Для героя красота есть самая трудная вещь. Недостижима красота для всякой сильной воли.
Фридрих Ницше

Если вам свойственно чувство беспредметной тоски, то вполне вероятно, что вам также свойственна особое чувство красоты, позволяющее говорить о хрупкости всего мироздания. Особенно остро это чувство в периоды между временами года, – вы думаете это просто осенняя хандра, в то время как перед вами угасает и тает присутствие красоты. В красоте слишком мало от вечности, настолько мало, что от вечности в красоте сущее ничто. В движении к вечности всегда сквозит какой-то патологической неспособностью к жизни. Вы же замечали, что философы смерти они же – и апологеты войны? – и в этом нет ничего случайного. Но желание вечной жизни или вечной любви, – разве это не следствие неспособности к жизни и неспособности к любви? Не нужно обладать большими познаниями в психологии, чтобы заметить за этим форму барьера, который человек выстраивает самостоятельно для самого себя. Однако существенным признаком этой неспособности к жизни оказывается невосприимчивость к красоте.
Мы же знаем, что событие красоты в жизни человека событие редчайшего порядка. На уровне чуда или удивления. Она потеряла бы в своей ценности, будь она слишком частой гостей в нашей жизни.
Событие красоты это то немногое, что позволяет хотя бы на мгновение озарить для нас бескрайность нашей души. Ужас это тоже столкновение с собой, но событие красоты как ничто внушает нам небезнадежность нашего присутствия в мире. Не хочу сказать «смысл» или «ценность», – все это настолько затерто, что излишне опошляет саму идею красоты. Мне не очень близка идея функционального или даже биологического понимания красоты как некой метафизической пользы. Куда важнее схватить в ней идею, позволяющую нам заметить крайне существенную характеристику мира, – его хрупкость. Мир это всего лишь мгновение. Красота не понятие, не сущее; мысль классического философа бессильна перед ней, – в попытке остановить ее, схватить, приручить, и вывести ее закон и начало, – он хватает ладонями воздух. Красота это про чувство, говорить о ней в понятиях означает бесконечно отдаляется от самого вопроса о ее существенном признаке.

Уверен, что прочитанный курс по истории медицины не пройдет бесследно для меня в моих философско-антропологических поисках, и когда-нибудь я смогу понять и что-то такое болезнь. Нет, представление о жизни как о болезни мне кажется излишним, хотя и проясняет, почему в таком случае философия – это искусство умирания.
Так вот, на днях я приболел и, кажется, впервые за несколько лет, вспомнил как обостряется чувствительность кожи в эти моменты, при которой едва заметное прикосновение воздуха сопровождается болью до ломоты в костях. Болезнь становится в иных случаях той роскошью, которая позволяет нам напомнить о нас самих, о своем существовании. Болезнь это первая и естественная реакция организма, искажающее наше сознание, – фактически ставя по вопрос его иллюзорность. Мне не очень близка философия смерти, мне куда предпочтительнее философии жизни, но как здесь не заметить, что за любой болезнью проглядывает оскал смерти, и преодоление болезни есть еще одно маленькое торжество жизни.

Любите книжки с картинками? Я вот очень. И журналы с картинками люблю. Но много ли есть философских журналов, да чтобы и не совсем скучных, и при этом с картинками? Я вот только один знаю, да и то забугорный – Philosophy Now. И как-то мне очень захотелось в нем опубликоваться. Сказано – сделано. О чем бы я мог так сходу написать? Ну, о Бахтине, почему бы и нет, – отличный повод пропиарить свою монографию на весь мир. Итак, в следующем номере выйдет моя статья, но, поскольку я вас люблю, оставлю для моих подписчиков немного пиратскую версию статьи.
Так что если кто-то вам будет говорить, что на Западе отменили русскую культуру, философию и русских авторов, – не верьте этому.

А вот ссылка на саму статью.

