«Это просто конкретная вариация общекультурной предпосылки, которая была в классическом рационализме (то, что я описал, и называется классическим рационализмом). Из него строилась и определенная историческая концепция; скажем, история культур рассматривалась фактически по формуле самосознания: история есть наращивание способностей человека осознавая, контролировать и организовывать все с ним происходящее. Чем дикарь отличается от нас? Тем, что мир перед ним тот же самый, но его сознание еще опутано туманом заблуждений. А история есть выхождение на свет белый потенции дикаря, вызревание потенции дикаря осознавать. Самосознание ведь не имеет предела. И вот история есть как бы самосознание во времени. Скажем, он боялся сил природы и облекал их от страха в какие-то фантазии, придумывал какие-то сверхъестественные силы и прочее, но потенциально он есть носитель самосознания. Он такой же человек, как и мы, но только впрошлом времени; со временем он вызревает. История и есть это вызревание; она, следовательно, однонаправленна, однолинейна, прогрессивна по определению, потому что самосознание уже заложено в человеке; оно лишь во времени должно развернуться, оно же не может разворачиваться в разных направлениях. Отсюда и слова, которые мы употребляем: «первобытное» и «примитивное» общество, отсюда и наш навык считать, скажем, что, когда человек говорит, что молния — это гнев Зевса, он неправильно говорит о том, о чем мы говорим правильно. Мимоходом добавлю, что здесь нет, например, допущения, что, может быть, он говорил о чем-то другом, и если я сегодня знаю, что молния — это разряд атмосферного электричества, это не есть ответ на ту проблему, по поводу которой дикарь сказал, что молния есть знак, или проявление, божественного гнева и так далее […].

Смысл возникает как третье слово, или третий термин, по сравнению с истиной и заблуждением. Скажем так: то или иное мифологическое представление имеет смысл в качестве того, что служит для организации человеческого сознания, человеческого опыта и человеческой культуры. И может быть, весь смысл именно в этой организации, а не в отношении к предмету. Не важно, действительно ли Зевс бросает перуны и вообще существует ли Зевс, а важно, какую роль некоторое смысловое образование играет (и в силу того, что оно играет какую-то роль, оно и называется смысловым) в общей организации нашей психики, в общей организации культуры. Или, скажем иначе: важно, какая культурная задача решается через это представление. Тем самым убирается посылка, что человек есть примитивный исходный философ, то есть спекулятивно размышляющий о мире. Может быть, человек, этот «примитивный дикарь», вовсе не был первичным философом, рассуждающим о мире, чтобы его познать из любознательности, а может быть, он решал какие-то задачи и проблемы через выработку определенных представлений. И если мы докажем, что в действительности молния есть атмосферное электричество, мы тем самым не опровергнем нечто, если это нечто имеет смысл. Имеет ли смысл доказывать человеку, который галлюцинирует, что такого предмета в мире нет, что он заблуждается относительно этого предмета? Дело не в том, есть этот предмет или нет, а задача состоит в том, чтобы выявить, какой смысл это имеет для галлюцинирующего больного, чтó через эту галлюцинацию выражается не с точки зрения познания предмета в мире, а с точки зрения того, что такое человеческая психика, с точки зрения того, чтó говорит о себе языком видéний или галлюцинаций. Следовательно, мы должны обращаться с этими образованиями сознания (а галлюцинация — это образование сознания) не по правилу «истина или ложь», то есть не по правилу соотнесения с предметом, который мы видим. Мы видим, что нет розовых слонов, а больной их видит. И если мы исходим из того, что мы видим, мы говорим: слушай, дорогой, нет слонов, успокойся. И — не работает. Нельзя, например, психиатрию, лечение на этом построить.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии

Kristian Kemtrup. Диагноз и благополучие (1/2)

Длинный тред по поводу споров о том, как нам стоит воспринимать диагнозы, включенные в DSM [психиатрическую классификацию]: как психические заболевания, болезни, жизненные трудности или (я предпочитаю этот вариант) как психологические проблемы.

