Карл Ясперс о типах психиатров/психотерапевтов
«Поскольку наше время заставляет врача принимать на себя те функции, которые прежде были прерогативой жрецов и философов, появилось большое число разнообразных типов врачей. При отсутствии объединяющей веры потребности больного и врача допускают множество разнообразных возможностей. Поведение и действия врача зависят не только от его общей мировоззренческой установки и определяемых этой установкой (пусть даже неосознаваемых) целей, но и от того скрытого давления, которое оказывается на него природой его пациента. Поэтому нет ничего удивительного в том, что различные психиатры практикуют различные типы психотерапевтической деятельности.»
https://telegra.ph/Karl-YAspers-o-tipah-psihiatrovpsihoterapevtov-05-16
«Поскольку наше время заставляет врача принимать на себя те функции, которые прежде были прерогативой жрецов и философов, появилось большое число разнообразных типов врачей. При отсутствии объединяющей веры потребности больного и врача допускают множество разнообразных возможностей. Поведение и действия врача зависят не только от его общей мировоззренческой установки и определяемых этой установкой (пусть даже неосознаваемых) целей, но и от того скрытого давления, которое оказывается на него природой его пациента. Поэтому нет ничего удивительного в том, что различные психиатры практикуют различные типы психотерапевтической деятельности.»
https://telegra.ph/Karl-YAspers-o-tipah-psihiatrovpsihoterapevtov-05-16
Telegraph
Карл Ясперс о типах психиатров/психотерапевтов
(из «Общей психопатологии») Типы психиатрических установок Успехи психиатров в конечном счете определяются потребностями и стремлениями так называемых нервных людей: ведь решение о том, кто именно достиг успеха, принимается массой больных безотносительно…
железноголовый
Карл Ясперс о типах психиатров/психотерапевтов «Поскольку наше время заставляет врача принимать на себя те функции, которые прежде были прерогативой жрецов и философов, появилось большое число разнообразных типов врачей. При отсутствии объединяющей веры потребности…
Telegraph
Карл Ясперс о типах психотерапии
(выдержки из «Общей психопатологии») [Типы психотерапии] Психотерапией мы называем те методы лечения, которые воздействуют на душу или тело с помощью средств, ведущих через душу. Все они предполагают взаимодействие с готовой для этого волей больного. Психотерапию…
железноголовый
https://telegra.ph/Karl-YAspers-o-tipah-psihoterapii-05-16
«То, что имеет для больного окончательное, решающее значение, можно назвать «выявлением» («Offenbarwerden»). Больной раскрывается для себя самого благодаря тому, что он, во-первых, усваивает сведения, сообщаемые ему врачом, и узнает о себе определенные подробности; во-вторых, он как бы рассматривает себя в зеркале и тем самым учится познавать себя; в-третьих, он внутренне творит себя, достигая все новых и новых глубин самопознания; в-четвертых, он подтверждает и наполняет содержанием процесс выявления своей сущности в ходе экзистенциальной коммуникации. Процесс самораскрытия, самопрояснения – это важная, существенная черта психотерапии; его не следует трактовать упрощенно, ибо он представляет собой структурированное целое, которое неизбежно распадется, если мы внесем путаницу в иерархию составляющих его стадий. Процесс прояснения как самовыявления (Sich-offenbar-werden), позволяющего человеку проникнуть в глубины своего существа, выходит далеко за пределы достижимого в рамках рационально распланированной психотерапии, поскольку ведет в сферу философствующего становления самости человека.
Итак, выделяются две разновидности терапии. Во-первых, это форма терапии, при которой врач апеллирует к бытию самости больного, стремится прояснить ее на всех уровнях и, осуществляя действенную коммуникацию, выступает в качестве партнера в процессе выявления. Во-вторых, это такая разновидность терапии, при которой врач прибегает к методам естественных наук, ограничивая свою задачу соматическим и психологическим воздействием на патологически расстроенные механизмы. Эти крайние формы терапии радикально различаются по смыслу.
[…]
Итак, самая глубокая из оппозиций терапии определяется тем, сосредоточен ли врач на явлении биологического порядка, доступном исследованию методами естественных наук, или он апеллирует к свободе человека.
[…]
Жизнь можно лечить; но к свободе можно только взывать.»
— Карл Ясперс. Общая психопатология
Итак, выделяются две разновидности терапии. Во-первых, это форма терапии, при которой врач апеллирует к бытию самости больного, стремится прояснить ее на всех уровнях и, осуществляя действенную коммуникацию, выступает в качестве партнера в процессе выявления. Во-вторых, это такая разновидность терапии, при которой врач прибегает к методам естественных наук, ограничивая свою задачу соматическим и психологическим воздействием на патологически расстроенные механизмы. Эти крайние формы терапии радикально различаются по смыслу.
[…]
Итак, самая глубокая из оппозиций терапии определяется тем, сосредоточен ли врач на явлении биологического порядка, доступном исследованию методами естественных наук, или он апеллирует к свободе человека.
[…]
Жизнь можно лечить; но к свободе можно только взывать.»
— Карл Ясперс. Общая психопатология
«Как бы человек ни нуждался в помощи, он испытывает известную неприязнь не только к психотерапии, но и к любым разновидностям лечения. В любом человеке есть что-то такое, что предпочитает помогать себе само. Внутренние препятствия человек хочет преодолевать самостоятельно. Именно поэтому Ницше мог сказать: „Тот, кто дает больному советы, приобретает ощущение превосходства над ним независимо от того, принимаются его советы или нет. Поэтому раздражительные и гордые пациенты ненавидят советчиков больше, чем свою болезнь“.
[...]
