***
Венецианский карнавал,
Конец цивилизации
Прощай, Лучия: нам пора
Готовить репарации

Поёт для ложи Фигаро,
Оркестр выводит терции
Попробуй-ка, моё перо,
Стихов после Освенцима

06.06.24

Тёплый привет всем, кто подписался на канал после вчерашнего поэтического слэма в Красноярске!

Выложу тексты, которые вчера читала, с небольшими комментариями.

Маленький текст-интро я писала специально для этого слэма, это околофристайл, к которому я не отношусь серьёзно, но он оказался даже запоминающимся, поэтому пусть будет.

Два других текста – из цикла "Всё прошло мимо", написанного в 2014 году вскоре после моего переезда в Петербург. Вместе с другими моими текстами, написанными во второй половине 2010-х, они были опубликованы на "Полутонах", и я до сих пор люблю эту публикацию.

Про заглавное стихотворение цикла есть такая история: я тогда уехала учиться в магистратуре, пробовала делать какие-то профессиональные шаги в культуре (неудачно), сидела от безденежья на гречке и была страшно зла на те привилегии, которые достались петербургским и московским интеллектуалам просто потому, что они живут в крупных культурных центрах. Ещё я активно читала написанные в тот период стихи Владимира Навроцкого (если вы не знакомы с его поэзией – рекомендую, это очень достойно) с их ностальгирующим по 2000-м рассказчиком. Из этих злости и опыта чтения и вырос лирический герой стихотворения – он был меня постарше лет на 10, но тоже злой.
Правда, в 2024 некоторые из его выпадов звучат уже довольно странно и могут быть неправильно поняты, поэтому для слэма я немного отредактировала текст – в этом виде его и выкладываю. Убрала и одну мизогинную реплику из оригинального текста, написанную под влиянием собственного РПП, которое в 2014 я не осознавала как проблему, а теперь уже несколько лет как осознанно лечу.

И это стихотворение, и стихотворение про кеды я впервые за десять лет прочла вслух, что по-своему тоже круто.

Ну вот, как-то так – перейдём к стихам.

***
мы всегда были маргиналами наше искусство 
прорастало сорной травой в поле нового элитарного 
на окраинах ваших колоний куда не добраться и группе бутырка 

мы не знали про паунд и элиот пели гражданскую оборону 
девяностые делали нас неформалами это был способ бежать от разрухи 
от советского скучной одежды уродливой формы вещей 

мы копили случайные знания как артефакты как признаки мира 
непохожего на фильм балабанова а того где возможно 
футуристов и песни хвостенко где бывает как было на mtv 

мы взрослели из школы в филфак местечкового вуза 
покупали ом и афишу шмотки в масс-маркете 
с vhs переходили на dvd с раскладушек на слайдеры 
с вписок в сквотах на съёмные хаты с вавилона на полутона 

что-то было неправильно 
не случалось великой любви откровений 
не хватало не то таланта то ли просто образования 
но зато возрастное брюшко летов умер умер дашевский стабильность 
и теперь мы сидим в своих гнёздах читаем посмертного драгомощенко
покупаем пинчона 
много пишем но часто не можем рефлексию только переживаем 
запасные пути и пустоты порожняка 

что нам петь 
анатомию не соборов но панельных пятиэтажек 
что нам петь
эти улицы учат тебя своему языку
что нам петь 
злая птица соловей страшно смотрит из ветвей 

молоко постсоветского быта мы пьём его ночью мы пьём его днём

так хули вы нам пиздите тоталитаризм это демократия 
хули вы нам пиздите новые правые старенькие лимоновцы
мы не скифы не азиаты мы неврастеники 
мы сопьемся быстрее чем сделаем революцию 
нас до смерти забьют ипотекой детьми и налоговым вычетом
и морщинами в зеркале 

всё прошло мимо 

всё 
мимо 
прошло

(из цикла "Всё прошло мимо", 2014; отредактировано в июне 2024)