Ключевой момент состоит в том, что это спор о семантике: какое слово нам использовать? Споры о семантике важны — то, как мы что-то описываем, может влиять на то, как это воспринимается. Но то, как мы что-то называем, менее важно, чем факты об этом. Я бы хотел отойти от споров о семантике и просто описать факты — по крайней мере, то, как я их вижу и, как мне кажется, видит их большинство людей.


1
Есть факты о том, кто в обществе благополучен, а кто нет. Быть «благополучным» (эвдемония) — означает, грубо говоря, жить хорошо, быть счастливым, применять свои способности и таланты, состоять в значимых отношениях с людьми и т.д.

У нас нет простого определения того, как выглядит благополучие. Оно меняется от человека к человеку, зависит от контекста и (вероятно) от культуры.

Но даже если определение благополучия зависит от культуры, представления о благополучии в различных культурах сильно пересекаются. Всем нам нужны связи с людьми, осмысленные задачи, некая степень безопасности и удовлетворения базовых потребностей. Если даже благополучие всегда относительно и культурно сконструировано, все равно есть факты о том, кто благополучен, а кто нет.

2
Существуют распространенные препятствия для благополучия, которым мы даем названия, чтобы работать над их устранением или ослаблением. Например, Ирис Янг определяет «притеснение» как ситуацию, при которой человеку сложнее быть благополучным из-за его принадлежности к определенной социальной группе. Притеснение — это препятствие благополучию на социальном уровне, то есть в обществе.

3
Есть, конечно, и другие препятствия для благополучия на социальном уровне: война и голод, эпидемия и т.д.

4
Существуют также препятствия для благополучия, которые живут в психике индивидов. К примеру, некоторые люди обладают добродетелями: смелостью, добротой, честностью и т.д., — которые в совокупности помогают им быть благополучными (некоторые скажут, что добродетели и составляют благополучие, но сейчас мы это опустим).

Отсутствие добродетелей — пороки — тоже может препятствовать благополучию. Некоторые люди слишком сердиты или слишком эгоистичны, злы или безрассудны, и это может мешать им быть благополучными (и не только им самим, конечно).

5
Было бы ошибкой считать пороками все проблемы, которые существуют в сознании, личности или характере людей. Добродетель — это то, что человек может обрести рефлексируя и прикладывая волевые усилия, практикуя добродетельное поведение, пока оно не станет второй натурой и характер не станет добродетельным. Например, если я склонен быть несколько пассивным на работе (порок), я могу это отрефлексировать и побудить себя (воля) к большей собранности.

Но некоторые проблемы в психике не могут быть отрефлексированы и поняты самим человеком. Человек пытается их осмыслить, но ему это не удается. Или человек вообще не способен воспринимать их как проблему. В некоторых случаях человек понимает проблему, хочет измениться, самостоятельно пытается это сделать, но не может. Все эти варианты не попадают в одну категорию с описанными нами пороками, которые человек может понять и самостоятельно изменить, прикладывая волевые усилия.

6
Нам нужно название для проблем, которые живут в психике индивида — в личности, характере, бессознательном и т.п., которые сложно понять и контролировать самостоятельно силой воли. Я предпочитаю название «психологические проблемы», потому что оно нейтральное, но некоторые называют эти проблемы психическими расстройствами, психическими заболеваниями, психическими болезнями, проблемами психического здоровья и т.д.

Kristian Kemtrup. Диагноз и благополучие (2/2)

7
Препятствия для благополучия, обозначенные в предыдущем пункте, зачастую не имеют понятной этиологии [причины возникновения]. В некоторых случаях мы знаем, что есть в принципе распознаваемый (или уже определенный) мозговой процесс, вызываемый биологическими процессами: генами/токсинами/повреждениям и т.д., например: болезнь Альцгеймера, черепно-мозговая травма, травматическая энцефалопатия, болезнь Гентингтона.

Вполне разумно называть эти вещи болезнями или заболеваниями мозга, травмами мозга или нездоровым мозгом.