Явления психической жизни, о которых мы говорим как о „проблематичных“, не похожи на насморк или воспаление легких, прогрессивный паралич или опухоль мозга, dementia praecox или эпилепсию; они пребывают в той сфере, где все еще сохраняется элемент свободы. Потребность в лечении означает в этом случае необходимость смириться с потерей свободы; но в действительности свобода все еще не утрачена и оказывает сопротивление, заявляя о своих правах. Но если ряд психических процессов приводит в конечном счете к утрате способности отвечать за свои поступки, это неизбежно означает, что возможность доверять данному индивиду, ставить перед ним ответственные задачи, вступать с ним в отношения разумного сотрудничества были ограничены с самого начала. Отсюда — естественное стремление любого самостоятельного, реалистично мыслящего и верующего человека держаться как можно дальше от психотерапии, которая проникает в интимные глубины души и затрагивает человека во всей его целостности. Что касается случаев, допускающих применение более специальных, ограниченных по своему воздействию психотерапевтических процедур, которые не затрагивают человека в целом (к их числу относятся гипноз, аутогенная тренировка, гимнастика и др.), то здесь речь идет не о воздействии на душу человека как таковую, а об использовании психотехнических средств для достижения частных целей (например, для того, чтобы избавить пациента от определенных физических недомоганий). Но даже при обращении к этим средствам — которые, по меньшей мере в одном из своих аспектов, являются психическими, — невозможно обойти вопрос о том, насколько они совместимы в каждом отдельном случае с чувством стыда и самоуважением пациента.»
— Карл Ясперс. Общая психопатология
[...]
Явления психической жизни, о которых мы говорим как о „проблематичных“, не похожи на насморк или воспаление легких, прогрессивный паралич или опухоль мозга, dementia praecox или эпилепсию; они пребывают в той сфере, где все еще сохраняется элемент свободы. Потребность в лечении означает в этом случае необходимость смириться с потерей свободы; но в действительности свобода все еще не утрачена и оказывает сопротивление, заявляя о своих правах. Но если ряд психических процессов приводит в конечном счете к утрате способности отвечать за свои поступки, это неизбежно означает, что возможность доверять данному индивиду, ставить перед ним ответственные задачи, вступать с ним в отношения разумного сотрудничества были ограничены с самого начала. Отсюда — естественное стремление любого самостоятельного, реалистично мыслящего и верующего человека держаться как можно дальше от психотерапии, которая проникает в интимные глубины души и затрагивает человека во всей его целостности. Что касается случаев, допускающих применение более специальных, ограниченных по своему воздействию психотерапевтических процедур, которые не затрагивают человека в целом (к их числу относятся гипноз, аутогенная тренировка, гимнастика и др.), то здесь речь идет не о воздействии на душу человека как таковую, а об использовании психотехнических средств для достижения частных целей (например, для того, чтобы избавить пациента от определенных физических недомоганий). Но даже при обращении к этим средствам — которые, по меньшей мере в одном из своих аспектов, являются психическими, — невозможно обойти вопрос о том, насколько они совместимы в каждом отдельном случае с чувством стыда и самоуважением пациента.»
— Карл Ясперс. Общая психопатология
«Практика зависит от науки только в своем осуществлении, но не в целеполагании.
Один из соблазнов, порождаемых практикой, заключается в стремлении избежать этой зависимости от науки, этой неудовлетворенности тем, что наука не всегда должным образом обосновывает практические действия. Нет смысла ждать от науки того, на что она неспособна. В эпоху суеверной веры в науку именно последняя используется для маскировки фактов, не поддающихся адекватной интерпретации. Считается, что в случаях, когда решения нужно принимать под собственную ответственность, наука, исходя из общезначимого знания, должна дать соответствующий ответ – даже если знание, которое могло бы обосновать такой ответ, на самом деле является чистой фикцией. В итоге науку используют для доказательства того, что в действительности происходит в силу совершенно иных непреодолимых причин. Такая ситуация складывается всякий раз, когда врач не выказывает достаточно острого и ясного понимания неврозов, возникающих по типу реактивных, не умеет точно выразить свое мнение о вменяемости того или иного пациента, недостаточно уверен в собственных психотерапевтических предписаниях.
Нередко форма, имеющая внешние признаки научности, используется для выражения чего-то такого, что нам, по существу, неизвестно, но соответствует нашим желаниям, догадкам, стремлениям, вере. Так наука приспосабливается к практическим целям. Создаются схемы, пригодные для практической деятельности, призванной успокаивать, маскировать, убеждать, – и эти же схемы прилагаются к той практике, которая утверждает, решает, дозволяет и запрещает. Наука превращается в некую условность, которая имеет смысл только постольку, поскольку она создает вокруг психотерапевтической практики своего рода научный ореол; последний же замещает теологическую атмосферу, столь характерную для прошлых эпох.»
— Карл Ясперс. Общая психопатология
Один из соблазнов, порождаемых практикой, заключается в стремлении избежать этой зависимости от науки, этой неудовлетворенности тем, что наука не всегда должным образом обосновывает практические действия. Нет смысла ждать от науки того, на что она неспособна. В эпоху суеверной веры в науку именно последняя используется для маскировки фактов, не поддающихся адекватной интерпретации. Считается, что в случаях, когда решения нужно принимать под собственную ответственность, наука, исходя из общезначимого знания, должна дать соответствующий ответ – даже если знание, которое могло бы обосновать такой ответ, на самом деле является чистой фикцией. В итоге науку используют для доказательства того, что в действительности происходит в силу совершенно иных непреодолимых причин. Такая ситуация складывается всякий раз, когда врач не выказывает достаточно острого и ясного понимания неврозов, возникающих по типу реактивных, не умеет точно выразить свое мнение о вменяемости того или иного пациента, недостаточно уверен в собственных психотерапевтических предписаниях.
