"География говорит нам о земле как о жилище, история же о ней - как о кладбище". В этой афористической фразе - суть фёдоровской трактовки истории, вытекающей из представления о человеке как единственном существе в природе, которое сознаёт, что оно смертно, и сопротивляется этому факту.
Нестерпимость смертной утраты, скорбь об умерших мыслитель ставил в начало искусства, видя в нём попытку "мнимого воскрешения", воссоздания почивших отцов и матерей, сестёр и братьев, милых сердцу друзей хотя бы в виде подобия. Её же полагал началом истории. Если развитие научно-технических умений и знаний с самых первых шагов homo sapiens диктовалось стремлением преодолеть свою слабость и незащищённость в природе (ни когтей, ни клыков, ни шерсти для защиты от холода она ему не подарила), свою ограниченность в пространстве, то культивация исторической памяти вызывалась потребностью преодолеть ограниченность человека во времени, справиться с текучестью жизни, связать миги существования в единую, нерушимую цепь. Через фиксацию событий прошедшего, сначала в устном предании, а затем и в письменном слове, через рефлексию над наследием прошлых эпох, человек на протяжении тысячелетий утверждал себя как самосознающее, мыслящее существо, которое не может ограничиться инстинктивным барахтанием в лягушатнике настоящего, но всё увереннее и глубже входит в воды реки, впадающей в вечность.
Анастасия Гачева
"Русский космизм в идеях и лицах"
#космизм
Нестерпимость смертной утраты, скорбь об умерших мыслитель ставил в начало искусства, видя в нём попытку "мнимого воскрешения", воссоздания почивших отцов и матерей, сестёр и братьев, милых сердцу друзей хотя бы в виде подобия. Её же полагал началом истории. Если развитие научно-технических умений и знаний с самых первых шагов homo sapiens диктовалось стремлением преодолеть свою слабость и незащищённость в природе (ни когтей, ни клыков, ни шерсти для защиты от холода она ему не подарила), свою ограниченность в пространстве, то культивация исторической памяти вызывалась потребностью преодолеть ограниченность человека во времени, справиться с текучестью жизни, связать миги существования в единую, нерушимую цепь. Через фиксацию событий прошедшего, сначала в устном предании, а затем и в письменном слове, через рефлексию над наследием прошлых эпох, человек на протяжении тысячелетий утверждал себя как самосознающее, мыслящее существо, которое не может ограничиться инстинктивным барахтанием в лягушатнике настоящего, но всё увереннее и глубже входит в воды реки, впадающей в вечность.
Анастасия Гачева
"Русский космизм в идеях и лицах"
#космизм
"В муках сознания смертности родилась душа человека", и вся последующая история рода людского стала следствием этого раздирающего сознания. Распространение человечества по лицу земли, великие переселения народов связывал Фёдоров с настойчивым стремлением отыскать "страну умерших отцов". Сухопутные и морские путешествия, географические открытия - всё это, для мыслителя, следствие того первоначального, в полном смысле слова религиозного импульса (найти, вернуть навеки утраченное!), который воздвиг человека в молитвенную вертикаль, обратил его взор к небу, заставил возвысить голос в плаче и слове. Народная, неучёная история, выражающая себя в мифе, легенде, предании, движима тем же воскресительным импульсом. Она аксиологична, она обращает факт в символ, ищет сокровенное значение реальных, внешних событий.
"Во всех открытиях, на суше и на море, выражалось стремление отыскать страну умерших; по крайней мере, в народных сказаниях придавался такой смысл всем этим открытиям, судя по тому, что все путешествия на Запад морем и на Восток сушею, начиная с Одиссея и до экспедиции Александра, заканчивались, по народным легендам, открытием рая и схождением в ад. Морские путешенствия могли представляться для народа средством к открытию "страны мёртвых" ещё скорее, чем сухопутные, потому что у приморских народов гробом служила лодка (почему и самое название корабля "naos" имело общий корень с "навье" - умерший) - лодка, которую уносило в неведомые страны Запада или Востока, и за "вратами плача" (Баб-эль-Мандеб) встречаем Эдем (Аден), рай. Мореплаватели шли, можно сказать, по следам покойников; таким образом проложил себе древний человек путь и чрез Геркулесовы Столпы, в Западный Океан".
