Про книжку завтра, а сегодня - финальный день книжного фестиваля на Красной площади. FYI: у многих издательств скидки 20-30%.
Декабристы в Москве. Художественно-документальный очерк. Г. В. Чагин. Издательство «Детская литература», 1987.
Небольшая книжка для подрастающего поколения, которое, конечно, до́лжно воспитывать и «подруливать» в нужном направлении, тем более если на дворе - 80-е, и всё опять так нестабильно… Геннадий Васильевич Чагин «подруливает» деликатно: пару раз упомянул Ленина, в паре мест гиперболизировал страдания крестьянства, а в остальном постарался быть доступно-научным.
В книжке у меня своя корысть, о чём поделюсь позже. В ней совсем нет самого декабрьского восстания, что понятно: тут речь о Москве, а не о Питере. Соответственно, и некоторые участники упомянуты вскольз, поскольку в Москве бывали проездом. Однако как концепт, как идея исследования, как первый подход к формированию объёмного видения темы книжка просто замечательная. Предпосылки, влияния, личности, противоречия, разногласия, взаимные связи и меняющие ход событий случайности - именно так и стоит изучать историю. Ладно, не изучать, но хотя бы попытаться что-то понять и определиться с собственным мнением. Ценный навык, который вкупе с критичностью мышления далеко может завести подрастающее поколение… Цитатно.
* … писать [воспоминания о декабристах] Пётр Николаевич Свистунов начал по его, Евгения Ивановича [Якушкина] просьбе. Так он и сообщил в письме: «Уступая настоянию Вашему, отложил на время изучение истории Папства и иезуитской истории и принялся писать свои записки…».
* Конечно, ни в коей мере не приходится верить «благонамеренным писаниям» прежних биографов [московского] Университетского пансиона, что в нём будущие чиновники и царедворцы воспитывались исключительно в пламенной любви к государю и отечеству». «Изучая эту идейную атмосферу юношеской жизни, - писала академик М. В. Нечкина, - мы встретим здесь и Вольтера, и Монтескьё, и «оледеняющий деизм» - религиозное «безверие», и толки о тёмных сторонах русской жизни, и мечту о воплощении в жизни «Contrat social» («Об общественном договоре») Руссо, и зародыши первых - полудетских - политических организаций наряду с горячими диспутами о том, что не самодержавие, а именно республиканское правление есть наилучшее».
* … Литературные и любые другие общества создавались тогда в немалом количестве… под видом литературы можно было обсудить и что-то политическое, найти себе единомышленника во взглядах; литература только способствовала формированию этих взглядов. Вот почему будущие декабристы придавали такое значение российской словесности, литературным объединениям. Кружки, кроме того, позволяли высказывать свои мысли лишь небольшому числу близких друзей, чтобы гарантировать себя от доноса…
* … судьба жён декабристов не раз была предметом изучения не только историков, но и многих писателей, поэтов России. В начале 1860-х годов Николай Алексеевич Некрасов, задумав поэму «Русские женщины», чрезвычайно заинтересовался «Записками» Волконской… Поэт упросил сына её, М. С. Волконского, только прочитать ему их, не отдавая рукопись в руки. «Некрасов - рассказывал много лет спустя Волконский, - по-французски не знал, по крайней мере, настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, причём он делал заметки карандашом в принесённой им тетради… Николай Алексеевич по несколько раз в вечер вскакивал и со словами: «Довольно, не могу», бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребёнок».
* … Поощряя торжества по случаю своей коронации, Николай I исподволь готовил о себе общественное мнение. Был «прощён» и вызван в Москву Александр Пушкин. «Фельдъегерь выхватил меня из моего вынужденного уединения и на почтовых привёз в Москву, прямо в Кремль, - рассказывал он потом, - и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет государя, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты тем, что возвращён?» - Я ответил, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» - «Непременно, государь, - все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём…».
* * *
Хорошая книжка.
Небольшая книжка для подрастающего поколения, которое, конечно, до́лжно воспитывать и «подруливать» в нужном направлении, тем более если на дворе - 80-е, и всё опять так нестабильно… Геннадий Васильевич Чагин «подруливает» деликатно: пару раз упомянул Ленина, в паре мест гиперболизировал страдания крестьянства, а в остальном постарался быть доступно-научным.
