Из комментария неоплатоника Гиерокла на пифагорейские «Золотые стихи»:

«Итак, сначала нужно стать человеком, а потом богом».

Умели прежде философы задачи философии формулировать, не то что сейчас.

Образование никогда не дают, его только берут.

Современная наука родилась в стенах монастырей, и можно проследить чисто психоаналитическую картину её взросления. Монастыри были островками цивилизации (в духовном отношении), однако платой была серьёзная монашья аскеза. В этих условиях и родилась научная мысль, разделяя сердечные порывы и работу ума. Днём — чтение трактатов и сочинение своих; утром и вечером — стяжание Духа Святого.

Христианство и вообще "религиозное", как Фрейдовская фигура Первоотца, умерло, и, как ни парадоксально, это должно было привести к соединению религии и науки в фигуре учёного, а не наоборот: наконец-то эдипов запрет снят, и можно соединить рациональные устремления с мистическим мировосприятием. Увы, наука не решается — и никогда не решится — на этот шаг, сколько бы ни пыталась, от Вольтера до наших дней.

На примере исследований периода New Age (Хоффман, Страсман, Гроф, Маслоу, Уилбер и др.), во многом опередивших выводы современных нейробиологии и когнитивистики, видно, что наука, пусть в необычном виде, возможна и без "аскетического". Однако, до Бэкона и после, наука исследует книгу Природы, не прикасаясь к другой Книге. Любые субъективные, "экзистенциальные" переживания (и религиозный опыт среди них) выдворяются за пределы лаборатории. И это — "монастырское" наследие в науке, детская травма её эдипальной стадии.

Иными словами, сегодня научное мышление анти-религиозно по религиозным же причинам.

О том, что генезис христианской ортодоксии насквозь вторичен и вбирает в себя широкими жестами наследие переднеазиатских культов, обрядности и греческой языческой теологии, говорят уже давно и очень много: история с Потопом общая для многих традиций Ближнего Востока, как и мотив с умирающим и воскресающим Богом; иконография Богородицы с младенцем копирует ранние восточные статуи и так далее, и тому подобное.

Вот и ещё в копилку: изображения распятого (разорванного) Диониса (Орфея-Бахуса) за пару веков до распятия Христа.

Спасибо за оперативный отзыв сразу нескольких людей. Судя по всему, это подделка. А даже если и нет, то вещь дискуссионная. Дело в том, что неоплатоники как раз в веке третьем-четвертом начали преподносить Орфея как языческого Христа, а сочинения вроде Золотых стихов — как языческое Евангелие. Но делалось это, разумеется, строго в пику христианам — в ответ на обвинения греков в том, что они все не согласны друг с другом и у них нет какой-то одной разделяемой всеми истины, в отличие от христиан.

Чудовищные расследования будут продолжаться, следите за обновлениями :)

На «Магистерии» тем временем стартовал курс исследовательницы неоплатонизма из ИФ РАН Надежды Волковой (ученицы еще одного нашего крупнейшего знатока неоплатоников Светланы Месяц) «Плотин: восхождение к Единому» https://magisteria.ru/category/plotinus

Есть, как известно, трудная проблема сознания и лёгкая. Лёгкая сопряжена с объективными процессами, трудная — с субъективным переживанием этого процесса, совершенно закрытым, таинственным и, в общем-то, не нужным.

Объективно в России есть первые поколения людей с волей к жизни, особенно у школьников, этого "нового политического класса". Похоже, это геологические изменения; начавшись, они дойдут до конца. — Однако, субъективно, "экзистенциально", русская культура находится в смертельно-чёрной сингулярности. Русская воля — воля к смерти. "Вовне" это себя никак не проявляет, и всё же это так.

Хайдеггер описывает, как избранные одиночки в молчании хранят тайну бытия. Тем же самым занимаются монахи где-то на Афоне: борясь в молчании с внутренним грехом, они хранят мир на невидимом фронте. Именно таким образом предстоит пережить культурную и философскую смерть России тем, что хочет заново создавать русскую культуру и русскую философию.

