В недавнем выпуске подкаста попробовал поэкспериментировать с видеорядом, добавив кадров с Ортегой и просто картинок для настроения. Связано это с тем, что я и сам в основном слушаю, а не смотрю контент, но иногда приятно бросить взор на экран и что-то увидеть. Вопрос в следующем: на ваш взгляд, стоит ли развивать видеоряд или вариант со статичной картинкой уже достаточен для публикации подкастов?

Как Плотин повлиял на западную философию и христианство? В чем состояла его идея трех ипостасей? Откуда берется Единое и множественность Ума? И является ли философия заметками на полях Пифагора, а не Платона? В этом подкасте говорим о Плотине с экспертами по античной философии — Дмитрием Бугаем и Андреем Нечаевым.

https://www.youtube.com/watch?v=St_btxNmTbo

Ларюэль утверждает, что неизменная нацеленность философии на постижение Единого (или, в более общем смысле, Реального) сама по себе заводила ее в тупик. При этом философия всегда оформляла Реальное в собственных философски-насыщенных терминах, а не позволяла Реальному действовать самому. Не-философия, с другой стороны, отказывается от проекта познания Реального и вместо того, чтобы пытаться постичь Реальное, стремится осмыслить философию из перспективы Реального. Эти различные философии становятся объектами в мире, становятся «материалом» для не-философии. Таким образом, философия выступает для не-философии тем, что Ларюэль называет ее «окказиональной причиной». Как только философия дана, не-философия может подвесить теоретический авторитет этой философии и использовать ее аксиоматически в качестве инстанции или подстановки Единого. Так что же такое Единое для не-философии?

В отличие от неоплатонического Единого, не-философское Единое не составляет принцип единства или числовой единичности. Каждая из этих характеристик сама по себе уже является философским определением природы Единого, которое не-философией исключается. Не-философское Единое — это то, что уже-дано до того, как о нем можно помыслить, до попыток его концептуализировать.

Но отсюда не следует, что не-философское Единое неконцептуализируемо; скорее, оно бесконечно концептуализируемо. Каждый набор понятий, каждая философская система — уже перспектива Единого в силу того, что Единое детерминировало-ее-в-последней-инстанции. Стало быть, каждая философская система дает альтернативное имя Единому — оно равно может быть многообразием, различием, единством, единственностью и т.д., и т.п. Не-философское Единое — в конечном счете та инстанция имманентности, которая допускает саму возможность возникновения этих философских имен.

И пусть Единое может быть названо и аксиоматически описано, оно никогда не может быть охвачено какой-либо конкретной философией. Его именование и концептуализация никогда не могут быть проведены исчерпывающе. Ларюэль говорит, что оно невыкупаемо (foreclosed), но полностью имманентно философии и бытию.

Из статьи «Франсуа Ларюэль, Единое и не-философская традиция».

Ранее подразумевалось, что психолог является «держателем» внутренней реальности. Именно поэтому он имел право критически соотнести переживания пациента со своими собственным. Но теперь все изменилось. Во-первых, постмодернизм дискредитировал не только психологию, но и психологов. Мы говорили о них, показывали в фильмах, рисовали в комиксах, рассказывали в стендапах. Этого было так много, что алчность, сексуальность и агрессивность психотерапевта стала чуть ли не более очевидна, чем сексуальность и агрессивность пациента. Психолог времен Фрейда понимался как судья, желающий овладеть интимностью и сексуальностью пациента. Теперь же пациент ожидает, что столкнется лишь с жадным клоуном, желающим заполучить его деньги.

Но, во-вторых, сами сексуальность и агрессивность сильно изменились. Ранее пациент мог говорить о своих фантазиях или сновидениях, которые отлично структурировались в эдипальной архитектуре. За желанием всегда следовало наказание. Работа психолога заключалась в том, чтобы агрессия победила страх и свершился акт обладания. Но теперь наступило время деконструкций и пересмотров. Психология отказалась от тормозящего импульсы Эго и поэтому вполне закономерно, что ни сексуальность, ни агрессия теперь не могут оказаться под запретом.