Нередко форма, имеющая внешние признаки научности, используется для выражения чего-то такого, что нам, по существу, неизвестно, но соответствует нашим желаниям, догадкам, стремлениям, вере. Так наука приспосабливается к практическим целям. Создаются схемы, пригодные для практической деятельности, призванной успокаивать, маскировать, убеждать, – и эти же схемы прилагаются к той практике, которая утверждает, решает, дозволяет и запрещает. Наука превращается в некую условность, которая имеет смысл только постольку, поскольку она создает вокруг психотерапевтической практики своего рода научный ореол; последний же замещает теологическую атмосферу, столь характерную для прошлых эпох.»
— Карл Ясперс. Общая психопатология
Самое правдободобное, но не занудное киноизображение «психодинамической» (бр-р-р, ну и слово) психотерапии — первые три сезона «In Treatment».
Групповая работа лучше всего показана в «Group». Весь мини-сериал выложен на ютуб, первый сезон отличный, второй послабее, но тоже хороший. Сценарий вдохновлен книжкой Ялома «Шопенгауэр как лекарство» (которая мне не нравится), но это не важно. Интереснее то, что актер, который играет терапевта и в самом деле терапевт с десятилетиями стажа (с Яломом лично знаком), и что все происходящее в кадре выглядит как и должно.
https://www.youtube.com/watch?v=bzKmJoe_e2c&list=PLBLRnnp02DXc3vJFtr2eWgbC0sMPjOVdC&index=2
Групповая работа лучше всего показана в «Group». Весь мини-сериал выложен на ютуб, первый сезон отличный, второй послабее, но тоже хороший. Сценарий вдохновлен книжкой Ялома «Шопенгауэр как лекарство» (которая мне не нравится), но это не важно. Интереснее то, что актер, который играет терапевта и в самом деле терапевт с десятилетиями стажа (с Яломом лично знаком), и что все происходящее в кадре выглядит как и должно.
https://www.youtube.com/watch?v=bzKmJoe_e2c&list=PLBLRnnp02DXc3vJFtr2eWgbC0sMPjOVdC&index=2
YouTube
S1, Ep1 : Group virgin
A new member, Henry, joins the group. Karina takes offense when Rebecca’s first move is to act seductively toward him. Meanwhile, does Manny have a problem with Latina women, or with women in general?
If you enjoyed this video, make sure to like, comment…
If you enjoyed this video, make sure to like, comment…
«Удивительная вещь — невроз. Несмотря на многочисленные подсказки от реальности, на все шероховатости повседневного опыта, наши пациенты упорно повторяют одни и те же пагубные паттерны день за днем, из года в год. Просто диву даешься, насколько же невротические паттерны устойчивы. Но эта поразительная непоколебимость вовсе не заслуга одного только невроза (или невротика), как мы порой склонны считать. Поддержание невроза — это тяжелая, грязная работа, с которой никак не справиться в одиночку. Чтобы поддерживать невроз, нужна помощь. Для каждого невроза нужны сообщники.»
— Paul L. Wachtel. Cyclical Psychodynamics & the Contextual Self
— Paul L. Wachtel. Cyclical Psychodynamics & the Contextual Self
«Уильям Джеймс с элегантной лаконичностью описал „классические этапы карьеры теории. Сначала, как вы знаете, новая теория подвергается нападкам как абсурдная; затем она признается верной, но очевидной и незначительной; наконец, она становится настолько важной, что ее противники утверждают, что они сами ее открыли“».
— Richard J. Bernstein. Beyond Objectivism and Relativism: Science, Hermeneutics, and Praxis
— Richard J. Bernstein. Beyond Objectivism and Relativism: Science, Hermeneutics, and Praxis
«[...] мир и вся реальность представляется нам чем-то, что либо уже знакомо, либо может стать знакомым. А именно, мы исходим при этом из допущения, во-первых, что все нам доселе еще незнакомо, от нас скрытое, как и все поражающее нас новое, незнакомое, непосредственно вызывающее в нас удивление и смущающее и запутывающее нас, может быть познано, «объяснено» т.е. сведено к знакомому, «самоочевидному», «понятному», и, во-вторых, что оно имеет такое строение, что даже если оно и остается фактически непознанным и непостигнутым, мы имеем право признать его в принципе познаваемым и постигаемым, т.е. сводимым на элементы либо уже знакомые и понятные, либо могущие стать нам знакомыми и понятными. Таков прозаический, рассудочный, обмирщенный образ мира; [...]
Но, по крайней мере иногда, мы имеем опыт и совсем иного рода; нас касается или в нас шевелится что-то совсем другое. Из эпохи детства в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира, каждая вещь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной и мир был для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или ужас. То, чем мы тогда жили, было ли только нелепым, бессмысленным заблуждением — плодом невежества и умственной беспомощности, — или мы, может быть, чуяли тогда что-то реальное, что теперь от нас ускользает?
Какие-то остатки этого жизнечувствия блаженного детства продолжают жить в нас и теперь. При каждом переживании красоты — в наслаждении искусством или при созерцании красоты природы или человеческого лица — нас объемлет, хотя бы на краткий миг, священный трепет. Перед лицом событий, которые нас потрясают будь то смерть близкого человека или рождение нового человеческого существа, — мы чувствуем, что стоим перед неким таинством: носители жизни как будто исчезают в какой-то непостижимой дали или всплывают из непостижимой глубины. Великие катастрофы в природе — землетрясения, наводнения, бури — и великие социальные потрясения возбуждают в нас чувство каких-то таинственных сил, которые внезапно захватывает наш привычный, знакомый, устойчивый мир.