Следуя канве русского Духа, мы неминуемо следуем по траектории гибели и уничтожения; лишь нечеловеческие усилия здесь могут дать шанс сдвинуть этот процесс с мёртвой во всех смыслах точки.

Очень рекомендую канал Елены Владимировны. В своё время её блестящие лекции по психоанализу и Хайдеггеру на меня сильно повлияли. Уверен, на этом канале будет много интересного.

Добрый день. Подписаться на телеграм-канал Елены Косиловой можно здесь.

Трагедия Галковского в том, что он на тысячи голов превосходит Старикова, а аудитория у них одна и та же.

С днём гнозиса, братья сифиане! Сегодня от всей души желаем не встретить по дороге хтонического гилика-каинита, раба утробной души, что срывает всякое круговращение ума; на уроках уберечься от гнева архонтов, начальствующих мира сего; длить наслаждения в напряжении сил за трапезой, дабы воспротивиться воле тёмного Иалдабаофа. Также желаем стать тем избранным, кто понесёт на плечах плероматическую Софию, скрытую матерь, стоящую за Демиургом. С праздником!

У Леви-Стросса можно найти следующую теорию: в мифологических историях первобытных племён почти всегда существует сюжет возникновения того или иного растения, животного или другого природного явления. Это, по Леви-Строссу, зачастую и есть главный смысл мифа: дать генезис очередному красивому цветку. Подобное до сих пор можно найти где-нибудь в Абхазии, когда гид, ведя машину по серпантинам, увлечённо рассказывает о синем водопаде, который когда-то был несчастной девушкой, оплакивающей жениха. Вообще, эта морская область недалеко от Греции со времён теории Пэрри-Лорда служит кладезем свидетельств глубокой архаики.

А теперь каверзный вопрос: можно ли подобной "историей генезиса" назвать начало Ветхого Завета, где Господь обрекает змея на вечное ползание по земле?

Взапой прочитал "Письма Сестры". Ощущения совсем иные, чем у моего дорогого друга и поэта Александра Санькова. Возможно, потому что я в своё время сознательно поверил в Галковского и даже сделал его частью своей личности.

Именно этого в конечном итоге и добивается всем своим творчеством Одиноков: через намёки на невозможность русской идентичности и философии; через театральный характер русского народа, у которого даже реальнейшая из реальной жизнь доходит до невозможного, "декоративного" (как декорации в театре) гротеска; наконец, через Пушкинскую мысль о том, что "поэт в России больше чем поэт" — через всё это Одиноков призывает поверить в него, одновременно входя в реальность и заставляя реальность втекать в себя через калейдоскоп русского языка — такого же фантастичного, как и его носители.

Именно с этим лично у меня всегда была связана странная загипнотизированность "Бесконечным Тупиком". Кажется, что "Письма" продолжают его, это ворох слегка расширенных примечаний или одно из послесловий, стоящих в одном ряду с отзывом "советских писателей" и "немецкого филолога" и, одновременно, такое же сюрреалистичное. Одиноков жив и, спустя годы, передаёт привет, смотря нам в глаза через отражение, но уже в другом зеркале.

