том, что человеку необходим разум, устранив все прежние убеждения. Утверждение не должно считаться истинным (Moses and Knutsen 2012).
Применение научного мышления
В XVII веке Себастьен ле Престр де Вобан использовал научное мышление Бэкона, Галилея и Декарта. Вобан, который был военным инженером, был заинтригован тем, что «работа Галилея по механике как натурфилософа открыла новые двери для изучения природы материала и формы укреплений» (Heilbron 2003, 310). Кроме того, когда Вобан был студентом, на него повлияли геометрические принципы Декарта, что привело его к созданию фортов для защиты во Франции, где он сражался вместе с королем Людовиком XIV (Obradović and Mišić 2014).
Вобан был не единственным военным экспертом, использовавшим труды родоначальника философии науки в военных целях. Столетие спустя Фридрих Великий не только использовал их работы в военных целях, но и создал абсолютистское государство, что в итоге привело к камерализму и НПМ. Начнем с того, что Декарт считал, что люди сравнимы с машинами, но обладают способностью к разуму. Позже, в XVII веке, Жюльен де Ламеттри, французский материалист, довел убеждения Декарта о природе человека до крайности в своей книге «Человек-машина» (Morgan 2006). Он утверждал, что человек - это машина, не поддающаяся влиянию или поведению. Кроме того, и тело, и душа работают в механическом режиме. Взгляды де Ламетри были крайне непопулярны, и он был вынужден бежать из Франции.
Фридрих Великий из Пруссии принял Ламеттри в своей стране и установил с ним дружеские отношения. По сути, существовала «прямая связь между механистическими теориями человека, разработанными Декартом и Ламеттри, и военной практикой прусской армии Фридриха» (370). Фридрих Вильгельм I и Фридрих Великий создали абсолютистское государство, учредив Комиссию по делам гражданской службы. Несмотря на то, что Комиссия по делам государственной службы создала систему подготовки профессиональных управленцев и включила в нее университеты, в стране появился камерализм.
При камерализме в Пруссии во главу угла ставилось государство. Бюрократия была нацелена на увеличение доходов и повышение эффективности. По сути, административная наука со временем превратилась в идеологию менеджеризма. Формализм был важнее традиционализма. Менеджеров обучали, изучали и оценивали. Спустя столетия Худ и Джексон (1991) называют Новый государственный менеджмент «новым камерализмом» (182). И камерализм, и НПМ вобрали в себя знания как практиков, так и теоретиков.
До появления НПМ, в конце XVIII века, начиная с Вудро Вильсона, и в начале XIX века, когда появились Тейлор, Фавол и Гулик, государственное управление находилось под зонтиком традиционного государственного управления. Согласно Денхардту и Денхардту (2000), государственные администраторы реагировали на запросы граждан, которые рассматривались как клиенты и избиратели, а мотивацией для них были зарплата и льготы. Ученые начали появляться в ответ на мировые войны и Великую депрессию, чтобы противостоять таким вызовам, как индустриализация и корпорации.
Новый государственный менеджмент
Начало НПМ в западной цивилизации положили президент США Рональд Рейган и премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер в 1970-х и 1980-х годах (Farazmand 2002). После 1979 года администраторы стали реагировать не на клиентов и избирателей, а на заказчиков.
Кроме того, мотивацией для государственных администраторов стало идеологическое стремление как можно больше сократить размер правительства и делать больше с меньшими затратами. Во времена НПМ культура государственных служащих полностью изменилась. Ценности и справедливость, которые когда-то прививались государственным служащим, были ограничены. В рамках НПМ наблюдалось несколько тенденций, в том числе: 1) изменение норм государственных расходов, 2) переход к квазиприватизации, а в некоторых случаях и к приватизации, и 3) внедрение автоматизации в государственном секторе (Hood 1991).
Ученые сходятся во мнении, что НПМ нельзя отнести к смене парадигм Куна (1970). Во-первых, некоторые ученые, такие как Гоу и Дюфур (2000), рассматривали НПМ как интеллектуальную революцию в государственном управлении, но только через призму экономики, а не всей области. НПМ нельзя отнести к смене парадигм Куна, потому что «вместо того, чтобы быть противоположными парадигмами, одна из которых должна победить другую, они представляют собой несопоставимые способы взглянуть на свой предмет» (590). Во-вторых, другие ученые, такие как Генри (Henry, 1986), считают, что НПМ - это скорее эволюция традиционного государственного управления, чем революция. Традиционное государственное управление было революцией, которая внедряла идеи бизнеса в конце XIX - начале XX века в работах Уилсона (1887) «Изучение администрации», Тейлора (1912) «Научное управление», Файоля (1916) «Промышленное и гражданское управление» и Гулика (1937) «Заметки по теории организации». Например, Уилсон считал, что сфера управления - это сфера бизнеса, а Тейлор использовал тотальное управление качеством (TQM) в государственном управлении.