Другое дело, что по мере экспансии на всё новые и новые территории, "страну умерших, т.е. рай и ад <...> приходилось отодвигать всё дальше и дальше, потому что представлять её возможно было лишь за пределами известного, уже открытого".
Анастасия Гачева
"Русский космизм в идеях и лицах"
#космизм
"Во всех открытиях, на суше и на море, выражалось стремление отыскать страну умерших; по крайней мере, в народных сказаниях придавался такой смысл всем этим открытиям, судя по тому, что все путешествия на Запад морем и на Восток сушею, начиная с Одиссея и до экспедиции Александра, заканчивались, по народным легендам, открытием рая и схождением в ад. Морские путешенствия могли представляться для народа средством к открытию "страны мёртвых" ещё скорее, чем сухопутные, потому что у приморских народов гробом служила лодка (почему и самое название корабля "naos" имело общий корень с "навье" - умерший) - лодка, которую уносило в неведомые страны Запада или Востока, и за "вратами плача" (Баб-эль-Мандеб) встречаем Эдем (Аден), рай. Мореплаватели шли, можно сказать, по следам покойников; таким образом проложил себе древний человек путь и чрез Геркулесовы Столпы, в Западный Океан".
Другое дело, что по мере экспансии на всё новые и новые территории, "страну умерших, т.е. рай и ад <...> приходилось отодвигать всё дальше и дальше, потому что представлять её возможно было лишь за пределами известного, уже открытого".
Анастасия Гачева
"Русский космизм в идеях и лицах"
#космизм
01_Зелёная тишина
Гизатулин Марат
На самом деле образы Беловодья и Китежа восходят к более древним, дохристианским легендам, но даже они — всего лишь внешняя оболочка, скрывающая нечто гораздо более глубокое, психологическое. Языческие корни и христианские предания — это лишь отражения тени внутренней, первозданной потребности.
Возможно, сравнение покажется странным, но, к примеру, стремление старообрядцев к возвращению в Русь до никоновских реформ, к древнему благочестию, воплощённому в образе Беловодья, во многом схоже с тягой значительной части людей к идеализированному СССР. В обоих случаях речь идёт не столько о реальной истории, сколько об образе, о мифе, в котором воплощается тоска по утраченному идеальному миру.
Эта же внутренняя потребность движет и нашим стремлением к освоению космоса, к колонизации новых миров. В своём предыдущем размышлении я уже касался этой темы, и теперь моя догадка находит подтверждение в научных трудах, в частности у Н. И. Криничной.
Казалось бы, моё утверждение о скрытом желании преодолеть бытие из-за страха смерти или же о биологическом потенциале экспансии вступает в противоречие с этим тезисом. Однако, возможно, никакого противоречия нет. Здесь действует сложное переплетение мотивов, образующих своеобразную синергию. Тем более что мозг сам по себе содержит своего рода аномалию — наше «Я», создающее независимые дополнительные мотивы, которые порой вступают в конфликт с изначальной животной сутью.
Но я отвлёкся. Мне хотелось бы как можно нагляднее показать глубинную потребность в этом вечном «Беловодье» — и его неизменную недостижимость. Как ни странно, одно из самых точных отражений этой идеи я встретил в рассказе Марата Гизатулина из книги «Однажды бывший советский пролетарий…» — и именно он, на мой взгляд, наиболее полно передаёт это ощущение.
Возможно, сравнение покажется странным, но, к примеру, стремление старообрядцев к возвращению в Русь до никоновских реформ, к древнему благочестию, воплощённому в образе Беловодья, во многом схоже с тягой значительной части людей к идеализированному СССР. В обоих случаях речь идёт не столько о реальной истории, сколько об образе, о мифе, в котором воплощается тоска по утраченному идеальному миру.
Эта же внутренняя потребность движет и нашим стремлением к освоению космоса, к колонизации новых миров. В своём предыдущем размышлении я уже касался этой темы, и теперь моя догадка находит подтверждение в научных трудах, в частности у Н. И. Криничной.
Казалось бы, моё утверждение о скрытом желании преодолеть бытие из-за страха смерти или же о биологическом потенциале экспансии вступает в противоречие с этим тезисом. Однако, возможно, никакого противоречия нет. Здесь действует сложное переплетение мотивов, образующих своеобразную синергию. Тем более что мозг сам по себе содержит своего рода аномалию — наше «Я», создающее независимые дополнительные мотивы, которые порой вступают в конфликт с изначальной животной сутью.