В книжке у меня своя корысть, о чём поделюсь позже. В ней совсем нет самого декабрьского восстания, что понятно: тут речь о Москве, а не о Питере. Соответственно, и некоторые участники упомянуты вскольз, поскольку в Москве бывали проездом. Однако как концепт, как идея исследования, как первый подход к формированию объёмного видения темы книжка просто замечательная. Предпосылки, влияния, личности, противоречия, разногласия, взаимные связи и меняющие ход событий случайности - именно так и стоит изучать историю. Ладно, не изучать, но хотя бы попытаться что-то понять и определиться с собственным мнением. Ценный навык, который вкупе с критичностью мышления далеко может завести подрастающее поколение… Цитатно.
* … писать [воспоминания о декабристах] Пётр Николаевич Свистунов начал по его, Евгения Ивановича [Якушкина] просьбе. Так он и сообщил в письме: «Уступая настоянию Вашему, отложил на время изучение истории Папства и иезуитской истории и принялся писать свои записки…».
* Конечно, ни в коей мере не приходится верить «благонамеренным писаниям» прежних биографов [московского] Университетского пансиона, что в нём будущие чиновники и царедворцы воспитывались исключительно в пламенной любви к государю и отечеству». «Изучая эту идейную атмосферу юношеской жизни, - писала академик М. В. Нечкина, - мы встретим здесь и Вольтера, и Монтескьё, и «оледеняющий деизм» - религиозное «безверие», и толки о тёмных сторонах русской жизни, и мечту о воплощении в жизни «Contrat social» («Об общественном договоре») Руссо, и зародыши первых - полудетских - политических организаций наряду с горячими диспутами о том, что не самодержавие, а именно республиканское правление есть наилучшее».
* … Литературные и любые другие общества создавались тогда в немалом количестве… под видом литературы можно было обсудить и что-то политическое, найти себе единомышленника во взглядах; литература только способствовала формированию этих взглядов. Вот почему будущие декабристы придавали такое значение российской словесности, литературным объединениям. Кружки, кроме того, позволяли высказывать свои мысли лишь небольшому числу близких друзей, чтобы гарантировать себя от доноса…
* … судьба жён декабристов не раз была предметом изучения не только историков, но и многих писателей, поэтов России. В начале 1860-х годов Николай Алексеевич Некрасов, задумав поэму «Русские женщины», чрезвычайно заинтересовался «Записками» Волконской… Поэт упросил сына её, М. С. Волконского, только прочитать ему их, не отдавая рукопись в руки. «Некрасов - рассказывал много лет спустя Волконский, - по-французски не знал, по крайней мере, настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, причём он делал заметки карандашом в принесённой им тетради… Николай Алексеевич по несколько раз в вечер вскакивал и со словами: «Довольно, не могу», бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребёнок».
* … Поощряя торжества по случаю своей коронации, Николай I исподволь готовил о себе общественное мнение. Был «прощён» и вызван в Москву Александр Пушкин. «Фельдъегерь выхватил меня из моего вынужденного уединения и на почтовых привёз в Москву, прямо в Кремль, - рассказывал он потом, - и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет государя, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты тем, что возвращён?» - Я ответил, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» - «Непременно, государь, - все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём…».
* * *
Хорошая книжка.
Послание. Messaged. Фернанду Пессоа. Перевод О. Овчаренко. Издательский дом «Русская философия», 2023.
Соглашусь с теми, кто считает, что португальцы по духу очень близки нам (особенно, как мне кажется, дальневосточникам). И речь не только о жизни «лицом к океану», здесь очень много схожих чувств - потери, тоски, бесстрашия и самоуверенности, независимости мнения и слегка потрепанного величия, которое вписано в гены и всегда с нами, но как-то немного подрасслабилось…
Пессоа умел рассказать об этих чувствах, поэтизировано, образно, с верными акцентами. Этот стихотворный сборник он выпустил в свет в 1934-1935 годах, в тревожный период как португальской, так и общемировой истории. «Нам сегодня остаются, во враждебном молчании, Мировой океан и саудаде / Restam-nos hoje, no silencio hostil, O mar universal e a saudade». При этом трагизм и предопределенность потерь у него неотделимы от ощущения внутренней силы и уверенности в собственной способности менять мир…
Боюсь, именно эта уверенность была и у Салазара, но о нём как-нибудь потом. Книга же, по задумке Пессоа, должна была изменить национальную психологию, заставить население страны осмыслить текущее состояния Португалии, проанализировать возможные варианты и выбрать путь к возрождению и Пятой империи. Цитатно.