Наконец, некоторые ученые, такие как МакКерди и Клири (1984), считали, что и государственному управлению, и НПМ не хватает интегрирующих теоретических атрибутов. По сути, это затрагивает лишь часть парадигмы. Кун (Kuhn, 1970) считал, что маргинализация может произойти, если некоторые члены не примут новую парадигму. Я согласен со всеми учеными, что НПМ не считается сменой парадигмы, но с тех пор она сильно повлияла на государственное управление.
Управленческий позитивизм
Современные ученые критикуют НПМ в государственном управлении. Фрэнк Фишер (2003) критикует позитивизм. Политика, основанная на доказательствах, и в частности NPM, негативно повлияли на анализ политики. Позитивизм привел к подавлению как этических, так и политических решений в государственной политике. По словам Смита и О'Лири (2013), «мы считаем, что процессы производства знаний, которые являются неотъемлемой частью культуры НПМ, управляются управленческим позитивизмом».В рамках управленческого позитивизма акцент делается на использовании количественной целостности, которая вписывается в рамки маркетизации государственного сектора. По мнению Бокса, Маршалла, Рида и Рида (2001), абстрактный эмпиризм НПМ не подходит для сферы государственного управления. Государственные менеджеры больше заботятся о выполнении контракта, чем о человеческом взаимодействии с гражданами.
Ученые сходятся во мнении, что НПМ нельзя отнести к смене парадигм Куна (1970). Во-первых, некоторые ученые, такие как Гоу и Дюфур (2000), рассматривали НПМ как интеллектуальную революцию в государственном управлении, но только через призму экономики, а не всей области. НПМ нельзя отнести к смене парадигм Куна, потому что «вместо того, чтобы быть противоположными парадигмами, одна из которых должна победить другую, они представляют собой несопоставимые способы взглянуть на свой предмет» (590). Во-вторых, другие ученые, такие как Генри (Henry, 1986), считают, что НПМ - это скорее эволюция традиционного государственного управления, чем революция. Традиционное государственное управление было революцией, которая внедряла идеи бизнеса в конце XIX - начале XX века в работах Уилсона (1887) «Изучение администрации», Тейлора (1912) «Научное управление», Файоля (1916) «Промышленное и гражданское управление» и Гулика (1937) «Заметки по теории организации». Например, Уилсон считал, что сфера управления - это сфера бизнеса, а Тейлор использовал тотальное управление качеством (TQM) в государственном управлении.
Наконец, некоторые ученые, такие как МакКерди и Клири (1984), считали, что и государственному управлению, и НПМ не хватает интегрирующих теоретических атрибутов. По сути, это затрагивает лишь часть парадигмы. Кун (Kuhn, 1970) считал, что маргинализация может произойти, если некоторые члены не примут новую парадигму. Я согласен со всеми учеными, что НПМ не считается сменой парадигмы, но с тех пор она сильно повлияла на государственное управление.
Управленческий позитивизм
Современные ученые критикуют НПМ в государственном управлении. Фрэнк Фишер (2003) критикует позитивизм. Политика, основанная на доказательствах, и в частности NPM, негативно повлияли на анализ политики. Позитивизм привел к подавлению как этических, так и политических решений в государственной политике. По словам Смита и О'Лири (2013), «мы считаем, что процессы производства знаний, которые являются неотъемлемой частью культуры НПМ, управляются управленческим позитивизмом».В рамках управленческого позитивизма акцент делается на использовании количественной целостности, которая вписывается в рамки маркетизации государственного сектора. По мнению Бокса, Маршалла, Рида и Рида (2001), абстрактный эмпиризм НПМ не подходит для сферы государственного управления. Государственные менеджеры больше заботятся о выполнении контракта, чем о человеческом взаимодействии с гражданами.
1
Успенский Б. А. Государь: история и этимология слова // Вопросы языкознания. 2023. № 1. С. 7–18
В первой половине XV в. в титуле московских великих князей появляется слово господарь (осподарь).В XVI–XVII вв. оно сменяется словом государь. Как соотносились эти термины? Когда именно происходит это изменение титула?