Но я отвлёкся. Мне хотелось бы как можно нагляднее показать глубинную потребность в этом вечном «Беловодье» — и его неизменную недостижимость. Как ни странно, одно из самых точных отражений этой идеи я встретил в рассказе Марата Гизатулина из книги «Однажды бывший советский пролетарий…» — и именно он, на мой взгляд, наиболее полно передаёт это ощущение.
Президент России и премьер-министр Малайзии в ходе экскурсии по Большому Кремлёвскому дворцу посетили Андреевский зал с тремя тронами. Российский лидер решил загадать Ибрагиму загадку: "Вот три трона стоит. Один трон для царя, один для его жены, а третий трон, как вы думаете, для кого?" Ответ малазийского гостя рассмешил Путина.
Господин премьер-министр практически сразу, не задумываясь, ответил: "Для Вас!"
Господин премьер-министр практически сразу, не задумываясь, ответил: "Для Вас!"
Forwarded from Внешняя станция
Давайте подключим сегодня воображение и представим общество как точку, от которой во все стороны расходятся сферы познания — инструментарий человеческого разума.
Я набросаю эту модель грубо: она, конечно, будет далека от идеала — неоднозначна, условна, с массой поводов для критики. Но всё же.
Первая, самая маленькая сфера — это эмпирический метод познания, сопровождающий нас с самых истоков, ещё до появления всего остального. Это наблюдение, проба и ошибка, непосредственный опыт взаимодействия с окружающим миром — основа, на которой строилось выживание на самых ранних этапах.
Затем нарисуем самую большую сферу — мифологическое мышление как способ осмысления мира за пределами непосредственного опыта. Оно стало первой попыткой упорядочить хаос, борьбой с энтропией в сознании: сделать окружающее предсказуемым, пусть и через образы, символы, истории. Именно оно сформировало базу для формирования первичных систем объяснения мира, которые помогали не просто выживать, но и жить — с ощущением смысла.
Внутри этой сферы мы выделим религию как её часть — более устойчивую, унифицированную систему представлений, призванную не только упорядочить хаос внешнего мира, но и регулировать социальные отношения в растущем обществе.
Следом идёт философия — её сфера сопоставима по размерам с мифо-религиозной, но немного уступает ей. Философия стала следующим этапом — вышла из недр мифов и религии, опираясь на их наследие, чтобы приступить к рефлексии и анализу.
Затем появляется сфера теоретической науки. Она производит первичное переформатирование мифо-религиозного и философского мировоззрения в более объективную реальность — ту, которую можно измерить, рассчитать, предсказать. В ней уже не живут боги и чудовища, в ней нет Платоновского мира идей — всё это отодвигается за границы познанного.
Далее идёт кристаллизация — прикладная наука и эмпирический опыт вновь вступают в игру, но теперь на новом уровне.
А теперь — к частностям, к нам.
Все эти сферы, подобно атомам или клеткам, формируем мы. Каждый из нас — как и общество в целом — представляет собой точку, от которой расходятся свои сферы познания. Но вот здесь начинаются нюансы.
Многие из нас, например, вовсе не интересуются философией, теоретической, а уж тем более прикладной наукой. Зато мифологическое мышление у нас развито... ну, хоть как-то. Ну, знаете — все эти жабки с монетками, феншуй, гороскопы — современный каргокульт, призванный привлечь удачу и достаток.
Узнаёте? Да, мы учимся в школе, но, по сути, усваиваем уже готовую картину мира — схему, набор знаний, который позволяет более-менее безопасно дожить от рождения до, желательно, естественного конца.
И вот получается, что только небольшая горстка «атомов» общества находится на границе познания — на границе известного, глядя в неизведанное. Именно они — вопреки и благодаря — создают каркас нашего упорядоченного и предсказуемого мира, отодвигая древние страхи дальше от нас.
Остальные атомы — они кормят, обувают этих первопроходцев, строят инфраструктуру и дома, ставшие возможными благодаря труду тех самых исследователей. Разделение труда.