Старые пациент и психолог растеряны: сексуальность отбросила недостижимый объект, так как любой объект теперь достижим. Теперь клиент психолога живет в мире удовольствия, перформанса, овладения и сексуального психоза, где царствует хаотическая и избыточная сексуализация массовой культуры. Казалось бы, постмодерн создал, наконец, счастливого человека. Он больше не мучается нерешаемыми вопросами, его импульсивность и удовольствие возведены в культ. Он живет в сияющем Диснейленде. Что может пойти не так? У мстительных психологов модернизма сразу возникает мысль о том, что рано или поздно Диснейленд закроется на ночь, погаснут огни и Микки-Маус обнаружит свои мертвые и темные глазницы. Или о том, что за красочными рилсами скрываются холодные Kotlin и Objective-C.

Одним словом, эти психологи пытаются говорить о том, что современный «человек удовольствия» испытывает бессознательную тревогу о том, что беззаботное удовольствие пользователя обнаружит под собою чужой и холодный экономический расчет. Но эта мысль настолько стара, насколько же и банальна. Она говорит всего лишь о привычной паранойе человека по поводу мнимости рая. Она уже давно была обыграна постмодерном: идея искусственности отлично продается на визионерском рынке. Искусственный интеллект GPT, искусственные изображения Midjourney и Easy-Peasy выигрывают именно тем, что представляют из себя сфабрикованных собеседников и художников.

Из статьи «Психолог постмодерна: на страже удовольствия».

Квалиа — это интроспективно доступные феноменальные свойства сознательных переживаний. Их интроспективная доступность означает, что мы узнаём о квалиа через интроспекцию. Сама интроспекция — это наблюдение за собственными ментальными состояниями (чувствами, мыслями, эмоциями, воспоминаниями, представлениями, восприятиями, переживаниями и т.д.). Так, когда я смотрю на зелёное яблоко, то я переживаю особый визуальный опыт, и, переводя внимание с самого яблока на этот опыт, посредством интроспекции я узнаю, что ему присущи особые феноменальные свойства — квалиа зелёности. Их феноменальность означает, что квалиа относятся к тому, как соответствующий опыт воспринимается нами — каков этот опыт для нас. Наконец, квалиа реализуются в нашем опыте, а не в каких-либо внешних по отношению к опыту объектах. Квалиа зелёности — это свойство нашего опыта визуального восприятия зелёного, а не самих зелёных объектов. Если бы в мире не оказалось существ со способностью к визуальному восприятию, то сами зелёные объекты никуда бы не делись, но в таком мире не существовало бы соответствующих зелёному цвету квалиа.

Квалиа являются одной из центральных тем современной философии сознания, потому что, как часто предполагается, они являются главной трудностью для попыток дать сознанию естественно-научное объяснение. Квалиа по определению являются субъективными и приватными свойствами опыта, доступ к которым имеет только субъект соответствующих переживаний. Когда я смотрю на зелёное яблоко, то у вас нет доступа к моему зрительному восприятию. Вы можете сами взглянуть на это же самое яблоко, но это не даст вам доступа к самому моему зрению. Если я откушу от яблока кусок, то вы не почувствуете того же самого вкуса, который чувствую я. Даже если вы сами откусите от этого же яблока, это не даст вам доступа к моим ощущениям, вы просто будете испытывать что-то приблизительно похожее. Естественные же науки описывают объективные (или интерсубъективные) явления, эпистемический доступ к которым все субъекты имеют в равной степени, пусть даже иногда этот доступ как-либо опосредован.

Из статьи «Не стоит переживать из-за квалиа».

Александра Ильина и Дмитрий Бугай исследуют, как Эмиль Золя раскрывает тему человеческих страстей в романе «Тереза Ракен» и как её переосмысляет Пак Чхан Ук в фильме «Жажда».