8
Но у нас нет разумных причин считать, что для большинства диагнозов из DSM и других клинических диагностических категорий (даже более неформальных) могут быть определены мозговые процессы или кластеры процессов, которые бы являлись причиной (или являли бы собой) препятствия благополучию. Речь, скорее, о сочетании биологических и межличностных причин. И в некоторых случаях человек вписывается в диагностическую категорию, несмотря на то, что нет никакой определенной проблемы со здоровьем его мозга.

Эти препятствия благополучию существуют на уровне индивидуальной психики и могут быть вызваны сложным сочетанием биологических и межличностных, связанных с личностным развитием, причин. Но они отличаются и от пороков вроде лживости или жестокости, и от проблем с мозгом. Хотя во многих отношениях они похожи и на проблемы с мозгом, и на пороки.

Думаю, стремление обозначать диагностические, клинические категории как проблемы со здоровьем, позволяет нам проявить сострадание. «Вашему благополучию препятствует болезнь. Вы заслуживаете сочувствия, а не осуждения. Есть и другие люди с вашей болезнью. Вы часть притесняемой социальной группы, и вы можете поддерживать друг друга».

Но так же разумно и отвергать такую аналогию. «Ваше препятствие благополучию — это не болезнь. То, как вы себя чувствуете, и то, как думаете, по крайней мере частично связано с тем, как вы склонны относиться к людям. Все то, что вы пережили в процессе межличностного развития, вплетено в вашу личность, и то препятствие, с которым вы столкнулись, является важной, имеющей смысл частью вас самих. Но если вы увидите ее, то с помощью других людей сможете получить опыт межличностного взаимодействия и пройти через связанные с личностным развитием переживания, которые помогут вашему росту. Это не порок, с которым вы могли бы справиться сами, но то, через что можно перерасти в правильной межличностной обстановке. Это не болезнь. Это ваша психика и ваша жизнь».


Не так важно, называть ли такие затруднения проблемами с [психическим] здоровьем или нет, гораздо важнее понимать, исходя из каких соображений может быть оправдано думать о них как проблемах со здоровьем или не думать так.

Finis.

—
https://ironhead.ru/kemtrup-on-diagnosis

«Когда призадумаешься […], начинаешь философствовать и тем самым выполняешь первую метафизическую заповедь, заповедь номер один, сформулированную человеком, который даже слова «метафизика» не знал и, если бы узнал, вздрогнул бы от ужаса. Я имею в виду Сократа; его метафизическая заповедь (и она именно метафизическая), или метафизический анализ, звучит так: познай самого себя. Я подчеркиваю только, что смысл этой фразы, который я перед этим фактически раскрыл, не называя ее, есть единственный ее смысл, тоже отличающийся от обыденного.

[…] чтобы начать задавать философские вопросы, начать философствовать, то есть что-то узнавать. А из чего узнавать? Из того, что ближе всего ко мне. Не в далекие структуры галактики я захожу, говорил Сократ (и этим он отличался от современных ему натурфилософов, которые занимались строением звезд, мира), это все очень далеко, и не известно, узнаем ли мы что-то и на каких основаниях мы вообще что-то можем знать об этом. Может быть, к тому, к чему мы придем через изучение далеких звезд, мы можем, изловчась, прийти через близкое, самое близкое. А что самое близкое к нам? Мы сами. Познай самого себя, а не то, какие у тебя свойства, на что ты способен или не способен (это занятие, в общем, малоинтересное, оправданное только тогда, когда в результате разглядывания себя в зеркале очаровательная дама улучшает свою наружность, а в остальном — бессмысленное занятие). Нет ничего более неинтересного, чем ты сам в смысле мешка, наделенного картофелинами свойств, или качеств. И обычно так и понимают Сократа, что познай самого себя — значит, призадумайся о себе, углубись в себя, в смысле углубись в психологического натурального индивида. Да нет.

