Кстати, про картины мира. Давно писала, как меня поразило, что одна из основных черт характера Гарри Поттера — удивительное отсутствие интереса в том, как устроен магический мир, учитывая, что он попал туда в сознательном возрасте, с некоторой предустановленной картиной мира (не-магической). Вообще любопытство, желание знать, разобраться, что-то понять, в мире ГП — черта подозрительная; она либо делает тебя смешным (как Гермиону, Невилла или папу Уизли), либо, цитируя другую классику, потенциально опасным мудаком (как, скажем, Тома Реддла или Дамблдора). Понятная установка: многие знания — многие печали, лучше кушай шоколадных лягушек и летай на метле. Гарри Поттер живет в магическом мире, как в Диснейленде — это всего лишь аттракцион, иногда веселый, иногда опасный, но это всегда что-то, что с Гарри случается, и он никогда не знает, почему.

Но вообще, кто населяет британский магический мир, какими мы регулярно видим его жителей? Они ведутся на сплетни и громкие заголовки, их элита снобская, злобная и глуповатая, они движимы простыми страхами, реактивны, запрещают, высмеивают или жестоко наказывают все, чего не понимают или боятся, считают, что качество людей зависит от крови, постоянно чувствуют, что их жизни что-то угрожает, они консервативны, традиционалистичны, бюрократичны и лишены воображения. Воображение и любопытство сделает тебя злодеем, не забывай, Гарри.

И это, как мне кажется, очень даже отражено в их системе образования: иными словами, а каких еще людей может произвести Хогвартс?

В нем преподают семь основных предметов: Трансфигурация, Заклинания, Зельеварение, История магии, Защита от Темных искусств, Астрономия и Травология.

Позже можно выбрать еще два предмета, но после экзаменов бросить: Нумерология, Магловедение, Прорицания, Изучение Древних рун и Уход за магическими существами.

Большинство предметов, так или иначе, скорее практичны: мы учимся превращать кубки в мышей, лупонить магией по людям и не-людям, сажать растения, мешать зелья, чинить очки и открывать двери. Единственная гуманитарная дисциплина — История магии, она чудовищна, ее нудит призрак и на ней все спят. Вторая — Магловедение, ненужное тем, кто пришел из мира маглов, и не очень понятное, как дисциплина, в мире, где маглы — это что-то унизительное и презираемое.

В самом практическом обучении нет ничего плохого, но по сути образовательная программа в мире магов состоит из разных форм ОБЖ (как выжить), труда (как сделать или вырастить что-то) и спорта (причем без, собственно, физической культуры/фитнеса — скорее, это что-то типа агрессивных смертельно опасных гонок на воздушных картах).

Думаю, понятно, к чему я веду: в этом мире вообще нет гуманитарных наук, которые предполагали бы изучение и разговор и том, как устроено общество, политика, мышление, знание, связи между людьми, литература, искусство. Там не рассказывают, как устроен суд (хотя судилищ в магическом мире порядочно), законы, общественное управление, как работает реальность вокруг них в социальном, культурном и политическом смысле. Науки о мире сводятся к травам, зельям, магии, нумерологии, рунам, прорицаниям. Школа выпускает естественно-научников, спортсменов и ментов. В итоге это мы и видим: людей, увлеченных естественно-научной дисциплиной (смесью субстанций; растениями), каким-то делом (практической магией; войной), и бюрократов (работников системы). Эта образовательная система говорит: не надо думать о том, как устроено общество, вот министры, они все знают и накажут вас, если сочтут нужным. Общественная жизнь скрыта туманом неявных запретов. Такой мир мы и видим: не вовлекающихся людей, невротичных, наказывающих непонятное (например, Гермиону, которая узнает, что школьное благо основано на рабовладельческой системе; бороться против неё — стыдно и смешно, ведь всем все нравится).

Короче. Магам бы историю (хорошую), литературу и социальные науки, и вот бы зажилось-то.