И как бы крепко мы ни вросли в строй нашей обычной будничной жизни, какими бы разумными, ответственными людьми мы ни считали самих себя, как бы мы ни срослись с нашим социальным положением, с «ролью», которую мы «играем» в социальной среде, для других людей, как бы мы ни привыкли смотреть на себя извне, со стороны и видеть в себе лишь то, чем мы «объективно» являемся другим людям, — порой — хотя бы изредка — в нас шевелится и что-то совсем иное; и это иное есть что-то непостижимое и таинственное; и мы смутно чувствуем, что подлинное существо нашей души что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей, но и от самих себя.
И дело тут совсем не в том, что то, что мы скрываем, в чем боимся сознаться, есть нечто морально дурное. Цензура разумного, будничного сознания стремится так же вытеснить и чувства, которые мы испытываем как священные, возвышенные проявления какого-то тайного восторга или умиления, которые мы иногда переживаем, — поскольку именно они не укладываются в рамки общепризнанного, рационально выразимого морального сознания. Стыдливость, стремление к потаенности присущи нам не только в отношении дурного в нас, но и в отношении самого лучшего — в отношении всего, что мы не можем высказать обычными словами, т.е. в рациональных, общедоступных и привычных понятиях, и если мы обладаем интеллектуальной честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас — все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с уровнем того, что зовется «нормальным человеком», составляет, собственно говоря, наше подлинное существо.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
Но, по крайней мере иногда, мы имеем опыт и совсем иного рода; нас касается или в нас шевелится что-то совсем другое. Из эпохи детства в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира, каждая вещь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной и мир был для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или ужас. То, чем мы тогда жили, было ли только нелепым, бессмысленным заблуждением — плодом невежества и умственной беспомощности, — или мы, может быть, чуяли тогда что-то реальное, что теперь от нас ускользает?
Какие-то остатки этого жизнечувствия блаженного детства продолжают жить в нас и теперь. При каждом переживании красоты — в наслаждении искусством или при созерцании красоты природы или человеческого лица — нас объемлет, хотя бы на краткий миг, священный трепет. Перед лицом событий, которые нас потрясают будь то смерть близкого человека или рождение нового человеческого существа, — мы чувствуем, что стоим перед неким таинством: носители жизни как будто исчезают в какой-то непостижимой дали или всплывают из непостижимой глубины. Великие катастрофы в природе — землетрясения, наводнения, бури — и великие социальные потрясения возбуждают в нас чувство каких-то таинственных сил, которые внезапно захватывает наш привычный, знакомый, устойчивый мир.
И как бы крепко мы ни вросли в строй нашей обычной будничной жизни, какими бы разумными, ответственными людьми мы ни считали самих себя, как бы мы ни срослись с нашим социальным положением, с «ролью», которую мы «играем» в социальной среде, для других людей, как бы мы ни привыкли смотреть на себя извне, со стороны и видеть в себе лишь то, чем мы «объективно» являемся другим людям, — порой — хотя бы изредка — в нас шевелится и что-то совсем иное; и это иное есть что-то непостижимое и таинственное; и мы смутно чувствуем, что подлинное существо нашей души что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от других людей, но и от самих себя.
И дело тут совсем не в том, что то, что мы скрываем, в чем боимся сознаться, есть нечто морально дурное. Цензура разумного, будничного сознания стремится так же вытеснить и чувства, которые мы испытываем как священные, возвышенные проявления какого-то тайного восторга или умиления, которые мы иногда переживаем, — поскольку именно они не укладываются в рамки общепризнанного, рационально выразимого морального сознания. Стыдливость, стремление к потаенности присущи нам не только в отношении дурного в нас, но и в отношении самого лучшего — в отношении всего, что мы не можем высказать обычными словами, т.е. в рациональных, общедоступных и привычных понятиях, и если мы обладаем интеллектуальной честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас — все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с уровнем того, что зовется «нормальным человеком», составляет, собственно говоря, наше подлинное существо.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
«Удовлетворенность познанным, чувство всеведения, претензия, что познанным и знакомым исчерпано без остатка все сущее, есть, как известно, обычно печальная привилегия невежды, человека, который не имеет понятия об истинном существе познания и по большей части вообще не познает ничего сам, а перенимает чужие познания и удовлетворяется ими. Всякий действительно познающий сознает — и чем он значительнее, чем более способен к самостоятельному познанию, тем сильнее в нем это чувство, — что все им познанное есть лишь ничтожная, безмерно малая доля непознанного и неведомого, — более того, что и оно само познано лишь отчасти и в значительной мере остается для него темным, неуясненным. Это мучительное и вместе с тем плодотворно-активное сознание недостаточности всего уже достигнутого знания, это знание собственного неведения, на которое впервые в истории человечества указал Сократ (он говорил, как известно, что знает только одно — что он ничего не знает […])
[…] всякая вещь и всякое существо в мире есть нечто большее и иное, чем все, что мы о нем знаем и за что мы его принимаем, — более того, есть нечто большее и иное, чем все, что мы когда-либо сможем о нем узнать; а что оно подлинно есть во всей своей полноте и глубине — это и остается для нас непостижимым. Лишь тупое филистерство может упускать из виду этот фундаментальный факт; кто еще сохранил подлинное чувство реальности, тот его всегда ощущает. Сколь бы мудр, опытен, учен ни был человек — всякая частица реальности, если только он способен увидать ее в ее подлинном существе, не искаженном и не умаленном его слепотой и гордыней, говорит ему об этом.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
[…] всякая вещь и всякое существо в мире есть нечто большее и иное, чем все, что мы о нем знаем и за что мы его принимаем, — более того, есть нечто большее и иное, чем все, что мы когда-либо сможем о нем узнать; а что оно подлинно есть во всей своей полноте и глубине — это и остается для нас непостижимым. Лишь тупое филистерство может упускать из виду этот фундаментальный факт; кто еще сохранил подлинное чувство реальности, тот его всегда ощущает. Сколь бы мудр, опытен, учен ни был человек — всякая частица реальности, если только он способен увидать ее в ее подлинном существе, не искаженном и не умаленном его слепотой и гордыней, говорит ему об этом.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
«”Жизненный мир включает в себя все, о чем мы можем говорить в донаучных терминах: люди, кошки, подсолнухи, камни, оружие, соборы, а также звуки, послеобразы, мысли, воспоминания, голод, счастье и страх” (Hartmann 1998). Однако изначально он не содержит таких конструктов как атомы, молекулы или потенциалы действия. В жизненном мире люди образуют культурные, языковые и деятельностные сообщества, в том числе такие особые формы практики как естественные науки, для которых перспектива наблюдателя становится основным методологическим принципом. Они вычленяют из феноменального жизненного мира определенные поддающиеся количественной оценке и объективизации области [...] Для описания структур выбранного ими участка реальности они разрабатывают определенные термины, а со временем и определенные конструкты (атомы, электроны, волны, потенциалы, поля и т.д.), которые служат для объяснения наблюдаемых процессов и которые, в их связи с определенными законами, имеют высокую прогностическую, а значит, и практическую ценность для сообщества. Таким образом, методические нормы, такие как принцип причинности, которые изначально были лишь исследовательскими директивами, приобретают все более неоспоримый, ”поистине метафизический статус […]”.