С первой половины XV в. великие князья московские именуются господарями (осподарями). Слово господарь в значении ‘хозяин, владелец’ было c древнейших времен известно на Руси; в XV в. оно приобретает специальное значение повелителя, главы государства. Термин господарь в этом специальном значении приходит в Московскую Русь из Литвы: московский великокняжеский титул непосредственно восходит к титулу великих князей литовских, опосредствованно же — к наименованию князей Галицко-Волынской Руси. История этого термина выглядит следующим образом: «Праславянское по своему происхождению *gospodarь ‘хозяин, владелец’ получило значение ‘правитель, монарх’ в канцелярии последних галицко-волынских князей, откуда в 1349 г. оно было перенесено вместе с галицкой канцелярской традицией в краковский королевский двор, где оно впервые за-свидетельствовано в составе титула короля Казимира ІІІ (господарь рускоѣ землѣ) в соответствии с титулом dominus Russiae в латиноязычных документах. В результате польско-литовской персональной унии (1386) титул господарь перешел к великим князьям литовским. В самом конце XIV в. из западнорусского (староукраинского-старобелорусского) канцелярского языка Великого княжества Литовского титул заимствовали молдавские воеводы, а несколько позже, в первой половине XV в. также великие князья московские...»
Впервые этот титул появляется на монетах Василия ІІ 1445 — начала 1446 г.: осподарь всеіз... или осподарь всеѧ земли рускиѧ. Такая же надпись фигурирует затем на монетах Дмитрия Шемяки во время правления его в Москве (1446–1447 гг.): ѡсподарьв[сей земли Русской]. В 1447–1448 гг. монеты Василия ІІ выпускаются с надписью осподарь всея Русския земли или осподарь всея Руси ; после 1448 г. на монетах Василия ІІ, выпущенных вместе с его сыном и соправителем Иваном Васильевичем (будущим Иваном ІІІ), значится титул осподари.
Еще раньше слово господарь (осподарь) встречается просто как обозначение владетельного князя (безотносительно к его титулованию); мы находим его уже в докончании Василия ІІ с Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным (1434 г.): хто кому служит, тот идет [c] своим осподаремъ. Уже отсюда видно, что употребление этого слова не сводится к наименованию великого князя московского и может распространяться на наименование других князей; слово (г)осподарь выступает в этом значении задолго до того, как оно фиксируется в титуле московского князя. Это наименование встречается, в частности, у удельных князей, находящихся в зависимости от Москвы, но в этих случаях, возможно, имеет место уподобление московскому великому князю.
Итак, господарями, наряду с московскими князьями, именуются и другие правители Великой Руси. Однако только у московских князей этот термин становится самонаименованием, т. е. выступает как элемент интитуляции; между тем интитуляция является непременным компонентом полноценного титула. Можно сказать, таким образом, что только у московских великих князей слово господарь является титулом в полном смысле слова.Характерно в этом смысле, что когда Дмитрий Шемяка овладевает Москвой (1446–1447 гг.), он начинает именовать себя таким образом, т. е. слово осподарь, которым он назывался и раньше, становится его титулом. Со временем на месте западнорусской по своему происхождению формы господарь в титуле московского монарха появляется собственно великорусская форма государь. По всей видимости, это обусловлено стремлением обособить наименование московского правителя, противопоставив его наименованию других правителей, как русских, так и иностранных. Господарями называют разных правителей, государем — только московского монарха.
В первой половине XV в. в титуле московских великих князей появляется слово господарь (осподарь).В XVI–XVII вв. оно сменяется словом государь. Как соотносились эти термины? Когда именно происходит это изменение титула?
С первой половины XV в. великие князья московские именуются господарями (осподарями). Слово господарь в значении ‘хозяин, владелец’ было c древнейших времен известно на Руси; в XV в. оно приобретает специальное значение повелителя, главы государства. Термин господарь в этом специальном значении приходит в Московскую Русь из Литвы: московский великокняжеский титул непосредственно восходит к титулу великих князей литовских, опосредствованно же — к наименованию князей Галицко-Волынской Руси. История этого термина выглядит следующим образом: «Праславянское по своему происхождению *gospodarь ‘хозяин, владелец’ получило значение ‘правитель, монарх’ в канцелярии последних галицко-волынских князей, откуда в 1349 г. оно было перенесено вместе с галицкой канцелярской традицией в краковский королевский двор, где оно впервые за-свидетельствовано в составе титула короля Казимира ІІІ (господарь рускоѣ землѣ) в соответствии с титулом dominus Russiae в латиноязычных документах. В результате польско-литовской персональной унии (1386) титул господарь перешел к великим князьям литовским. В самом конце XIV в. из западнорусского (староукраинского-старобелорусского) канцелярского языка Великого княжества Литовского титул заимствовали молдавские воеводы, а несколько позже, в первой половине XV в. также великие князья московские...»