(Если что, я понимаю все условности и причины, почему этот мир именно так написан; и не говорю, что в мире Гарри Поттера все должны быть философами (хотя именно на похожей предпосылке построена «Гарри Поттер и методы рационального мышления»). Скорее, использую всем известную магическую школу в качестве иллюстрации тезиса: устройство мира зависит от того, как мы на него смотрим и как мы его понимаем. И наоборот. И мне кажется, это очень конечно интересно все).

Потом Дамблдор набрал профессоров из бывших друзей, врагов, призраков и людей, которым он чувствовал себя должным, и разрешил им преподавать, как им захочется, без программы и метода, ну что может пойти не так

О демократическом популизме (1/2,5)

Как раз подсхлынула политическая аналитика по выборам в Америке, где, как всем однозначно известно (об этом не забывают регулярно сообщать абсолютно независимые американские и европейские СМИ) победил популистский лидер. И это плохо. Потому что популизм — это плохо.

Но что это вообще значит?

Современное использование термина «популизм» предполагает набор универсальных элементов, которые должны легко считываться. Когда мы говорим — популизм, мы имеем в виду что-то или кого-то глупого, жестокого, параноидального и агрессивного; это орудие манипуляции; популист или популистская политика настроена против конституционного либерально-демократического порядка; его/её/их задача — уничтожить независимые суды, свободу СМИ, гражданские права и справедливые законы; популизм неизбежно вырождается в ту или иную форму недемократического и авторитарного порядка.

Это — распространенный нарратив, но его универсальность сомнительна. В современной политической азбуке есть две максимы: первая — демократия всегда есть желаемый результат развития любой политической системы, достояние цивилизации, её венец; вторая — существующие демократии всегда под угрозой, им вечно что-то угрожает, буквально одна ошибка — и ты ошибся, нет больше никакой демократии.

Удивительное отсутствие стойкости для главного достижения человеческой мысли, не правда ли?

«Популизм — извечный враг демократии» — это то же самое, что и сказать «демократия — извечный враг демократии». Главный враг демократии — она сама. Это не новая идея: еще Платон, один из виднейших критиков демократии, предупреждал — демократия лишь прикрывается свободой, на самом деле это хаос, который по античной политической мысли неизбежно сменяется тиранией. Народ необразован, глуп и склонен к склокам, люди не могут договориться между собой и склонны верить популистским лидерам. Толпа приводит к власти людей, не обладающих достаточными личными качествами для справедливого и разумного управления. Короче, современное представление о популизме — это и есть определение демократии (по Платону).

Удивительно, но сторонники демократии также невысоко оценивают её внутреннюю устойчивость — то есть способность выстоять против как внешних, так и внутренних (!) врагов. В 30-х годах прошлого века немецкий юрист Карл Лёвенштейн, сбежав из Германии в США, описал воинствующую демократию: систему, которая должна защищать демократические права и свободы — сознательно ограничивая эти права и свободы для выбранного ряда лиц (эта идея была очевидным образом мотивирована политической обстановкой Германии 30-х). Идея проста: популистские и анти-демократические лидеры могут придти к власти демократическими путями, а потом уничтожить демократию. Чтобы защититься от этого, в демократическом государстве должны быть механизмы, которые ограничивают определенных людей или группу лиц в участии в политике — вплоть до (конечно же временного!) прекращения действия выборов и иных (крайне условно, честно скажем) демократических механизмов. Так демократия уничтожает сама себя — она буквально «выключает» свои основополагающие предпосылки. И делает это она ради борьбы с популизмом — по которым в данном случае понимается риск неправильного народного выбора.

Итак, демократия опасна сама для себя, и причина этого — народ, который для устойчивости демократии опасен. Да, демократия — это вроде как про свободу выбора, но нет, не так. Народный выбор может быть правильным и неправильным, и вообще человек свободным быть умеет плохо.