Но возникает вопрос: есть ли между атомами общества то общее понимание, идея общего дела, взаимное уважение, рождающееся из осознания своей сопричастности к упорядочиванию мира?
Подставляем ли мы друг другу плечо?
Осознают ли учёные, благодаря кому они могут работать в относительной безопасности, сытости и комфорте? Испытывают ли они благодарность и понимание к простым людям — к обывателям и рабочим?
А обыватели и рабочие — чувствуют ли уважение и благодарность к тем, кто открывает перед ними новые горизонты, создавая более безопасный, комфортный и в то же время удивительный мир?
Есть ли между атомами общества крепкие связи — ощущение общности, сопричастности, общего дела?
Я набросаю эту модель грубо: она, конечно, будет далека от идеала — неоднозначна, условна, с массой поводов для критики. Но всё же.
Первая, самая маленькая сфера — это эмпирический метод познания, сопровождающий нас с самых истоков, ещё до появления всего остального. Это наблюдение, проба и ошибка, непосредственный опыт взаимодействия с окружающим миром — основа, на которой строилось выживание на самых ранних этапах.
Затем нарисуем самую большую сферу — мифологическое мышление как способ осмысления мира за пределами непосредственного опыта. Оно стало первой попыткой упорядочить хаос, борьбой с энтропией в сознании: сделать окружающее предсказуемым, пусть и через образы, символы, истории. Именно оно сформировало базу для формирования первичных систем объяснения мира, которые помогали не просто выживать, но и жить — с ощущением смысла.
Внутри этой сферы мы выделим религию как её часть — более устойчивую, унифицированную систему представлений, призванную не только упорядочить хаос внешнего мира, но и регулировать социальные отношения в растущем обществе.
Следом идёт философия — её сфера сопоставима по размерам с мифо-религиозной, но немного уступает ей. Философия стала следующим этапом — вышла из недр мифов и религии, опираясь на их наследие, чтобы приступить к рефлексии и анализу.
Затем появляется сфера теоретической науки. Она производит первичное переформатирование мифо-религиозного и философского мировоззрения в более объективную реальность — ту, которую можно измерить, рассчитать, предсказать. В ней уже не живут боги и чудовища, в ней нет Платоновского мира идей — всё это отодвигается за границы познанного.
Далее идёт кристаллизация — прикладная наука и эмпирический опыт вновь вступают в игру, но теперь на новом уровне.
А теперь — к частностям, к нам.
Все эти сферы, подобно атомам или клеткам, формируем мы. Каждый из нас — как и общество в целом — представляет собой точку, от которой расходятся свои сферы познания. Но вот здесь начинаются нюансы.
Многие из нас, например, вовсе не интересуются философией, теоретической, а уж тем более прикладной наукой. Зато мифологическое мышление у нас развито... ну, хоть как-то. Ну, знаете — все эти жабки с монетками, феншуй, гороскопы — современный каргокульт, призванный привлечь удачу и достаток.
Узнаёте? Да, мы учимся в школе, но, по сути, усваиваем уже готовую картину мира — схему, набор знаний, который позволяет более-менее безопасно дожить от рождения до, желательно, естественного конца.
И вот получается, что только небольшая горстка «атомов» общества находится на границе познания — на границе известного, глядя в неизведанное. Именно они — вопреки и благодаря — создают каркас нашего упорядоченного и предсказуемого мира, отодвигая древние страхи дальше от нас.
Остальные атомы — они кормят, обувают этих первопроходцев, строят инфраструктуру и дома, ставшие возможными благодаря труду тех самых исследователей. Разделение труда.
Но возникает вопрос: есть ли между атомами общества то общее понимание, идея общего дела, взаимное уважение, рождающееся из осознания своей сопричастности к упорядочиванию мира?
Подставляем ли мы друг другу плечо?
Осознают ли учёные, благодаря кому они могут работать в относительной безопасности, сытости и комфорте? Испытывают ли они благодарность и понимание к простым людям — к обывателям и рабочим?
А обыватели и рабочие — чувствуют ли уважение и благодарность к тем, кто открывает перед ними новые горизонты, создавая более безопасный, комфортный и в то же время удивительный мир?
Есть ли между атомами общества крепкие связи — ощущение общности, сопричастности, общего дела?