По опыту жизни (небольшому) мне знакомы обороты речи и мыслительные ходы, встречающиеся у сестры Мани: бытовая эклектичная религиозность, вера в карму; родовое, коллективисткое мышление, отсюда — ощущение глубокой детерминированности своей жизни и своей судьбы; "почвенное", нерефлексируемое православие. Пропитанный творчеством Галковского, по ходу чтения разум параллельно и почти незаметно моделировал эмоции самого Галковского-Одинокова: мрачное спокойствие на самых мрачных же страницах, где слепая стихийная ругань сестры переходит в бешеный крик; зов крови, к которому она так отчаянно аппелирует и который, хоть это лишь развитая мимика насекомоподобной психопатки, заставляет трепетать сердце и будит холодный циничный рассудок — "неужели на мгновение протрезвела?". Наконец, ощущение оставленности в конце книги, странного "платонизма" матери-тени, которая теперь, когда автор понял всё о её "нелюбви", идёт с маленьким Одиноковым там, где раньше по зимнему ночному парку он шёл вдвоём с отцом, растворяясь в абсолютном небытии — как и всегда, фасетчатая структура Б.Т. вобрала в себя ещё один фрагмент и не исключила, а добавила новый угол зрения на отсутствующий, трансцендентный центр Одиноковского мира.

Примечание №902, посвящённое Юнгу, где бессознательное описывается как роскошная система архетипических "шестерёнок и пружин", приоткрывает завесу тайны над тем, что такое сам "Бесконечный Тупик". Не столь важно, были ли письма написаны сестрой на самом деле — в переливающемся бессознательном Одинокова нет самого понятия "истины". Всё что есть — это связь между сестрой Маней, читателем и самим Галковским, уходящая корнями в коллективное бессознательное, про которое Маня не раз пытается сказать. Это и есть почвенничество, славянофильство, которое, по мнению Одинокова, "победило навсегда". Русский Dasein или Das Rusentum, на который возлагал надежды Хайдеггер; его глубинная русская суть.

Одиноков навсегда останется в русской литературе, в сонме её персонажей. Правда, в случае Розанова и Галковского персонажами оказались они сами. Читая "Письма Сестры", я представлял себе Одинокова, стоящего на фоне рабочего района Москвы, где-то на заснеженной улице с горящими фонарями. И, подобно мистически молчащему в диалогах Платону, сквозь "Письма" как через портал Галковский зазывает нас в свои сны.

Итак, общий вывод работы: изучение патологии позволило нам проиллюстрировать, что у субъекта имеется центр. Субъект без правильно работающих центральных инстанций – это больной шизофренией или аутизмом. Данные настоящей работы позволяют опровергнуть теории Лакана и Деннета.

Обнаружил на просторах «Православной энциклопедии» совершенно царские статьи об античной философии. Вот, например, образцовая статья о кинизме, поражающая проработанностью и охватом материала, — одна такая энциклопедическая справка стоит, пожалуй, целой книги «Философия киников» нашего главного киниковеда Исая Нахова http://www.pravenc.ru/text/1684656.html

Критика второй «критики» Канта может быть сведена к тому, что, при всей силе Кантовского скепсиса, в области этики «всеобщими» и «универсальными» оказались... принципы протестантской морали, в которых он вырос. Конечно, здесь сказался его мечтательный, романтичный характер с одной стороны — и некоторая укоренённость в греческом идеализме с другой.

Дело в том, что в античности мало интересовались гносеологическими вопросами. Тогда подобных разделений, конечно, не было [1], просто примем, что это означаемое в те времена гуляло без означающего. Познание вещи было вопросом инструментальным, и оно рассматривалось исключительно в моральном, сотериологическом (т.е. спасительном) ключе. Хорошо познать — значит, познать хорошее. Например, душу внутри себя, после чего происходит её моментальное отграничение от тела и начинаются различные «практики себя» (Фуко).

Так что Кант, когда совершает серьёзную работу по уничтожению «метафизики», в то время представлявшую собой монструозный сплав догматических положений, которые даже в античности имели под собой большой доказательный аппарат, — совершая её, Кант не смог дойти до конца, оставил себе систему лазеек для тоскующей по иному миру души. По концу первой критики, где Кант призывает если не знать о горнем (это невозможно), то хотя бы верить, — уже понятно, что у него не выйдет довести работу до конца. В первую очередь потому, что он сам этого не хочет.

