Полезные ссылки по анархии отношений:

https://acezinearchive.wordpress.com/ace-zine-list/beyond-101-informational-zines/relationship-anarchy-accessibility-and-sitting-shiva/

Прямая ссылка туда же: https://rottenzucchinisfiles.files.wordpress.com/2018/02/relationship-anarchy-accessibility-shiva_2016_page-order-for-reading-digitally.pdf

Что такое анархия отношений?
https://www.menshealth.com/sex-women/a39705633/relationship-anarchy/

Виды отношений (англ и нем языки)
https://drive.google.com/drive/folders/17Hc3UFkDX3qA4IGYmjxEQhMW9BUOdPxt

#анархия_отношений

Не зря подтечью анархизма был сем Генри Торо, из которого Эмерсон вобрал в себя этику и создал свою трансцендентную философию. А уже из него стал черпать идеи Роберт Фрост с его довольно пессимистичной биографией и чутким отношением к природе, которая многое в себе таит. Было бы неплохо отменить все государства, иерархии, одинокую скучную жизнь с теми, кто требует и обязывает и объединиться с природой, смотреть на её красоты, видеть в малом и простом — нечто большее и выражающее. Жизнь на ферме была близка к этому. Никаких политиков, милитаризма, пропаганды русскости и святости: только кустики, птички, яблоки, поля, деревья и книга Алисы в стране чудес (помните, она ведь уснула, и ей сон приснился). Это освобождает от телевизора, работы, лап цивилизации. Я вижу в этом смысл жизни для себя. Конечно, хотелось бы проводить время с теми, кто был бы рядом: с каким-нибудь котом, живущим неподалёку, лягушками, хорьками, бабочками. Ну и с любимым человеком. Человек всегда любим, если он любим природой, и всегда открыт и честен, если его мир — целая Вселенная, соединённая во всех нас, в каждой звёздочки и в каждом камыше. Я пришёл к выводу, что индивидуализм, который так ищут в анархизме, именно это и олицетворяет. О человеке как о Вселенной любил говорить Уолт Уитмен, но он был религиозен, демократом, хотя его идеи были довольно рыночными и близкими к анархизму. Да, это не совсем предтечи в виде китайских мудрецов или Прудона, но вполне себе для американского анархизма выглядят неплохо

https://teletype.in/@kad_ifa/predshestvenniki

#стихи #статьи

Самое же большое наслаждение, доставляемое полями и лесами, — это внушаемая ими мысль о таинственном родстве между человеком и растительным миром. Я не одинок и не брошен всеми. Растения приветствуют меня, и я шлю ответное приветствие. Картина размахивающих в бурю ветвями деревьев для меня и нова, и привычна. Она поражает меня необычностью, и всё же мне довольно знакома. Словно бы в ту минуту, когда мне казалось, что я решаю правильно и действую обоснованно, мне вдруг открылась бы мысль более высокая, явилось более достойное чувство.

Ральф Эмерсон, Природа, #цитаты

Человек, не дисциплинирующий себя, не концентрирующий внимания на каком-либо постоянном занятии, рискует потерять рассудок или уж, во всяком случае, утратить над собой контроль. При полнейшей изоляции, отсутствии дневного света, при монотонности жизни, постоянном голоде и холоде впадает человек в какое-то странное состояние, полудрему - полумечтательность. Часами, а то и целые дни напролет может он глядеть невидящими глазами на фотокарточку жены и детей, или листать страницы книги, ничего не понимая и не запоминая, или вдруг заводит с соседом бесконечный, бессмысленный спор на совершенно вздорную тему, как бы застревая на одних и тех же доводах, не слушая собеседника и фактически не опровергая его аргументов. Человек абсолютно не может сосредоточиться на чем-то определенном, уследить за нитью рассказа.

Странное что-то происходит и со временем. С одной стороны, время несется стремительно, поражая этим твое воображение. Весь нехитрый распорядок дня с обычными, монотонно повторяющимися событиями: подъем, завтрак, прогулка, обед, ужин, отбой, подъем, завтрак, прогулка, обед, ужин, отбой - сливается в какое-то желто-бурое пятно, не оставляющее никаких воспоминаний, ничего, за что могло бы зацепиться сознание. И вечером, ложась спать, человек, хоть убей, не помнит, что же он весь день делал, что было на завтрак или на обед. Более того, сами дни неразличимы, полностью стираются из памяти, и замечаешь вдруг, будто кто тебя толкнул: батюшки, опять баня! - это значит семь, а то и десять дней пролетело. Так и живешь с ощущением, будто каждый день у тебя баня. С другой стороны, это же самое время ползет удивительно медленно: казалось, уже год прошел - ан нет, все еще тот же месяц тянется, и конца ему не видно.