Впервые этот титул появляется на монетах Василия ІІ 1445 — начала 1446 г.: осподарь всеіз... или осподарь всеѧ земли рускиѧ. Такая же надпись фигурирует затем на монетах Дмитрия Шемяки во время правления его в Москве (1446–1447 гг.): ѡсподарьв[сей земли Русской]. В 1447–1448 гг. монеты Василия ІІ выпускаются с надписью осподарь всея Русския земли или осподарь всея Руси ; после 1448 г. на монетах Василия ІІ, выпущенных вместе с его сыном и соправителем Иваном Васильевичем (будущим Иваном ІІІ), значится титул осподари.
Еще раньше слово господарь (осподарь) встречается просто как обозначение владетельного князя (безотносительно к его титулованию); мы находим его уже в докончании Василия ІІ с Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным (1434 г.): хто кому служит, тот идет [c] своим осподаремъ. Уже отсюда видно, что употребление этого слова не сводится к наименованию великого князя московского и может распространяться на наименование других князей; слово (г)осподарь выступает в этом значении задолго до того, как оно фиксируется в титуле московского князя. Это наименование встречается, в частности, у удельных князей, находящихся в зависимости от Москвы, но в этих случаях, возможно, имеет место уподобление московскому великому князю.
Итак, господарями, наряду с московскими князьями, именуются и другие правители Великой Руси. Однако только у московских князей этот термин становится самонаименованием, т. е. выступает как элемент интитуляции; между тем интитуляция является непременным компонентом полноценного титула. Можно сказать, таким образом, что только у московских великих князей слово господарь является титулом в полном смысле слова.Характерно в этом смысле, что когда Дмитрий Шемяка овладевает Москвой (1446–1447 гг.), он начинает именовать себя таким образом, т. е. слово осподарь, которым он назывался и раньше, становится его титулом. Со временем на месте западнорусской по своему происхождению формы господарь в титуле московского монарха появляется собственно великорусская форма государь. По всей видимости, это обусловлено стремлением обособить наименование московского правителя, противопоставив его наименованию других правителей, как русских, так и иностранных. Господарями называют разных правителей, государем — только московского монарха.
Первые фиксации слова государь относятся к концу XVI в. Как уже говорилось, по-началу это слово фиксируется в записях иностранцев и представлено в латинской транс-крипции.Так, в словаре капитана Соважа, записанном в устье Северной Двины (в Николо-Корельском монастыре) в 1586 г., зафиксированы слова asondare~ asoudare,assoudare(monsieur, maistre), assondarinie~assoudarinye (maistresse), передающие формы ʻосударь, осударыня’, наряду со словами aspondare(monsieur), aspondarenia~ aspondarenya, aspoudarinnia~ aspoudarinnya(madame, damoyselle), передающими ʻосподарь, осподарыня’.
О том, что слово государь существовало во времена Бориса Годунова, говорит сокращение осу (очевидно, из осударь) в «царском жалованном слове» воеводам 1604 г. (благодарность за битву с войсками Лжедмитрия под Новгород-Северским): «Князь Өедоръ-осу!», «Князь Өедоръосу Ивановичъ!», «Князь Дмитрей-осу Ивановичъ съ товарыщи!» и т. п. Слово осу, так же как и слово сударь,представляет собой, по-видимому, форму вежливого обращения к собеседнику, характерную для устной речи.Слово государь в полной форме представлено в титуле царя Алексея Михайловича на его «гербовном» знамени 1666–1678 гг.
Итак, слово государь было известно в русской речи по крайней мере в конце XVI в. Очевидно, что его адаптации в разговорной речи, отразившейся в отмеченных выше примерах, должен был предшествовать тот или иной период времени. А. Золтан предположил, что форма государь возникла в XVI в. в разговорной речи, «когда слово господарь из великокняжеского титула превратилось в общеупотребительную форму обращения» [Золтан 2014: 70], ср. [Золтан 1983/2002: 585]; это предположение основывается на убеждении (как нам представляется, ошибочном), что форма государь представляет собой результат преобразования (разговорной модификации) формы господарь. Полагаем, что дело обстояло противоположным образом: слово государь появляется как наименование московского монарха и затем проникает в разговорную речь в качестве вежливой формы наименования собеседника (или адресата при письменном обращении). В самом деле, легко себе представить усвоение высокого, титульного слова в разговорной речи, тогда как обратный процесс — усвоение вульгаризма в официальном языке — кажется маловероятным. При этом, как будет показано ниже, государь представляет собой искусственно образованное слово, продукт ассоциативного этимологизирования.