А вот Ник Ланд — хочет! Можно сказать, что он является тёмным двойником Канта [2], потому что, во-первых, у него нет этой «тоски по онтологии», а, во-вторых, он не останавливается перед протестантской этикой Канта и доделывает его работу до логического завершения. Что касается первого пункта, такие заходы мы можем найти у более ранних авторов, таких как Деррида (когда он упраздняет онтологию, когда пишет, что единое конституируется из многого, наивно и задним числом объявляясь первичным по сравнению с многим). Что касается второго, на Ланда повлияло понятие «жертвы» Батая [3].

Два основных ландианских концепта — это акселерация и outside. Акселерация чем-то напоминает Шопенгауэровскую "волю", потому что она так же не имеет телеологического измерения (acceleration has no direction), с другой стороны, она отсылает нас к Кантовской же проблематике времени. Для Канта время является априорной формой рассудка, которая даёт топос временным событиям, само в них как бы не участвуя. Ланд и здесь уничтожает Канта его же скептическим аппаратом, предлагая помыслить ускоряющимся само время и приводя в пример буквально всё, начиная с зарождения Вселенной. Outside — это вещь в себе, только имманентная [4]; она в силах прилететь к нам в виде Лавкрафтовского ужаса и устроить тотальную аннигиляцию. Это может произойти в любой момент.

Человек, таким образом, находится во власти акселерации, всё более явно себя проявляющей. Любая попытка остановиться и передохнуть приводит к моментальному проигрышу в гонке. Но, с другой стороны, и участие в ускорении не даёт никаких гарантий: если придёт outside, проиграют все. А он неминуемо придёт, потому что Батаевская жертва должна быть заклана.

Что я могу знать? — Мир убыстряется, близок конец.
На что я могу надеяться? — На приход тёмного бога.
Что такое человек? — Человек это то, что будет преодолено.

[1] Вообще, это нынешняя "эпистема" философии: раньше она мимикрировала под богословские трактаты или поэзию, сейчас под научный текст. Ну что такого философии даёт система ссылок, например? Назовите хотя бы один философский вопрос, который был решён? Таких нет, но, например, в диссертационных советах люди должны вести себя так, словно все ответы есть. "Наука".
[2] Да и в целом можно сказать, что весь современный материализм — это материалистическое же прочтение Канта.
[3] Если вспомнить, что обычно жертва целый год откармливается и представляет собой совершенно ненужную трату (в этом заключается её главный смысл), у меня есть подозрения, что для Ланда такой жертвой является акселерированный капитализм.
[4] Или трансцендентная, но в античном понимании, т.е. «пребывающая где-то среди звёзд».

Минутка левачества.

То, что происходит в современной политической мысли, не может не удивлять, при условии, что вы знаете, куда смотреть. Жижек уже неоднократно заявлял, что проще представить себе конец света, чем конец капитализма, т.е. это вполне честное признание в интеллектуальном банкротстве левой мысли.

Это, конечно, является завуалированной игрой: таким образом осуществляется практика "тонкого мессианства" Беньямина, при котором политическая активность "в лоб" признаётся заведомо провальной, и нужна игра невидимых сил — невидимых в том числе для себя самого. Жижек приобретает тем большее признание и симпатию, чем больше признаётся в том, что не видит выхода из сегодняшней стадии капитализма. Наверное, он бы не был гегельянцем, если не угадал "эпоху, запечатлённую в мысли", свидетельством чему и является его невообразимая популярность.

Но самое главное — то, что Жижек называет нашу эпоху "цинической": это ситуация, когда все всё знают, но ничего не меняется. Вы выступаете на митинге, и с вами согласны даже те, против кого он направлен — но ничего не происходит: вызывающее негативные чувства явление не исчезает. Таков анастезирующий эффект капитализма: монетизируя любые человеческие отправления, он, во-первых, упраздняет любой жест сопротивления, а, во-вторых, развращает человеческую природу, делая имманентным любое устремление, лишая смысла любой "запрет" в человеческих отправлениях, как и их иерархизацию.