[…]

Я сказал, что есть фраза, имеющая одновременно и обыденный смысл, и философский: «Познай самого себя». Естественно, что мы имеем тот язык, который мы имеем, другого языка мы не сочиняем каждый раз. «Познай самого себя», — сказал философ, но сказал, уже философствуя, тем самым требуя от того, кто слышит эту фразу (или повторяет ее), чтобы он ее понимал. А что значит «ее понимал»? «Понимал» — это значит запрещал себе в ее понимании обычные ассоциации, обычный смысл. Познай самого себя. Да нет, не надо познавать самого себя, самого себя познавать неинтересно. «Познай самого себя» — имеется в виду, что лишь через близкое познай нечто, или бытие. Это действительно метафизический постулат.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии

Но в рассматриваемый нами период самые яркие примеры морального самоосуждения неожиданно обнаруживаются там, где они наименее необходимы – у Марка Аврелия. Ненависть к миру оказывается для него худшим неблагочестием, и он обращает ее внутрь самого себя. Уже в письме к Фронтону, написанному возрасте двадцати пяти лет, он злится на неспособность достичь философской жизни: «Я мучаюсь, - говорит он, - я в разладе с самим собой, я мрачен и недоволен, я истощен».
Те же самые чувства преследуют его как императора: он потерял свои идеалы и не достиг хорошей жизни, собственное существование пугает и отвращает его, он стремится быть другим, нежели он есть, «стать, наконец, человеком», прежде чем умрет. «Трудно человеку, говорит он, - выносить самого себя».

Э. Р. Доддс «Язычник и христианин в смутное время: Некоторые аспекты религиозных практик в период от Марка Аврелия до Константина».

«Становление, жизнь и поступки должны образовать целостность, должны выстроиться в круг. Простые, однонаправленные ряды событий, волевые акты и действия по обеспечению устойчивости достигнутого приводят к ограниченности и скованности, к деструктивным последствиям. Если мы хотим что-то понять, мы должны уметь находиться, так сказать, в подвешенном состоянии, не прикасаясь к той твердой почве, которую составляют отчетливые, недвусмысленные дефиниции. Одновременно мы должны участвовать в круговороте жизни. Мы допустили бы ошибку в толковании смысла этого круговорота, если, стремясь всякий раз избежать возможного риска, стали бы настаивать только на одном из двух полюсов: на обладании, но не утрате, на утверждении, но не подчинении, на жизни, но не смерти. Мы должны всегда принимать противоположности как должное, идти на риск конфронтации с ними, допускать, чтобы они поражали нас и даже доставляли нам мгновенную боль, включать их в качестве существенного фактора во все наши движения. Все, что существует само по себе, без своей противоположности, равносильно застою, утрате всяческой инакости и обречено на общий конец со всем тем, что уже пребывает в состоянии безжизненной стагнации. Но стоит нам включиться в диалектический круговорот движения и риска, как жизнь обретет для нас более широкий смысл. Любая однонаправленная интенция, любая рациональная фиксация – всего лишь необходимое мгновение в целостной системе циклических движений, из которой это мгновение черпает свой смысл, относительно которой оно измеряется, без которой оно не могло бы осуществиться. Все наши идеи, все объемлющее, наличное бытие, дух и экзистенция – все пребывает в циклическом движении; стоит одним движущимся циклам распасться, как вместо них образуются новые.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Объективный бред и бред, сосредоточенный на собственной личности.

Благодаря существованию такого универсального фактора, как общечеловеческие влечения и желания, надежды и страхи, содержание большинства бредовых конструкций находится в тесной связи с бедами и радостями отдельного человека. Почти всегда центральным пунктом бреда является сам больной. С другой стороны, изредка встречаются бредовые конструкции объективного содержания: бред об устройстве мира, о философских проблемах, об исторических событиях, не имеющих никакого отношения к личности больного. Делаются великие изобретения, ведется постоянная работа над ними, решаются проблемы квадратуры круга, трисекции угла и т. п.; с помощью числовых символов пророчески постигаются фундаментальные законы, управляющие мировыми событиями. Больной ощущает свою весомость, чувствует себя великим первооткрывателем; при этом лично для него содержательный аспект бреда почти ничего не значит. Его дни заполнены тяжелой умственной работой, имеющей для него глубокий смысл. Для него очень важно быть правым: ведь в противном случае жизнь потеряла бы для него всякий смысл; но вся работа его мысли носит объективный характер. Бредовые конструкции такого рода весьма интересны, но встречаются несравненно реже, нежели конструкции эгоцентрического плана.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

Сегодня крайне популярна идея, согласно которой человек — это предприниматель самого себя. Следовательно, личное время и когнитивные способности — это капитал, которым еще нужно суметь распорядиться. Однако, экономическая метафора ментальной жизни не так безобидна, как может показаться на первый взгляд. Её обратная сторона: невротизация субъекта, выраженная в самопринуждении к саморазвитию, под которым всё чаще понимается изучение различных теорий и практик, позволяющих ещё более эффективно «саморазвиваться».

