Я страстно люблю всё это гендерно-социологически-психологическое самокопание, направленное на то, чтобы сделать жизнь современного человека хоть сколько-нибудь сносной. Я с особенным удовольствием подпадаю под нежный гипноз исследовательниц, разбирающих вместе со мной “осколки детских травм”, которые я могу переплавить в свою “внутреннюю мать” и тем самым обрести “тайную опору”. Я держу под подушкой электронное собрание сочинений Курпатова на случай, если мне опять станет страшно или я забуду, почему не стоит обижаться на мужчин за то, что они “такие”. Но это не литература, и эти исследователи не путают себя с писателями. Так же как человек, вешающий на стену собранный им паззл с репродукцией “Девочки с персиками”, не мнит себя Серовым.
В художественной литературе я меньше всего хотела бы упираться в расстановку персонажей по степени развития их эмоционального интеллекта. Меня уже трясёт от ученического прилежания выпускников экспресс-курсов сторителлинга, которые вычерчивают по линейке свои остросоциальные и остросюжетные дидактические романы о богатом внутреннем мире жертв патриархальных злоупотреблений. Потому что каждый раз меня затаскивают в одну и ту же типовую постройку, где я должна собрать характеры героев из аккуратно разложенных автором “тревожных звоночков” и симптомов душевных расстройств. И порадоваться тому, какие они хрестоматийные, прям как в той статье из Космо.
Самое стрёмное, что этот взгляд на характер человека, как на комбинацию травм, неврозов и гормональных сбоев, проникает в повседневное общение. И когда я начинаю думать, что личность моего дорогого приятеля N состоит из ПРЛ, РПП и шизоаффективного алкоголизма, хочется немедленно онаиветь до того состояния, в котором отношение Гумберта Гумберта к Лолите всерьёз воспринимается как безответная любовь.

Я понимаю, что имела в виду Юзефович. Но я не понимаю, как, читая эту книгу в зрелом возрасте, можно заподозрить Гумберта в способности любить другого человека? Златоуст Гумберт - прямой наследник Бардамю и папка Максимилиана Ауэ. Эти тоже не любили никого, потому что не отличали людей от неодушевлённых предметов. Для Гумберта другие - чучела, набитые соломой нелепых пантомимических привычек и буржуазных заблуждений. У других нет души, есть только позаимствованные в журнальчиках взгляды на то, в каких материальных формах выражается соответствие человека той или иной социальной страте. И Лолита в глазах Гумберта представляет собой не больше, чем суповой набор из загорелых коленок, пушка на спине, русых кудряшек, серых глазёнок и пурпурно-розовых потрохов. Гумберт патологически не способен воспринимать чужие эмоции. Эмоции и чувства есть только у него, и он их старательно фиксирует и бережёт, испытывая почти эротическое удовольствие от собственной обособленности и возвышенности. А другие не испытывают ничего. Да это они просто притворно кривляются и корчат рожи сообразно моменту. Он насилует Лолиту, краем глаза отмечая, что она "витает в облаках" и не особенно вовлечена в процесс, вредина. А то и вовсе хнычет и не хочет, капризная меркантильная егоза. Но только в конце он с неохотой и разочарованием припоминает эти бесчисленные свидетельства своей вины и признаёт, что у Лолиты, вероятно, была душа и даже сознание, в наличии которых он так упорно сомневался. Только его баснословная трусость не позволяет ему выстрелить себе в голову, поэтому он стреляет в другого растлителя, выбрав его в качестве своего отражения.

Презиравший фрейдизм Набоков откровенно издевался над всевозможными психологическими теориями, так же как его Гумберт издевался над психиатрами. И подсовывая читателю выпуклые травмы детства героя, Набоков вторил Гумберту, который сочинял для своих психиатров глумливые красочные сны. Но как-то так вышло, что в своём фиглярстве Набоков оказался куда более тонким психологом, чем профессиональные врачеватели душ. И написал такой живой портрет, какой не напишет ни один практикующий аналитик с 20-летним стажем работы. Да, в 15 лет Гумберту сочувствуешь, научившись сочувствовать главному герою - ведь он так старается, расписывая свои яркие запретные чувства. В 35 от жалости к Гумберту не остаётся ничего. Но не потому что кто-то объяснил тебе, что Ло было "не ок". А потому что, повторюсь, Набоков - охуенный писатель, а “Лолита” никогда не был романом о любви.