* … И я не стал никем, ведь португалец
Вещали вечно: всё иль ничего!
Весь океан, все бури, вихри, шквалы
Иль жалкий призрак брега своего.
* … Когда-то Бог, нас знаменьем даря,
Явил в тебе предвестье наших сил.
С империей утрачены моря -
Господь о Португалии забыл.
* … Что ж, ведь любая игра стоит свеч,
Если мечта может душу увлечь.
Тем, кто решил обогнуть Божадор,
Муки сулит океанский простор.
Гибель скрывает пучина морей,
Но небеса отражаются в ней.
* … Век поспешает за веком,
Годы идут чередой.
Лишь в недовольстве собой
Вижу я суть человека.
Дух, облачаясь в доспехи,
К битве готовится с тьмой…
* Ни короля, ни мира, ни войны.
Давно глаза границ не различают
Покрытой мглой печальницы-страны,
От коей к небу огоньки взлетают.
И блеска дней минувших лишены
Те искры, что над Родиной блуждают…
* * *
Хорошая книжка. Двуязычная, с португальским.
P. S.: в конце книжки представлен небольшой рассказ «Час дьявола», который, думается, очень понравился бы Булгакову. «… Итак, успокойтесь. Я, конечно, разлагаю человека, потому что приучаю его мечтать. Но Бог хуже, чем я по крайней мере в одном отношении: Он создал тело, поддающееся расспаду, что весьма неэстетично. Мечты хотя бы не разлагаются. Они просто проходят. Не правда ли?..».
Соглашусь с теми, кто считает, что португальцы по духу очень близки нам (особенно, как мне кажется, дальневосточникам). И речь не только о жизни «лицом к океану», здесь очень много схожих чувств - потери, тоски, бесстрашия и самоуверенности, независимости мнения и слегка потрепанного величия, которое вписано в гены и всегда с нами, но как-то немного подрасслабилось…
Пессоа умел рассказать об этих чувствах, поэтизировано, образно, с верными акцентами. Этот стихотворный сборник он выпустил в свет в 1934-1935 годах, в тревожный период как португальской, так и общемировой истории. «Нам сегодня остаются, во враждебном молчании, Мировой океан и саудаде / Restam-nos hoje, no silencio hostil, O mar universal e a saudade». При этом трагизм и предопределенность потерь у него неотделимы от ощущения внутренней силы и уверенности в собственной способности менять мир…
Боюсь, именно эта уверенность была и у Салазара, но о нём как-нибудь потом. Книга же, по задумке Пессоа, должна была изменить национальную психологию, заставить население страны осмыслить текущее состояния Португалии, проанализировать возможные варианты и выбрать путь к возрождению и Пятой империи. Цитатно.
* … И я не стал никем, ведь португалец
Вещали вечно: всё иль ничего!
Весь океан, все бури, вихри, шквалы
Иль жалкий призрак брега своего.
* … Когда-то Бог, нас знаменьем даря,
Явил в тебе предвестье наших сил.
С империей утрачены моря -
Господь о Португалии забыл.
* … Что ж, ведь любая игра стоит свеч,
Если мечта может душу увлечь.
Тем, кто решил обогнуть Божадор,
Муки сулит океанский простор.
Гибель скрывает пучина морей,
Но небеса отражаются в ней.
* … Век поспешает за веком,
Годы идут чередой.
Лишь в недовольстве собой
Вижу я суть человека.
Дух, облачаясь в доспехи,
К битве готовится с тьмой…
* Ни короля, ни мира, ни войны.
Давно глаза границ не различают
Покрытой мглой печальницы-страны,
От коей к небу огоньки взлетают.
И блеска дней минувших лишены
Те искры, что над Родиной блуждают…
* * *
Хорошая книжка. Двуязычная, с португальским.
P. S.: в конце книжки представлен небольшой рассказ «Час дьявола», который, думается, очень понравился бы Булгакову. «… Итак, успокойтесь. Я, конечно, разлагаю человека, потому что приучаю его мечтать. Но Бог хуже, чем я по крайней мере в одном отношении: Он создал тело, поддающееся расспаду, что весьма неэстетично. Мечты хотя бы не разлагаются. Они просто проходят. Не правда ли?..».
Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. Леонид Паршин. Издательство «Книжная палата», 1991.