Алексей Соловьёв рассуждает о когнитивном капитализме и судьбе субъекта, вся жизнь которого превращается в производственный процесс без разделения на работу и отдых, профессиональную занятость и досуг.

https://syg.ma/@insolarance-cult/koghnitivnyi-kapitalizm-i-proizvodstvo-ghipiernievrotichnoi-subiektivnosti

«Решимость заболеть.

Благодаря рефлексии больной может видеть себя, судить о себе, формировать себя. Но существуют и такие силы, которые действуют в прямо противоположных направлениях. Человек хочет быть прозрачен для самого себя или не видеть себя, он хочет обманываться, отгородиться от реальности. В той сфере, которая принадлежит болезни, мы обнаруживаем решимость быть больным, инстинктивное влечение к болезни — и, в противоположность этому, внутреннее обязательство быть здоровым. [...]

Установка на самоконтроль в поддержании нормальной жизни, на то, чтобы не обращать на болезнь никакого внимания, — это прямая противоположность навязчивому подчинению соматической болезни и той совершенно незаметной капитуляции перед ней, которая иногда выглядит как почти целенаправленная решимость заболеть. Больные хотят сочувствия, хотят поднять вокруг себя шум, избежать выполнения тех или иных обязанностей, получить финансовую компенсацию или насладиться какими-то фантастическими радостями. [...]

Некоторые люди испытывают настоящую потребность заболеть. При появлении первых же элементов болезни они всячески стараются их сохранить, лелеют их, инстинктивно говорят им «да» и при этом осознанно обращаются за медицинской помощью и выказывают заинтересованность в лечении. Болезнь становится главным содержанием их жизни, средством для того, чтобы играть роль, заставлять других прислуживать себе, извлекать выгоду из уклонения от требований, предъявляемых реальностью. Формулируя ситуацию в наиболее общих терминах, мы можем сказать, что такие люди в событиях, за которые они ответственны и с которыми они понятным образом связаны, хотят видеть лишь нечто совершенно случайное, выходящее за пределы сферы их ответственности. [...]

К случаям, когда стремление быть больным воздействует на развитие болезненных соматических состояний, в полной мере применимо известное замечание Шарко: „Существует определенный момент между здоровьем и болезнью, когда все зависит от самого пациента“».

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Обыкновенно говорят, что ум развивается посредством вопросов, возражений, ответов и т.д. Но на самом деле он посредством этого не развивается, а только получает внешний лоск. Внутреннее же в человеке приобретается и расширяется посредством культуры; тем, что он молча воздерживается от суждения, он не становится беднее мыслями и не теряет в живости ума. Наоборот, он скорее научается благодаря этому понимать других и начинает догадываться, что взбредшие ему в голову мысли и возражения никуда не годятся, и благодаря тому, что он все более и более понимает, что такие мысли никуда не годятся, он отучается иметь такие неудачные мысли.»

— Г. В. Ф. Гегель. Лекции по истории философии.

Город в огне. Джерардо Доттори, 1926

Человеку в силу дерзновения свойственно думать, что он свободен в мыслях, словах и решениях. Это никогда не было правдой — субъект не прозрачен для самого себя — и особенно ясно в экстремальных ситуациях, идет ли речь о диванных генералиссимусах или любителях покаяний.

Во-первых, мы подвержены аффективным взрывам. Когда речь идет об опыте от первого лица, человек думает, что его переживания уникальны, хотя они типичны и вписаны в общую историю страдания. Но для конкретного субъекта это означает эмоциональный шторм и попытку контроля. Результат — приступы консьюмеризма, страсть к спонтанным путешествиям, замещающие действия.

