Самый крайний демократ и республиканец чувствует большое значение слов царя, и глаза у него от них искрятся от радости. Не чувство лакейской угодливости пробуждает в нас радость из-за приветливости царя, но луч надежды на лучшее будущее во мраке ужасного настоящего…
Величайший народ мира принимает нас с распростертыми объятиями и сам русский император, гордый, деспотичный автократ, называет нас своими родными братьями. В то время как в Вене любой истопник и дворник на императорском дворе воротит нос от чехов и вообще славян, российская императрица представляет славянским гостям своих детей… мы все же не настолько покинуты всем миром, может прийти час, когда мощный северный брат, который подает нам руку братской любви, подаст и руку сильного защитника. Но эта мысль столь же опасна, сколь и приятна, поскольку она могла бы возбудить в чешском народе надежды, которые, наверное, никогда не воплотятся, веру в русскую помощь, которая, однако, в решительный момент могла бы не оправдаться. И разочарование от этого было бы страшным… я верю, что российские государственные деятели, хотя бы некоторые, думают о том, чтобы наконец объединить все славянские народы под скипетром русского царя – но кто может поручиться за то, что все эти чувства и планы не исчезнут!... я не сомневаюсь, что русский царь и российская дипломатия нами в любой момент пожертвуют ради более выгодной комбинации, на юге или еще где-то. Поэтому мне не нравится, когда наши патриоты, в особенности старшего поколения, уже с такой уверенностью говорят о счастливом будущем чешского народа, как будто бы русские войска уже прогнали всех немцев и австрийцев далеко за голубые горы. (Эдуард Грегр, 1867)

До войны за 25 рублей можно было снимать в Москве 3-4 комнатную квартиру с кухней, водопроводом, электричеством, часто с центральным отоплением, газом и как правило с лифтом, если в доме было больше 3-х этажей. Самой маленькой квартирой, которую снимала семья с 1 или самое большое 2 детьми, была 3-х или 4-х комнатная квартира с кухней и комнатной для прислуги… За всю свою жизнь до 1918 года я никогда не видела в Россию, чтобы семья из среднего сословия жила или хотя бы принимала пищу на кухне. Кухня, как и маленькая, но светлая комнатка рядом с ней, была предназначена для прислуги. (Надежда Мельникова-Папоушкова, 1929)

Ведь необходимо отличать русское правительство от русского народа.
В Европе господствует убеждение, что русские со своим правительством составляют неразрывное единство, что народ счастлив под кнутом, что царь и его система, подавляющие людей в России и грабящие за ее пределами, являются выражением русского духа. Нет, русский народ не чувствует себя счастливым. Им управляет чуждая рука, властитель немецкого происхождения, который никогда не сможет почувствовать потребностей русских и их национальный характер, и правление которого, странная смесь монгольской дикости и прусского педантизма, полностью игнорирует народную стихию… Но Россия не только несчастна, она еще и недовольна. Уже наполнилась чаша ее терпения. Там говорят, что нынешнее правление сродни царствованию Людовика XV, то есть что придет гроза, такая, как во Франции после этого короля. Внутренние дела в наихудшем состоянии. Царит полная анархия с поверхностными признаками порядка… Российское правительство, опираясь лишь на две самые подлые страсти человеческого сердца, продажность и страх, эксплуатируя все национальные инстинкты, все интересы, все жизненные силы страны, с каждым днем становится все слабее и разлагается страшным образом… Вся сила, которая у него осталось – это сила зла, и ее оно не жалеет, будто бы само хочет приблизить час своего падения. Чуждая и враждебная своей собственной стране, российская власть впадет в ничтожество в ближайшее время. (Карел Сабина, 1849)