”Вторая ошибка натурализма” заключается, по мнению Хартманна, в том, что структуры и процессы, постулируемые на уровне конструктов, далее все больше проталкиваются под опыт жизненного мира и, в конечном счете, выдаются за фактическую реальность […].
Эта постепенная замена феноменов количественно измеримыми конструктами остается беспроблемной для первичных, то есть неорганических и механических объектов естественных наук. Однако оказывается редукционистской по отношению к феноменам жизни, поскольку они предполагают сложные или целостно структурированные и, следовательно, макроскопические тела; они исчезают из поля зрения в ходе постоянно прогрессирующего деления. Этот подход является тем более редукционистским по отношению к феноменам опыта и сознания, поскольку они сами по себе ускользают от объективирующей перспективы. Следом за ошибочной онтологизацей конструктов физическое описание теперь должно применяться универсально, то есть охватывать все мыслимые аспекты реальности. Таким образом, жизненный мир должен быть реконструирован из конструктов: радостно лающая собака состоит из определенных наборов органических молекул, а ее лай может быть объяснен генетической программой. Исполнение ”Реквиема” Моцарта состоит из преходящих колебаний атмосферного давления в окружающей человека среде, а услышанная мелодия объясняется вспыхиванием нейронов в мозгу слушателя.»
— Thomas Fuchs. Ecology of the Brain
”Вторая ошибка натурализма” заключается, по мнению Хартманна, в том, что структуры и процессы, постулируемые на уровне конструктов, далее все больше проталкиваются под опыт жизненного мира и, в конечном счете, выдаются за фактическую реальность […].
Эта постепенная замена феноменов количественно измеримыми конструктами остается беспроблемной для первичных, то есть неорганических и механических объектов естественных наук. Однако оказывается редукционистской по отношению к феноменам жизни, поскольку они предполагают сложные или целостно структурированные и, следовательно, макроскопические тела; они исчезают из поля зрения в ходе постоянно прогрессирующего деления. Этот подход является тем более редукционистским по отношению к феноменам опыта и сознания, поскольку они сами по себе ускользают от объективирующей перспективы. Следом за ошибочной онтологизацей конструктов физическое описание теперь должно применяться универсально, то есть охватывать все мыслимые аспекты реальности. Таким образом, жизненный мир должен быть реконструирован из конструктов: радостно лающая собака состоит из определенных наборов органических молекул, а ее лай может быть объяснен генетической программой. Исполнение ”Реквиема” Моцарта состоит из преходящих колебаний атмосферного давления в окружающей человека среде, а услышанная мелодия объясняется вспыхиванием нейронов в мозгу слушателя.»