С нетерпением на скорости 1,5 дослушала роман Элизабет Уэтмор “Валентайн” - очень уж хотелось, чтобы он поскорее закончился и выветрился из памяти вместе с утренними новостями и вчерашним списком покупок в Леруа Мерлен. Суровая поствайнштейновская проза о тяжёлой женской доле, страданиях мексиканцев и безнаказанности белых мужчин. Техас, 70-е, нефтяной бум. В маленьком городке Одесса нет “Дворца пионеров”, кружков выжигания и макраме, поэтому 14-летняя мексиканка Глория так скучает, что в надежде на приключение садится на ночь глядя в машину к незнакомому парню по фамилии Стрикленд. Наутро изнасилованная и избитая до полусмерти Глория приходит в себя в какой-то знойной глуши и, стараясь не разбудить своего насильника, тихонько сбегает в поисках ближайшего ранчо. На ближайшем ранчо, которое стоит, разумеется, на отшибе, живёт со своей 9-летней дочерью беременная Мэри Роуз, муж которой с гораздо большим трепетом относится к своим коровам, нежели к молодой жене. Пока окровавленная Глория доковыляет до Мэри Роуз, ублюдок Стрикленд очухается, обнаружит пропажу и по следам недобитой девчонки доедет до ранчо. Где его встретит с то ли заряженной, то ли пустой винтовкой дрожащая от страха и ярости Мэри Роуз.
Противостояние Стрикленда и Мэри Роуз - мимолётный проблеск захватывающей интриги, гаснущий под пылью, выбитой из ковров с заводским узором женских невзгод. Дальше то, что обещало стать чем-то средним между крутым процедуралом в духе драмы “Время убивать” и историей в жанре rape revenge, превращается в скучный номер для конкурса “Женские голоса Америки”. Где под “женским” понимается вообще всё обездоленное, бесправное, слабое и угнетённое: дети, старики, мексиканские иммигранты и контуженные ветераны войны. И всем им достаётся от несправедливой “системы”, плотно сколоченной из дородных белых гетеросексуальных мужчин.
Так и есть. Но мне, пожалуй, скучно читать очередной безыдейный роман лишь для того, чтобы закрепить давно усвоенный материал. К тому же, эта во всех смыслах душная книга как будто пытается убедить меня в том, что нет ничего тяжелее и ужаснее, чем быть женщиной. Тебя изнасилуют, изобьют, унизят, обвинят, проигнорируют, обрюхатят, раскритикуют, подожгут, обоссут и бросят. Ты будешь испытывать стыд, вину, ярость бессилия и корчиться в огне непобедимой несправедливости. Тебе светит неполное среднее образование, ранний брак, холодная постель, полная финансовая зависимость от равнодушного мужа и помешательство на фоне послеродовой депрессии. И самый смелый поступок, который ты сможешь совершить - это выбраться из капкана семейных уз и сбежать в новую жизнь, не оставив следов и записки.
Мне очень нравится тенденция дестигматизации табуированных тем из жизни женщины, но мне не нравится сведение "женского" к унижению, страданию и преодолению. Мне не нравится, что мне навязывают роль жертвы по праву рождения. И чувство вины за то, что я себя порой как-то непозволительно охуенно чувствую со всеми своими сиськами и сложно устроенной мочеполовой системой, которая рано или поздно уложит меня на больничную койку. Быть женщиной - это и впрямь тяжеловато, но вообще это по-разному. А новая женская проза (пользуясь случаем, хочу передать привет Селесте Инг) зачастую подсознательно постулирует неприятный вывод: быть женщиной так тяжело и так неминуемо больно и одиноко, что лучше ею попросту и не быть. Если и не в физическом, то в социальном плане уж точно. Безопаснее, как минимум, не иметь мужа и не иметь детей.

Мало что завораживает меня так, как истории о патологических лгунах, самозванцах и авантюристах, пребывающих в скандальном разводе с реальностью. Природа моего интереса банальна: эти люди обладают качествами, которыми я могу лишь надеяться обзавестись к маразматической старости - самонадеянностью и дерзостью на пустом месте. Они уверены в том, что можно стать кем угодно, просто назвавшись таковым. И им хватает наглости прийти на рынок труда с высоким ценником и транспарантом, который гласит: “Я - то, что вам нужно”.
Лично мне кажется, что, прежде чем предлагать свои услуги за большие деньги, человек должен отучиться в соответствующем учреждении, набраться практического опыта, научиться левитировать, таскать вёдра с водой на вершину горы, не дерзить сенсею и пережить выпускные испытания в Шаолине.
Но это старомодные заморочки, для которых жизнь слишком коротка. Успех не может ждать, когда тебе стукнет 50 и ты, наконец, дослужишься до примы. А то ведь осыпешься вместе со всеми своими компетенциями и юбилейным венком с рабочего места прямиком в могилу.
Fake it till you make it !!! - базовый принцип, объединяющий всех ряженых. По-русски: "главное - начать". Приглядитесь повнимательнее: самозванцы окружают вас плотным кольцом (самые крупные обосновались в министерских кабинетах и Роскосмосах). Среди них много ваших друзей, которые умело прикидываются учёными, художниками, писателями, учителями, журналистами etc. Ещё больше тех, кто решил монетизировать все свои хобби и переквалифицироваться в онлайн-гуру. В формате общения с паствой они рассказывают всем (и вам в том числе) как жить в гармонии с собой, как правильно и с какой периодичностью есть, хезать, спать, заниматься сексом и любовью, работать не на дядю, рожать и воспитывать детей, расставлять мебель, носить юбку в пол, заплетать косы под мышками на растущую луну, избегать токсичных отношений и, не тратя ни секунды впустую, прокачивать скиллы и ресурсы. Те, что понаглее, даже упаковывают свою мудрость в краткие курсы счастливой жизни и продают по сходной цене. Или предлагают себя в качестве коучей и терапевтов - ведь у них целых три месяца онлайн-обучения за спиной, четыре сменённых профессии за последние два года и маниакально фонтанирующий энтузиазм. "Всё у нас получится, несите свои денежки!"