Леонид Константинович, судя по редким интервью, был человеком категоричным, резким в суждениях, скрупулёзно-въедливым в отношении фактов. Настоящий исследователь. Людей особо не любил, но понять его можно, если окинуть взглядом толпу тех, кто называет себя булгаковедами.
Собственная биография Паршина свидетельствует, что судьба была к нему немилосердна, о справедливости (а часто - и благоразумии) речи не шло. Однако от себя замечу: если уж ты занялся исследованием жизни и творчества Булгакова, будь готов к страданиям и искуплению, во всех смыслах. Где-то в высших мирах Михаил Афанасьевич зацепил что-то такое, что нарушило всеобщее равновесие, и пока мир не может вернуться к балансу…
Если убрать из книжки элементы самолюбования и желчь в адрес прочих биографов, получим интереснейший труд. Жизнь Булгакова в период Первой мировой - НЭПа, первые журналистские заметки, обретённая жажда писать, плюс реальные факты, происшествия, схемы и планы квартир. Люди. И важно, что это не художественные тексты - подача по-научному суха, без идеализации, но с уважением. Цитатно.
* [Татьяна Николаевна Кисельгоф - о братьях Булгакова] … Ну, Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел… А потом, когда в 1919 году мы уехали во Владикавказ, они ушли с белыми. Николай попал в Загреб, учился там в университете на врача, дальше оба очутились в Париже. Николай стал видным врачом, женился на Яновской, дочке одного Киевского профессора. Михаил переписывался с ним, но я этих писем не видела. А Ванька стал пить, ходить по трущобам и играть на балалайке. Как-то раз он пропал, и Николай долго ходил по этим трущобам, искал его, простудился, заболел воспалением лёгких и умер…
* … [в 1921-м году] как раз в Москву [из Киева] ехал Николай Гладыревский, он там на медицинском учился, и мы поехали вместе… Николай устроил меня в своём общежитии на Малой Пироговской. Техничка одна мне комнату уступила. И вот я жила там, ходила пешком на Пречистенку, брала вещи, которые мы там оставляли по дороге из Вязьмы, и таскала их на Смоленский рынок. Потом получаю письмо от Михаила. Он спрашивает, как в Москве насчёт жизни, чтоб я [у его дяди, живущего в Москве] Николая Михайловича спросила. А дядька мрачный такой был, говорит: «Пускай лучше там [в Батуми] сидит. Сейчас здесь как-то нехорошо»…
* Клиника профессора Стравинского. Именно сюда привезли связанного полотенцами Ивана [Бездомного, в романе «Мастер и Маргарита], сделавшегося буйным. Расположена была клиника в прекрасном старом парке около реки, на противоположном берегу которой «красовался весёлый сосновый бор». Может быть, и у неё есть реальный аналог?.. Из тридцати трёх лечебных заведений [подходящих под описание] только одно оказалось на берегу реки напротив соснового бора. Это была Химкинская городская больница №1 на Правобережной улице, дом 6а.
* «На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло…». В телевизионном фильме о творчестве Михаила Булгакова Константин Симонов определяет это здание как дом Пашкова - старое здание Библиотеки им. Ленина. Привычных нам высотных зданий до войны ещё не было, а дом Пашкова расположен на достаточно высоком для обзора месте… Уверенность появляется после знакомства с первыми редакциями романа, где упоминаются и читальные залы…
* [Друг Булгакова Николай Николаевич Лямин] характером был мягок и дружелюбен, очень искренне и сердечно относился к друзьям, любил весёлое живое общество, обладал хорошим чувством юмора - однажды, заполняя анкету, на вопрос: «Как Вы отнеслись к Великой Октябрьской социалистической революции?» - он ответил: «Очень испугался, но быстро оправился».
* * *
Хорошая книжка.
Леонид Константинович, судя по редким интервью, был человеком категоричным, резким в суждениях, скрупулёзно-въедливым в отношении фактов. Настоящий исследователь. Людей особо не любил, но понять его можно, если окинуть взглядом толпу тех, кто называет себя булгаковедами.
Собственная биография Паршина свидетельствует, что судьба была к нему немилосердна, о справедливости (а часто - и благоразумии) речи не шло. Однако от себя замечу: если уж ты занялся исследованием жизни и творчества Булгакова, будь готов к страданиям и искуплению, во всех смыслах. Где-то в высших мирах Михаил Афанасьевич зацепил что-то такое, что нарушило всеобщее равновесие, и пока мир не может вернуться к балансу…
Если убрать из книжки элементы самолюбования и желчь в адрес прочих биографов, получим интереснейший труд. Жизнь Булгакова в период Первой мировой - НЭПа, первые журналистские заметки, обретённая жажда писать, плюс реальные факты, происшествия, схемы и планы квартир. Люди. И важно, что это не художественные тексты - подача по-научному суха, без идеализации, но с уважением. Цитатно.