Почему после веков забвения современные философы вернулись к Аристотелю? Как подъем аристотелизма связан с аналитической философией? Вместе с Артемом Юнусовым и Василом разбираемся во всем этом, отдельно рассматривая, как Элизабет Энском и Стивен Мамфорд предложили убедительную альтернативу взглядам Юма на причинность.

https://youtu.be/R_4lg8Znb4k?si=P5cat75AvrqlMJ22

Как вера во всеблагого Бога может уживаться с множеством бессмысленных страданий вокруг? Этот вопрос столетиями озадачивает верующих и порождает оживленные философские дебаты. В этом выпуске два аналитических философа ведут дискуссию, от которой зависит само существование Бога в рациональной картине мира. Константин Морозов аргументирует за несовместимость теизма с реальностью бессмысленного зла, тогда как Иван Девятко выстраивает мощную защиту для теистической позиции.

https://youtu.be/qb7kcFI66Pc

Жизнь коротка и хочется прожить её ярко, но возможно не стоит торопиться с превращением этой идеи в безусловное правило. Императив «заполни жизнь активностью» оборачивается суетой. Но что такое суета? Чисто феноменологически суета — это особый модус торопливости, тесно сплетённый с множеством деталей (дел, событий, целей и т.д.). Парадокс суеты однако в том, что чем более наполнено время конкретными торопливыми действиями или динамичными событиями, тем большее ощущение пустоты они провоцируют (на что указывает и этимология: др-рус. «суи» — пустота, тщета, дыра). Так формируется культура спешки, тревожного ощущения того, что ты не успеваешь, а тебе очень важно успеть. Приверженцев принципов и правил «культуры суеты», принимающих её нормативные рамки, можно назвать hustlers (в англоязычной культуре стиль жизни, направленный на безудержный карьеризм и ускоренный ритм жизни, обозначают как hustle’s culture). Существуют особые формы суеты: «предновогодняя суета», спешка в ощущении дедлайна, и даже суета как стиль жизни, сочетающая в себе жизнь на высокой скорости с «токсичной продуктивностью». Субъективное переживание времени начинается с эйфории от высокой продуктивности и постепенно перетекает во время выгорания, хроническую усталость и замедление времени, характерное для состояния депрессии вплоть до ощущения полного безвременья и внутренней опустошённости. В этом случае субъект замедляется настолько, что почти замирает в полной апатии, которая предстаёт кульминацией выгорания от хронической застрессованности жизни на высоких скоростях. Сонные лица с пустыми взглядами почти выгоревших людей наполняют метрополитены и другие виды общественного транспорта ранним утром и поздним вечером.

Из статьи «Стигмы времени и культура суеты».

Для будущих поколений философов Грэм Харман станет такой же величиной, какими для нас являются Кант, Гегель и Хайдеггер? Чтобы ответить на этот вопрос, говорим с Андреем Шишковым — главным русскоязычным специалистом по объектно-ориентированной философии, который считает Хармана одним из самых недооценённых систематических философов современности. На Бусти и Патреоне уже вышла расширенная версия выпуска, в котором мы совместно погружаемся во множество тем: от концепции четвероякого объекта и теории замещающей причинности до судьбы спекулятивного реализма, который умер, но дал дорогу объектно-ориентированной онтологии.

В Японии Ролан Барт столкнулся с игровыми автоматами патинко. В самой игре философ увидел напряженную попытку обуздать судьбу — в противовес европейским играм, сделанным так, чтобы игрок расслабился и почувствовал себя всезнающим божеством. Ещё до путешествий Барта появление игровых автоматов поставило в тупик другого французского мыслителя — Роже Кайуа. Разработав свою типологию игр, он не смог применить её к игровым автоматам и посчитал их ловушкой, которая внешне похожа на игру, но по своей сути лишь отнимает время. Сегодня беспощадностью к своим игрокам известно другое творение японских разработчиков — Dark Souls. Обращаясь к этой серии игр и попыткам европейских философов осмыслить феномен патинко, Глеб Богомолов исследует, почему игры не только развлекают нас, но и вызывают головокружение от столкновения с неподвластностью судьбы.