Опять же становится человек страшно раздражительным, если что-то нарушает его монотонную жизнь. Вдруг, например, с нового месяца водят гулять не после завтрака, а после обеда. Какая, казалось бы, разница, однако это доводит до бешенства, почти до исступления. Или поругался с надзирателем, или вызвал на беседу воспитатель, а ты с ним завелся - и вот уже не можешь ни читать, ни спать, ни думать о чем-нибудь другом. Строчки в глазах прыгают, мысли скачут, а тебя аж трясет всего. Ну что, казалось бы, необыкновенного? Этих споров, этих бесед, этой ругани с надзирателями было в твоей жизни столько, что и сосчитать невозможно. Однако несколько дней и ночей ты будешь перебирать в уме, что сказал он, что ты ответил, что мог ты сказать, да не сказал, не сообразил сразу. И как бы ты мог его особенным образом поддеть или обрезать, ответить более ехидно или более убедительно. Словно испорченная пластинка, этот разговор все крутится и крутится в мозгу, и нет сил его остановить. Или вот получишь из дому открытку какую-нибудь цветастую и смотришь, смотришь на нее, как идиот, и так дико видеть разные непривычные цвета, что оторваться не можешь.

Нельзя сказать, чтобы голод был очень мучителен - это ведь не острый голод, а медленное хроническое недоедание. Поэтому очень скоро перестаешь ощущать его резко, остается нечто монотонно сосущее, наподобие тихой тянущей зубной боли. Даже перестаешь понимать, что это голод, а так, через несколько месяцев, замечаешь вдруг, что стало больно и неловко сидеть на лавке и ночью, как ни ляг, все что-то жмет или давит - уж и матрац несколько раз перетрясешь, и ворочаешься с боку на бок, а все неловко. Только так и ощущаешь, что кости вылезли. Но это тебе как-то даже безразлично. Да еще с койки вставать не надо резко - голова кружится.

Самое же неприятное - это ощущение потери личности, точно проволокли тебя мордой по асфальту и совсем не осталось никаких характерных черт и особенностей. Словно твою душу со всеми ее изгибами, извивами и потайными углами да узорами прогладили гигантским утюгом, и стала она плоская и ровная, как картонная манишка. Затирает тюрьма. От этого каждый человек норовит как-то выделиться, проявить свою индивидуальность, оказаться выше других или лучше. У блатных в камерах постоянные драки, постоянная борьба за лидерство, убийства даже бывают.

У нас, конечно, этого нет, но через четыре-пять месяцев сидения в одной и той же камере с одними и теми же людьми становятся они тебе до омерзения понятны, так же, видимо, как и ты им. В любой момент знаешь, что они сейчас сделают, о чем думают, о чем спросить собираются. А чаще всего в камере и не говорят ни о чем, потому что всё друг о друге знают. И удивляешься, как же малосодержательны мы, люди, если через полгода уже и спросить друг у друга нечего.

Особенно же тяжко, если есть у твоего сокамерника какая-нибудь бессознательная привычка - например, носом шмыгать или ногой постукивать. Уже через пару месяцев совершенно невмоготу становится, убить его готов. Но вот развели вас в разные камеры или попал ты в карцер, и через некоторое время встречаетесь вы, как родные: сразу куча вопросов, рассказов, новостей, воспоминаний - праздник на неделю. Бывает, конечно, и полная психологическая несовместимость, когда люди и двух дней в камере не могут прожить, а жить им предстоит так годами. Вообще же все человечество делится на две части: на людей, с которыми ты мог бы сидеть в одной камере, и на людей, с которыми не смог бы. Но ведь никто твоего согласия не спрашивает. Поэтому необходимо быть предельно терпимым к своим сокамерникам и в то же время подавлять свои привычки и особенности: ко всем нужно приспособиться, со всеми поладить, иначе жизнь станет невыносимой.