Демократия, вполне вероятно, лучше иных форм управления. Но демократы проигрывают и будут проигрывать — мне кажется, тут есть тысячи причин, и как минимум две из них носят системный характер. (На полноту картины в телеграм-постике, конечно, не претендую).

О демократическом популизме (2/2,5)

Первая причинааа этооо тыыыы...так вот. Причина первая предполагает более откровенный (может быть даже «реалистический») взгляд на политическую реальность. Да, есть консервативные, правые («привычные») популисты, но есть и демократические популисты — это те политики, которые объявляют себя современными демократами (в США — особенно; среди европейских евробюрократов — тем более; в российской оппозиции — были ли другие?). По сути, демократизм стал своего рода virtue signaling: все заняты демонстрацией добродетели; формулированием правильных мнений в соцсетях; раздачей поддержки не по политическим причинам, а потому что так будет лучше выглядеть для тех, кого я считаю своей аудиторией; и так далее. У этого есть множество проблем: например, демократический популист выступает «за все хорошее и против всего плохого»; заняв позицию носителя публичной добродетели, нельзя проявить моральную серость или оказаться замеченным в политической неоднозначности. Демократический популист пытается занять позицию универсального добра, однозначного цивилизационного блага, поэтому существование в объективной реальности (где у каждого живого человека кроме virtues есть еще и vices) для него опасно — оказавшись реальным человеком, дем-популист всегда теряет очки. В это время консервативный популист (например, тот же Трамп), признавая свои vices, очки только выигрывает. Клинтон в 2016 году назвала сторонников Трампа «корзиной нежелательных вещей» (basket of deplorables); Байден в 2024 году назвал их «мусором» (garbage). Двух этих политиков объединяет то, что они так или иначе проиграли — вероятно, решив, что объявления себя хорошими людьми будет достаточно. Анти-демократическое мышление демократов, их уверенность, что достаточно «стоять на правильной стороне истории», что демократия — это когда у власти демократы, уже стоит демократам выборов по всему миру. Дальше, вероятнее всего, хуже.

Вторая причина косвенно связана с первой, но корни её — в политэкономии, а не только в медийном спектакле имени современной публичной политики. Дело не только в том, что ты не можешь выиграть выборы, если ты ненавидишь людей, которые должны тебя избрать, или считаешь себя лучше них; есть исследования (например, это — голландское), которые показывают: люди, которые голосуют за популистов, не против идеи демократии как таковой; они против тех, кто сейчас, в момент конкретных выборов, называет себя демократом, демократической партией, кто является публичным лицом демократической политики. Структурные корни популизма заложены в политической экономии современного капитализма. То, что сейчас часто называется правым популизмом — это допустимая форма выражения несогласия с текущим либерально-демократическим порядком, основанным на рыночной капиталистической системе. Как писал Карл Поланьи, капитализм подменяет социальную реальность человеческого общения (в том числе в Аристотелиевском смысле — политического общения) на экономическую реальность денежно-статусных взаимоотношений, и политика и социальные связи вырождаются. Современные консервативные популисты бросают вызов (пусть — лишь публично) основам либерального порядка, и это по понятным причинам вызывает массовый интерес. Можно сказать, что во многих случаях популистская риторика — это ответ на деструктивное давление «свободных рынков». Во многих странах популистские партии — единственные, кто утверждает, что существует реальная альтернатива кучкованию вокруг центристских позиций нео-либеральной глобализации. Ответом на все это чисто социально-экономическое отчаяние становится национализм, ксенофобия, протекционизм, традиционализм — единственная версия «альтернативного будущего», которая сейчас присутствует.

«Всплеск популизма — это нелиберальный демократический ответ на десятилетия недемократической либеральной политики» (Cas Mudde, датский политический исследователь и, в общем-то, кто-то может сказать, левак). Но если «популистские» партии лишь заполняют смысловую пустоту — может быть, её могут заполнить не только они? Вот в чем — как минимум — часть вопроса.