Ева Иллуз в книге «Saving the modern soul: Therapy, emotions, and the culture of self-help» высказывает прагматичную мысль о том, что определенные идеи побеждают и становятся доминирующими в культуре, «вплетаются в социальную ткань», поскольку помогают людям в интерпретации себя и их отношений с другими, помогают справляться с неопределенностью и «текучей современностью» нашего мира позднего модерна. Следуя этой логике, медикализация и психиатризация своих переживаний, стремление их описывать не просто языком психологическим, но и, как частный случай, языком современной психиатрии, также имеет вполне определенный функциональный смысл.

Такая трансформация отношения к психиатрическим терминам, использование их как существенной части индивидуального самонарратива, особенно удивительна, если учесть, что в предшествующие эпохи психиатрический диагноз и психиатрия в целом рассматривались как эталонные структуры власти, составляющие репрессивный аппарат дисциплинарного общества и усиливающие стигматизацию и самостигматизацию. Диагноз психического расстройства как нормирующая практика на протяжении большей части истории психиатрии являлся важнейшим элементом «биополитики». Например, Фуко в «Психиатрической власти» описывает как пси-функцию задачу, которую решает институт семьи, поставляющий индивида дисциплинарной власти: «Нам нужно разыскать, – говорят дисциплинарные системы, – безумцев, недоразвитых, слабоумных и порочных, и, чтобы нам помочь, вы тоже должны выслеживать их у себя, в пределах семейного господства, применяя контроль дисциплинарного типа. Как только с помощью дисциплинированного таким образом господства вы обнаружите своих безумцев, ненормальных, недоразвитых и слабоумных, мы пропустим их сквозь фильтр нормализующих механизмов и вернем их вам, семьям, здоровыми, к вашему функциональному благу».

И на протяжении многих десятилетий развития психиатрии диагноз душевной болезни считался (и зачастую являлся) стигматизирующим – люди не хотели быть диагностированными дабы не быть выдавленными из социальной среды, не лишиться статуса, не стать маргинализованными, «ненормальными и недоразвитыми».

Из статьи «Психиатрический диагноз как новая культура себя».

Тенденцию единообразно описывать европейские и японские игры прервал Ролан Барт. Он убеждён, что приравнивать их неправомерно. Записывая свои впечатления от поездки в Японию, Барт не смог избавиться от опыта соприкосновения с патинко. Работа выходит в 1970 году, когда игра уже несколько трансформируется. Япония и Корея налаживают отношения, а в законодательстве всё сильнее контролируется игровой бизнес.

Стала ли позитивная оценка патинко со стороны Барта причиной какого-то заблуждения, невнимательности и очарованности Страной восходящего солнца или он действительно смог проницательно заметить в японских играх то, чего недостает европейским? В сущности, ценность «Империи знаков» состоит в том, что Барт проводит удачную линию демаркации. Что отличает европейские аркады от японских по мнению Барта? Степень напряжения, которая сопровождает игровой процесс. Европейский игрок расслаблен, для него пинбол и электронный бильярд — способ провести досуг и отвлечься от рабочей рутины. Правила игры специально создаются таким образом, чтобы игрок побеждал: он может корректировать движение мяча, что придает европейскому игроку «образ всезнающего и искушенного божества». Основной смысл патинко в осуществляемом и поглощаемом труде. Машина не заблуждает человека образом мнимого соревнования, в котором он всё равно победит, но превращается в схватку, доходящую почти до экзистенциального состояния борьбы за жизнь. Правила патинко требуют неукоснительного соблюдения. Барт пишет, что удар в механических патинко нужно рассчитать только один раз, он должен быть не слишком сильным, но и не слишком слабым, «движение пальцев мгновенно и бесповоротно, в нем и заключается талант игрока, который изначально и единым ударом воздействует на случай». Внутри машины разворачивается непонятная, неясной игра с судьбой, руководящей шариками, которую можно обуздать только точностью движения и подчинением её закону.