Есть основания полагать, что слово государь заменило слово господарь в наименовании русских правителей не сразу, а постепенно: какое-то время эти два слова могли, видимо, сосуществовать друг с другом. Наименование этих царей господарями не означает, на наш взгляд, что они еще не назывались государями и что это последнее слово появляется в титуле не раньше первой четверти XVII в. Так, Михаил Федорович может именоваться как государем, так и господарем. Новое слово (государь) лишь постепенно вытесняло старое (господарь); последнее оставалось особенно устойчивым на печатях, где практиковалось вообще использование старых матриц. По всей видимости, термин государь появляется как вариантное наименование русского монарха (царя?), отличающее его от всех остальных правителей. Кажется возможным предположить, что его появление связано с венчанием на царство Ивана Грозного (1547 г.); к сожалению, это предположение пока не поддается проверке.
О том, что слово государь существовало во времена Бориса Годунова, говорит сокращение осу (очевидно, из осударь) в «царском жалованном слове» воеводам 1604 г. (благодарность за битву с войсками Лжедмитрия под Новгород-Северским): «Князь Өедоръ-осу!», «Князь Өедоръосу Ивановичъ!», «Князь Дмитрей-осу Ивановичъ съ товарыщи!» и т. п. Слово осу, так же как и слово сударь,представляет собой, по-видимому, форму вежливого обращения к собеседнику, характерную для устной речи.Слово государь в полной форме представлено в титуле царя Алексея Михайловича на его «гербовном» знамени 1666–1678 гг.
Итак, слово государь было известно в русской речи по крайней мере в конце XVI в. Очевидно, что его адаптации в разговорной речи, отразившейся в отмеченных выше примерах, должен был предшествовать тот или иной период времени. А. Золтан предположил, что форма государь возникла в XVI в. в разговорной речи, «когда слово господарь из великокняжеского титула превратилось в общеупотребительную форму обращения» [Золтан 2014: 70], ср. [Золтан 1983/2002: 585]; это предположение основывается на убеждении (как нам представляется, ошибочном), что форма государь представляет собой результат преобразования (разговорной модификации) формы господарь. Полагаем, что дело обстояло противоположным образом: слово государь появляется как наименование московского монарха и затем проникает в разговорную речь в качестве вежливой формы наименования собеседника (или адресата при письменном обращении). В самом деле, легко себе представить усвоение высокого, титульного слова в разговорной речи, тогда как обратный процесс — усвоение вульгаризма в официальном языке — кажется маловероятным. При этом, как будет показано ниже, государь представляет собой искусственно образованное слово, продукт ассоциативного этимологизирования.
Есть основания полагать, что слово государь заменило слово господарь в наименовании русских правителей не сразу, а постепенно: какое-то время эти два слова могли, видимо, сосуществовать друг с другом. Наименование этих царей господарями не означает, на наш взгляд, что они еще не назывались государями и что это последнее слово появляется в титуле не раньше первой четверти XVII в. Так, Михаил Федорович может именоваться как государем, так и господарем. Новое слово (государь) лишь постепенно вытесняло старое (господарь); последнее оставалось особенно устойчивым на печатях, где практиковалось вообще использование старых матриц. По всей видимости, термин государь появляется как вариантное наименование русского монарха (царя?), отличающее его от всех остальных правителей. Кажется возможным предположить, что его появление связано с венчанием на царство Ивана Грозного (1547 г.); к сожалению, это предположение пока не поддается проверке.
Полагаем, что государь образовано от глагола судити, среди значений которого имеется значение ʻуправлять’. Нельзя не отметить, что это значение выступает в ветхозаветном контексте: так говорится о библейских предводителях, патриархах и пророках.От глагола судити образуется nomenagentis сударь. Слово сударь хорошо известно в русском языке, но его принято воспринимать как сокращение из государь; такое понимание отмечается уже в Словаре Академии Российской. Это восприятие отражает, по-видимому, позднее переосмысление. В действительности соотношение представляется обратным: не сударь образовано от государь — напротив, государь образовано от сударь.В свое время сударь было полноценным словом с исходным значением ʻсудья, правитель’. Это слово сохранилось в русском языке как форма вежливого обращения, но первоначально его употребление отнюдь не сводилось к диалогической речи.
В дальнейшем к слову сударь был добавлен компонент го по ассоциации со словами господарь, господин, госпожа и т. п.(как общий компонент у этих слов). Можно представить себе, как работала эта ассоциация. В разговорной речи начальное го в словах указанной группы могло отпадать, в результате чего появлялись такие, например, просторечные формы, как сподарь из господарь, спожа из госпожа и т. п. Таким образом, компонент го представал в языковом сознании как элемент книжного языка, противостоящий разговорным формам. В этом качестве он присоединился к форме сударь, которая была осмыслена как некниж-ная (разговорная) форма. Так образовалось слово государь; в конечном счете оно должно рассматриваться как искусственное образование. Закономерным образом сударь стало по-ниматься затем как сокращение из государь — в точности так же, как сподарь понимается как сокращение из господарь, спожа — как сокращение из госпожа и т. п. Итак, слово судáрь изначально представляет собой полноценное, не сокращенное слово, но оно стало восприниматься как сокращение.