На днях меня спросили о моем мнении по поводу теракта.
– А какое здесь может быть мнение, – недоумеваю я, – разве здесь может быть какое-то еще другое мнение на счет случившегося? Я даже не хочу называть это трагедией, – слово, ставшее за последние годы банальным и почти обыденным. Это просто пиздец какой-то, а не трагедия! Разве что мне хотелось бы спросить философствующих апологетов войны вы же понимаете, что, оправдывая войну как метафизическое состояние мира, вы также должны найти в себе силы найти смысл и оправдания для подобного рода терактов?
Между тем случившееся вызывает в общество запрос на отмену моратория на смертную казнь. Действительно, если поверить, что пойманные люди действительно террористы, то что с ними делать еще? Террорист это человек, который расчеловечил и дегуманизировал самого себя своим деяниям, – сложно почувствовать к такому человеку жалость и сострадание. Однако террорист это не только тот, кто расстреливает в упор мирных жителей, но и тот, кто объявлен таковым. Разумеется, они достойны смерти, если не сказать, что достойны более, чем просто смерти. Я даже где-то с пониманием отношусь к пыткам в отношении их, – с пониманием, но не одобрением. Однако смертная казнь должна быть легальной, а с ее легализацией есть проблемы.
Я всегда был против смертной казни, но в различные периоды жизни для меня были значимы различные аргументы. Не скажу, что чувство абсолютной ценности жизни куда-то исчезло у меня, но сейчас же самый существенным и прямо железобетонным аргументом против смертной казни является та политическая реальность, в которой находится общество. Если бы мы жили в мире розовых единорогов и сказочных эльфов, и неподкупной судебной системы, лишенной каких бы то ни было влияния из вне и возможных ошибок, вопрос о легализации смертной казни не стоял бы столь остро. Но в стране, где любого неугодного человека могут объявить особо опасным преступником и дать максимально возможное наказание за откровенно абсурдные деянии, легализация смертной казни фактически откроет двери для геноцида населения. Кстати, во многом по этим же причинам я неоднозначно отношусь к проектам легализации эвтаназии, которая также может стать механизмом для уничтожения людей, – но об этом как-нибудь отдельно и в другой раз. Я немного сомневаюсь, что мораторий будет отменен и смертная казнь вновь станет частью нашей повседневной реальности. Конечно, желание легализации смертной казни понятно, – действует эмоции, и, глядя на террористов и свершенное им другого и пожелать им было бы странно, однако в долгосрочной перспективе лучше держать таких преступников на пожизненном, чем позволить невинным людям стать жертвами смертной казни.

Вроде и стараюсь не превращать канал в комментарии к событиям и новостям, придерживаясь абстрактной философии, но что-то не выдержал. Я часто говорил, что я сторонник философии для философии, как последней пристани, где можно укрыться от абсурдности мира и ужаса бытия. Нет, прикладное значение философии возможно, но это не ее цель. Впрочем, если вы не стоик. Им можно. Но нельзя же совсем не замечать шум за окном? Какие толстые окна выдержат его, когда через эти стены слышны не только стоны, но и сочится кровь. Нельзя совсем не замечать и не говорить. Так недалеко и до потери себя. Но вот, скажем, а что это такое потерять себя?
Что значит потерять себя? – такой вопрос задал однажды мне приятель, на который я сразу не решился, что ответить.
Поскольку человек существо становящееся, то потеря себя это забвение о собственном становлении. Но что движет нашим становлением, как не мечта? Поэтому человек, утративший или забывший свою мечту, забывает и о себе.

Я не люблю причины, считая их поверхностными объяснениями событий и явлений. Еще больше я не люблю понятия и определения, считая их ложными друзьями понимания. Но порой нестерпимо хочется понять? Хотя бы ту цепь событий, что приводит движение мысли к заключению о понятиях и определениях.
Я не люблю изнурительный летний зной. Жара изматывает, лишая последние желания хоть какого-то присутствия воли. Без шуток, в эти дни как никогда становится легко потерять контроль над рассудком, – а философ без разума хуже философа с бритвою в кармане.
Иногда мне кажется, что моя любовь к дождю обусловлена исключительно физиологически, – возможно, что в эти моменты смена атмосферного давления приводит в равновесие давление мозга на черепную коробку. Воздух становится осязаемо близким. Становится легче дышать. В дождливый день становишься как-никогда ближе самому себе. В дождливую же ночь становишься ближе миру целому. Уж я-то знаю, что ночь не только лишь отсутствие солнечного света и пения дневных птиц.