Наверное, именно с последним связано желание как Жижека, так и Бадью (об этом я уже писал) препарировать богословие: вполне оставаясь материалистами, они хотят извлечь из оного значимое содержание, которое, по традиции обладая трансцендентной природой, тем не менее, сможет выполнить чисто функциональную роль особой иерархизации общества. Это этика без персонифицированного Бога, наличие которого исторически всегда приводит к тирании: его фигура, в известном смысле всегда отсутствующая, рано или поздно подменяется властными институтами. Избежать такого "трансцендентного" сценария и одновременно реактуализировать богословие — это и есть одна из приоритетных задач левой мысли сегодня.

Можно долго говорить о попытке вернуть богословию актуальность и другими способами (например, спекулятивный реализм, который у всех на слуху), забавно же другое: ситуация, когда философы разочаровываются в принципе "scientia potentia est", совершенно революционна. Если вспоминать бон-мо Уайтхеда о "заметках на полях", онтогенетически политическая мысль достигла сегодня стадии, когда Платон вернулся из третьей Сицилийской поездки и больше никогда не предпринимал попыток заниматься таким оксюмороном, как политическая философия. Отныне апофатическое молчание и "неписанное учение" будет последним ответом левой мысли на вызов современности.

Современный подход к человеческой природе по своему настрою приближается к первобытным временам. Конечно, никакого "я" не существует, а мы это потоки энергий, психических сил, аффектов, разного рода турбулентностей и так далее. Что с этим делать, не ясно, да и не особо хочется думать. Ведь если никого нет, некому и узнавать.

Подобное представление было и в архаичные времена: тело представало площадкой для игры божественных сил, демонов, духов леса и природных сил. Это горизонталь взамен вертикали, отсутствие всяких иерархий, культ великой матери. Конечно, феминистки и вообще ненависть к мужской, вертикальной, "аполлонической" энергии являются лишь симптомами геологических процессов, происходящих сегодня на Западе. Перед процессами подобного масштаба следует просто склонить голову, в крайнем случае беспечно подтрунивая над своим положением.

Современный материализм, оперируя Делёзовской имманентностью, её фрактальными коннекциями в какой угодно последовательности и на какой угодно срок (короткий или бесконечно долгий; пример первого — движение воздуха в форточке; пример последнего — устройство нашей Вселенной), давно разделался со своим основным врагом. И мне это напоминает ситуацию, которую описывает один из эсхатологических сюжетов гностиков: все божественные частицы Плеромы вернулись на родину, оставив здесь властвующих тёмных архонтов во главе с чёрным богом.

Для всех тех, кто ещё надеется на что-то "доброе", ситуация выглядит таким образом, что Плерома навсегда отдалилась от материи, а гностики остались здесь. А может, это и не гностики вовсе, а вам, материальному гилику, по ошибке кажется, что кроме этой имманентной и жестокой жизни будет что-то ещё. Не будет.

Но это, метафизически говоря, именно с "мужского", "вертикального" угла зрения. Для аполлонического сознания приход Лавкрафтовского ужаса невыносим — для сознания великой матери это долгожданный приход. Платоновская парадигма говорит нам о Демиурге, который постоянно корректирует материальный план, насильно вгоняет женскую хтоническую душу в силки. Понятно, что для Платона это жест страха — но для тех, кто придерживается подобного хтонического начала, здесь нет ничего страшного. Вернуться в материнское лоно коннекций — что может быть лучше и долгожданней?

Мы постепенно возвращаемся в архаику, и если раньше над человеком властвовали духи леса и неконтролируемые психические силы, то современное сознание засыпает под покровом Великого Внешнего в виде развитых технологий. Это напоминает одну из последних сцен "Прометея", где главная героиня, погружаясь в гипперсон, в последние мгновения осознаёт, что её усыпляет зловещий искусственный интеллект.