После окончания первой французской войны кавалерия русской армии, в особенности казаки, через Турец и Мошовце возвращались на родину… Русских называли у нас москалями и представляли как жестоких, диких, грубых людей, так что поначалу я сторонился их и убегал. Но, услышав их веселые, похожие на словацкие, песни, я к ним подошел и начал как-то с ними разговаривать. Они брали меня на руки, целовали, гладили, дали мне деньги (какую-то их часть я потом отправил в Чешский музей)… У нас жил некий казацкий атаман Иван Данилов и поручик Богуслав Морозинский. Когда я познакомился с этими людьми, я прогневался на венгров и немцев, которые в Венгрии о русских и казаках рассказывали сказки как о каких-то людоедах и мучителях. Иван Данилов дал мне военный мундир, подпоясал свою саблю, дал свою пику, посадил на своего коня и всячески шутил и играл со мной в саду (Ян Коллар, воспоминания о событиях 1800, публ.1862).

Русский мужик любит свою деревню, русский купец свой кошелек, русский князь свои поместья, русский царь своих танцовщиц, и все любят водку. А кто любит русский народ? В ранце на спине белье и хлеб, сбоку чайник – без него никак – русский мужик прощается с семьей, с родной деревней и идет на войну. Ему не хочется, но раз приказали, надо идти. Тысячи, миллионы идут на германцев. Батюшка царь позаботился о том, чтобы мужик не умел читать и писать, жандармы научили его слушаться! И мужик слушается. Его бьют, а он терпит. Только в тайне, когда никто за ним не наблюдает, он начинает задумываться по-своему: у нас столько земли, почему не отдать ее часть немцам, зачем воевать? Пусть немцы возьмут, что им нужно, зачем нам с ними драться? Но все же он идет и дерется с немцем. (Вацлав Шимурда, <1917>)

В Омске, в доме военного министра, сибирского генерала Гришина-Алмазова, был прием… Произносились тосты, и, поскольку в России много пьют, тостов было много. Пили за здоровье чехословаков. Министр Гришин-Алмазов, даже слишком наглядно, буквально униженно, говорил о слабости русского образованного общества и хвалил чехословаков… И остальные гости удивлялись храбрости легионеров, говорили о чешско-русском братстве и чем больше было выпито вина, тем более возрастала их любовь к чехословакам…
Вскоре после этого генерал Гришин-Алмазов давал прием в Челябинске, на этот раз без участия чехословаков. И здесь пили вино и произносили тосты. Когда гости уже были навеселе и в прекрасном настроении, министр Гришин-Алмазов встал с бокалом в руке и произнес огненный тост: «Я пью за славную и сильную русскую армию! Нам надо еще немного подготовиться, а потом мы выгоним из России сначала чехословаков, а потом и всех союзников. Слава русской армии!»
(которая между тем мерзла и тысячами погибала на полях сражений в голоде и холоде – пока ее командующие веселились на пустых приемах. Неудивительно, что она разложилась, как в 1917-1918 годах царская армия) (Вацлав Шимурда, <1920>)

Вальтр со Зденеком вынесли венок к самому подножью гроба, там остановились и поклонились. Несколько мгновений Вальтр смотрел прямо в лицо Сталина и запомнил каждую его деталь: аккуратно причесанные волосы серо-стального цвета, густые брови, толстый нос, импозантные седые усы под ним, твердые подбородок, по-настоящему генеральские черты вождя, подчеркнутые золотыми погонами френча, роскошного в своей скромности, украшенного медалью героя Советского союза и высшими орденами… Вальтр заметил массивное отечное лицо Маленкова и его традиционной простой рубахе, бледное, усталое лицо Молотова, мощные усы Кагановича. (Вальтр Комарек, Хроника отчаяния и надежды, 2004 <1953>)

Первые свидетельства о царском терроре были приняты за рубежом с большим скепсисом. Им мало верили. Говорили, что русские революционеры и беженцы дерзко клевещут, стремясь опозорить своими откровениями царское правительство.
Зверства и жестокости современного царизма намного превзошли царское варварство прошлых лет. Кровавое подавление революции означает мировой рекорд абсолютистского зверства. Нынешний палаческий террор в русских тюрьмах, где в полном объеме возродилась средневековая инквизиция, а иногда и была превзойдена по жестокости – последний плод царского самодержавного бреда.
Протест против тюремного террора в России должен вестись по двум направлениям: с одной стороны решительным давлением общественного мнения Европы на царское правительство, чтобы оно сделало невозможными в царских бастилиях инквизицию и зверства, с другой – и это прежде всего – организацией постоянной интеллектуальной и материальной поддержки жертв кровожадного царизма, который порабощает не только Россию, но и является главным врагом политического прогресса во всей Европе. (Ипполит Бочковский, 1914)