— Thomas Fuchs. Ecology of the Brain
«Гете мудро заметил, что, если боги говорят, их язык — язык, адекватный самой реальности, — состоит из одних „имен собственных“. Ибо „нарицательное имя“ берет реальность как частный случай чего-то общего, как одно из многого — что именно и неадекватно самой реальности.[…]
[…] все единичное — индивидуальное как таковое — безусловно неуловимо в понятиях. Его нельзя понять в смысле подведения под понятия, его нельзя в этом смысле „понять“ или „постигнуть“: его можно только воспринимать, созерцать как тайну и чудо, ибо оно есть по самому существу своему нечто безусловно новое и незнакомое. Ибо знакомо и потому понятно для нас только то, что повторяется и может быть „узнано“, — что является и воспринимается нами как „то же самое“. Для „трезвого“ рассудочного наблюдения — для наблюдения, которое направлено на логический, выразимый в понятиях облик вещей, — представляется самоочевидным, опытно данным фактом, что все на свете повторяется или может повториться. На этом именно основана возможность „трезво“ констатировать все на свете. Даже нечто само по себе безусловно непостижимое, как, напр., смерть живого человека, есть для опытного врача, для привычной сестры милосердия или для участника войны не что иное, как именно один из „случаев“, тождественный в основе своей всем другим случаям этого рода, — „то же самое“, — давно знакомое, что мы можем только регистрировать.[…]
С первого взгляда кажется — и так это часто считается, — что именно эта точка зрения одна лишь совершенно объективна, тогда как противоположная установка — установка любви к данному единичному существу как единственному и неповторимому — обременена субъективно-эмоциональными переживаниями, которые искажают объективный состав реальности, привносят в него нечто ему чуждое. Дело обстоит, однако, как раз наоборот. Упомянутая выше „трезвая“ установка основана на том, что в ней мы „отвлекаемся“ от индивидуального как такового, не обращаем на него внимания, игнорируем его […]; именно это игнорирование бесконечно многого и самого существенного делает для нас все понятным, постижимым, превращает реальность в „предмет познания“, исчерпываемый общими содержаниями. Но это удается нам лишь потому, что здесь для нас дело идет не о целостном, объективном составе соответствующего явления, не о конкретной его полноте, а лишь об его отвлеченном содержании, выражаемом в понятиях. Напротив, там где мы — как в отношении, определенном любовью, — направлены на конкретную целостность реальности, она для нас есть всегда вечно неповторимо единственное и потому непостижимое. Мы спокойно регистрируем необозримо большое число „смертных случаев“ среди людей вообще; нам не мешает веселиться или заниматься текущими нашими делами тот общеизвестный факт, что примерно каждую секунду на земном шаре умирает какое-нибудь человеческое существо; мы привыкли в наше смутное время спокойно читать донесения о массовых убийствах — даже женщин и детей — в сражениях международных и гражданских войн. Мы знаем, что все это есть привычное, знакомое явление и что умершие будут замещены новорожденными. Но когда смерть отнимает от нас любимое существо, то мы знаем, что никто и ничто на свете не может нам его заменить. Но лишь такое любовное отношение подлинно адекватно существу реальности, ибо оно одно направлено на всю полноту ее конкретного содержания в разъясненном выше смысле.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
[…] все единичное — индивидуальное как таковое — безусловно неуловимо в понятиях. Его нельзя понять в смысле подведения под понятия, его нельзя в этом смысле „понять“ или „постигнуть“: его можно только воспринимать, созерцать как тайну и чудо, ибо оно есть по самому существу своему нечто безусловно новое и незнакомое. Ибо знакомо и потому понятно для нас только то, что повторяется и может быть „узнано“, — что является и воспринимается нами как „то же самое“. Для „трезвого“ рассудочного наблюдения — для наблюдения, которое направлено на логический, выразимый в понятиях облик вещей, — представляется самоочевидным, опытно данным фактом, что все на свете повторяется или может повториться. На этом именно основана возможность „трезво“ констатировать все на свете. Даже нечто само по себе безусловно непостижимое, как, напр., смерть живого человека, есть для опытного врача, для привычной сестры милосердия или для участника войны не что иное, как именно один из „случаев“, тождественный в основе своей всем другим случаям этого рода, — „то же самое“, — давно знакомое, что мы можем только регистрировать.[…]
С первого взгляда кажется — и так это часто считается, — что именно эта точка зрения одна лишь совершенно объективна, тогда как противоположная установка — установка любви к данному единичному существу как единственному и неповторимому — обременена субъективно-эмоциональными переживаниями, которые искажают объективный состав реальности, привносят в него нечто ему чуждое. Дело обстоит, однако, как раз наоборот. Упомянутая выше „трезвая“ установка основана на том, что в ней мы „отвлекаемся“ от индивидуального как такового, не обращаем на него внимания, игнорируем его […]; именно это игнорирование бесконечно многого и самого существенного делает для нас все понятным, постижимым, превращает реальность в „предмет познания“, исчерпываемый общими содержаниями. Но это удается нам лишь потому, что здесь для нас дело идет не о целостном, объективном составе соответствующего явления, не о конкретной его полноте, а лишь об его отвлеченном содержании, выражаемом в понятиях. Напротив, там где мы — как в отношении, определенном любовью, — направлены на конкретную целостность реальности, она для нас есть всегда вечно неповторимо единственное и потому непостижимое. Мы спокойно регистрируем необозримо большое число „смертных случаев“ среди людей вообще; нам не мешает веселиться или заниматься текущими нашими делами тот общеизвестный факт, что примерно каждую секунду на земном шаре умирает какое-нибудь человеческое существо; мы привыкли в наше смутное время спокойно читать донесения о массовых убийствах — даже женщин и детей — в сражениях международных и гражданских войн. Мы знаем, что все это есть привычное, знакомое явление и что умершие будут замещены новорожденными. Но когда смерть отнимает от нас любимое существо, то мы знаем, что никто и ничто на свете не может нам его заменить. Но лишь такое любовное отношение подлинно адекватно существу реальности, ибо оно одно направлено на всю полноту ее конкретного содержания в разъясненном выше смысле.»
— С.Л. Франк. Непостижимое: онтологическое введение в философию религии (1939)
По прошествии пяти лет работы могу сказать, что психотерапия занятие странное и со стороны терапевта тоже. Иногда я вроде бы вполне ясно представляю себе чем именно я занимаюсь, а иногда вообще не понимаю что это за профессия такая, что делать? и почему именно так?
Дело, конечно, не в том, что не хватает готовых объяснений и ответов (скорее наоборот), все равно ведь приходится думать самому, и искать свой вариант (даже если он в итоге частично или полностью совпадает с тем что уже сказано другими).
Психотерапией называется слишком много разных занятий одновременно. Ворох порой сумасбродных идей, теорий, методов, техник; калейдоскоп терапевтических ролей от врача, воспитателя или наставника, до секулярного пастыря, посредственного мудреца и консультанта по экзистированию; с целями от лечения до развлечения, с заходом на духовную практику. Все это может быть в разной степени верно, но психотерапевты между собой несогласны по поводу того что они делают, и как правильно.