Во-вторых, инфополе начинено минами, во всех смыслах. Не важно, к какой прессе вы припадаете, важно, что многообразие опыта неизбежно будет структурировано так или иначе. Факты приобретают полярные значения — или игнорируются, причем как Левиафанами, так и теми, кто позиционирует себя как правдорубы. Мы здесь органы и детали медиа, и чем это незаметнее, тем фатальнее (если стало слишком комфортно или вы ощутили ясность — вас точно используют). Медиа как единственные субъекты смартфонных антропологий мыслят нами в согласии с любимой психонавтами теорией о том, что люди — только этап в развитии поганого гриба.

В третьих, репрессивность языка на глазах обрастает плотью. Человек не может говорить, не используя слова, и всегда вынужден осуществлять определенный подбор понятий. Подвержены семиотизации даже знаки препинания, пустоты, молчание. За их тотальностью можно только надеяться обнаружить неструктурированный «избыточный элемент».

Полная свобода, таким образом, невозможна просто потому, что у всех есть чувства, источники информации и речевые акты — все, что делает нас интегрированными в социум. Но возможно движение к самости, в сторону разломов символического — правда, крайне болезненное, потому что слияние с нарративом комфортнее. «Правильный» семиозис это часть диктата медийного наслаждения и гарант неуязвимости. Отдаваясь ему, мы приносим в жертву свою уникальность и отдаляемся от обретения того, что не подвержено символической (идеологической) захваченности.

«Провозглашаю догматически: Пока вы, ваш пациент и ваша совместная работа не будут в основе своей мотивированы стремлением к добру и справедливости, не будет никакого стоящего терапевтического результата. Единственный настоящий и надежный двигатель терапии — это совесть, порожденная любовью.

Правильный вопрос: «Как должен я относиться к себе и другим»… Конечно, есть «должествования» токсичного суперэго, которые предстоит поумерить по ходу терапии. Но порочно думать, что все моральные обязательства перед собой и другими это только лишь указы суперэго.

Зачем мне пытаться поддерживать контакт с реальностью? Зачем прекращать проецировать вину и стыд? Зачем стараться интегрироваться? Зачем переставать пытаться контролировать судьбу? Зачем быть добрым к своему будущему «я»? Зачем преодолевать свои регрессивные защиты? Зачем стремиться сохранить достоинство, если я могу быть беспечно распущенным?...

Вы и так знаете зачем. Это знание глубоко в вашем сердце. И ваше сердце — источник совести. А совесть — источник вашей истинной мотивации. Вы делаете все это потому что так правильно.

В психологии часто говорит: делайте так, потому что тогда вы будете счастливее. Еще говорят, что мораль — это либо соблюдение клинических приличий (не спи со своими пациентами; веди записи так-то...), либо личный выбор (кто я такой, чтобы навязывать мои моральные ценности?; я должен помочь своему пациенту осознать свои...).

Это чепуха. Да, вы не можете «навязывать мораль»: сама эта идея морально и концептуально ущербна. Да, есть несколько сфер жизни, по поводу которых ну нас есть серьезные разногласия. Но они редко встречаются в клинике.

Что встречается, так это нечестность по отношению к супругу или к себе; уклонение от принятия мужества; избегание тестирования реальности; избегание праведного гнева через показное самоуничижение; неспособность любяще успокоить себя; и стремление потворствовать расщеплению, позабыв о достоинстве.

Что встречается, так это нарушение нравственного развития: словно вы не провинившийся, но любимый — тот, кто может набраться мужества, чтобы все исправить — а никчемный человек, который должен бесконечно наказывать сам себя или быть наказан другими.

И все это способы игнорировать непреходящую истину о том, что воспитание истинного достоинства, формирование честной гордости — через стремление к добру и справедливости — это именно то, что в наибольшей степени способствует психическому здоровью».