* [Татьяна Николаевна Кисельгоф - о братьях Булгакова] … Ну, Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел… А потом, когда в 1919 году мы уехали во Владикавказ, они ушли с белыми. Николай попал в Загреб, учился там в университете на врача, дальше оба очутились в Париже. Николай стал видным врачом, женился на Яновской, дочке одного Киевского профессора. Михаил переписывался с ним, но я этих писем не видела. А Ванька стал пить, ходить по трущобам и играть на балалайке. Как-то раз он пропал, и Николай долго ходил по этим трущобам, искал его, простудился, заболел воспалением лёгких и умер…
* … [в 1921-м году] как раз в Москву [из Киева] ехал Николай Гладыревский, он там на медицинском учился, и мы поехали вместе… Николай устроил меня в своём общежитии на Малой Пироговской. Техничка одна мне комнату уступила. И вот я жила там, ходила пешком на Пречистенку, брала вещи, которые мы там оставляли по дороге из Вязьмы, и таскала их на Смоленский рынок. Потом получаю письмо от Михаила. Он спрашивает, как в Москве насчёт жизни, чтоб я [у его дяди, живущего в Москве] Николая Михайловича спросила. А дядька мрачный такой был, говорит: «Пускай лучше там [в Батуми] сидит. Сейчас здесь как-то нехорошо»…
* Клиника профессора Стравинского. Именно сюда привезли связанного полотенцами Ивана [Бездомного, в романе «Мастер и Маргарита], сделавшегося буйным. Расположена была клиника в прекрасном старом парке около реки, на противоположном берегу которой «красовался весёлый сосновый бор». Может быть, и у неё есть реальный аналог?.. Из тридцати трёх лечебных заведений [подходящих под описание] только одно оказалось на берегу реки напротив соснового бора. Это была Химкинская городская больница №1 на Правобережной улице, дом 6а.
* «На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло…». В телевизионном фильме о творчестве Михаила Булгакова Константин Симонов определяет это здание как дом Пашкова - старое здание Библиотеки им. Ленина. Привычных нам высотных зданий до войны ещё не было, а дом Пашкова расположен на достаточно высоком для обзора месте… Уверенность появляется после знакомства с первыми редакциями романа, где упоминаются и читальные залы…
* [Друг Булгакова Николай Николаевич Лямин] характером был мягок и дружелюбен, очень искренне и сердечно относился к друзьям, любил весёлое живое общество, обладал хорошим чувством юмора - однажды, заполняя анкету, на вопрос: «Как Вы отнеслись к Великой Октябрьской социалистической революции?» - он ответил: «Очень испугался, но быстро оправился».
* * *
Хорошая книжка.
Сорока на виселице. Веркин Эдуард. Издательство «Эксмо», Inspiria, 2025.
Если вы уже читали «взрослые» книги Веркина, то понимаете, чего ожидать. Если же не читали… А как вы реагируете на страх? На непонятное, непривычное? Способны ли думать над одной темой хотя бы пять минут, развивая её, уходя в сторону, но всегда возвращаясь? А способны удерживать в памяти три, пять, двадцать течений, эпизодов, кусочков мозаики, чтобы далее понять, из чего слился поток сюжета, как связано одно с другим, и почему синхронное развитие самых разных событий в прошлом и будущем - наша абсолютная реальность, каждую секунду собирающаяся в уникальной комбинации вашим сознанием, а время - лишь квантовое недоразумение, слегка корректирующее мир, снисхождение Вселенной, чтобы человек не сошёл с ума?..
Если вы где-то прочитаете, что эта книжка - бессюжетный бред, здесь ничего не происходит, автор всего лишь криво склеил свои шизофреничные видения в бессвязный текст - сочувственно согласитесь и не спорьте. Увы им. Книга прекрасна. Автор велик. И боюсь, мы пока не до всего в ней доросли…
О чём она? Прекрасно, когда есть к чему стремиться. Вокруг - XXIV-й век, человечество путешествует по дальним мирам, открывает «вторые Земли», ищет варианты добраться ещё дальше, но есть объективные ограничения - продолжительность человеческой жизни. К совсем дальним мирам доберётся лишь …дцатое поколение, а мы хотим сейчас. Мы. Хотим. Что делать? Максимально продлить жизнь и научиться совершать прыжки в пространстве - это есть. И этого мало. Нужен прорыв, а для прорыва не хватает… Господи, чего же нам не хватает?