О демократическом популизме (2,5/2,5)

Демократам нужна не политическая толкотня, взаимные оскорбления, нескрываемая демофобия и ожидание власти единственно по причине собственной (честно говоря, в большинстве случаев откровенно сомнительной) хорошести — им нужно политическое воображение. Возможно, анти-интуитивно — но для разгона этого воображения можно позаимствовать идеи у богатой традиции демократического популизма и его версии конституционализма, направленного против государственных институций.

Идея, возможно, сомнительная. Возможно, нет. Об этом — как-нибудь потом (если я не забуду!!! Ставьте крабиков, чтобы я не забыла).

В целом еще интересно, что песнь о «кризисе воображения» становится все более массовой, и она касается все бОльших областей человеческого опыта — кроме политики она особенно заметна в искусстве и контенте (литературе, кино, телевидении), медиа, образовании. Те же выборы в современных демократиях все больше похожи на «Форсаж 22» — все это одновременно и знакомо, и предсказуемо, и разочаровывает. Но это, разумеется, в теории.

Тупо я пишу пост про Хогвартс и исчезаю на месяц, чтобы потом вернуться с кулстори из теории демократии.

Очень люблю этот канал: во-первых, это просто красиво. Во-вторых, вот тут, например, в комментах под постом подписчики выясняют, существуют ли на самом деле морфы тетеревятника такого белоснежного цвета, или это другая птица, или её просто выдумали. (Оказалось, существуют).

«Ястреб преследующий добычу»

Впечатляющая погоня ястреба-тетеревятника, как его называет Косон в подписи оставшейся в стороне, за своей жертвой, по силуэту напоминающей небольшую чайку.

Судя по колосьям риса, эта интенсивная погоня проходит всего в десятке сантиметров над уровнем земли, что еще больше добавляет драматизма происходящему.

Впечатляющий выбор цвета. Судя по всему белый, это именно краска, а не цвет бумаги, тогда как фон полностью выкрашен в темные тона. Косон явно использует тут свои лучшие приёмы с этой детализацией в одних местах и минимализмом во всех остальных.

Ohara #Koson 1910

Нашла под елкой недописанный пост про Ханну Арендт (да, СНОВА). Он вполне подходит для новогодних размышлений о жизни с чистого листа (if you are into stuff like that), так что погнали. В последнее время много думаю о теории действия и свободы Ханны Арендт и повседневной жизни. Будет теоретический пересказ её основных аргументов из книги Vita Acriva, а в практической части — собственно, что мне с этого.

1/3 Теоретическая часть

Итак, Арендт говорит, что деятельная жизнь бывает трех видов: труд, создание и действие (поступок). Труд — это любая деятельность, которая нужна нам для поддержания жизни. Цель труда — только сама жизнь, выживание и комфорт физического тельца. Создание — это производство вещей, обусловленное природным миром, и потому зависимое от него, это ремесло, искусства, науки и прочее. Поступок — единственное деяние, которое не разворачивается в мире вещей; он происходит прямо между людьми, без посредничества какой-либо материи; это проявление нашей сути, общение о сожительстве людей, то есть политическое явление по своей сути.

Свобода — это отсутствие зависимости от жизненной нужды и созданных ею обстоятельств, иными словами — это возможность действовать, не имея никакой цели или причины, кроме самой этой деятельности. Её никто не заказывает, она не нужна ни для какой практической задачи. Добывание необходимого и производство полезного в любых формах, необязательно рабских, не могло являться образом жизни свободного человека. Высшей степенью свободы от обязательств и принуждения для грека была возможность проводить свой досуг в созерцании, vita contemplativa. Несвободный человек привязан к смертным, временным, проходящим вещам. Например, даже философ «подводит» вечность в тот момент, когда садится записать свои ценные мысли, так как начинает заботиться о смертных вещах — о передаче своих идей потомству, о создании артефактов, о материальных объектах, то есть о проходящем. Истинное свободное философствование — выход из Платоновской пещеры, разрыв с человеческим обществом, отсутствие внимания к вопросу собственного выживания. Такое мышление, по сути — смерть.