Предупреждая возможные возражения, отметим, что слово сударь ʻмонарх’ нельзя рас-сматривать как сокращение из государь, по аналогии с тем, как сподарь является сокра-щением из господарь, спожа — сокращением из госпожа и т. п. Сокращение такого рода (усечение первого слога), как правило, снижает значение слова и не наблюдается в словах с высоким (в частности, титульным) значением. Так, в значении главы государства господарь не сокращается в сподарь (при том, что сподарь может обозначать главу семейства, хозяина); Богородица может называться госпожой, но не спожой (при том, что спожа вы-ступает как название праздника Рождества или Успения Богородицы); в Белоруссии спожой называли не жену князя или помещика, а жену священника, и т. п. Между тем слово сударь в приведенных нами примерах имеет самое высокое значение: это слово означает именно главу государства, т. е. то же, что государь.
В дальнейшем к слову сударь был добавлен компонент го по ассоциации со словами господарь, господин, госпожа и т. п.(как общий компонент у этих слов). Можно представить себе, как работала эта ассоциация. В разговорной речи начальное го в словах указанной группы могло отпадать, в результате чего появлялись такие, например, просторечные формы, как сподарь из господарь, спожа из госпожа и т. п. Таким образом, компонент го представал в языковом сознании как элемент книжного языка, противостоящий разговорным формам. В этом качестве он присоединился к форме сударь, которая была осмыслена как некниж-ная (разговорная) форма. Так образовалось слово государь; в конечном счете оно должно рассматриваться как искусственное образование. Закономерным образом сударь стало по-ниматься затем как сокращение из государь — в точности так же, как сподарь понимается как сокращение из господарь, спожа — как сокращение из госпожа и т. п. Итак, слово судáрь изначально представляет собой полноценное, не сокращенное слово, но оно стало восприниматься как сокращение.
Предупреждая возможные возражения, отметим, что слово сударь ʻмонарх’ нельзя рас-сматривать как сокращение из государь, по аналогии с тем, как сподарь является сокра-щением из господарь, спожа — сокращением из госпожа и т. п. Сокращение такого рода (усечение первого слога), как правило, снижает значение слова и не наблюдается в словах с высоким (в частности, титульным) значением. Так, в значении главы государства господарь не сокращается в сподарь (при том, что сподарь может обозначать главу семейства, хозяина); Богородица может называться госпожой, но не спожой (при том, что спожа вы-ступает как название праздника Рождества или Успения Богородицы); в Белоруссии спожой называли не жену князя или помещика, а жену священника, и т. п. Между тем слово сударь в приведенных нами примерах имеет самое высокое значение: это слово означает именно главу государства, т. е. то же, что государь.
Trejo G, Skigin N. Silencing the Press in Criminal Wars: Why the War on Drugs Turned Mexico into the World’s Most Dangerous Country for Journalists. Perspectives on Politics. Published online 2024:1-22. doi:10.1017/S153759272400135X
В этой статье рассматривается влияние милитаризации системы общественной безопасности и конфликтов, которые она вызывает, на один из центральных демократических институтов - свободу прессы. В центре внимания - Мексика, которая пережила несколько волн убийств местных журналистов после того, как федеральное правительство объявило войну с наркотиками против основных картелей страны и направило военных в наиболее конфликтные регионы страны. Авторы утверждают, что насилие против журналистов связано со вспышкой криминальных войн - многочисленных локальных войн за территорию и борьбы за власть, развязанных федеральным военным вмешательством. Субнациональные политики, их силы безопасности и наркобароны находятся в центре этих конфликтов, потому что они совместно обеспечивают местные операции транснациональной индустрии наркоторговли. Чтобы защитить свои интересы, они имеют индивидуальные и общие стимулы не допускать (или наказывать) журналистов городского и поселкового уровня к публикации подробной информации, которая может поставить под угрозу их криминальное и политическое выживание и стремление к контролю на местах. Для проверки наших утверждений авторы собрали наиболее полный набор данных о смертельных нападениях на журналистов с 1994 по 2019 год. Используя модель «разница в разнице» (difference-in-differences design), авторы показали, что насилие в отношении местных журналистов значительно возросло в милитаризованных регионах, где военные обезглавили картели и раздробили преступный мир, вызвав жестокую конкуренцию за криминальное управление - фактическое владение территориями, людьми и незаконной экономикой. Данные, полученные в ходе фокус-групп и интервью с репортерами, подвергавшимися риску, свидетельствуют о том, что губернаторы, мэры и их полицейские силы, возможно, присоединились к картелям в убийстве журналистов, чтобы снизить риски, связанные с нежелательной информацией, и минимизировать издержки криминального управления, заставив прессу и общество замолчать. Наше исследование дает отрезвляющий урок того, как милитаризация политики борьбы с преступностью и начало криминальных войн могут подорвать местную журналистику, свободу прессы и демократию.