***
и мальчик в кедах в джинсах с бахромой
сам по себе а может чей-то мальчик
куда-то переулком петербургским

была гроза ещё и воздух влажен
от мокрой чуть родившейся листвы

и мальчик в кедах 
что это за кеды
дешёвые 
рифленая подошва
китайские 
на рынке двести пара
зато как у кобейна со стены

я спиздила такие в раздевалке
в коробке с позабытой кем-то сменкой
стремалась страшно помню две недели
ждала чтобы решиться и забрать
зато потом ходила улыбалась
не зная ничего о марке конверс
грошовому подростковому счастью
в котором на районе рассекало
почти что поголовно нефорьё

там тоже были грозы ливни зелень
там тоже были мальчики смешные
лохматые в обрезанной джинсе
которую не подшивала мама  
курили во дворах дешёвый винстон
по двадцать с чем-то там рублей за пачку
пока кривая старая гитара
шла по рукам по плану шла по барам
по бабам шла и время шло за ней

и за её хозяином кудрявым
и где теперь искать их и найдёшь ли
скажи мне петербургский призрак детства
а впрочем эй прохожий проходи

(из цикла "Всё прошло мимо", 2014)

СЛУЧАИ

нас было семеро мы шли от ларька
была метель и на окнах иней
и ночь как настойка была горька
а Лёша Синий 
бил кулаками по капотам машин
так, что сигналки выли протяжно
но к нам почему-то никто не выходил
из тёмных девятиэтажек

нас было четверо мы шли на заброшку
где в тот вечер давали нойз и индастриал
одна девушка украла мороженку
а мне за неё было стыдно ужасно
в заброшке читала Наташа Романова
и люди катались в бетонной пыли
но я не смогла объяснить себе заново
зачем мы сюда пришли

нас было двое мы шли к гаражу
а до этого на кухне долго курили
в гараже пели песню Fade into you
и гирлянды певице мягко светили
в электричке наутро было пусто и тихо
я спешила домой, размышляя о том,
что любовь — посложней, чем сказал Лёха Никонов,
но мы это обсудим потом

(06.06.24, написано в подготовке к поэтическому слэму в Краснорске "под Родионова", с самыми тёплыми воспоминаниями о героях 1 и 3 случая)

«Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модезон-Беккер», Мари Дарьесек
2016, на русском — 2020, No Kidding Press

(1/6) Маленькую книгу французской писательницы Мари Дарьесек о немецкой художнице начала XX века Пауле Модерзон-Беккер я уже несколько лет как рекомендую людям, которые учатся писать об искусстве. Эта книга была одной из первых для No Kidding на старте издательства. А тут я наконец-то сама её вдумчиво перечитала по работе и очень довольна.

Это очень поэтичная биография художницы, по форме — фрагментарная проза / эссе. Книга разбита на 5 частей, охватывающих разные периоды жизни героини — юность в колонии художников Ворпсведе, дружба с поэтом Райнером Марией Рильке (цитатой из него и названа биография) и помолвка с тоже-художником Отто Модерзоном, замужество, поездки за вдохновением в Париж, затем, в тридцать лет — уход от мужа в поисках себя, возвращение, беременность и смерть. Модерзон-Беккер умерла совсем молодой — в 31 год, из-за осложнений после тяжелых родов. Врач по принятым в то время медицинским методикам назначил ей постельный режим, она выдерживала его 18 дней, поднялась с постели и умерла через несколько мгновений, потому что у художницы развилась эмболия.

«...Пауле наконец-то позволено подняться. Устраивают небольшой праздник. Она просит поставить в ногах кровати зеркало, укладывает косу вокруг головы и прикалывает к своему домашнему платью розы. Дом заставлен свечами и цветами, всё сияет. Паула встает — и падает замертво. Она умирает от эмболии, из-за того, что слишком долго лежала. Падая, она произносит: «Schade». Это ее последнее слово. Оно значит — «жаль».