— Richard Gipps

«Религия (или ее отсутствие) определяет цели терапевтического воздействия. Когда врача и больного связывает одна и та же вера, именно она оказывается той инстанцией, которая определяет окончательные решения, оценки, указывает направление дальнейшего движения, создает условия для использования тех или иных терапевтических средств. При отсутствии этой связи место религии занимает светское мировоззрение. Врач принимает на себя функции жреца. Возникает идея, так сказать, светской исповеди, общедоступных консультаций по духовным вопросам. Там, где объективная инстанция не действует, психотерапии грозит опасность стать не только средством, но и выражением какого-либо более или менее путаного мировоззрения – абсолютно устойчивого или мимикрирующего, серьезного или притворного, но обязательно «приватного», обусловленного свойствами конкретной личности.

[…]

Многие современные психотерапевты находятся под воздействием иллюзии, будто именно перед невротиками и психопатами можно ставить максимальные задачи – такие как требование реализации собственного «Я», расширения границ разума, достижения личностью, как неким имманентным целостным комплексом качеств, гармонической полноты человеческого бытия. Психотерапия неразрывно связана с реалиями общей веры и общих ценностей. Там, где общей веры нет, перед личностью ставится невероятно сложное требование помочь себе, исходя из собственных ресурсов; но любой человек, способный хотя бы частично выполнить подобное требование, не нуждается ни в какой психотерапии.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Чего хочет достичь больной, когда он обращается к психиатру? Что сам врач считает целью лечения? Очевидно, в обоих случаях речь идет о «здоровье» в самом неопределенном смысле этого слова. Один считает «здоровьем» неосмысленное, оптимистичное, трезво-уравновешенное отношение к жизни, другой – осознание постоянного присутствия Бога и сопровождающее его чувство покоя и уверенности, надежности окружающего мира и будущего. Третий чувствует себя здоровым, когда все его личные неприятности, его собственные действия, вызывающие отвращение у него самого, все отрицательные моменты его жизненной ситуации оказываются заслонены ложными идеалами и иллюзорными интерпретациями. Здоровью и счастью очень многих людей полезна терапия персонажа ибсеновской «Дикой утки» доктора Реллинга, который говорит о своем пациенте: «Я забочусь о том, чтобы сохранить в нем ложь его жизни», а в связи с «лихорадкой честности» саркастически замечает: «Отнимая у среднего человека ложь его жизни, вы отнимаете у него счастье». Мы безоговорочно придерживаемся мнения, что для терапии желательна правда; но считать, будто ложь делает человека больным, – это явный предрассудок. Существуют прекрасно приспособленные к жизни личности, всецело поглощенные ложными представлениями о себе и окружающем мире. Значит, необходимо серьезно задуматься над тем, в чем состоит суть лечения и, далее, каковы границы любых психотерапевтических усилий — пусть даже на эти вопросы невозможно дать окончательные ответы.

Что составляет суть лечения? Предпосылкой любой терапии служит молчаливая убежденность в том, что ответ на этот вопрос нам известен. В случае соматических болезней никаких неясностей на этот счет обычно не бывает. Но при неврозах и психопатиях ситуация выглядит совершенно иначе, ибо их лечение вступает в нераздельную, хотя и весьма неоднозначную (содержащую в себе одновременно правду и ложь) связь с верой, мировоззрением, этосом. Было бы чистой фикцией полагать, будто врач ограничивает себя только тем, что с точки зрения всех мировоззрений и религий признается здоровым и объективно желаемым.

[…]

В качестве цели психотерапевтических усилий часто называют «здоровье», трудоспособность, способность реализовать собственные возможности и получать удовольствие (Фрейд), адаптацию к обществу (Адлер), радость творчества и способность испытывать счастье. Нечеткость и многочисленность подобных формулировок указывает на то, что все они, по существу, сомнительны и проблематичны.