О репетиторстве по философии

На днях ко мне обратился подписчик с вопросом – занимаюсь ли я репетиторством по философии? Конечно, занимаюсь, причем давно – в один период меня это даже немного спасало от финансовой ямы. Сейчас же это больше спасает от интеллектуальной деградации, которая, увы, за последние месяцы стала прогрессировать. Я рад имеющейся возможности иногда проводить такие занятия, поскольку как преподаватель в этом учебном году философию я не преподаю. В индивидуальном порядке могу подготовить к вступительным экзаменам или итоговой аттестации, но еще лучше, когда я занимаюсь с учениками, которым философия нужна для себя. В этом случае я всегда предупреждаю потенциальных учеников о том, что философы бывают разные, у каждого своя специфика и методы тоже разные. Конечно, базу может поставить любой профессиональный академический философ, но вся красота мышления в тех тонкостях, которые позволяют говорить о философии ни как о мировоззрении, но как о настроении бытия. Главное найти того учителя, с которым ты будешь на одной волне, – в противном случае, я бы не стал доверять таким учителя ни свое время, ни свои деньги. Что касается меня, то общую информацию обо мне, кто я такой, и чем могу быть интересен, можно прочитать, скажем, здесь. А послушать меня можно тут.
Итак, конечно, несмотря на плотный график работы, у меня есть ученики. Так с одним я занимаюсь с начала прошлого лета. По традиции мы начали с античности, после прошлись по Новому Времени, от Ницше шагнули к Фрейду и, после небольшого перерыва уделили пять занятий на общее введение в «Критику чистого разума» Канта и скоро должны будем подступиться к философии Гегеля.
Через месяц я буду более свободен, поэтому если вдруг вам нужен философ, вы знаете кому писать. Конечно, это стоит денег, но студентам и пенсионерам, конечно, возможна скидка.
За детальной информацией пишите в личку @largo_presto

Для тех, кто интересуется историей медицины и биоэтикой, оставлю небольшую подборку материалов из тех, что близки мне, и что я вполне мог бы порекомендовать.

Почему мы еще живы - история медицины, болезней, открытий.
LOONY - история медицины.
Одни плюсы - о ВИЧ-инфекции и людях, живущих с ней.
Одно расстройство - о людях с ментальными расстройствами.
На каком основании - в общем о правах человека, в том числе пациентов.
Что считать смертью? - выпуск подкаста Неискусственный интеллект с Еленой Брызгалиной
Моральные дилемы в науке - собственно Елена Брызгалина.

Если есть что-то, что я не знаю, но достойно внимания, пишите, при случае дополню список.

Он вам не трофей

Что я должен делать? – второй из трех вопросов Канта, ответом на который служит категорический императив. Поступай так, что бы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом. Максимы – это наши личные детерминанты воли, мотивы наших поступков. В них много от чувств, эмоций и прочих химер, препятствующих разуму реализовать свой закон. Кант, словно следуя этике Сократа убежден, что если бы человек знал истину, то никогда не совершал бы злых поступков. Более того, сам поступок был бы лишен каких-то оснований, поскольку по Канту возможность такого поступка привела бы к противоречию. Допустим, мы стоим перед вопросом солгать ли нам. Допуская, что ложь становится всеобщим законом, никакой коммуникации в принципе не будет. Для диалога необходим минумум доверия. Зная наперед, что нас обманут, никто не вступит в коммуникацию. Не вступая же в коммуникацию, не будет и возможности самой лжи. Поэтому ложь не может быть моральной.
Ну и по старой традиции – портрет Фридриха Якоби.

Чем более абсурдистский текст, тем более разнообразными возможны его интерпретации. И «Превращение» Кафки является едва ли не лучшей иллюстрацией этих слов. Для меня же «Превращение» это текст о становлении человека, а потом уже все остальное.
Может ли бодрствующий пробудиться? Без того, чтобы это не было абсурдом. Без того, чтобы не прорвалась ткань бытия, сквозь которую просочился бы первозданный ужас. Бодрствующего мы называем неспящим, поэтому его пробуждение не мыслимо без того, чтобы его бодрствование перестало быть. Или без того, чтобы сам бодрствующий не потерял в своей природе, как это случилось с героем «Превращения» Кафки «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое».
Имя Грегор или Григорий отсылает нас к греческому слову «бодрствую», что едва ли может показаться случайным. Бодрствующий не может пробудиться тем, кем он был, ему суждено проснуться кем угодно, но только не человеком. Однако именно с этой ситуации ужаса, предметом которого являемся мы сами, и начинается становление человеческого. Потеря же способности ужасаться в себе своего нечеловеческого лица, ужасаться своим злым поступкам, – это первые признаки забвения в себе человеческого. Обнаружив однажды себя насекомым – мы только и начинам становится людьми.
Доброй ночи!