А пророчеством чего является бес Верховенский? Это пророчество о мире социальном, которому уже полвека, мире насилия и лжи, концлагерей от заполярной Сибири до Гибралтара, мире дымящихся труб печей, в которых топят людьми, мире войн между народами и гражданских войн, которые всегда ведутся лишь именем какого-то обещанного, справедливого будущего рая на земле – не для нас, но уж точно для наших внуков – мире, в котором организация выше экзистенции, победоносная и чудесная техника выше свободы, абстрактное представление о человеке – важнее представления о человеке живом и конкретном, где масса уничтожает личность, а идеологический планировщик человеческого счастья владеет человеческой свободой, не будучи обязанным доказывать людям ни наличие у него совести, ни способностей. У Камю я читал, что с 1920 года в нашем мире жертвами фанатизмов, организующих благо человечества при помощи насилия, пали 70 миллионов человек, и не только воюющих мужчин, половина, если не больше, были отчаявшиеся женщины и стенающие дети. Так что у нас есть семьдесят миллионов причин не верить самозваным спасителям человечества. Достоевскому хватило одной причины, студента Иванова, которого «ликвидировали» нечаевцы: о будущих миллионах он догадался заранее, предсказал их в одном Иванове. Это действительно был удачливый пророк! (Вацлав Черный, 1967)

В связи с ситуацией, наставшей по причинам, лично изложенным вашему высокопревосходительству, я считаю невозможным далее здесь оставаться и продолжать работу, поскольку направление моей деятельности расходится с устремлениями людей, вас окружающих и пользующихся вашим доверием. Будучи убежден, что при работе в таком направлении и смысле, как она ведется сейчас, невозможно достичь нашей цели, освобождения России, и даже что она неминуемо должна погубить все то, что было начато годом ранее с таким успехом, я вынужден просить ваше высокопревосходительство, чтобы вы сняли с меня обязанности. (Радола Гайда - Колчаку, 19 июня 1919)

В середине ноября со стороны Урала приехал поезд. Из задних вагонов вылезли около 60 дезертиров.
Вид этих солдат был ужасен: немытые, небритые, оборванные, в одежде, которую не меяли несколько месяцев, с диким выражением лица. Они начали собираться перед платформой, и один из них выкрикнул: "Мы уже на Украине?" Публика начала громко смеяться. "Что вы смеетесь, сволочи! Буржуи проклятые! Мы уже три года гнием на фронте, вши нас жрут, тряпки с нас падают, за вас, подлецы, за вашу родину, и вы над нами смеетесь?"
"А тут жратвы много?" - спросил другой. "А казармы есть?" - "Все у вас будет". Вскоре пришел командир с двумя красногвардейцами. "Уже месяц нас таскают по России. У нас были грамотные, но куда-то делись. Мы не умеем читать, не знаем, где мы". Командир их выслушал и сказал гвардейцам: "Товарищи, отведите их в казармы, пусть их накормят!"
Их увели, вокзал опустел, казалось, что все и кончилось… На следующий день на главной улице раздался крик: "Росбергов грабят!" Люди сбегались к обувному магазину.