Помножьте теперь все эти тяготы на годы и годы, возведите их в квадрат, добавьте сюда все те годы, которые вы просидели до этого, в других лагерях и следственных тюрьмах, и тогда вы поймете, почему нужно занять каждую свою минуту постоянным делом - лучше всего изучением какого-нибудь сложного, запутанного предмета, требующего громадного напряжения внимания. От постоянного электрического света веки начинают чесаться и воспаляются. Десятки раз читаешь одну и ту же фразу, но никак не можешь ее понять. С огромными усилиями одолеваешь страницу, но только ты ее перевернул - уже ни звука не помнишь. Возвращайся назад, читай двадцать, тридцать раз одно и то же, не позволяй себе курить, пока не осилишь главу, не позволяй себе ни о чем думать, мечтать или отвлекаться, не позволяй себе даже сходить в туалет - для тебя нет ничего важнее на свете, чем выполнить то, что наметил на сегодняшний день. А если назавтра ты ничего не помнишь - бери и читай заново. И если ты кончил книгу, можешь позволить себе один выходной день, только один, потому что уже на второй память начинает слабеть, внимание рассредоточивается и ты опять медленно погружаешься, уходишь под воду, точно утопающий, - глубже, глубже, пока не начнет звенеть в ушах, а цветные круги не поплывут перед глазами. И еще неизвестно, вынырнешь ли ты.

Особенно заметно это в карцере, в одиночке: ни книг, ни газет, ни бумаги, ни карандаша. На прогулку не водят, в баню не водят, кормят через день, окна практически нет, лампочка где-то в нише, в стене, у самого потолка, еле-еле потолок освещает. Один выступ в стене - твой стол, другой - стул, больше десяти минут на нем не просидишь. Вместо кровати на ночь выдается голый деревянный щит. Теплой одежды не полагается. В углу параша, а то и просто дырка в полу, из которой целый день прет вонь. Словом, цементный мешок. Да еще курить запрещено. Грязь вековая. По стенам кровавая харкотина, потому что туберкулезников сюда тоже сажают. Вот тут и начинается твой спуск под воду, на самое дно, в самую тину. Так в тюрьме это и называют - спустить в карцер, поднять из карцера.

Первые дня три еще шаришь по камере, ищешь - может, кто до тебя ухитрился пронести махорки и спрятал остатки, может, окурки где заначил. Все ямки и трещинки облазаешь, Еще существуют для тебя ночь и день. Днем все больше ходишь взад-вперед, а ночью стараешься заснуть. Но холод, голод и однообразие берут свое. Дремать можно лишь минут десять-пятнадцать, затем вскакиваешь и минут сорок бегаешь, чтобы согреться. Потом опять дремлешь минут пятнадцать- или привалясь на щит (ночью), или подвернув под себя ногу, прямо на полу, спиной упершись в стену (днем), затем опять вскакиваешь и полчаса бегаешь.

Постепенно чувство реальности совершенно утрачивается. Тело деревенеет, движения становятся механическими, и чем дальше, тем больше превращаешься в какой-то неодушевленный предмет. Трижды в день дают кипяток, и этот кипяток доставляет несказанное наслаждение, точно оттаивает все у тебя внутри и временно возвращается жизнь. Все в тебе наполняется сладкой болью - минут на двадцать. Дважды в день перед оправкой дают клочок старой газеты, и уж этот клочок ты прочитываешь от первой до последней буквы, причем несколько раз. Перебираешь в памяти все книжки, какие читал, всех знакомых, все песни, какие слушал. Начинаешь складывать или множить в уме цифры. Обрывки каких-то мелодий, разговоров. Время абсолютно не движется. Ты впадаешь в забытье, то вскакиваешь и бегаешь, то опять дремлешь, но это не разнообразит жизнь. Постепенно пятна грязи на стене начинают сливаться в какие-то лица, точно вся камера украшена портретами сидевших здесь до тебя зэков. Галерея портретов твоих предков.

Можно часами их разглядывать, расспрашивать, спорить, ссориться и мириться. Через некоторое время и они уже не вносят разнообразия. Ты знаешь о них все, точно просидел с ними в одной камере полжизни. Некоторые раздражают тебя, с некоторыми еще можно перекинуться словцом. Есть такие, которых нужно сразу обрезать, иначе они становятся слишком навязчивыми. Они будут нудно и монотонно рассказывать никчемные подробности своей никчемной жизни. Они будут врать и приукрашивать свою жизнь, если заметят, что ты их не слушаешь. Они услужливы и суетливы до омерзения. Другие молчат и угрюмо поглядывают исподлобья - с ними держи ухо востро: только заснешь, они могут и пайку стянуть. Есть и дружелюбные, общительные ребята, обычно помоложе, с которыми и пошутить можно. Они покладисты, никогда не унывают и за компанию готовы удавиться. Такие обычно сидят за хулиганство, групповое изнасилование или групповой грабеж. В углу, над парашей, живет старый вор-законник. Он сразу же начинает интриговать, настраивать разные группки друг против друга и всех их против тебя. Шушукается с ними по углам, обменивается какими-то многозначительными взглядами. Важно и авторитетно, ни к кому конкретно не обращаясь, он травит бывальщину: рассказывает о пересылках, о лагерях, об убийствах. Он явно провоцирует конфликт в камере, хочет установить свой порядок. Он знает, кому что положено, а кому не положено. С ним не избежать серьезной стычки, и лучше это делать сразу, пока он не сколотил своей группировки, пока его авторитет не утвердился. Но и это все тонет, стирается и оставляет тебя один на один с вечностью, с небытием.