По поводу восстановленной на станции метро Таганская скульптуры Сталина общество разделилось на две части: тех, кто считает её барельефом, и тех, для кого она горельеф.
Как-то раз приснился сон о том, что в России устоялась парламентская демократия с двухпартийной системой. Назывались главные политические силы так:
• Единая многоголосица
• Партия разных дискуссий об одном и том же
• Единая многоголосица
• Партия разных дискуссий об одном и том же
Информационная атака на шаурму "Вкус Востока", очевидно, инспирирована силами с "Запада".
#ИнформационнаяАтакаНаШаурму
#ИнформационнаяАтакаНаШаурму
Forwarded from Федеральный Скуфидон 🇷🇺
Диалектика нижнего телеграма. Филосовский экзистенциальный дискурс. Часть 2. «Нижний телеграм как феномен этерналистского сознания»
Но что значит — быть Нижним телеграмом? Ведь это не просто позиция в информационном поле, не просто способность к монтажу смыслов. Это, прежде всего, способ существования в условиях перманентного смыслового дефицита. Мы живём в эпоху, когда сам акт мышления становится актом сопротивления — сопротивления хаосу избыточных данных, сопротивления тотальному обесцениванию контекста.
Нижний телеграм — это не про владение информацией, а про власть над её исчезновением. Он существует в режиме постоянного ускользания от фиксации, от окончательного определения. Он не может быть схвачен целиком, ибо сам является процессом схватывания. Нижний телеграм, — это не объект, а условие возможности определённого типа коммуникации.
В основу существующей парадигмы Нижнего телеграма заложен Этернализм
Этернализм, как форма аристократии духа. Админы Нижнего телеграма — Этерналисты — то есть те, кто осознал, что в мире, где всё можно скопировать, единственной подлинной собственностью остаётся способ восприятия. Они не владеют мемами — они владеют методом их порождения, формулами их создания. Их сила — не в накоплении, а в умении отпускать, ибо только так можно сохранить контроль над потоком и трафиком контента.
Но здесь возникает парадокс: чем свободнее админ-этерналист от привязанности к конкретным формам, тем сильнее его зависимость от самой структуры внимания, в которой он существует. Он не может выйти за её пределы, не перестав быть собой. И потому его борьба — это борьба не за содержание, а за право определять правила игры.
Предательство как необходимость
Исторически все элиты, достигшие власти через новые формы коммуникации, рано или поздно сталкивались с необходимостью предать собственный класс. Так было с буржуазией, предавшей аристократию, с технократами, предавшими буржуазию, и так будет с этерналистами, которые — в момент кризиса — неизбежно предадут нетократию.
Но это предательство — не акт слабости, а жест освобождения. Ибо истинный этерналист понимает: его власть зиждется не на лояльности к группе, а на способности переизобретать саму почву, на которой стоят все группы, пересобирать привилегированные ЦА. Когда старая парадигма исчерпывает себя, он не цепляется за неё — он создаёт новую, даже если это требует разрыва с прежними союзниками.
Информационный Консьюмтариат как временный союзник
В этом свете союз с консьюмтариатом — не измена, а тактическое погружение в хаос, из которого может родиться новая конфигурация власти. Этерналист идёт на этот союз не из солидарности, а потому что видит в массе сырой материал для слепка новой привелегерованной группы своих подписчиков.
Он использует её энергию, как когда-то буржуазия использовала энергию рабочего класса, — не для того, чтобы дать ей власть, а для того, чтобы через её движение перейти на следующий уровень игры.
Но в этом и трагедия: сам консьюмтариат никогда не станет субъектом. Он останется инструментом в руках тех, кто умеет формулировать повестку. И потому, когда админы-этерналисты добьются своего, они снова отстранятся, оставив массу в плену иллюзии участия и сопричастия.
Нижний телеграм как вечный вопрос этерналистического бытия
Так что же такое Нижний телеграм? Возможно, это просто названия для той точки в пространстве-времени, в которой мы ещё не перестали спрашивать. Он существует лишь до тех пор, пока мы не даём ему окончательного определения. В тот момент, когда мы скажем: «Вот он, этот Нижний Телеграм, лови его! мы его поняли!» — он исчезнет, уступив место чему-то другому.