Можно было бы сказать, что это от того, что они тоже люди, и спасти ситуацию могла бы дурацкая метафора про слепцов, ощупывающих слона или припоминание сюжета про вавилонскую башню. Хорошо, может быть это грани одного и того же занятия, и сначала стоит разобраться есть ли между ними нечто общее, несмотря на все разногласия.
Можно так же сказать, что люди разные, что каждому свое, и на этом успокоиться, так ничего и не поняв. Но если все же прислушаться к тому, о чем идут споры, преодолимы ли они, тогда станут видны линии напряжения. По этим линиям можно будет классифицировать терапевтические методы и на получившейся карте я смогу указать где моя терапия, и что я думаю я делаю (и чего я не делаю, что не менее важно).
Намереваюсь рассуждать тут вслух по этому поводу. Надо только решиться откуда-то начать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-886
Дело, конечно, не в том, что не хватает готовых объяснений и ответов (скорее наоборот), все равно ведь приходится думать самому, и искать свой вариант (даже если он в итоге частично или полностью совпадает с тем что уже сказано другими).
Психотерапией называется слишком много разных занятий одновременно. Ворох порой сумасбродных идей, теорий, методов, техник; калейдоскоп терапевтических ролей от врача, воспитателя или наставника, до секулярного пастыря, посредственного мудреца и консультанта по экзистированию; с целями от лечения до развлечения, с заходом на духовную практику. Все это может быть в разной степени верно, но психотерапевты между собой несогласны по поводу того что они делают, и как правильно.
Можно было бы сказать, что это от того, что они тоже люди, и спасти ситуацию могла бы дурацкая метафора про слепцов, ощупывающих слона или припоминание сюжета про вавилонскую башню. Хорошо, может быть это грани одного и того же занятия, и сначала стоит разобраться есть ли между ними нечто общее, несмотря на все разногласия.
Можно так же сказать, что люди разные, что каждому свое, и на этом успокоиться, так ничего и не поняв. Но если все же прислушаться к тому, о чем идут споры, преодолимы ли они, тогда станут видны линии напряжения. По этим линиям можно будет классифицировать терапевтические методы и на получившейся карте я смогу указать где моя терапия, и что я думаю я делаю (и чего я не делаю, что не менее важно).
Намереваюсь рассуждать тут вслух по этому поводу. Надо только решиться откуда-то начать.
—
https://ironhead.id/tlgrm-886
[комическая интерлюдия]
Если бы психотерапия была человеком, ей была бы показана психотерапия. Идентичность зыбкая, кто она — сама не знает. Вместо личной истории скомканный и плоский нарратив, своего прошлого смутно стыдится, и склонна отрицать что такое вообще было.
Отношения с ближайшими родственниками (психиатрия) напряженные. Иногда очень хочет, чтобы приняли обратно в семью, неуклюже старается быть “научной”, “доказательной” и слушаться старших, но потом срывается и бунтует, кричит “вы мне никто!”, бывает охвачена странными идеями, увлекается “восточными духовными практиками”, психоделиками, беспорядочно и поверхностно читает книги по философии. Родственники со стороны духовности тоже не воспринимают ее всерьез, и все повторяется.
В этой связи самооценка ее нестабильна. Порой ей кажется, что она спасение рода человеческого, что никто так не понимает людей как она, берется учить всех жизни, любви и морали. То считает себя глупостью и недоразумением, заглушкой на месте духовной жизни современности, сомнительной клинической практикой, “пока ничего получше не придумали”. Популярность ширится, а уважения и признания все нет.
Очень много и сбивчиво говорит (и постоянно что-то пишет), стараясь скрыть недостаток рефлексии.
—
https://ironhead.id/tlgrm-887
Если бы психотерапия была человеком, ей была бы показана психотерапия. Идентичность зыбкая, кто она — сама не знает. Вместо личной истории скомканный и плоский нарратив, своего прошлого смутно стыдится, и склонна отрицать что такое вообще было.
Отношения с ближайшими родственниками (психиатрия) напряженные. Иногда очень хочет, чтобы приняли обратно в семью, неуклюже старается быть “научной”, “доказательной” и слушаться старших, но потом срывается и бунтует, кричит “вы мне никто!”, бывает охвачена странными идеями, увлекается “восточными духовными практиками”, психоделиками, беспорядочно и поверхностно читает книги по философии. Родственники со стороны духовности тоже не воспринимают ее всерьез, и все повторяется.
В этой связи самооценка ее нестабильна. Порой ей кажется, что она спасение рода человеческого, что никто так не понимает людей как она, берется учить всех жизни, любви и морали. То считает себя глупостью и недоразумением, заглушкой на месте духовной жизни современности, сомнительной клинической практикой, “пока ничего получше не придумали”. Популярность ширится, а уважения и признания все нет.
Очень много и сбивчиво говорит (и постоянно что-то пишет), стараясь скрыть недостаток рефлексии.
—
https://ironhead.id/tlgrm-887
> рациональное занудство
В психотерапевтическом мейнстриме растворена и воспринимается само собой разумеющейся идея о многослойности сознания/психики. О разных уровнях осозноваемости “психических процессов”, и о влиянии более глубоких уровней на более высокие. О “бессознательных фантазиях”, “глубинных убеждениях” или “схемах “и так далее (будем считать, что все это примерно про одно и то же).