Несмотря на небольшие художественные преувеличения (смерть Паулы в других источниках описывают иначе), этот выразительный фрагмент впечатляет. Мне кажется, по нему можно оценить уровень включенности Дарьесек в жизнь Паулы, которую ей так хочется изобразить. Писательница и сама признаётся: «Я написала эту биографию из-за него, из-за последне­го слова. Потому что в самом деле — жаль. Потому что мне не хватает этой женщины, с которой я не была знакома». В книге Дарьесек рассказывает, что её знакомство с Модерзон-Беккер началось с репродукции картины Reclining Mother and Child (1906), которую Мари увидела в электронной почте: «...мне пришло спам-объявление о круглом столе по психоанализу, посвященном материнству. Картинка была крохотная, просто иллюстрация <...> Кто этот художник, откуда так хорошо знает о кормлении грудью? Потому что впервые я увидела удобную позу, которую не показывают в художественных училищах и в которой не изображают Мадонн с младенцем: женщина не сидела, ее руки были свободны, она лежала ря­дом с ребенком <...> Паула — художница, и она видит, что тот (та!), кого она пишет, спит, лежа лицом к ребенку. Паула делает несколько карандашных набросков и пишет две картины на холсте. Крупные соски, лобковые волосы черные и густые, живот круглый, бедра и плечи — крепкие. На этих рисунках мать и дитя ласково трутся носами; на картинах же они расслаблены и симметричны, оба — в позе зародыша, большая женщина и маленький ре­бе­нок. И ни слащавости, ни святости, ни эротизма — наслаждение здесь в другом. Бесконечная, иная сила».

Реконструируя жизнь Паулы, Дарьесек работала с дневниками художницы, её перепиской с Рильке и другими друзьями, изучала её живопись в разных музеях, побывала в её собственном: после смерти Модерзон-Беккер коллекционер и меценат Людвиг Розелиус музеефицировал её дом. Писательница в биографии решает сразу несколько задач: реконструировать хронику жизни Паулы «изнутри», попробовав нащупать источники её вдохновения, описать её картины и то, что делает их особенным, и, наконец, передать в тексте дух художницы, по-своему оживить её: «...я хочу, чтобы она жила... Я не просто хочу воздать ей по заслугам: я хочу совершить чудо, чтобы она была здесь».

(пост о книге: часть 1, часть 2 | цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

(2/6) Эта возвышенная миссия, очевидно, и сообщает тексту Дарьесек его поэтический, «приподнятый» строй. Интенсивность такого языка позволяет «уложить» в один абзац несколько месяцев из жизни героини, выразить её чувства и мысли, о которых писательница не может знать, но которые улавливает, угадывает в Пауле по оставленным ей свидетельствам и её картинам. Эта же интенсивность делает и для читателя биографию Модерзон-Беккер определённым переживанием, поскольку таким образом апеллирует к его чувствам и воображению, мотивирует погрузиться в написанное и додумать цельную картину из набросанных Дарьесек деталей.

Кстати, цитат из «поэзии-поэзии» в тексте тоже довольно много — биограф регулярно цитирует дружившего с Паулой и посвящавшего ей стихи Рильке; ещё очень запоминается, хотя поначалу и раздражает своей очевидностью, её обращение к «Фуге смерти» Целана. Но Дарьесек также пытается соотнести биографию Паулы с историей XX века, дух которого писательница чувствует в её картинах и который, как показывает нам автор, искусство Паулы пережило без особых смысловых потерь: язык её живописи настолько попадает во француженку Мари спустя столетие, что та ошарашена. При этом в нацистской Германии искусство Модерзон-Беккер было признано дегенеративным, и этот момент — как и размышления художницы о своей «немецкости» и других национальных культурах — биограф не может оставить без внимания. Отсюда и Целан, особенно «косы» его Маргариты и Суламифи. Волосы и причёски рыжей Паулы и её темноволосой подруги Клары Вестхофф очень занимают описывающую их жизнь спустя столетие женщину: это её находка и способ «оживить» героинь, из персонажей истории искусства сделать более осязаемыми для читающих. Ну как тут пройти мимо похожей пары «золотых» и «пепельных» кос у Целана.