И потому единственный способ «быть» Нижним телеграмом — это никогда не заканчивать его искать 🔍
Часть 1
Но что значит — быть Нижним телеграмом? Ведь это не просто позиция в информационном поле, не просто способность к монтажу смыслов. Это, прежде всего, способ существования в условиях перманентного смыслового дефицита. Мы живём в эпоху, когда сам акт мышления становится актом сопротивления — сопротивления хаосу избыточных данных, сопротивления тотальному обесцениванию контекста.
Нижний телеграм — это не про владение информацией, а про власть над её исчезновением. Он существует в режиме постоянного ускользания от фиксации, от окончательного определения. Он не может быть схвачен целиком, ибо сам является процессом схватывания. Нижний телеграм, — это не объект, а условие возможности определённого типа коммуникации.
В основу существующей парадигмы Нижнего телеграма заложен Этернализм
Этернализм, как форма аристократии духа. Админы Нижнего телеграма — Этерналисты — то есть те, кто осознал, что в мире, где всё можно скопировать, единственной подлинной собственностью остаётся способ восприятия. Они не владеют мемами — они владеют методом их порождения, формулами их создания. Их сила — не в накоплении, а в умении отпускать, ибо только так можно сохранить контроль над потоком и трафиком контента.
Но здесь возникает парадокс: чем свободнее админ-этерналист от привязанности к конкретным формам, тем сильнее его зависимость от самой структуры внимания, в которой он существует. Он не может выйти за её пределы, не перестав быть собой. И потому его борьба — это борьба не за содержание, а за право определять правила игры.
Предательство как необходимость
Исторически все элиты, достигшие власти через новые формы коммуникации, рано или поздно сталкивались с необходимостью предать собственный класс. Так было с буржуазией, предавшей аристократию, с технократами, предавшими буржуазию, и так будет с этерналистами, которые — в момент кризиса — неизбежно предадут нетократию.
Но это предательство — не акт слабости, а жест освобождения. Ибо истинный этерналист понимает: его власть зиждется не на лояльности к группе, а на способности переизобретать саму почву, на которой стоят все группы, пересобирать привилегированные ЦА. Когда старая парадигма исчерпывает себя, он не цепляется за неё — он создаёт новую, даже если это требует разрыва с прежними союзниками.
Информационный Консьюмтариат как временный союзник
В этом свете союз с консьюмтариатом — не измена, а тактическое погружение в хаос, из которого может родиться новая конфигурация власти. Этерналист идёт на этот союз не из солидарности, а потому что видит в массе сырой материал для слепка новой привелегерованной группы своих подписчиков.
Он использует её энергию, как когда-то буржуазия использовала энергию рабочего класса, — не для того, чтобы дать ей власть, а для того, чтобы через её движение перейти на следующий уровень игры.
Но в этом и трагедия: сам консьюмтариат никогда не станет субъектом. Он останется инструментом в руках тех, кто умеет формулировать повестку. И потому, когда админы-этерналисты добьются своего, они снова отстранятся, оставив массу в плену иллюзии участия и сопричастия.
Нижний телеграм как вечный вопрос этерналистического бытия
Так что же такое Нижний телеграм? Возможно, это просто названия для той точки в пространстве-времени, в которой мы ещё не перестали спрашивать. Он существует лишь до тех пор, пока мы не даём ему окончательного определения. В тот момент, когда мы скажем: «Вот он, этот Нижний Телеграм, лови его! мы его поняли!» — он исчезнет, уступив место чему-то другому.
И потому единственный способ «быть» Нижним телеграмом — это никогда не заканчивать его искать 🔍
Часть 1
Telegram
Федеральный Скуфидон 🇷🇺
Диалектика нижнего телеграма. Филосовский экзистенциальный дискурс. Часть 1
Нижний телеграм — это еще только нарождающаяся новая правящая элита внутри нетократического сообщества. В информационном и сверхинформированном обществе, люди более не нуждаются…
Нижний телеграм — это еще только нарождающаяся новая правящая элита внутри нетократического сообщества. В информационном и сверхинформированном обществе, люди более не нуждаются…
Forwarded from ты сегодня такой пепперштейн (Yana Sidorkina)
О, разумеется, в Москве конца шестидесятых можно было найти представителей какой угодно школы. Неосюрреалисты? Пожалуйста. Брусиловский, эстонец Юло Соостер, Володя Янкилевский, Юра Соболев. Поп-артисты? (Позднее они стали именовать себя более современно — «концептуалисты».) Загляните в мастерскую к Илье Кабакову на Сретенке, или спуститесь к Чистым прудам в мастерскую Эрика Булатова, или зайдите в подвал к Вите Пивоварову. Однако бородатых, разнузданно-страстных экспрессионистов все же было куда больше.