Цель психотерапии определяется мировоззренческими соображениями, и уйти от этого невозможно. Эти соображения могут затемняться привходящими моментами или подвергаться хаотическим искажениям, но нам не дано разработать такую психотерапию, в которой не было бы ничего, кроме чистой медицины и которая в самой себе содержала бы собственное обоснование.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Ясно, что хороший психиатр – большая редкость; и даже он, как правило, является по-настоящему хорошим психиатром только для относительно немногих людей, которым лучше всего соответствует по своим качествам. Психиатр для всех – это нечто, невозможное в принципе. Но в силу обстоятельств психиатр обязан оказывать помощь любому человеку, который вверяет себя его заботам. Этот факт сам по себе заставляет его быть скромным.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Психотерапевт должен прийти к пониманию самого себя. Болезни, обусловленные соматическими причинами, не дают оснований требовать от врача, чтобы он подвергал себя тем же процедурам, что и своего пациента, и, таким образом, проверял собственное искусство на себе самом. Врач может наилучшим образом справиться с лечением нефрита у другого человека, даже если собственную болезнь того же рода он лечит очень плохо или не лечит вообще. Но в сфере психики ситуация выглядит совершенно иначе. Психотерапевт, не видящий глубин собственной души, не может по-настоящему проникнуть в глубинные слои психической жизни своего пациента: ведь при любой попытке такого проникновения на психотерапевта действуют чуждые импульсы, которые ему необходимо понять. Психотерапевт, не способный помочь самому себе, не может оказать реальной помощи другому. Поэтому перед врачом издавна ставится требование сделать себя объектом углубленного психологического исследования. Ныне это требование признано одним из фундаментальных.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«В психотерапии от врача требуется высочайшая степень личной вовлеченности в процесс лечения. Нужно сказать, что, по существу, это требование оказывается выполнимо лишь в крайне редких случаях. Фон Вайцзеккер выразил его в следующих словах: «Только при условии, что врач до глубины души задет болезнью, заражен, напуган, возбужден, потрясен ею, только при условии, что она перешла в него и продолжает в нем развиваться, обретая благодаря его сознанию свойство рефлексивности, и только в той мере, в какой все это оказалось достигнуто, врач может рассчитывать на успех в борьбе с нею».

Коммуникация, однако, обычно нарушается типичными потребностями больного. Один из важных для психиатра типов отношений между людьми – описанное Фрейдом «перенесение» («трансфер», «Übertragung») больным на врача чувств преклонения, любви, а также враждебности. В психотерапии перенесение неизбежно; оно может стать опасным препятствием, если его вовремя не распознать и не преодолеть. Некоторые врачи наслаждаются той позицией превосходства, которую они обретают в силу соответствующего отношения к ним пациентов. Другие стремятся к ликвидации любых эротически окрашенных перенесений, отношений подчиненности и зависимости, дабы установить желаемое отношение разумной коммуникации на основе равенства; но их усилия кончаются неудачей из-за элементарной потребности больных, которые хотят видеть во враче своего возлюбленного спасителя.

Ответственный психиатр делает свою собственную психологию — психологию врача – предметом осознанной рефлексии. Отношение между врачом и больным неоднозначно. Информирование с позиций специалиста, дружеская помощь на основе равенства, авторитарность врачебных предписаний имеют, по существу, совершенно различный смысл. Врач и пациент часто вступают в борьбу друг с другом. В одних случаях это борьба за превосходство, в других – за достижение большей ясности. Просветление глубин души может достигаться либо на основе абсолютного авторитета, в который человек верит, либо на основе взаимности, когда задача собственного прояснения становится для врача столь же важной, как и задача прояснения больного.

Мы не в состоянии дать теоретически содержательную формулировку принципов, которым должен следовать в нашу эпоху практикующий психотерапевт. Так или иначе, он обязан быть философом — независимо от того, философствует ли он осознанно или бессознательно, дисциплинированно или беспорядочно, методично или случайно, серьезно или играючи, в категориях абсолютного или поддаваясь веяниям моды. О том, каков он на самом деле, нам может сообщить только его собственный пример, но вовсе не теория. Искусство терапии и обращения с больными, подходы и установки невозможно свести к ограниченному набору правил. Невозможно предугадать, как именно, с какими последствиями разум и гуманность, рассудительность и открытость проявят себя в каждой данной ситуации. Высшая из всех возможностей нашла свое выражение в формуле Гиппократа: iatros philosophos isotheos (врач, философ, богоравный).»

— Карл Ясперс. Общая психопатология