Но лишь поистине великие самозванцы удостаиваются литературной обработки в посвященных им подкастах, сериалах и документалках. К чему я это всё? На днях вышел сериал “Dr. Death”, в котором Джошуа Джексон играет чувака по имени Кристофер Данч. Этот парень поразил моё воображение в несравненно большей степени, чем относительно безвредные горе-стартаперы Элизабет Холмс и Билли Макфарланд, наебавшие кучу хипстеров из Инстаграма и инвесторов Силиконовой Долины. Данч - птица совершенно другого полета. Мужик собирался стать профессиональным игроком в регби, а когда не сложилось, решил, что нейрохирургия - отличный запасной вариант. Он даже отучился в медицинском. И даже на нейрохирургию. И даже закончил (в отличие от той же Холмс, которая во всем косплеила Стива Джобса и не дожидаясь отчисления из Стэнфорда, сама ушла оттуда). Но как-то так вышло, что из 37 пациентов, которых Данч прооперировал, 33 получили увечья и инвалидность вследствие его действий. Двое-то вообще скончались, одного полностью парализовало, а другая счастливица отделалась потерей лишь нижних конечностей. И даже когда другие хирурги с ужасом осознали, что Данч некомпетентен до такой степени, что это уже смахивает на осознанное членовредительство, наш герой продолжал оперировать ещё на протяжении двух лет. “Да как так-то, блять?!!”, спросите вы. Там всё сложно. Рассеянность и упрямство - может, и сойдут для кабинетного учёного, но так себе качества для практикующего нейрохирурга. А если к этому прибавить ещё и наркотическую зависимость....А на фоне повесить сложную правовую систему, почти что армейскую этику в сфере здравоохранения да хорошо работающие суды и обкатанную практику судебных исков по поводу и без... Одним словом, проклятый капитализм! Ирония в том, что Данч (как мои любимки Холмс и Макфарланд) тоже начинал свою бурную деятельность с безумного стартапа, в основе которого лежали "визионерские революционные идеи", связанные с позвоночником и стволовыми клетками. Ещё один веский аргумент против стартаперов-визионеров, которые самим законам физики заявляют: "Да вы просто узко мыслите и не хотите выходить за рамки!"
Не сказать, чтобы сериал был удивительно хорош - на мой взгляд, сценаристы намудрили с нелинейной хронологией. А вот одноименный подкаст канала Wondery, по которому сериал был снят - отличный. К слову, тот же Wondery несколько лет назад выпустил ещё один остросюжетный true crime аудиосериал “Dirty John”, по которому был снят не менее прекрасный сериал. Тоже про ряженого патологического вруна, который прикидывался романтичным анестезиологом, пытаясь охмурить богатенькую и голодную до комплиментов бизнес-вуман.
Пользуясь случаем, также хочу напомнить, что истории Элизабет Холмс и Билли Макфарланда замечательно экранизированы в завораживающих документалках "Fyre" и "the Inventor". Оба фильма рисуют яркие портреты завравшихся амбициозных маркетологов, которые свято верили в то, что можно построить великий бизнес чужими мозгами и руками.

Ненавистное слово года - ресурс. Поп-психология превратила рефлексирующую интеллигенцию в Эллочек-людоедок, которые упаковали всю образную мощь и разнообразие языка в пару десятков специальных терминов. Злоупотребление которыми часто приводит к существенным семантическим искажениям. В частности, это произошло с многострадальным словом «созависимость», описывающим отношения, в которых помимо людей есть ещё некая субстанция, эти отношения регулирующая (например, алкоголь). Сегодня осознанные на всю голову брезгливо клеймят этим словом даже тривиальное сочувствие и способность человека испытывать грусть лишь от того, что его второй половинке тоже грустно. А уж злоупотребление словом «ресурс» в некоторых особенно навязчивых случаях достигает какого-то пародийного уровня. «Я сегодня была совершенно не в ресурсе, но ресурс можно и нужно брать откуда угодно, поэтому мы сейчас ресурснёмся в кафе с подружками, потом восполним дефицит ресурса в маникюрном салоне, а потом вдохнём свежего ресурса на прогулке. Если у меня ещё останется после всего этого ресурс, я тебе позвоню, и мы, может, встретимся».
Такие классные глаголы как «отдохнуть», «побаловать», «развеяться», «выспаться», «взлохматить» (денежку), «поразвлечься» и прочие слова можно просто выкинуть из головы, чтоб не занимали лишнего места. Место - это ж тоже ресурс. #укус_лингвиста_проходит_быстро #плохо_скрываемый_озалуп