Наш передовой, свежеприбывший из провинции поэт, как мы уже упоминали, стал на сторону самых передовых школ — сюрреализма и поп-арта, и если дружил с представителями других течений, с Игорем Ворошиловым и «дедом» Кропивницким, то лишь следуя личной приязни, а не культурно-идеологическим расчетам.
Как и полагается, художественные течения враждовали. И враждовали между собой представители одного и того же течения. Вся эта орава — сотни художников, плюс многие сотни поэтов и куда меньшее количество прозаиков, плюс толпа обожателей (на западной стороне глобуса они назывались бы «группи») образовывали контркультуру, связанную, однако, с официальной культурой множеством нитей. Поп-артист Кабаков, например, уже тогда был вполне обеспеченным человеком, делая деньги иллюстрированием книг для детей. Сюрреалисты — Брусиловский, Соболев и Соостер — делали свои деньги иллюстрацией книг, работой в мультипликационном кино и в передовом журнале «Знание — сила». Как теплое тесто, вздымалась, взбухала контркультура, чтобы, достигнув высшей точки разбухания, в конце шестидесятых годов (именно когда прибыл в Москву наш герой), резко опасть уже в начале семидесятых… А дальше… Хотя «дальше» и находится за пределами нашего повествования, сообщим, что дальше случилось ужасное. Основные бродильные элементы, заставлявшие тесто вздыматься (как бы «дрожжи»), получили возможность удалиться на западный бок глобуса, часть бродильных элементов была адаптирована официальной культурой, и московское советское тесто контркультуры провалилось, опало и уже много лет находится в таком состоянии. Подымется ли оно опять когда-либо?
Эдуард Лимонов, "Москва майская"
Наш передовой, свежеприбывший из провинции поэт, как мы уже упоминали, стал на сторону самых передовых школ — сюрреализма и поп-арта, и если дружил с представителями других течений, с Игорем Ворошиловым и «дедом» Кропивницким, то лишь следуя личной приязни, а не культурно-идеологическим расчетам.
Как и полагается, художественные течения враждовали. И враждовали между собой представители одного и того же течения. Вся эта орава — сотни художников, плюс многие сотни поэтов и куда меньшее количество прозаиков, плюс толпа обожателей (на западной стороне глобуса они назывались бы «группи») образовывали контркультуру, связанную, однако, с официальной культурой множеством нитей. Поп-артист Кабаков, например, уже тогда был вполне обеспеченным человеком, делая деньги иллюстрированием книг для детей. Сюрреалисты — Брусиловский, Соболев и Соостер — делали свои деньги иллюстрацией книг, работой в мультипликационном кино и в передовом журнале «Знание — сила». Как теплое тесто, вздымалась, взбухала контркультура, чтобы, достигнув высшей точки разбухания, в конце шестидесятых годов (именно когда прибыл в Москву наш герой), резко опасть уже в начале семидесятых… А дальше… Хотя «дальше» и находится за пределами нашего повествования, сообщим, что дальше случилось ужасное. Основные бродильные элементы, заставлявшие тесто вздыматься (как бы «дрожжи»), получили возможность удалиться на западный бок глобуса, часть бродильных элементов была адаптирована официальной культурой, и московское советское тесто контркультуры провалилось, опало и уже много лет находится в таком состоянии. Подымется ли оно опять когда-либо?
Эдуард Лимонов, "Москва майская"
Forwarded from Отпечатки лапок плоской кошки
Настоящий дежурный электрик свой первый стакан должен был добыть в бою спиздить из столовой.
Спирт в трехлитровой банке — шило. Почему-то никто, кроме тех, кто служил на флоте, не знает, что спирт это шило. С этим знанием поговорка "сменял шило на мыло" становится вполне логичной.