Выстраивая свою аргументацию, авторы придерживаемся новой парадигмы «криминальной политики» (Arias Reference Arias2017; Barnes Reference Barnes2017; Durán-Martínez Reference Durán-Martínez2018; Trejo and Ley Reference Trejo and Ley2020), которая рассматривает организованную преступность как область государственно-криминальных сетей, в которых преступные группы вступают в сговор с государственными силами безопасности и политиками для функционирования широкого спектра незаконных экономик. Поскольку эти незаконные отрасли представляют собой глобальные цепочки местных операций, субнациональные выборные должностные лица и сотрудники служб безопасности играют важную роль в развитии государственно-криминальных сетей, контролирующих преступный мир - «серую зону» преступности (Trejo and Ley Reference Trejo and Ley2020). Когда государства направляют военных на борьбу с картелями или ОПГ и провоцируют многочисленные вооруженные конфликты и борьбу за власть, криминальные авторитеты и их союзники в субнациональных выборных органах и службах безопасности оказываются на переднем крае этих локализованных криминальных войн.
Чтобы проверить наши аргументы, авторы использовали смешанный метод, в рамках которого сначала применяем статистические модели для оценки влияния военной интервенции и многочисленных локальных конфликтов, которые она развязала, на риск убийств журналистов. Эти статистические модели помогают нам объяснить, когда и где вероятность нападений выше.
В этой статье рассматривается влияние милитаризации системы общественной безопасности и конфликтов, которые она вызывает, на один из центральных демократических институтов - свободу прессы. В центре внимания - Мексика, которая пережила несколько волн убийств местных журналистов после того, как федеральное правительство объявило войну с наркотиками против основных картелей страны и направило военных в наиболее конфликтные регионы страны. Авторы утверждают, что насилие против журналистов связано со вспышкой криминальных войн - многочисленных локальных войн за территорию и борьбы за власть, развязанных федеральным военным вмешательством. Субнациональные политики, их силы безопасности и наркобароны находятся в центре этих конфликтов, потому что они совместно обеспечивают местные операции транснациональной индустрии наркоторговли. Чтобы защитить свои интересы, они имеют индивидуальные и общие стимулы не допускать (или наказывать) журналистов городского и поселкового уровня к публикации подробной информации, которая может поставить под угрозу их криминальное и политическое выживание и стремление к контролю на местах. Для проверки наших утверждений авторы собрали наиболее полный набор данных о смертельных нападениях на журналистов с 1994 по 2019 год. Используя модель «разница в разнице» (difference-in-differences design), авторы показали, что насилие в отношении местных журналистов значительно возросло в милитаризованных регионах, где военные обезглавили картели и раздробили преступный мир, вызвав жестокую конкуренцию за криминальное управление - фактическое владение территориями, людьми и незаконной экономикой. Данные, полученные в ходе фокус-групп и интервью с репортерами, подвергавшимися риску, свидетельствуют о том, что губернаторы, мэры и их полицейские силы, возможно, присоединились к картелям в убийстве журналистов, чтобы снизить риски, связанные с нежелательной информацией, и минимизировать издержки криминального управления, заставив прессу и общество замолчать. Наше исследование дает отрезвляющий урок того, как милитаризация политики борьбы с преступностью и начало криминальных войн могут подорвать местную журналистику, свободу прессы и демократию.
Выстраивая свою аргументацию, авторы придерживаемся новой парадигмы «криминальной политики» (Arias Reference Arias2017; Barnes Reference Barnes2017; Durán-Martínez Reference Durán-Martínez2018; Trejo and Ley Reference Trejo and Ley2020), которая рассматривает организованную преступность как область государственно-криминальных сетей, в которых преступные группы вступают в сговор с государственными силами безопасности и политиками для функционирования широкого спектра незаконных экономик. Поскольку эти незаконные отрасли представляют собой глобальные цепочки местных операций, субнациональные выборные должностные лица и сотрудники служб безопасности играют важную роль в развитии государственно-криминальных сетей, контролирующих преступный мир - «серую зону» преступности (Trejo and Ley Reference Trejo and Ley2020). Когда государства направляют военных на борьбу с картелями или ОПГ и провоцируют многочисленные вооруженные конфликты и борьбу за власть, криминальные авторитеты и их союзники в субнациональных выборных органах и службах безопасности оказываются на переднем крае этих локализованных криминальных войн.