На опубликованном изданием Blueprint фото Пелевин выглядит то ли как фоторобот, то ли как рендер мультипликационного персонажа из какого-нибудь Коня Бо Джека.

Рубрика “Книжное похмелье”

Когда руки доходят до классики, всех нас постигает участь первооткрывателей Америки и изобретателей велосипеда. Ведь внезапно выясняется, что трава зелёная, небо голубое, Путин президент, а роман “Унесённые ветром” великий. И как бывает со всеми великими романами, он ещё и необъятный с точки зрения разнообразия идей и смыслов. Формально это роман о дочери богатого плантатора, которая, пережив голод и нищету в годы Гражданской войны в США, всем сердцем полюбила деньги и дала себе клятву никогда-никогда с ними больше не расставаться. Людей она вроде бы тоже любила, но чуть меньше, потому что отличалась фантастической эмоциональной тупостью и в чувствах (чужих и собственных) разбиралась гораздо хуже, чем в перспективных стартапах и подсчёте прибыли. Поэтому на протяжении 11 лет она упорно ставила не на того мужика, игнорируя ценнейшего дядьку, который безоговорочно принимал её социально-неприемлемую натуру с искренним, хоть и язвительным восхищением.
В более общем плане - это яркий портрет общества, населявшего юг Америки в годы лихолетья. Обнищавшие аристократы, освобождённые негры, мародёрствующие янки, спекулянты, мошенники и прочая шушера, разжиревшая на крошках, засыпавших трещину хаоса между старым и новым порядком.
Будучи насквозь пропитан идеями феминизма, роман “Унесённые ветром” до сих пор так и не обзавёлся добросовестной многосерийной экранизацией (фильм 1939 года имеет мало общего с оригиналом). Это в наше-то время спроса на «женские голоса и женские истории». Идеальный же материал для сериала: костюмная драма, война, любовь, смерть, выживание, неожиданные повороты судьбы, феминизм, борьба за права негров и история успеха. Но не всё там так просто и удобно.
Начнём с того, что это исторически достоверный роман, написанный с не очень популярной точки зрения потерпевших поражение южан. Тут иначе показаны отношения хозяев и рабов, тут неоднократно высмеивается лицемерие брезгующих обществом негров северян, да и вообще весь роман перенасыщен непримиримой ненавистью доблестных дворян-конфедератов к неотёсанным мстительным янки. Рабовладельческий довоенный Юг предстаёт чуть ли не потерянным раем, но таковым он и был для наследников некогда богатых семейств, мир которых рухнул в одночасье. Его подожгли, разорили и изнасиловали борцы за свободу, равенство и братство.
Но это ещё не всё. Казалось бы, главная героиня Скарлетт О’Хара - настоящая фем-икона и смутьянка. Сняла траур раньше времени, встала за плуг и прокормила дюжину беспомощных белых и чёрных дармоедов, убила солдата, который собирался обыскать её на предмет фамильных драгоценностей и первичных половых признаков, создала и расширила успешный бизнес, гоняла в повозке одна без сопровождения. И всё это в славные, застёгнутые на все пуговицы годы правления королевы Виктории. Но есть нюанс - всё это ей позволила война.

Вероятно, многих современных феминисток шокирует эта “новость”: ни старания суфражисток, ни даже Индустриальная революция не сделали для феминизма столько, сколько для него сделали войны. В частности Крымская война, благодаря которой женщины во главе с Флоренс Найтингейл смогли прорваться в медицину. И Первая мировая война, заставившая женщин надеть брюки и сесть за руль, тушить пожары и делать много другой “мужской работы” в отсутствии мужчин. Только резкий гендерный перекос, образовавшийся вследствие войн или оттока мужского населения на заработки в развивающиеся регионы, позволял женщинам расширять список доступных им профессий, а следовательно, обрести и укрепить свою финансовую независимость. А там где водятся денежки, там, знаете, и право голоса прорезается. «Унесённые ветром» очень правдоподобно иллюстрируют эту взаимосвязь.