Вместо стакана у меня крышка от промежуточного реле, что-то типа РП-250. Двенадцать чебуреков. За чебуреками меня послали в столовую. Увидев Тётю Таню, возвышавшуюся над тесной кабинкой кассы как горный массив, спиздить стакан я побоялся.
Каждую смену в те благословенные времена нам полагался один талон на поллитра молока. Пачку молочных таллонов я сменял на чебуреки. "Хорош жрать, это закуска". Потом, ночью, на вопрос "Оружие, наркотики, колюще-режущие предметы есть?" я почему-то ответил что есть, и протянул пакет. Меня повалили на снег, прижали коленом к тротуару, скрутили руки, а пакет отпнули в сторону.
Спирт необходимо разбавить один к одному. В одной бутылке вода, в другой спирт, в третьей результат. Нужно подождать, пока произойдет "реакция": молекулярные кристаллические решетки спирта и воды взаимопроникнут друг друга и слегка нагреются. Через час все уже забыли, в какой бутылке что и запивали водку спиртом.
"Что скажешь?"— говорил старший электрик, глядя в пол.
"Ничего" — говорил я.
"Настоящему мужчине всегда есть что сказать" — отвечал на это старший электрик и тянулся к банке.
Когда собирались домой, токарь вспомнил, что по дороге нужно зайти к какому-то родственнику, который обещал ему коровьи ноги на холодец.
"Забери чебуреки с собой", — отдал приказание старший электрик. Он весил килограммов сто пятьдесят. Мы тащили его волоком по снегу до третьей общаги, где он жил с женой и дочкой. На входе охранник нас долго не пропускал.
Пакет с коровьими ногами был найден в ночной разливайке через два дня, перед самым Новым 2001-м Годом.
Из дежурной части меня выпустили под утро, я получил под подпись шнурки, ремень, ключи от дома, зажигалку и черный пакет, в котором лежали двенадцать надкусанных чебуреков. Я ел их весь следующий день.
Свой первый боевой стакан я добыл через год.
Спирт в трехлитровой банке — шило. Почему-то никто, кроме тех, кто служил на флоте, не знает, что спирт это шило. С этим знанием поговорка "сменял шило на мыло" становится вполне логичной.
Вместо стакана у меня крышка от промежуточного реле, что-то типа РП-250. Двенадцать чебуреков. За чебуреками меня послали в столовую. Увидев Тётю Таню, возвышавшуюся над тесной кабинкой кассы как горный массив, спиздить стакан я побоялся.
Каждую смену в те благословенные времена нам полагался один талон на поллитра молока. Пачку молочных таллонов я сменял на чебуреки. "Хорош жрать, это закуска". Потом, ночью, на вопрос "Оружие, наркотики, колюще-режущие предметы есть?" я почему-то ответил что есть, и протянул пакет. Меня повалили на снег, прижали коленом к тротуару, скрутили руки, а пакет отпнули в сторону.
Спирт необходимо разбавить один к одному. В одной бутылке вода, в другой спирт, в третьей результат. Нужно подождать, пока произойдет "реакция": молекулярные кристаллические решетки спирта и воды взаимопроникнут друг друга и слегка нагреются. Через час все уже забыли, в какой бутылке что и запивали водку спиртом.
"Что скажешь?"— говорил старший электрик, глядя в пол.
"Ничего" — говорил я.
"Настоящему мужчине всегда есть что сказать" — отвечал на это старший электрик и тянулся к банке.
Когда собирались домой, токарь вспомнил, что по дороге нужно зайти к какому-то родственнику, который обещал ему коровьи ноги на холодец.
"Забери чебуреки с собой", — отдал приказание старший электрик. Он весил килограммов сто пятьдесят. Мы тащили его волоком по снегу до третьей общаги, где он жил с женой и дочкой. На входе охранник нас долго не пропускал.
Пакет с коровьими ногами был найден в ночной разливайке через два дня, перед самым Новым 2001-м Годом.
Из дежурной части меня выпустили под утро, я получил под подпись шнурки, ремень, ключи от дома, зажигалку и черный пакет, в котором лежали двенадцать надкусанных чебуреков. Я ел их весь следующий день.
Свой первый боевой стакан я добыл через год.
Forwarded from Man, Death & Ethics
союз и правда оказался нерушимый — его не смогли ни победить, ни правильно упразднить 🤣🤣🤣