Трудно понять, где кончаешься ты и начинается эта бесконечность. Тело твое - уже не ты, мысли твои тебе не принадлежат, они приходят и уходят сами собой, не повинуясь твоим желаниям. Да и есть ли у тебя желания? Я абсолютно уверен, что смерть - это не космическая пустота, не блаженное ничто. Нет, это было б слишком успокоительно, слишком просто. Смерть - это мучительное повторение, нестерпимое одно и то же. А потому возникает навязчивый, однообразный не то сон наяву, не то размышления во сне.

Владимир Буковский, «И возвращается ветер» #цитаты

Тоже Пётр Рауш #цитаты

При каждом потрясении моей жизни я в итоге что-то приобретал, этого нельзя отрицать, становился свободнее, духовнее, глубже, но и делался более одинок, более непонятен, более холоден.

Герман Гессе. Степной волк
#цитаты

На этом я больше не буду публиковать смежные посты по отношенческой анархии, различным видам аболиционизма и видов иерархии, а также статей из Конфедерации анархистских движений. В любом случае, я сделал всё возможное, чтобы паблик жил и здесь были бы хоть какие-то посты. Уважаю вас за то, что многие не отписались! Надеюсь, у кого-то будет время на досуге что-то прочитать. В любом случае, это останется в архиве анархических мыслей и статей. Теперь новостная лента пойдет, как надо — неспешно.

Осталось две статьи: про анархистскую защиту порнографии и о защите прав секс-работ*ниц


#новости #статьи

Мысли о 4 июля и анархистских праздниках, Ник Мэнли

Как отметил Чарльз Джонсон , 4 июля — годовщина смерти существующего тиранического правительства. Таким образом, анархисты могут по иронии судьбы использовать праздник в своих целях. Давайте праздновать смерть британского колониального господства, а не создание нового национального государства. И британский империализм, и американский национализм заслуживают критики. Они и возвышают, и создают разделение среди людей всего мира. Оба ведут к освящению коллективистской идентичности, основанной на крови и почве. Это поощряет использование агрессивного насилия для поддержания иррациональной коллективной единицы.

Никто не должен поднимать звезды и полосы на 4-е число. Правильный флаг, который нужно поднять 4 июля, — это черный флаг анархии. Это гораздо более революционно, чем военные цвета правительства США. Что особенно верно в связи с частыми агрессивными военными действиями американского государства. Статус-кво веками был этатизмом и милитаризмом. Настоящая революция свергнет обе стороны.

Такое присвоение номинально государственных праздников — хороший способ достучаться до более широких слоев населения. Люди с бо́льшей вероятностью реагируют на знакомые образы. В чем и заключается тактическая значимость нового изобретения этих праздников, и позволяет анархистскому месседжу достигать бо́льшего числа людей. Это важно для получения массовой поддержки.

Получая массовую поддержку с помощью таких средств, анархисты меняют культуру с государственной благоговейной на антигосударственную. Изменение культуры необходимо для успеха политической и экономической свободы. Изменение праздников является важной частью нашей борьбы с правительством. Его помощь в культурном прогрессе может быть огромной. И это шанс, который нельзя упускать.

В связи с этим задается вопрос: должны ли мы тоже использовать наши собственные уникальные праздники? Ответ – твердое да. Есть праздники анархистской тематики, вроде Первомая, которые нужно сохранить. Это неотъемлемая часть нашей истории становления как анархистов. «Историческое» не всегда стоит держать при себе, а вот этот праздник — стоит.

Тот факт, что сохранение Первомая того стоит, поднимает вопрос о том, как мы можем сделать его еще более анархичным. Мы можем подчеркнуть роль правительства в угнетении рабочего класса, использования военной и полицейской силы для подавления забастовок. Мы можем сделать акцент на том, как правительство перераспределяет богатство вверх, к правящему классу. Давайте начнем делать это сегодня!

5 июля 2014 г, #просвещение

Экономика, эволюция и экология, Джозеф Парампату

#статьи

Что, если твой ребенок станет трансгендерным человеком? Джеймс С. Уилсон

#статьи