Чтобы проверить наши аргументы, авторы использовали смешанный метод, в рамках которого сначала применяем статистические модели для оценки влияния военной интервенции и многочисленных локальных конфликтов, которые она развязала, на риск убийств журналистов. Эти статистические модели помогают нам объяснить, когда и где вероятность нападений выше.
Чтобы оценить, почему освещение этих конфликтов повысило риск смертельных нападений на местных журналистов, и определить вероятных преступников и их мотивы, авторы использовали фокус-группы (ФГ) с городскими и поселковыми журналистами из шести штатов и интервью с местными журналистами, работающими на международном уровне. Эта качественная информация, а также данные из подробных отчетов местных и международных организаций и судебных приговоров дают важные подсказки о том, кто и почему может убивать местных журналистов.
Чтобы объяснить механизм убийств, авторы опирались в первую очередь на результаты трех групповых опросов, которые авторы провели в партнерстве с мексиканским офисом Article-19 - международной организации, выступающей за свободу прессы во всем мире. Участники ФГ назвали криминальных авторитетов и чиновников субнациональных правительств в качестве вероятных исполнителей нападений, а в качестве основной мотивации - снижение риска получения нежелательной информации. Хотя иногда они описывали материальных исполнителей как независимых акторов, они постоянно отмечали, что исполнители встроены в государственно-криминальные сети. Участники выделили четыре логики. Во-первых, наркобароны и их частные военизированные формирования убивают журналистов, чтобы предотвратить или наказать публикацию нежелательной информации о динамике боевых действий, которая может поставить под угрозу их самосохранение в войне. Во-вторых, криминальные бароны и субнациональные полицейские и судебные чиновники убивают журналистов, чтобы предотвратить или наказать за публикации, которые могут поставить под угрозу их политико-деловое выживание путем разоблачения отношений соучастия, обеспечивающих функционирование многочисленных незаконных экономик, развитие криминальных режимов управления и доступ к чрезвычайной незаконной ренте. В-третьих, сотрудники полиции и судебных органов на субнациональном уровне убивают журналистов, чтобы предотвратить или наказать публикацию информации о широко распространенных исчезновениях и тайных массовых захоронениях, обнародование которой поставило бы политиков под серьезную политическую и судебную угрозу. Наконец, участники ФГ также предположили, что криминальные авторитеты и их помощники из субнациональных органов власти убивают журналистов, чтобы вновь утвердить себя в качестве фактических местных правителей и показать, что любой, кто подвергает сомнению или не подчиняется криминальному правлению, будет уничтожен.
Чтобы объяснить механизм убийств, авторы опирались в первую очередь на результаты трех групповых опросов, которые авторы провели в партнерстве с мексиканским офисом Article-19 - международной организации, выступающей за свободу прессы во всем мире. Участники ФГ назвали криминальных авторитетов и чиновников субнациональных правительств в качестве вероятных исполнителей нападений, а в качестве основной мотивации - снижение риска получения нежелательной информации. Хотя иногда они описывали материальных исполнителей как независимых акторов, они постоянно отмечали, что исполнители встроены в государственно-криминальные сети. Участники выделили четыре логики. Во-первых, наркобароны и их частные военизированные формирования убивают журналистов, чтобы предотвратить или наказать публикацию нежелательной информации о динамике боевых действий, которая может поставить под угрозу их самосохранение в войне. Во-вторых, криминальные бароны и субнациональные полицейские и судебные чиновники убивают журналистов, чтобы предотвратить или наказать за публикации, которые могут поставить под угрозу их политико-деловое выживание путем разоблачения отношений соучастия, обеспечивающих функционирование многочисленных незаконных экономик, развитие криминальных режимов управления и доступ к чрезвычайной незаконной ренте. В-третьих, сотрудники полиции и судебных органов на субнациональном уровне убивают журналистов, чтобы предотвратить или наказать публикацию информации о широко распространенных исчезновениях и тайных массовых захоронениях, обнародование которой поставило бы политиков под серьезную политическую и судебную угрозу. Наконец, участники ФГ также предположили, что криминальные авторитеты и их помощники из субнациональных органов власти убивают журналистов, чтобы вновь утвердить себя в качестве фактических местных правителей и показать, что любой, кто подвергает сомнению или не подчиняется криминальному правлению, будет уничтожен.
1