Но, говорит Арендт, возвышая vita contemplativa (которая в современной жизни вообще практически недостижима), мы проглядели потенциал поступка в vita activa. У Аристотеля свободный человек (богатый гражданин полиса) выходил из дома, где трудом занимались женщины и рабы, а созданием — мастера и ученые, и шел совершать политические поступки: разговаривать и действовать в публичной сфере ради самого этого разговора и действия и без какой-либо иной обусловленной внешним миром цели, без внешней необходимости. Действие требует взаимодействия с другими людьми. В поступке человек проявляет самого себя как принципиально уникальное существо, и поэтому поступок всегда связан с началом нового. Поступок основан на свободе и способности к инициативе. Иными словами, прочитать речь с табуретки, чтобы тебя куда-нибудь избрали — не поступок, не политическая речь. Это работа, осуществляемая в пределах социальных ожиданий (как мне надо себя вести, чтобы этих люди отреагировали определенным образом). Сказать или повести себя так, как тебе уникально свойственно ради самого этого действия, ради собственной явленности в мире, не ожидая определенной реакции или последствий — речь или поступок, из которых и состоит ткань политического.

Однако, в современной жизни такое, античное понятие политического больше не существует — оно было заменено социальным, экономическим, культурным. Частное хозяйство, то, что раньше было сугубо приватным делом, становится интересом и частью государства — уже нельзя просто жить внутри своей семьи/ойкоса, теперь все государство — одна большая семья, и все — её члены, и у всех вроде как есть ставки в общественных интересах. Единство интересов внутри семьи превратилось в единство интересов внутри общества/государства. Раньше семья, домашнее хозяйство означало выживание рода; теперь государство и общество означает выживание рода.

2/3 Теоретическая часть

Получается, человек живет в социуме, который он не просто политически не учреждал и в котором он лишен возможности действовать политически — намного хуже, само устройство этого общества обусловлено некоторой иллюзией общности социально-экономических интересов, против которой выступать будет только очень неблагоразумный человек. Вместо поступка — поведение, которое всегда так или иначе соотносится и зависит от социума — оно контролируется либо напрямую (через власть, насилие и иные формы воздействия), либо опосредованно, через власть никто. Общество — это уже не просто сожительство, это способ организации, нормативная структура, которая исключает пространство для совершения свободного поступка. Появляется статистика, экономика, политэкономия — инструменты, которые позволяют сделать общественную и политическую жизнь конформной, предсказуемой, рассчитываемой. В этой структуре каждый анонимен и заменим — даже если человек делает, скажем, столы или снимает фильмы, он делает материальные объекты на заказ (явный или неявный), а не являет самого себя в мир. Даже создание не отвечает на вопрос «кто-ты-есть», что уж говорить о труде.

Одна из форм бунта против этой вечной социальной обусловленности, против как такового изчезновения пространства приватного — идея романтической индивидуальности, стремление жить вне социума — как вне структуры, диктующей определенное поведение.

Vita activa, деятельная жизнь вся свелась к труду — то есть поддержанию «голой жизни» (своей и своей семьи/государства). Труд из пространства приватного вышел в публичную сферу — и стал разделенным, стал источником прогресса и вечного разрастания природного. Работа стала главным человеческим делом — но это не работа как-то особенно возвысилась по сравнению с античным рабским трудом, напротив, работа осталась той тоже — это человек окончательно перестал быть хоть сколько-нибудь свободным. У человека не осталось других способов проявить себя деятельно — только через экономические сделки.

3/3 Практическая часть

Удивительно, как вся человеческая жизнь стала посвящена, собственно, этому самому чисто природному/животному существованию, поддержанию жизни.