Но и это ещё не всё. Ирония в том, что настоящий резонёр и самый отпетый феминист в романе - это белый цисгендерный Рэтт Батлер. Рэтт на каждом шагу, что называется, celebrates women. Он порицает траурные традиции и чудовищную практику самоизоляции беременных женщин, скрывающих своё положение как страшный позор или улику; не запрещает жене иметь бизнес, и в принципе готов поддержать деловых соотечественниц ссудой на стартовый капитал; он радуется рождению дочери и полностью берёт на себя её воспитание. Он буквально навязывает идеи феминизма зашоренной Скарлетт, помогая ей разрешить себе делать то, что хочется. Остальное с ней уже делает война, девальвирующая строгий этикет. А баснословная сила Скарлетт обнаруживается там же, где и у всех - в слабости повисших на её шее ближних.
Да, мы с азартом следим за предпринимательскими успехами Скарлетт и испытываем спортивное сочувствие её карьере. Но ассоциировать себя с беспринципной конформисткой, эмоциональной калекой и тираншей не хочется даже в 21 веке. Скарлетт - образцовая приспособленка, готовая обслуживать любой режим ради сохранения задницы в уютном тепле комнатной температуры. Ею руководит дикий слепой страх нищеты. Её можно понять, но ею не хочется быть. Сделав её главной героиней, Митчелл лишила её возможности понравиться читателю - он, увы, точно знает, что творится в её мещанском уме. Так что на фем-икону она не тянет, в отличие от Рэтта, который любит и ценит женщин больше, чем они сами в состоянии себя полюбить и оценить.

За начитанность расплачиваешься огрубением восприятия, и такие романы - как цветок в пустыне и последнее танго в Париже. Их хочется советовать, пересказывать, обсуждать. Они пополняют короткий список любимых книг с самой первой страницы. Но цветок завянет, музыка стихнет, а роман закончится. И это самый болезненный опыт в читательской жизни. Вот жил ты неделю с людьми, они тебя радовали, раздражали, ошеломляли и ставили в тупик. А потом взяли и закончились. Отношения с воображаемыми людьми ничем не отличаются от отношений с реальными. После расставания с ними хочется позвонить маме или подружке, обсудить в деталях этот бурный курортный роман, проанализировать неудачи и перебрать все “а вот если бы”. Потом довести бесконечной болтовнёй эти воспоминания до семантического пресыщения, чтобы они превратились в пустой звук и перестали волновать. Тогда и только тогда можно приниматься за что-то новенькое.

Роману ещё очень повезло с переводом на русский язык. А в исполнении Александра Клюквина он приобретает какую-то непозволительно приятную осязаемость.

К разговору о положительных побочных эффектах войны - летом прочитала “Дождь забвения” Рейнольдса. Написано, как всегда, топором, но идеи, как всегда, интересные. В романе речь о точной копии нашей матушки-Земли, которую незадолго до Второй мировой войны кто-то создал - как моментальный снимок - со всем, что её на тот момент населяло. Скопированное население Земли-2 счастливо дожило до середины 50-х годов, понятия не имея ни о Холокосте, ни о нацистском режиме - в их обществе Гитлер так и не преуспел в политической карьере. Но счастливо избежав Второй мировой войны, обитатели Земли-2 также счастливо избежали технического прогресса. Застой в развитии авиации и компьютерных технологий ставил крест на космической программе - а именно этого и добивались просочившиеся на копию шпионы родом с оригинала.

В общем-то, нуар на троечку, но задумка отрезвляет. Читаю я со своего ультра-лёгкого ноутбука о том, как Шипенко с Пересильд кино на МКС снимают, или о том, как люди по ночам наблюдают на небе караван спутников Starlink, и понимаю - всё это нам доступно в 2021 году во многом благодаря Второй мировой войне и войнам, бывшим до неё.