Правда, на долгой дистанции поэтический язык, выбранный Дарьесек, неизбежно становится утомительным, и в этом смысле компактность её книги — большое достоинство. Но сильнее всего меня сейчас цепляет в ней анализ женского взгляда, который писательница видит в работах Модерзон-Беккер и который старается зафиксировать. И здесь я, пожалуй, сделаю так: в нескольких следующих постах покажу картины Паулы и цитаты из книги, их описывающие, без интерпретации. Просто чтобы самой к ним возвращаться, когда потребуются

(пост о книге «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»: часть 1, часть 2 | цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

«Паула писала настоящих женщин. Я бы даже сказала, по-настоящему обнаженную натуру, сбросившую с себя мужской взгляд. Эти женщины не позируют перед мужчиной; Паула увидела их — не через призму мужского желания, подавленности, собственничества, доминирования и стремления противопоставить. На картинах Модерзон-Беккер женщины не соблазните­льны (как у Жерве) и не экзотичны (как у Гогена), они не дразнят (Мане) и не выставлены жертвами (Дега), не отчаянные (Тулуз-Лотрек), не рыхлые (Ренуар) и не ис­полинские (Пикассо), не статные (Пюви де Шаванн) и не воздушные (Каролюс-Дюран). Они не «из бело-­розового миндального теста» (так Золя с издевкой описывал картины Кабанеля). Паула не пытается взять реванш. Она не пытается что-то доказать. Никого не оценивает. Она показывает то, что видит.

И дети — тоже настоящие. История искусства наплодила целый выводок чрезвычайно неудачных младенцев Иисусов на груди у скептичных Мадонн.... Нет, таких детей, как у Паулы, я никогда не видела на картинах, но именно так они выглядят в реальной жизни. Сосредоточенный, почти неподвижный взгляд широко раскрытых глаз маленького человека, сосущего грудь. Рука упирается в грудь или сжата в кулачок. Запястья нет — только складка. Голова не держится. Пухлые, а не мускулистые ножки. Иногда тонкие руки. Щеки: румяные или бледные, но всегда не такого цвета, как у взрослых. И окружают их апельсины Паулы…

Когда маленькая Элсбет в бане прикоснулась к ее груди и спросила о ней, Паула лирично сказала: «В ней-то и вся тайна». Происхождение мира: капля жизни на кончике соска. Уже тот факт, что маленькие люди по­яв­ляются из женских вагин, — скандал. А уж то, что грудь нужна, чтобы кормить, — это грабеж и неза­кон­ное присвоение. Невозможно представить себе мла­денца, припавшего к соску Олимпии»

Мари Дарьесек, «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»

(пост о книге: часть 1, часть 2 | цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

Паула Модерзон-Беккер. Stillende Mutter, 1903*
(фрагмент текста, с которым связана картина)

*русифицированное название картины пока не нашла

(пост о книге «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»: часть 1, часть 2| цитата 2 + картина 2)

«В музее Модерзон-Беккер в Бремене, ее музее, хранится самый известный автопортрет Паулы, тот, о котором непременно вспоминают, говоря о ней. Обнаженная до бедер, она стоит в три четверти, на шее — длинное янтарное ожерелье, грудь маленькая и острая, ок­руг­ленный живот. Она на четвертом или пятом месяце. В виде исключения она добавила внизу картины: «Я на­писала это в тридцать лет на шестую годовщину мо­ей свадьбы, П. Б.»