Ради шутки можно примерно ту же идею примерить на рациональную часть психотерапевтических подходов. (С условием, что мы заранее договорились, что только воображаем себе, что все уровни рационально простроены сверху донизу. Это возможно в принципе, но всерьез на это рассчитывать не стоит)
№0
Психотерапия — это способ преодоления привычного. Если замедлиться и разобраться что я делаю?, что я чувствую?, что я думаю?, почему так?, то есть надежда, что удастся подумать по-другому, чувствовать что-то новое, поступать иначе. (Или оставить все как есть, но с осознанием, что это выбор, а не только стечение обстоятельств)
№1 (вы находитесь здесь)
Психотерапевтический подход — это способ помочь психотерапевту помочь пациенту в преодолении привычного. Для этого терапевту надо понять человека, и каким-то образом объяснить (самому себе тоже), с чем человек пришел, и, исходя из этого, как ему можно помочь. Для понимания человека терапевту дана эмпатия, для объяснения — теория. Психотерапевтическая теория в некотором виде включает в себя представления 1) о человеке (философская антропология), 1a) норме и хорошей жизни (этика), 2) о психологических проблемах/психиатрических расстройствах (психопатология), и, исходя из этого, 3) о способах помощи (терапия).
№2
Философия (в приложении к психиатрии/психотерапии) — это способ пересмотра базовых положений психиатрии и психотерапевтических теорий; привычных, а поэтому якобы очевидных, представлений о человеке, психопатологии и терапии. Время от времени стоит замедлиться и разобраться что мы делаем, и почему так.
№3
На фундаментальном философском уровне полагается некоторая 1) онтология (здесь: вопрос о Реальности/Бытии и нашем к нему отношении) и 2,3) общая и дисциплинарная эпистемология (теория истины, вопрос о по/знании вообще, и применительно с психиатрии/психотерапии в частности). На которые явно или неявно опирается подход.
-
В рамках терапевтического подхода не все проговоривается в явном виде, более фундаментальные уровни всегда заимствованы из более широкой культуры, естественно, так что (как и в терапии) мы оставляем за собой право на подозрение и можем выводить невысказанное из сказанного на более высоких уровнях.
Это может быть интересно, если считать, что было бы хорошо, если бы сверху донизу вся конструкция была более-менее связная и непротиворечивая (я думаю, что было бы здорово). Если даже так не считать, рассматривая терапевтические подходы на разных уровнях все равно можно увидеть интересные вещи, если к этому есть философские способности и азарт. Азарт у меня есть, но способности мои весьма скромны, поэтому на третий уровень (про философию) мы пойдем когда/если я совсем одурею (к тому же весь мейнстрим описывается парой комбинаций). Так что остаемся пока на первом уровне, потом заглянем на второй.
—
https://ironhead.id/tlgrm-888
В психотерапевтическом мейнстриме растворена и воспринимается само собой разумеющейся идея о многослойности сознания/психики. О разных уровнях осозноваемости “психических процессов”, и о влиянии более глубоких уровней на более высокие. О “бессознательных фантазиях”, “глубинных убеждениях” или “схемах “и так далее (будем считать, что все это примерно про одно и то же).
Ради шутки можно примерно ту же идею примерить на рациональную часть психотерапевтических подходов. (С условием, что мы заранее договорились, что только воображаем себе, что все уровни рационально простроены сверху донизу. Это возможно в принципе, но всерьез на это рассчитывать не стоит)
№0
Психотерапия — это способ преодоления привычного. Если замедлиться и разобраться что я делаю?, что я чувствую?, что я думаю?, почему так?, то есть надежда, что удастся подумать по-другому, чувствовать что-то новое, поступать иначе. (Или оставить все как есть, но с осознанием, что это выбор, а не только стечение обстоятельств)
№1 (вы находитесь здесь)
Психотерапевтический подход — это способ помочь психотерапевту помочь пациенту в преодолении привычного. Для этого терапевту надо понять человека, и каким-то образом объяснить (самому себе тоже), с чем человек пришел, и, исходя из этого, как ему можно помочь. Для понимания человека терапевту дана эмпатия, для объяснения — теория. Психотерапевтическая теория в некотором виде включает в себя представления 1) о человеке (философская антропология), 1a) норме и хорошей жизни (этика), 2) о психологических проблемах/психиатрических расстройствах (психопатология), и, исходя из этого, 3) о способах помощи (терапия).
№2
Философия (в приложении к психиатрии/психотерапии) — это способ пересмотра базовых положений психиатрии и психотерапевтических теорий; привычных, а поэтому якобы очевидных, представлений о человеке, психопатологии и терапии. Время от времени стоит замедлиться и разобраться что мы делаем, и почему так.
№3
На фундаментальном философском уровне полагается некоторая 1) онтология (здесь: вопрос о Реальности/Бытии и нашем к нему отношении) и 2,3) общая и дисциплинарная эпистемология (теория истины, вопрос о по/знании вообще, и применительно с психиатрии/психотерапии в частности). На которые явно или неявно опирается подход.
-
В рамках терапевтического подхода не все проговоривается в явном виде, более фундаментальные уровни всегда заимствованы из более широкой культуры, естественно, так что (как и в терапии) мы оставляем за собой право на подозрение и можем выводить невысказанное из сказанного на более высоких уровнях.
Это может быть интересно, если считать, что было бы хорошо, если бы сверху донизу вся конструкция была более-менее связная и непротиворечивая (я думаю, что было бы здорово). Если даже так не считать, рассматривая терапевтические подходы на разных уровнях все равно можно увидеть интересные вещи, если к этому есть философские способности и азарт. Азарт у меня есть, но способности мои весьма скромны, поэтому на третий уровень (про философию) мы пойдем когда/если я совсем одурею (к тому же весь мейнстрим описывается парой комбинаций). Так что остаемся пока на первом уровне, потом заглянем на второй.
—
https://ironhead.id/tlgrm-888
железноголовый pinned «[комическая интерлюдия] Если бы психотерапия была человеком, ей была бы показана психотерапия. Идентичность зыбкая, кто она — сама не знает. Вместо личной истории скомканный и плоский нарратив, своего прошлого смутно стыдится, и склонна отрицать что такое…»