Этот тупик, варианты решений и осознание стеклянных границ современного сознания (и согласия большинства жить в пределах этих границ) и есть суть трагедии. Трагедии. Что если мы даже не можем помыслить предела? Что будет, когда мы осознаем его? А мы ведь когда-нибудь осознаем… Цитатно.
* … Был ли смешон Сойер? Были ли нелепы Дель Рей и Афанасьев? Наверняка. Наверняка им приходилось быть нелепыми. Нелепыми, безрассудными, великими, их жизнь, их ничтожество, их слава - это урок для нас, наследие, которое требует пристального изучения - без этого нам не удастся ответить на главный вопрос любого времени - о выборе пути… Апофеники и шизофреники. Безумцы, святые, провидцы, они держат лестницу Иакова слабыми и дрожащими руками, стоят по её сторонам, в сиянии дня, в шёпотах ночи.
* - Твой друг-спасатель чем занимался - искал потомков Кранаха или изучал старинное пожарное оборудование? Неважно чем, это камуфляж. Маскировка тупика. Малое молчание. Если белка не бежит в колесе, значит, она сдохла. Или что-то подозревает. Зачем нам сомневающаяся белка?
* … Вселенная начнёт коллапсировать раньше, чем жизнь освоит хоть какую-то её часть. Поэтому мироздание… мироздание как сила… как основа… вводит человека. Возраст разума в известной нам области пространства - полмиллиона лет. Ну пусть, при самом комплиментарном подходе, миллион. За миллион лет разум сделал то, что эволюция не смогла за семь миллиардов… Человек - это форсаж. Катализатор… но в какой-то момент вновь возникает тупик, нужен следующий шаг, прыжок… Новое качество. Новый форсаж.
* … Орлов за несколько часов до первой синхронизации понимает, что успеха не будет. Он стоит на внешней палубе станции, вглядываясь в молчащее пространство, в безмолвие, и отчаянно понимает, понимает всё, про ложный путь, про то, что всё закончится катастрофой… И уже не может отвернуть, отступить, потому что катастрофа лучше позора, катастрофу можно пережить, презрение - никогда…
* … Красота существует вне человека, но вне человека не существует добро… Задача человечества - максимальное удаление от зла… Человечеству был позволен воздух по единственной причине - уменьшение зла. Гуманизм, Просвещение, предчувствие грядущей эры. Зло и гравитация - явления одного порядка, и то и другое преодолимо…
* * *
Отличная книжка.
P. S.: как же круто, что на русском языке появляются такие книги!
Если вы уже читали «взрослые» книги Веркина, то понимаете, чего ожидать. Если же не читали… А как вы реагируете на страх? На непонятное, непривычное? Способны ли думать над одной темой хотя бы пять минут, развивая её, уходя в сторону, но всегда возвращаясь? А способны удерживать в памяти три, пять, двадцать течений, эпизодов, кусочков мозаики, чтобы далее понять, из чего слился поток сюжета, как связано одно с другим, и почему синхронное развитие самых разных событий в прошлом и будущем - наша абсолютная реальность, каждую секунду собирающаяся в уникальной комбинации вашим сознанием, а время - лишь квантовое недоразумение, слегка корректирующее мир, снисхождение Вселенной, чтобы человек не сошёл с ума?..
Если вы где-то прочитаете, что эта книжка - бессюжетный бред, здесь ничего не происходит, автор всего лишь криво склеил свои шизофреничные видения в бессвязный текст - сочувственно согласитесь и не спорьте. Увы им. Книга прекрасна. Автор велик. И боюсь, мы пока не до всего в ней доросли…
О чём она? Прекрасно, когда есть к чему стремиться. Вокруг - XXIV-й век, человечество путешествует по дальним мирам, открывает «вторые Земли», ищет варианты добраться ещё дальше, но есть объективные ограничения - продолжительность человеческой жизни. К совсем дальним мирам доберётся лишь …дцатое поколение, а мы хотим сейчас. Мы. Хотим. Что делать? Максимально продлить жизнь и научиться совершать прыжки в пространстве - это есть. И этого мало. Нужен прорыв, а для прорыва не хватает… Господи, чего же нам не хватает?