Но даты не сходятся. Двадцать пятого мая 1906 года Паула не была беременна. Ровно месяц назад она как раз убеждала Отто, что ребенок — не сейчас, не от не­го. И все же она обнимает свой живот заботливым и гордым жестом беременной женщины.

Модерзон-беккероведы, которых на Земле примерно три­дцать, спорят о том, что это значит. Апеллируют к ее раци­ону. Слишком много капусты и картошки. Автопортрет с набитым животом: еще тарелочку супа? Но она могла просто представлять, что беременна. В шутку надула живот, выгнула спину, выпятила пупок. Просто посмотреть. Автопортрет как вымышленная биография. Она пишет себя так, как хочет, и так, как представляет: она пишет свой образ. Красивая, веселая и немного игривая.

И это — внимание! — первый раз. Первый раз, когда женщина пишет себя обнаженной.

Раздеться, встать перед холстом и начать писать: вот моя кожа, мой живот, а вот как выглядят мои груди и пу­пок… Автопортрет обнаженной женщины, один на один с историей искусства. В том ли дело, что моделям нужно было много платить? Сознательный ли это шаг? Эта здоровая, спортивная, симпатичная, крепкая немка увлекается нудиз­мом и любит свое тело. Написать себя обнаженной — вот и всё. Никакого самолюбования, только работа. Прос­то нужно это сделать. Перед зеркалом или по фотографии. Просто нужно разобраться. Не знаю, осознавала ли она, что она — первая. По крайней мере на картинах у нее, обнаженной, вид всегда радостный».

Мари Дарьесек, «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»

(пост о книге: часть 1, часть 2| цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

Паула Модерзон-Беккер. Автопортрет на шестую годовщину свадьбы, 1906
(фрагмент текста, с которым связана картина)

(пост о книге «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»: часть 1, часть 2| цитата 1 + картина 1)

Мне было сегодня лет, когда я узнала, что писательница и художница Ирина Пивоварова, жена Виктора Пивоварова и мать Павла Пепперштейна, – автор детских книг о Люсе Синицыной ("О чём думает моя голова" и другие), которые мама с любовью показывала мне, когда я сама училась в третьем классе, и которые мне тогда очень нравились. Из этих книг, например, я узнала, как делать секретики. О детских стихах Пивоваровой я знала, а об этом – нет, по-хорошему ошарашена и теперь хочу всё перечитать.

А вот ещё хорошая статья о самой Пивоваровой с репродукциями её графики.

Делюсь хорошей новостью: у сборника "Невидимые голоса", в котором в конце 2022-го вышел мой дебютный рассказ, появилась аудиоверсия. Для неё авторы сборника прочитали свои тексты сами, и мне это кажется очень крутым решением. Я, например, смогла попробовать выдержать в чтении ритм и интонацию, с которой текст звучит у меня в голове, а для меня она очень важна.

Послушать, как мы читаем, можно тут:

Букмейт
Строки
Литрес

***
Здесь душно, душно очень!
Здесь душно очень так!
Открой окошко, няня,
И сядь скорей ко мне.
В окно влетает ветер,
Он вносит сор полей.
В окно влетает поле
С осколками ветров.
В окно влетает рама,
Пылинками полна.
В окно влетает мама,
Как смерть она бледна.
В окно влетает папа,
Свой шарфик теребя.
Ах, папа, как давно я
Не видела тебя!
Ах, где вы с мамой были
Вдвоем все эти дни?
Куда уйти решили
Совсем, совсем одни?
Не отвечает папа,
Он открывает рот,
Но только улыбается
И только слезы льет

Ирина Пивоварова, из стихов, опубликованных в книге «Круглое окно»

ещё давно хочу поделиться здесь стихотворением Ивана Басова, которое мне очень дорого, потому что когда-то выросло из наших с Ваней разговоров. И, при всём моём личном отношении, это ещё и отличный текст. Вот он:

***
имя твоего родного города
будто из романа в жанре фэнтези
нам со школьных лет они знакомы
гномы чьи подруги носят бороды
эльфы орки гоблины драконы

шутка ли сугроб огромный вымахал
над панельным домом баскетбольная
рыжая шершавая звезда
хоть ещё не кончилась руда
невозможно оставаться более

ты узнаешь мага ты почувствуешь
силой видно от него повеяло
в остальном обычный пассажир
что-нибудь рассказывает весело

вспомнятся оранжевые томики
персонаж однажды сообщивший
никогда никто не возвращается
вместо нас другие приезжают

и глядят на старые обои
и обложки глянцевого фикшена

декабрь 2013

Не умру же я вот так, —
Обнимая унитаз,
Обвернувшись вкруг него
И с блевотиной у глаз.
Не уйдет ведь жизнь туда,
Куда уносится вода, —
В трубы чёрные, как птица,
И куда заползают лишь мокрицы.
Может, надо жить вот так,
Как печальный унитаз:
Он смывает быстро грязь,
Устремив овальный глаз
В небо, в скрытую лазурь.
Пусть мешает потолок,
Он упрям и одинок.
Пусть завоет напоследок
Хор котят среди объедок:
«Жизнь есть боль, ведь жизнь есть боль».
Проскрипит квартет осин:
«Знай — когда ты ни заплачешь,
Ты заплачешь не один».
1972

Елена Шварц, "Сорокоградусные песни", часть 2. Полный текст стихотворения можно прочесть здесь (требуется vpn)

кофе транквилизаторы растёртая в пальцах ветка полыни
чтобы добраться до дома нужно держаться за ключ
кажется видимый мир можно смахнуть в правый угол со следующим треком
твоя сестра спит со мной
ну же давай shove it shove it shove it

29.07.24

нехудожественный контент: моя подруга, замечательная корректриса и верстальщица Юлия, ищет работу. Мы с Юлей вместе выпустили не один текст, очень её рекомендую!

Друзья, коллеги, всем привет!
Ищу работу (как всегда, корректура/вёрстка). Будет круто, если у вас есть возможность репостнуть это в какой-то свой чат или канал (не важно, имеете ли вы хоть какое-то отношение к издательской сфере). Издательство, где я сейчас работаю, при смерти, и непонятно, вырулит оно на этот раз или нет. В общем, оставаться мне там теперь тревожно.

На данный момент ищу разные форматы: в приоритете постоянная работа в штате, но сейчас ситуация такая, что рассматриваю также частичную занятость, фрилансы и что там ещё бывает. Буду думать, что из этого выбрать и придётся ли что-то с чем-то сочетать.

Итак, занимаюсь корректурой (без редактуры) и книжной вёрсткой, ищу вакансию, соответственно, корректора или верстальщика. Лучше в штате, обязательно на удалёнке, а если график хоть немного гибкий — замечательно.
Работаю с разными издательствами с 2012 года, последние три года я верстаю книги, до этого преимущественно занималась корректурой. Хотелось бы так или иначе продолжить делать книги, но рассмотрю и другие варианты (скажем, работа с журналами, текстами для сайтов, соцсетей, музеев или что-то такое, что мне пока не пришло в голову).
Сферы и темы, которые мне интересны: художественная литература, гуманитарные науки, искусство, культура, благотворительность и разные помогающие инициативы. Куда-то в эту сторону, но это в идеале, а вообще я пока расширила диапазон поиска.
Когда-то я была жутко увлечена РЖЯ, учила его на курсах, интересовалась культурой глухих. Сейчас многое забыла, но мне всё ещё интересно, так что я была бы очень рада поучаствовать в проектах, связанных с этими темами.

Издательства (и не только), с которыми работала раньше или работаю сейчас: miranna, No Kidding Press, Modern Magic Press, Ad Marginem Press, ИД Мещерякова, MMOMA, Музей Москвы, РОСМЭН, МИФ, «Все вместе», «Шанс», Skillfactory, Байкальский интерактивный экологический центр и другие.
Осенью начинаю учиться онлайн на иллюстратора.