Когда я встала на учёт в женской консультации с диагнозом “беременность”, у меня появилось ощущение, что я заболела чем-то серьёзным. Пока что я вроде как в ремиссии, но в любой момент может произойти рецидив. Ну а пока мы его ждём, мне следует себя как хрустальную вазу - обернуть в пупырчатый полиэтилен, положить в коробку с синтепоном и задвинуть подальше на антресоль - там целее буду. На меня завели дело, меня взвесили, измерили ширину таза гигантским циркулем и, кажется, чисто случайно забыли поставить на моей заднице шипящее клеймо “100 % человечина”. Мне даже зубы проверили, как кобыле на ярмарке. Отныне я должна была таскаться на регулярные приёмы к гинекологу, чтобы на протяжении получаса молча наблюдать за тем, как врач с медсестрой в четыре руки заполняют документы, подшивают их в папки, выписывают направления и тыкают указательными пальцами по клавиатуре. Изредка в этом бумажном шорохе раздавались вопросы: “Вес какой у тебя? Жалобы есть какие-то? Копию СНИЛС принесла? Опять забыла? Принеси обязательно в следующий раз. Мочу почему опять не сдала? Зачем я бумагу трачу, выписываю тебе направления?! Пиши тогда заявление, что ты отказываешься здесь мочу сдавать!” Завершались эти визиты скороговорками абсурдных запретительных рекомендаций.
Я превратилась в школьницу со странными домашними заданиями - принести копии документов, сдать поллитра крови, открыть ачивки у стоматолога, терапевта, хирурга и офтальмолога. А гинеколог с медсестрой всё больше напоминали классуху и завуча. Кнут и Чёрствый Пряник. Когда я приносила выполненную в срок домашку, меня хвалили. Когда опаздывала на “урок” или что-то забывала, меня отчитывали и стыдили как малолетнюю зассыху - у них же из-за меня дебет с кредитом не сходился.
Ожидание ребёнка превратилось из волнующей метаморфозы в хлопотливую бюрократическую волокиту с элементами медицинского детектива. И хотя я безоговорочно доверяю медицине, я стала очень хорошо понимать женщин, которые выбирают домашние роды и/или отказ от постановки на учёт. С моей точки зрения, они, конечно, рискуют. Но они выбирают выбор. Которого лишаются женщины, заключившие сделку с государственной системой здравоохранения, где, как и во всех российских госструктурах, господствует жесточайший патернализм. Где твоё тело перестаёт быть твоим делом.
Разумеется, в теории я была вольна делать всё, что угодно. Но на практике ставки слишком высоки, тут не до бунта и экспериментов. Поэтому шантаж и давление со стороны медперсонала работают. Так же, как они работают в роддомах. О том, насколько бесчеловечна отечественная система здравоохранения по отношению к женщинам в родах, можно почитать леденящие кровь мемуары на материнских форумах и сайте продокторов.ру. А о том, с каким давлением и жестокостью сталкиваются женщины, вынужденные прервать беременность на позднем сроке по медицинским показаниям (то есть в случае патологии развития плода) можно почитать в документальном романе Анны Старобинец “Посмотри на него”.
На 16 неделе беременности Анна узнаёт пол своего ребёнка, а также его несовместимый с жизнью диагноз. Вместе с этим знанием приходит и другое: женщина с “бракованной” беременностью на позднем сроке в России может расчитывать лишь на то, что её упекут на пару недель в роддом при инфекционной больнице, где её ребёнка, то есть, её “плод с патологией” быстренько оформят в “биологические отходы класса “Б”. С которыми нельзя попрощаться, которым нельзя дать имя и захоронить. В ответ на вопрос о возможности доносить беременность Анна получает оскорбления и угрозы от участкового гинеколога. В России никто никогда не возьмётся вести беременность, которая наверняка закончится “тихими” родами. Никто не будет принимать такие роды - гегемония статистики не терпит сентиментальной чепухи. В итоге Анна даёт себе время подумать и находит берлинскую клинику, где нужную ей процедуру делают по-человечески. Где допускается присутствие мужа и рекомендуется прощание с ребёнком.

Самое душераздирающее в книге - наглядный пример того, что медицина с человеческим лицом возможна, и она существует. Но не в России. В России царит женоненавистничество, посольства которого расположены в женских консультациях и роддомах. Как и любые посольства, эти места строго изолированы. Но они оберегают не женщин, а от женщин. Они оберегают наших впечатлительных малочисленных мужчин от таинственного мира “женских дел”, от всех этих выделений и образований: кист, миом и детей. Внутри этих учреждений оставшиеся без защиты женщины подвергаются жестокому обращению и привыкают к мысли о том, что их “женские дела” включая пренатальную потерю и послеродовые осложнения - не предмет для разговора с чувствительным мужчиной. Также как благодаря славной традиции трёхдневного заточения в роддоме, женщины привыкают к мысли о том, что ребёнок - “проблема” матери.
При незначительной литературной ценности романа, он очень много даёт поводов для размышления о том, как мы в России сами себя не любим и не жалеем.