Этот тупик, варианты решений и осознание стеклянных границ современного сознания (и согласия большинства жить в пределах этих границ) и есть суть трагедии. Трагедии. Что если мы даже не можем помыслить предела? Что будет, когда мы осознаем его? А мы ведь когда-нибудь осознаем… Цитатно.
* … Был ли смешон Сойер? Были ли нелепы Дель Рей и Афанасьев? Наверняка. Наверняка им приходилось быть нелепыми. Нелепыми, безрассудными, великими, их жизнь, их ничтожество, их слава - это урок для нас, наследие, которое требует пристального изучения - без этого нам не удастся ответить на главный вопрос любого времени - о выборе пути… Апофеники и шизофреники. Безумцы, святые, провидцы, они держат лестницу Иакова слабыми и дрожащими руками, стоят по её сторонам, в сиянии дня, в шёпотах ночи.
* - Твой друг-спасатель чем занимался - искал потомков Кранаха или изучал старинное пожарное оборудование? Неважно чем, это камуфляж. Маскировка тупика. Малое молчание. Если белка не бежит в колесе, значит, она сдохла. Или что-то подозревает. Зачем нам сомневающаяся белка?
* … Вселенная начнёт коллапсировать раньше, чем жизнь освоит хоть какую-то её часть. Поэтому мироздание… мироздание как сила… как основа… вводит человека. Возраст разума в известной нам области пространства - полмиллиона лет. Ну пусть, при самом комплиментарном подходе, миллион. За миллион лет разум сделал то, что эволюция не смогла за семь миллиардов… Человек - это форсаж. Катализатор… но в какой-то момент вновь возникает тупик, нужен следующий шаг, прыжок… Новое качество. Новый форсаж.
* … Орлов за несколько часов до первой синхронизации понимает, что успеха не будет. Он стоит на внешней палубе станции, вглядываясь в молчащее пространство, в безмолвие, и отчаянно понимает, понимает всё, про ложный путь, про то, что всё закончится катастрофой… И уже не может отвернуть, отступить, потому что катастрофа лучше позора, катастрофу можно пережить, презрение - никогда…
* … Красота существует вне человека, но вне человека не существует добро… Задача человечества - максимальное удаление от зла… Человечеству был позволен воздух по единственной причине - уменьшение зла. Гуманизм, Просвещение, предчувствие грядущей эры. Зло и гравитация - явления одного порядка, и то и другое преодолимо…
* * *
Отличная книжка.
P. S.: как же круто, что на русском языке появляются такие книги!
Москва 1937. Отчёт о поездке для моих друзей. Moskau 1937. Ein Reisebericht für meine Freunde. Лион Фейхтвангер. Автор перевода не идентифицирован. Издательство «Художественная литература», 1937.
Книжка о Москве 1937-го года впервые напечатана на русском… в Москве 1937-го года. Думаю, вы понимаете, что, раз уж в это время случилось такое быстрое издание иностранной книжки, то книжка эта довольно, мм, лояльна и деликатна. Впрочем, потом её всё равно запретили и не переиздавали вплоть до 90-х годов. Ах, мы такие непостоянные…
Про содержание. Ряд критиков - как современных автору, так и современных нам - утверждают, что великий немецко-еврейский романист продался Советам, из-за чего книжка похожа на диатрибу русскому социализму, но призываю не быть столь близорукими. Фейхтвангер знал, о чём, о ком, для кого, где и в какое время он пишет. Наблюдал. Всё понимал (цитата Бабеля, с которым он встречался). Искал определения, правильные слова и уместные умолчания. И выбрал для себя вариант поведения и писания, который - это важно - не изменил и позже.
Насколько получилось правдиво? Ну, как вам сказать… Но пишет Фейхтвангер хорошо (особенно когда понижает градус официоза), так что как-нибудь потом обсудим другие его книжки. А пока цитатно.
* … молодая студентка высшего технического училища, которая всего несколько лет тому назад была фабричной работницей, говорит мне: «Несколько лет тому назад я не могла правильно написать русской фразы, а теперь я могу дискутировать с Вами на немецком языке об организации автомобильной фабрики в Америке»…
* … во внимание принимались не только потребности отдельных лиц, а поистине потребности всего города, - нет, всего гигантского государства, ибо в плане Москвы предусмотрено, что число жителей не должно превышать пяти миллионов, и уже сейчас рассчитано, куда будет направлен излишек населения…
* … жажда чтения у советских людей с трудом поддаётся вообще представлению. Газеты, журналы, книги - всё это проглатывается, ни в малейшей степени не утоляя этой жажды… «В настоящее время… мы печатаем [газету] «Правду» тиражом только в два миллиона. Но у нас имеется ещё пять миллионов заявок подписчиков…».