В магазин Ганьшина передали: "Они уже идут!" В магазине было полно покупателей. Продавщицы бегали и кричали: "Караул! Все выходите через черный ход!" Быстро опускались металлические заслонки. Только успели это сделать – мародеры уже были тут. За ними перед огромным торговым домом виднелась толпа разгоряченного народа. Когда мятежники увидели, что магазин закрыт, они раздобыли откуда-то лестницу, залезли на балкон, разбили стеклянные двери, открыли магазин ключом изнутри и ворвались в торговый зал. Они начали веселиться… Шум стоял невообразимый. Нетерпеливая толпа орала: "Давай, давай, давай!" Из окон начали выбрасывать текстиль, готовое платье, башмаки, книги, картины и все, что было на полках огромного торгового дома. К вечеру его обобрали как липку по самую крышу. (Алоис Немец, <1917>)

Рано или поздно погибнет и этот вечный позор извращенного идеализма, но при каких обстоятельствах? Раньше может погибнуть половина населения бывшей России и Галиции, и кто знает, не произойдут ли виной нерешительности бывшей Антанты еще и новые перегруппировки и войны в центральной Европе?

Нельзя удивляться тому, что русский народ, привыкший на протяжении тысячи лет переносить страшный произвол монгольских, а затем собственных самодержцев, до сих пор еще не сверг кровавое большевистское иго. Можно лишь удивляться, что другие, более образованные народы, следуют такому дурному примеру. Каждый из нас по мере сил должен помочь родственному нам русскому народу достичь свободы и прогресса! Если мы не будем опираться на сильную, независимую от Германии Россию, то все победы последней войны вскоре будут утрачены, и самостоятельность западных славян долго не удержится против натиска наших врагов! Право на самоопределение и подлинный прогресс должны быть обеспечены русскому народу самым прочным образом, чтобы Россия не стала колонией немецкой, английской или американской, но опять объединилась в мощную державу…
Если Антанта и славяне поймут, и если смогут на руинах великой России создать действительно свободную, прогрессивную и независимую, новую Россию, обращенную к подлинному просвещению, а не, как старая Россия, к завоеваниям, лишь тогда Антанта создаст настоящий оплот мира… Нации, которая (пусть даже при помощи самодержавия – ведь она была воспитана по-азиатски) создала такую огромную империю, которой была великая Россия, не грозит после падения старой России ни судьба римлян, исчезнувших после падения империи, ни судьба Китая, который тысячелетиями прозябает во тьме. История никогда не простит содеянных грехов против человечности. Но если стомиллионный русский народ будет спасен от зловредного влияния Германии и если ему будет предоставлена возможность самобытного культурного развития, Россия после ужасов этой войны восстанет и возродится гораздо быстрее, чем многие думают… и удивит будущее сообщество наций прекрасными результатами огромной культурной работы, точно так же как во время нынешней войны удивила мир дикой антикультурностью своего большевизма! (Ярослав Червинка, 1920)

У Харькова такая же судьба, как и у Москвы. Революция внезапно сделала его столицей большой, богатой, плодородной республики. Украина, конечно, ограничена сейчас в своем суверенитете тем, что составляет одну из шести частей Советского Союза, но это не такое большое ограничение. Харьков, таким образом, готовится к тому, чтобы долгое время быть столицей. Киев, хотя и является естественным центром Украины, отвергли, поскольку он, как говорят, слишком близко к границе. Харьков всего в 80 км от границ Всероссийской федерации, но это не проблема, поскольку эти две республики не собираются когда-либо воевать друг с другом, напротив, приняли решение жить в прочном симбиозе. (Й.Э.Шром, 1929)

Этот город, который несет столь страшное название, на самом деле самый обычный степной русский город. В сезон дождей он утопает в грязи, через которую не пройти обычному пешеходу и которую трудно преодолеть и местным чеченским наездникам. По этой причине местное русское население в шутку называет его чаще «Грязным», чем «Грозным». (Й.Э.Шром, 1929)