Вы не любите Хайдеггера? Не понимаете всей его сложности и туманности его мысли? Вы просто не умеете его пить!

Прошел год и несколько дней после защиты кандидатской диссератции. И мне наконец-то выдали диплом, – есть повод меня мысленно обнять!

Когда-то мне казалось, что написать кандидатскую диссертацию может любая обезьяна. Я ошибся, – диссертация требует значительных ресурсов. Когда-то мне казалось, защитить диссертацию не составляет большого труда, раз творя работа одобрена советом для рассмотрении на заседании, это практически гарантия ее успешной защиты. Я ошибся, – бывают отрицательные защиты. Когда-то мне казалось, что раз защита успешна, это уже гарантия, что аттестационная комиссия примет положительно решение о выдаче диплома. В этом я пока не ошибся, и тем не менее потрепать нервы комиссия может.
Люблю замечать в себе рост над собой через признания ошибок, через признания ошибочности взглядов. Не ошибаются только звери и боги. Человеку же, поскольку полнота его сущности всегда на горизонте, суждено ошибаться, как суждено преодолевать самого себя.

Для меня ночь это слишком большая роскошь. Жизнь вынуждает просыпаться рано и встречать рассвет. Что скрывает сокрытость ночи – все это чаще всего мне приходится только воображать. При том что все то, о чем я говорю и пишу, может быть сказано только в поздний час, в час перехода из мира яви в мир снов. Вот и вчера записал очередной выпуск подкаста. Опять ни о чем, просто потому что был один и близилась ночь.
Вот вы говорите вам не понятен Хайдеггер. Мне вот тоже много чего в нем не понятно. Например, его понимание истины как несокрытости. Греки называли ее алетейя, что буквально означает несокрытость. Действительно, кому как не родоначальникам философии вообще хоть что-то знать о существе истины. Но почему алетейя?
Несокрытость не есть только лишь открытость. В несокрытости слишком много от сокрытости! Мы помним, что природа любит скрываться, – это слова Гералклита, и природу которого нужно мыслить как сущность. Сущность стремится к сокрытию. Как это понять, когда истина мыслится как несокрытое? Несокрытое может стремиться к сокрытию. Даже напротив, только несокрытое и может быть влекомым к сокрытию. Будучи сокрытым ему уже незачем стремится к себе, не правда ли?

О вкусе

Я не так часто встречаю людей, о которых мог бы сказать как о людях, наделенных хорошим вкусом. В некоторых случаях, когда это все же случается и когда носитель такого вкуса прекрасная девушка, в таких людей я влюбляюсь, – сложно не влюбиться в женщину с хорошим вкусом и не ответить ей взаимностью!
Но каждый раз, когда мне приходится слышать от людей, что их любимый художник это Рафаэль или Леонардо, а любимый композитор это Бах или Моцарт, любимый писатель какой-нибудь Шекспир или, прости господи, Достоевский, я невольно поражаюсь той скудости ума, при котором человек невольно признается в отсутствии у себя какого бы то ни было признака вкуса. Это не означает, что творчеству указанных гениев чего-то недостает. Напротив, попробуйте сформулировать и обозначать их недостатки, и вы почувствуете себя полными глупцами! Тем не менее классический образцы не могут быть свидетельством вкуса, но потому они и образцы, что позволяют оттачивать индивидуальный вкус. Со времен Канта мы понимаем под вкусом способность судить о прекрасном, а суждение не может быть предметом коллективного сознания, чтобы под этим не понималось. Ближайшим образом здесь может стоять понятие моды, – которая, присваивая себе понятие «хорошего вкуса», становится фактически идеологией, но в любом случае она также свидетельствует об отсутствии индивидуальной способности суждения в делах красоты (кстати, на этом фундаменте вполне можно обосновать абсурдность и так называем коллективных ценностей). Впрочем, вопрос можно оставить открытым то ли мода формирует вкус общества, то ли некий запрос толпы формирует и утверждает моду. Редко можно увидеть споры о моде, также, как споры о классических образцах искусства, – но споры о вкусе – это нормальное явление. Вкус отражает степень понимания, и он же формирует ценностное содержание отношения человека к предмету суждения. О вкусах не спорят только те, кто им не обладает. Вкус пробуждается там, где появляется желание поделиться с другим предметом своего переживания, с желания показать другому нечто прекрасное.
Образцы искусства дают вкусу направление, по которому он способен в дальнейшем идти своим путем. Сам же «вкус должен быть личной способностью» (Кант), и, оставаясь таковым, всегда говорит очень многое о человеке, который обладает этим вкусом.