По запросу вышлю резюме, портфолио, сделаю тестовое, расскажу о себе подробнее и т. д. Если чего-то не умею, готова учиться, лишь бы и меня были готовы учить.
Пожалуйста, если даже у вас сейчас нет ничего на примете, имейте меня в виду, присылайте вакансии, рекомендуйте знакомым и всё в таком роде.

Писать можно сюда: @cheryomuhova.
Спасибо!

P. S. Насчёт фриланса: корректура больших текстов от 800 рублей за а. л., мелких — от 120 рублей за 1000 знаков с пробелами, книжная вёрстка от 60 рублей за полосу.

Мэгги Нельсон, «Синеты»

С этим текстом Нельсон у меня много лет складывались отношения по принципу «тот, кто в 15 лет убежал из дома, вряд ли поймёт того, кто учился в спецшколе». Несколько раз я бралась за книгу вскоре после того, как её издали на русском, и столько же раз бросала, потому что концентрация философских трюизмов, которые лирическая героиня Нельсон выдает на протяжении первой половины текста, для меня была просто невыносимой. «Мы не способны понять, что говорит тьма. Просто не способны», — это современная проза или фэнтези Ника Перумова?

Но в этот раз мы с «Синетами» более-менее подружились, поэтому давайте по порядку. Лирическая героиня текста, американка-интеллектуалка, преподает литературу, переживает брейк-ап с любовником, с которым они часто трахались в голубом освещении, и поддерживает подругу, получившую страшные травмы в автокатастрофе. Она увлечена синим цветом — настолько, что может говорить о любви к нему. Сам текст устроен как собрание пронумерованных фрагментов, соединенных размышлений о синем, любви и депрессии. Blue в английском — это не только «синий», но и «грусть», и эту многозначность Нельсон постоянно обыгрывает (оригинальное название текста, Bluets, если захотеть, можно перевести и как «Грустеты»).

Мне, как я уже говорила, всю первую половину книги было довольно тошно от банальностей, которые лирическая героиня Нельсон в трагической позе транслирует со ссылками на Гёте и Витгенштейна. Но последняя треть меня с текстом как-то примирила. Это момент, когда героиня начинает размышлять о превращении синего в чёрный, о природных обстоятельствах, в которых это случается: погружении в глубину воды или отдалении от Земли, выходе в космос. Вот в этих, например, фрагментах:

«Меня успокаивает мысль о том, что синий — цвет смерти. Я давно представляю приближение смерти как накат волны — вздымающейся стены синего цвета. Тебе суждено утонуть, говорит, всегда говорил мне мир. Тебе суждено спуститься в синюю бездну, полную голодных призраков, синих как Кришна, и синих лиц тех, кого ты любила. Они все тоже утонули. Сделать вдох под водой — что вызывает у тебя мысль об этом: страх или восторг? Если любишь красный цвет — режешь себя или стреляешься. Если любишь синий — набиваешь карманы камнями, пригодными для сосания, и направляешься к реке. Любая река подойдет».

«Что-то я все-таки помню: синева неба зависит от темноты пустого пространства за ним. Как написано в одном журнале по оптике: «Атмосфера любой планеты, подсвеченная звездой солнечного типа, на фоне черноты космоса будет голубого цвета». Получается, что синева — плод восхитительной случайности, рожденный пустотой и пламенем».

Вот эти метафоры и вообще этот переход от рассуждений о middle-aged women crisis к какой-то глубокой и подлинной, вечной, как космос, тоске и её природе действительно интересны, и после них книга уже не кажется такой легкомысленной. Очень хочу теперь прочесть «Красные части», где Нельсон работает с реальной историей убийства её тети и сталкивается с судебной системой — меня притягивает документальность этого текста.