С этими добрыми людьми не о чем поговорить. Содержание разговоров вертится только вокруг денег: как деньги получить, на что их потратили, что подорожает и т.п. Женщины тут только 1 раз в год ходят в церковь на заутреню и еще раз на вечерню, только теперь они начинают чаще ходить в церковь… 11 сентября работники вернулись из тайги и с безумной скоростью устремились к тому, чтобы бессмысленным пьянством избавиться от всех своих заработков. Много еще нужно исправляться этому народу, чтобы достичь лучших нравов. Здешнее начальство несет на себе значительную часть вины, и нет надежды на лучшее, пока сюда будут посылать чиновников, которые или глупы и нет никакой надежды, чтобы в другом месте они проявили свои способности, или же проштрафились и которые сами сюда просятся, пока и здесь их не настигнет множество заслуженных взысканий. Здесь не умеют говорить по душам и стремятся лишь тяжело работать, чтобы было потом на что пить. Если сюда и попадает хороший человек, то такая ласточка весны в Сибири не сделает. (Михал Котлер, 1841 - о жителях Енисейска)

Это административный центр чеченцев, которые, получив награду в виде автономии, лишь недавно оставили свой бандитизм, нападения на поезда и казацкие станицы и начали учиться править сами собой. Трест «Грознефть» финансово им в этом помогает. Чеченцы гордятся тем, что скоро у них будет прекрасная столица – в общем, и волки сыты, и овцы целы.
Чеченцы, столицей которых является Грозный, чудесным образом решили аграрный вопрос, как и национальный. На вокзале старый чеченец, очевидно местный старейшина, говорил нам: Раньше лучшая земля принадлежала казакам, а у нас ничего не было, и все должны были говорить по-русски. Но с тех пор, как возникла наша великая самостоятельная Чечня, все наоборот. Казаков мы с земли выгнали, теперь сажаем там кукурузу сами, и говорят у нас только по-чеченски. Таково наше крестьянское правительство, а не царское великорусское! (Й.Э.Шром, 1929)

Как только Тимофей упомянул о витринах книжных магазинов, в которых были выставлены фотографии Толстого и Горького в мужицких рубахах, она сразу же вмешалась в разговор. Хоть и неграмотная, простая женщина, не знакомая с внешним миром, она рассуждала об отлучении графа от православной церкви. Она утверждала и твердо верила в то, что попы озлобились на него, потому что он любит простой рабочий народ, укоряет попов за их толстые брюха, а богачей – за греховные развлечения. Она указывала на простую мужицкую рубаху босого графа на фотографиях. О том, что у нынешнего аскета было бурное веселое прошлое, она не знала, а если бы ей сказали – не поверила бы. Горький тоже был ее любимцем – он вышел из ее класса и считает себя его представителем. Она рассуждала о них, хотя не читала ни одной буквы из их сочинений. (Индра Имлауф, 1907)

Врачебной помощи в приамурских селениях не дождется никто. До места, где есть врач, иногда такое расстояние, как от Праги до Кракова, а нормальное сообщение пароходы обеспечивают только летом. Зимой навигация прекращается на несколько месяцев, и трупы умерших ожидают врачебного осмотра порою целый год. Столь отдаленные территории врач посещает обычно не более одного раза в год, исследуя случаи подозрительных смертей, навещая при этом редком своем посещении больных и предоставляя их помощь. До тех пор, пока окружной врач приедет, трупы остаются в особых помещениях. «Ледники» для умерших есть в каждой сибирской деревне. Сибиряки называют их «анатомиями» или «томительными» домами. Часто там хранятся несколько трупов, поскольку находки лиц убитых или умерших насильственной смертью не бывают в тайге и на больших дорогах редкостью. (Йозеф Корженский, <1901>)

Русские забывают, что их цель не революция, а демократия, русское революционное движение слишком часто впадает в анархию и нигилизм. (Т.Г.Масарик, 1913)

Если сегодня, во время больших волнений в нашем обществе, мы ищем какую-то общую платформу, на которой могла бы быть построена наша политика, мы должны бы были – если говорить честно – избрать платформу антисоветизма. Имело ли бы после этого смысл существование нашего государства? Нет. Из уроков истории мы знаем, что наше дальнейшее существование возможно, к сожалению, лишь в союзнических отношениях с Советским союзом. Хотя большинство нашего народа и против... Пока переход от капитализма к коммунизму не будет завершен – а вы до этого уже не доживете – человечество будет страдать. Этот переходный период нужно вытерпеть. (О.Черник, 1968)