Это вроде как очевиднейшая мысль, но почему-то здесь она для меня раскрылась именно в практическом смысле — не только на уровне, собственно, деятельности практической (мы вынуждены постоянно что-то делать для зарабатывания денег и обеспечения жизни — это заменило и исключило все остальные формы активной жизни, не говоря уж о жизни созерцательной), но и на уровне мыслей, целей, своей внутренней мыслительной и эмоциональной деятельности.

Ну то есть, рефлексируя о себе самой, я почти всегда так или иначе мыслю себя как существо полезное, или эффективное, или успешное, или реализованное, или включенное в социум, или кем-то одобренное или неодобренное, чем-то или кем-то обусловленное — но все эти вещи определены внешней необходимостью мне таковой являться (или не являться). А есть ли вообще что-то другое? Есть ли вещи, которые могу делать только я (например, вместо меня может работать кто угодно, если моя «голая жизнь» обеспечивается иначе — нет никакой разницы); могу делать без необходимости и обусловленности (как активное вступание-в-явленность именно меня); которые не превращаются сразу в зарабатывание денег или социального/медийного капитала или создание материальных предметов; ради них самих? Вряд ли на этот вопрос существует «чистый» ответ — но само это рассуждение открыло в моем мышлении какую-то новую локацию, в которой можно думать, держать речь и может быть даже совершать какой-либо поступок ради него самого, и который сообщает что-то обо мне самой.

Например, я часто думаю: вот, мне же нравится делать эту вещь. Может, превратить это в карьеру/начать этим зарабатывать/сделать из этого материал для контента? Это автоматизм, который за секунду превращает любую мысль или зародыш мысли в начало экономической сделки, превращает идею в продукт. Он упрощает все до состояния «как мне превратить эту вещь в поддержание жизни». Все мое символическое воображение «заражено» этой моментальной экономизацией, как будто в мире нет ничего другого, кроме рынка (хм)

Например-2, саморазвитие и прочая «работа над собой» — это тоже в лучшем случае создание/ремесло, потому что вообще идея, что «из себя можно что-то сделать», по сути, превращает меня в материал, в объект в мире объектов, что звучит как минимум сомнительно. (В политическом смысле тоже: когда мы думаем, что какой-то закон, медиа или сообщество может с людьми «что-то сделать», как-то их «переделать» в что-то более подходящее, «правильное»).

Еще меня увлекла идея исчезновения приватного, домашнего, истинно «своего» — человек так или иначе всегда «на виду», всегда подвержен социуму и социальным ожиданиям. И даже в одиночество всегда кто-то приглашен — например, насколько безумно выглядит, когда блогеры ставят камеру, чтобы записать, как они «проводят время с самими собой», «уходят в лес», «перезагружаются наедине с природой»? Считается ли, что ты начал новую жизнь, если люди в интернете про это не в курсе? Сколько вообще у меня осталось вещей, которые могут быть только моими — и, более того, насколько я вообще сама умею, собственно, вести эту самую приватную жизнь?

Наконец, важные вопросы смерти. Арендт, конечно, в этом смысле довольно романтично настроена: например, говорит она, человека от животного отличает сознательная готовность пострадать от собственного поступка. Человек может выбрать умереть в результате своих действий. Жизнь ради продления жизни, то есть мысли и действия только о необходимом и должном, стремление к успеху, комфорту и своей полезности — есть лишь затянувшееся на всю длину жизни умирание. Ибо если нет ничего другого, и смерть неизбежна, то это изначально провальное мероприятие. Как и все размышления о смерти, это — немного раздражает, but it def has merit.

Смотрите, какая стилевая дореволюционная обложка «Автобиографии» Джона Стюарта Милля. (Идея, которую не стоит реализовывать: собрать читательский клуб и прочитать «Книги, написанные философами после нервного срыва». Там уже есть Вебер и Милль, и Юма возьмем, собирается хорошая компания для разговоров о том, «эдак как его кроет»).