* … художественная политика Советского Союза ведёт к тому, что игра артистов [театров] в Москве гораздо лучше произведений, которые они играют. Советский Союз имеет великолепный театр, но драмы у него нет. Так было не всегда. Прежде круг тем московских сцен и фильмов был безусловно шире. Когда спрашиваешь ответственных лиц, почему это изменилось, почему за последний год или два литературная и художественная продукция контролируется строже, чем прежде, то тебе отвечают, что Советскому Союзу угрожает предстоящая в недалёком будущем война и нельзя медлить моральным вооружением…
* «Чего Вы, собственно, хотите? - спросил меня шутливо один советский филолог, когда мы говорили с ним на тему [свободы слова и демократии]. - Демократия - это господство народа, диктатура - господство одного человека. Но если этот человек является таким идеальным выразителем народа, как у нас, разве тогда демократия и диктатура не одно и то же?».
* * *
Занятная книжка. А про размышления Фейхтвангера о Троцком и троцкистах пока подумаю.
Книжка о Москве 1937-го года впервые напечатана на русском… в Москве 1937-го года. Думаю, вы понимаете, что, раз уж в это время случилось такое быстрое издание иностранной книжки, то книжка эта довольно, мм, лояльна и деликатна. Впрочем, потом её всё равно запретили и не переиздавали вплоть до 90-х годов. Ах, мы такие непостоянные…
Про содержание. Ряд критиков - как современных автору, так и современных нам - утверждают, что великий немецко-еврейский романист продался Советам, из-за чего книжка похожа на диатрибу русскому социализму, но призываю не быть столь близорукими. Фейхтвангер знал, о чём, о ком, для кого, где и в какое время он пишет. Наблюдал. Всё понимал (цитата Бабеля, с которым он встречался). Искал определения, правильные слова и уместные умолчания. И выбрал для себя вариант поведения и писания, который - это важно - не изменил и позже.
Насколько получилось правдиво? Ну, как вам сказать… Но пишет Фейхтвангер хорошо (особенно когда понижает градус официоза), так что как-нибудь потом обсудим другие его книжки. А пока цитатно.
* … молодая студентка высшего технического училища, которая всего несколько лет тому назад была фабричной работницей, говорит мне: «Несколько лет тому назад я не могла правильно написать русской фразы, а теперь я могу дискутировать с Вами на немецком языке об организации автомобильной фабрики в Америке»…
* … во внимание принимались не только потребности отдельных лиц, а поистине потребности всего города, - нет, всего гигантского государства, ибо в плане Москвы предусмотрено, что число жителей не должно превышать пяти миллионов, и уже сейчас рассчитано, куда будет направлен излишек населения…
* … жажда чтения у советских людей с трудом поддаётся вообще представлению. Газеты, журналы, книги - всё это проглатывается, ни в малейшей степени не утоляя этой жажды… «В настоящее время… мы печатаем [газету] «Правду» тиражом только в два миллиона. Но у нас имеется ещё пять миллионов заявок подписчиков…».
* … художественная политика Советского Союза ведёт к тому, что игра артистов [театров] в Москве гораздо лучше произведений, которые они играют. Советский Союз имеет великолепный театр, но драмы у него нет. Так было не всегда. Прежде круг тем московских сцен и фильмов был безусловно шире. Когда спрашиваешь ответственных лиц, почему это изменилось, почему за последний год или два литературная и художественная продукция контролируется строже, чем прежде, то тебе отвечают, что Советскому Союзу угрожает предстоящая в недалёком будущем война и нельзя медлить моральным вооружением…
* «Чего Вы, собственно, хотите? - спросил меня шутливо один советский филолог, когда мы говорили с ним на тему [свободы слова и демократии]. - Демократия - это господство народа, диктатура - господство одного человека. Но если этот человек является таким идеальным выразителем народа, как у нас, разве тогда демократия и диктатура не одно и то же?».
* * *
Занятная книжка. А про размышления Фейхтвангера о Троцком и троцкистах пока подумаю.