Прочитала мемуары Вертинского “Дорогой длинною…” Напомнили мемуары Паустовского - тот тоже начинал чудовищно фальшивить, когда речь заходила о революции и советской власти. Вертинский, по понятным причинам, ставит советскую номенклатуру в один ассоциативный ряд с Родиной. Это Родина у него такая злопамятная, 25 лет никак простить не могла ему трусливый побег от кровавой бойни и голода революции. Паустовский-то, к слову, честно своё отголодал в Одессе. А Вертинский неплохо себя чувствовал даже в румынском околотке, да и вообще человек был до крайности удачливый и везде умел приспособиться. Но Родина-то ревнивая, не терпит такой удачливости в изгнании. Поэтому, срываясь на живописные натюрморты, Вертинский не забывает упоминать от случая к случаю о том, как застревали в горле бутерброды с кавьяр рюсс при одной только мысли о Родине. Сытые тоже плачут. Особенно ретроспективно, сидя в родном дефицитном отечестве, с тоской вспоминая дореволюционное домашнее меню и ужины на французском теплоходе Лафайетт. О таком кулинарном разврате советский человек читывал разве что в книгах Елены Молоховец, причём на вечно голодный желудок. И судя по ядовитой претензии Тарковского, человек злился и хотел кушать. Поэтому Вертинского, публиковавшегося в СССР, совсем несложно понять.
Но когда он отвлекается от гастрономических воспоминаний, начинается остроумная, местами беспощадная в точности суждений сказка о шансонье и русской эмиграции с гигантским количеством знаменитостей в главных и второстепенных ролях. Местами чувствуется полёт фантазии, предательство памяти, склонность к мистификации и талант к сочинению анекдотов. Без женщин, потому что самоцензура распространяется и на область интимного, и гусары Александра Николаевича молчат, плотно сжав губы. Но и без женщин хорошо. И как жаль, что так мало, и больше никогда не будет. Я в восхищении.

Филологи и прочие литературоведы сейчас должны глубоко дышать от ужаса и восхищения, подбирая к происходящему популярные мотивы и сюжеты из допотопных времен и новейшей литературы. Случай беспрецедентный - мы ПО УШИ в литературе, друзья. Каждый может выбрать жанр по своему вкусу: притча, миф, сказка, фантастическая повесть. Лично мне нравится басня. Назовём её “Медведь и капкан”, тем более, что иллюстрация уже есть.

Ну давайте смотреть, что тут у нас. Древнейший и популярнейший сюжет о том, как отчаянные попытки героя избежать предсказанного (то есть, по сути, своего самого большого страха) лишь ускоряют приближение его незавидной судьбы. Пользуясь случаем, хочу передать привет царю Крёзу - ему предсказали, что он разрушит великое царство. Он и разрушил. Своё.
Наш Крёз поверил, что без него никакой страны не будет, и в попытках нарастить территории и удержать эту громоздкую конструкцию от распада, приблизил этот распад и сделал его неизбежным. Думала, что не успею до этого дожить, но, похоже всё-таки засвидетельствую в самом скором времени. В этом контексте фраза “Можем повторить” приобретает совершенно иной смысл: можем повторить Афганистан и всё, что за этим посыпалось.
Ну и как тут не вспомнить “Игру престолов” и всех её сбрендивших монархов, ядерных драконов и дикий огонь? Я начинаю думать, что Тирион Ланнистер - это такой собирательный образ коллективной компетентной интеллигенции, которая всё время кого-то пытается о чём-то предупредить, дать дельный совет и исправить катастрофу, но её мнением вечно пренебрегают - ростом не вышла. А если лезть в фантастику, то вообще можно задохнуться от ассортимента. Тут у нас и легендарный новояз “1984” с сокращающимся списком разрешенных в обиходе слов. И “451 по Фаренгейту” с публичным сожжением всех СМИ и неподконтрольных государству соцсетей. Помните, там государство очень заботилось о том, чтобы заржавевший маховик критического сознания народонаселения не заработал под влиянием альтернативных взглядов?
Читаешь в новостях про захват телевышек и трансляцию российского телевидения на территории соседнего государства, населённого "мутантами-неонацистами" - вспоминаешь массовый пропагандистский морок из “Обитаемого острова”, массаракш!
Про "День опричника", "Сахарный Кремль" и “Теллурию” Сорокина даже думать не хочется, хотя мы давно одной ногой там. Ну и Глуховский. Пока что “Пост”, но уже попахивает канализационным душком “Метро”. Глуховский, ты заебал так подробно писать наше будущее, остановись.

Рубрика “Меня укусила Левонтина”

Энтузиасты из крымского парламента решили очистить родную речь от англицизмов и представили на суд публики небольшой словарик с повелительным названием “Говори по-русски”. Забегая вперёд, не без злорадства отмечу, что присвоенное пропагандистами и парламентариями слово “фейк” поборники всего русского решили не заменять.

По традиции громче всех за чистоту русского языка борются люди, весьма скверно им владеющие. И совершенно не понимающие того, что речь и язык не являются статичными системами и чутко реагируют на постоянно меняющуюся реальность, участвуя, кстати, не только в её описании, но и в её создании (преданные зрители Соловьёва, пребывающие в альтернативной реальности, не дадут соврать). Попытки законсервировать эти системы равносильны попыткам приказать реке остановить своё течение или заставить ребёнка не расти. Речь стремится к экономии, язык со временем подстраивается под эти изменения, и если какое-то заимствованное слово входит в обращение, значит, эквивалентов этому слову в родном языке просто нет. А вытравить у людей привычку изъясняться максимально комфортным для них образом можно разве что калёным железом.