Из статьи «Чёрная месса тёмных душ».

Родоначальник метафоры света в философии – это, конечно, Платон. Миф о пещере из 7-ой книги «Государства» прочно закрепил в истории западной мысли связку между солнцем, светом, знанием и философией. Узники пещеры Платона пребывают в неведении не только относительно окружающего мира, но и относительно своего положения в нем. Они не только ничего не знают, но и не знают, что ничего не знают, они уверены в подлинности тех иллюзий, что видят внутри пещеры.

Однако для Ника Ланда и других адептов «Темного просвещения» платоновский выход из пещеры – это не столько про личное и мистическое движение к истине, сколько про диктатуру науки и институтов познания в целом. И действительно, миф о пещере появляется именно в «Государстве», а Платон является первым основателем философской институции «Академия». В утопии Платона верховная власть принадлежит философам именно благодаря их привилегированному положению «в просвете» выхода из пещеры.

Сократовское «я знаю, что ничего не знаю, а другие не знают и этого» в мифе о пещере становится легитимацией власти. Последняя должна принадлежать именно тем, кто стремится выйти из пещеры к свету, поскольку остальные живут в иллюзии и довольны своим положением. Как говорится, «они даже не знают», что они в пещере.

В статье «Проклятие Солнца» Ник Ланд разбирает платоновский миф о пещере через призму солярной экономики Жоржа Батая. В работах Батая Ланда интересует концепция «черного солнца», скрытого в звезде разрушительного и даже смертельного потенциала. Для француза Солнце – это не неиссякаемый источник блага и созидания (как у Платона и неоплатоников), но наоборот – длящаяся трата и самосгорание. Весь мир действительно подчинен логике Солнца и является его продолжением, но это логика бескорыстного разрушения и смерти, а не творения и созидания.

Из статьи «Темнота и тьма».

Философия и технологии: надзорный капитализм, угрозы ИИ, технофеодализм, нейроправа и манипуляции платформ

Технологический прогресс всегда имел двойственный характер: с одной стороны, его достижения приносят большую пользу, а с другой — порождают новые угрозы. В новом ролике я разбираю социальные, политические и экономические последствия прогресса технологий последних десятилетий.

• Почему мы стали ненавидеть соцсети?
• Как медиа формируют мировоззрение?
• Когда данные стали «новой нефтью», а надзор — основой экономики?
• Какие угрозы для человечества несет ИИ?
• И главное — что с этим делать и как вернуть себе интернет?

На эти и другие вопросы я пробую ответить в своем вводном ролике о философии и технологиях с помощью Шошаны Зубофф, Яниса Варуфакиса, Марчелло Иенки, Кати Колпинец, Герта Ловинка, Ника Срничека и других специалистов по медиа, интернету и искусственному интеллекту.

Приятного просмотра!

Стремительный прогресс искусственного интеллекта и нейротехнологий открывает не только новые возможности, но и порождает риски — от усиления цифрового надзора до более изощренных форм манипуляции поведением и предпочтениями пользователей в онлайн-пространстве. В своей статье Глеб Лихачев рассказывает о том, как возникла и развивается дискуссия о нейроправах, призванных защитить психику от нежеланных влияний и отстоять когнитивную свободу индивида.

Грэм Харман и Бруно Латур. Согласно первому, не только вы, но кальян по-своему курит вас, однако сам факт курения кальяна не определяет ни вас, ни кальян. Согласно второму, кальян — это не просто прибор, а равноправный участник процесса курения.

Людвиг Витгенштейн не любил женщин-философов. Исключением из этого правила стала Элизабет Энском, которая не только заслужила уважение одного из патриархов аналитической философии, но и серьезно повлияла на философию XX века. Она не стеснялась отстаивать провокационные позиции и прямолинейно критиковать мейнстрим английской философии. Василий Устиненко перевёл статью со Стэнфордской философской энциклопедии, в которой раскрываются воззрения Энском на мораль, причинность, контрацепцию и многие другие вещи.