Почему порно это не секс?

Вспоминается один разговор со знакомым психоаналитиком, в котором мы затронули само собой тему секса и тему порнографии. Мой собеседник обмолвился, что для опыта сознания просмотр порнографии ничем не отличается от реального секса. В этот момент я засомневался в степени его компетентности. Ну, я не люблю такие грубые упрощения и мне было, что возразить.
Конечно, это тема сложная, и в двух словах тут не скажешь. Но кое-что я могу прояснить.
Порнографию человек просто так не смотрит, – обычно им движет некая потребность. Философы и психоаналитики бьются над разгадкой этой силы, и, строго говоря, окончательного ответа здесь нет. Удовольствие? Ну что вы, это лишь след влечения, который, к тому же, не всегда выражен в каких-то качественных оценках. Напротив, если только удовольствие ставить в центр смысла сексуального влечения, такой опыт мало чего стоит, и тогда он ничем не отличался бы от онанизма.
Для секса необходим Другой. Другой – это символическая структура, определяющая содержание моего бытия, его границы и настроение. Даже бунт против Другого не может не мыслиться изначальной положенностью Другого моего влечения к его уничтожению. Помню дядя Федор Гиренок все пытался выражать недовольство по отношению к диалогистам, – но само такое отношение исключительно диалогической природы! Однако в этом определении не хватает существенного на мой взгляд дополнения Другой дан мне равно в той степени, в которой и я дан для другого. Мое влечение к Другому определяет мое содержание, но в той же мере и содержание Другого. Для меня важно обратить внимание на отсутствие субстанциональности Другого, – Другой мыслится не в категориях кто и субъектности, но в возможности, определяющей границы субъекта в его в его влечении.
В сексе Другой дан мне в опыте моей телесности. Его реальность мыслится реальностью моего тела, – так мы определяем себя как мужчину или женщину. Мы же понимаем, что мужчина и женщина это нечто телесное, не так ли? Телесность в символическом значении всегда динамична, – вот почему мы можем различать пол от гендера, – в сексе границы телесности могут стираться в момент экстаза, при котором происходит глубокое единение, сопровождаемое выбросом разного рода гормонов.
Итак, сексуальность не мыслима без телесности. В некотором смысле, сама граница телесности определяется сексуальностью, – она задает границы телесности и степень вторжения в эту телесность. Но телесность не принадлежит только мне. Тело это целостность, но и граница, и, как любая граница, символична и является точкой пересечения Я и Другого. Да, Другой это символическая структура, реальность ее определяется как моей телесностью, так и телесностью Другого, – но в опыте секса я также определяю границы телесности Другого. Именно поэтому, только лишь удовольствием сложно объяснить секс и сексуальное влечение. У человека, у которого фигура Другого деструктивна, секс также оказывается на грани возможного. Не бывает секса без открытости к Другому. При порнографии никакого подобного Другого в этом опыте нет, моя телесность окажется замкнутой на самое себя, в то время как она нуждается в этой открытости.
Однако, важно заметить еще, что для секса нужен не просто Другой, но Другой, наделенный фантазией. Фантазия предвосхищает желание, но и желание пробуждает фантазию. Отсутствие фантазии по отношению к Другому – это грубость и хамство, превращающая секс в онанизм при помощи тела Другого! При порнографии у меня нет моей фантазии в собственном смысле, той фантазии, которая наделяется сексуальным влечением к Другому, но есть эрзац фантазии, данный мне образом картинки. В лучшем случае, я могу в этой ситуации желать желание Другого, но не переживать сексуальное желание, которое также не мыслимо без желания Другого. Желание же желания есть, конечно, импотенция или бессилие, и сексом это назвать сложно. И, в конечном счете, где здесь желание Другого? Если я не выступаю объектом желания Другого, – зачем мне такой секс? Любой психоаналитик подтвердит верность фразы если меня не желают – я не существую.

На 2х2 идет концерт Дельфина. Тоже не плохо, но у меня на канале немного другая музыкальная пауза.