Ну попробуйте заставить себя говорить вместо слова “гаджет” громоздкое и невнятное словосочетание “цифровое приспособление”, а вместо слова “девайс” - “техническое устройство”. А когда будете искать в городе какой-нибудь “коворкинг”, не перенапрягитесь, произнося: “А где тут помещение для совместной работы?”
“Извини, у меня для тебя есть сообщение за рамками нашей темы”, - отчеканите вы, вычеркнув из памяти лаконичный “оффтоп”. Вместо “ток-шоу” россияне будут смотреть “телепередачу разговорного жанра “Прямой эфир”. И не спойлить другу финал сериала,
а “раскрывать сюжетный поворот”. Для авторов словарика не имеют никакого значения те дополнительные смысловые оттенки (напрямую связанные с лишением человека удовольствия), которые несёт в себе слово “спойлер”. Хотела бы я посмотреть с помощью какого количества слов им удалось бы справиться с такими понятиями как “каминаут” и “аутинг”. Хотя эти понятия русскому человеку не пригодятся, ведь совсем скоро примут новый закон о пропаганде ЛГБТ среди совершеннолетних, искоренив любую возможность хоть что-то говорить на эту тему. А вот с лонгсливом вышла осечка - знатоки русского языка напрочь позабыли о слове “фуфайка” и предлагают нам “футболку с длинными рукавами”. #укус_лингвиста_проходит_быстро

Да, в разговорную и письменную русскую речь (и не только русскую) проникла масса необязательных, раздражающих и даже не экономных заимствований, популярность которых можно объяснить влиянием международных медиа, в которых “контент-мейкеры”, спаси и сохрани, пытаясь быть понятными наиболее широкой аудитории, выбирают английский язык. Отсюда к нам припёрлись “анбоксинг”, “бэкграунд”, “хайп”, “хейтеры”, “абьюз” и так далее. Люди, которые живут в билингвальном информационном пространстве и уже даже думают на двух языках, выбирают иногда не то слово, что покороче, а то, что первым в памяти всплывёт, и именно поэтому вместо краткого “опыт” иной раз с языка скатывается тяжеловесный “экспириенс”. И если уж на повестке дня стоит вопрос о том, как с этим бороться, то ответ очевиден - отрубить каналы доступа к не русскоязычной информации. Хотя и это не мешало некоторым советским гражданам замешивать на иностранных корнях термоядерные жаргонизмы. Потому что язык, вот сюрприз, бывает не только литературным, нормативным и государственным. С помощью языка мы определяем не только подданство человека, но и его принадлежность к определенным группам: возрастным, этническим, профессиональным, субкультурным. Язык - а тем более флективный, каким и является русский язык - это занятнейшая игрушка-конструктор. Иногда эта игра порождает восхитительные словечки типа “нахипь”, а иногда франкенштейнов типа “агриться”. Но я бы посоветовала вспомнить, как пару десятилетий назад все мы говорили “кульный”, а потом перестали.
Нельзя не отметить, что в словарике есть масса вполне резонных предложений, касающихся, в основном маркетинговых уловок, превративших банальную уборку в "клининг", творческое в “креативное”, производство в “продакшн”, а навык в “скил”. Но в большинстве случаев предлагаемые замены заимствованиям, опять-таки, раскрывают игнорирование смысловых оттенков. Дауншифтинг - это не просто “отказ от карьеры”, это полная переоценка ценностей и смена стиля жизни. Контент - это не только прямой перевод слова “содержание”, это ещё любая разновидность и формат интеллектуальной собственности. “Косплей” - это не просто перевоплощение, это и ролевая игра с переодеваниями, и имитация, и подражание - в зависимости от контекста. “Паттерн”, помимо того, что у него масса значений, видимо, плох тем, что он не немецкого и французского происхождения, как предлагаемый очень русский вариант “шаблон”. “Супервайзер” не обязательно может быть “руководителем группы”, спросите хотя бы у психологов. “Трафик” - вовсе не движение, а качество движения, выраженное в количестве и плотности, будь то поток автомобилей, наркоты или информации. “Шопинг” ничего общего не имеет с “покупками”, это вид досуга, совершенно не сопоставимый с походом в “Пятёрочку” за гречкой и сахаром. “Фронтмен” не обязательно "лидер", о чём, собственно и говорит существующая разница между двумя этими английскими словами, одному из которых отдаётся предпочтение в рамках борьбы за чистоту великого и могучего (а чё б не «вождь»?) Иногда это просто самый пригожий или харизматичный чувак, который создаёт нужное впечатление у публики.
В общем, как и над всеми государственными инициативами, над этой работали какие-то двоечники, сверявшиеся на каждом шагу с недружественной википедией. #укус_лингвиста_проходит_быстро