«Наша молодежь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами; они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие».
Сократ (470-399 гг до н. э.)

«Я утратил всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодежь завтра возьмет в свои руки бразды правления, ибо эта молодежь невыносима, невыдержанна, просто ужасна».
Гесиод (ок. 720 г. до н. э.)

«Наш мир достиг критической стадии. Дети больше не слушаются своих родителей. Видимо, конец мира уже не очень далек».
Египетский жрец Ипувер (1700 лет до н. э.)

«Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Младое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру».
Надпись на глиняном горшке, найденном среди развалин Вавилона. Возраст этого горшка - свыше 3000 лет.

https://www.tg-me.com/darkharbour/313

Xul Solar, Ña Diáfana (1923)

Max Ernst, Max Ernst Showing a Young Girl the Head of his Father (1927)

Joan Miro, Harlequin's Carnival (1924-1925)

«Поскольку что-то говорится против «гуманизма», люди пугаются апологии антигуманного и прославления варварской жестокости. Ведь что может быть «логичнее» вывода, что тому, кто отрицает гуманизм, остается лишь утверждать бесчеловечность?

Поскольку что-то говорится против «логики», люди уверены, что выдвинуто требование отречься от строгости мысли, вместо которой воцаряется произвол инстинктов и страстей, а тем самым истиной провозглашается «иррационализм». Ведь что может быть «логичнее» вывода, что тот, кто говорит против логики, защищает алогизм?

Поскольку что-то говорится против «ценностей», люди приходят в ужас от этой философии, дерзающей пренебречь высшими благами человечества. Ведь что может быть «логичнее» вывода, что мыслитель, отрицающий ценности, должен с необходимостью объявить всё никчемным?

Поскольку говорится, что бытие человека есть «бытие-в-мире», люди заключают, что человек тут принижается до чисто посюстороннего существа, вследствие чего философия тонет в позитивизме. Ведь что может быть «логичнее» вывода, что тот, кто утверждает включенность человеческого бытия в мир, признает только посюсторонность, отрицает потустороннее и отрекается от всякой «трансценденции»?

Поскольку цитируются слова Ницше о «смерти Бога», люди объявляют подобный поступок атеизмом. Ведь что может быть «логичнее» чем вывод, что осмысливший «смерть Бога» — безбожник?

Поскольку во всем перечисленном сплошь говорится против того, что человечество признает высоким и священным, эта философия учит безответственному и разрушительному «нигилизму».[…]

Люди полагают, полагаясь на пресловутую логику и на «рацио», что всё непозитивное негативно, служит тем самым принижению разума и потому заслуживает позорного клейма. Люди так переполнены «логикой», что тотчас перечисляют на счет предосудительной противоположности всё, что идет против привычной сонливости мнения. Всё, что не остается стоять на стороне общеизвестного и излюбленного позитива, люди сбрасывают в заранее заготовленный ров пустой негативности, которая всё отрицает, а потому впадает в Ничто и приходит к полному нигилизму. На этом логическом пути люди топят всё в нигилизме, который сами себе изобрели с помощью логики.[…]

Постоянной апелляцией к логике люди создают видимость, будто они вот-вот примутся мыслить, тогда как они отреклись от мысли.»

— Мартин Хайдеггер. Письмо о гуманизме

Joos van Craesbeeck, The Temptation of St. Anthony (c. 1650)

«Но вот мадхьямики говорят: мир без сути, мир пуст, лишен своебытия. Что это значит? Это значит и то, что мир открыт, неоднозначен, гибок, а его горизонты подвижны и гибки. Он и «то-то и то-то», и «это и то», и «такой-то и этакий» и вообще какой угодно в одно и то же время. Не то чтобы он менялся, он одновременно и «а», и «не-а», и «а и b», и вообще «все, что угодно». Автор даосского трактата «Гуань Инь-цзы», находившийся под сильным влиянием мадхьямаки, сказал в своем произведении: «В мире есть драконы, морские гады и просто змеи. Дракон, он может быть одновременно и драконом, и морским гадом, и змеей. А морской гад или змея – они только морской гад и змея, и не больше. Совершенномудрый подобен дракону, а мудрец – он морской гад, не больше». Наш мир, воспринимаемый как обладающий своебытием и составленный из самосущностных элементов, с неизбежностью всегда четко определен, ограничен, и потому в нем нет жизни, а есть лишь страдание и страдательность. Если он Deus sive natura, Бог, или природа, то уже никак не может быть волей и представлением. А если он воля и представление, то уже не быть ему плодом самосозерцания мирового Разума. А так ли это? Надо сказать, что не только буддисты-шуньявадины, а и джайны учили, что любое учение освящает мир лишь «некоторым образом» и лишь в «каком-то отношении». Значит, и джайны чувствовали эту открытость, эту магическую пустотность мира, в котором все в одном, а одно во всем, все – тоже во всем, а одно еще и в одном! Эта магическая Вселенная и есть сеть бога Индры из «Аватамсака сутры». Мириады блистающих драгоценных каменьев, каждый камень отражает все остальные камни и отражается, в свою очередь, во всех камнях. Отражения и взаимоотражения, отражения отражаются в отражениях, каждое из них реально, и каждое подобно иллюзии, подобно сну; часть вмещает в себя целое, и в этом целом опять-таки содержится, снова объемля и его, и себя в нем. Это мир борхесовского Алефа, открытый и непредсказуемый, мир, который не «от сих до сих», будь то в пространстве или во времени, он нелинейно бесконечен и «гиперссылочно» (прошу прощения за неологизм) вечен. И именно его пустотность, его лишенность своебытия, его «найратмичность», бессущностность и есть залог его открытости и магической голографичности.»

— Евгений Торчинов. Пути философии Востока и Запада.

«В собственно философской области главной особенностью джайнов была так называемая анэкантавада (доктрина неодносторонности), согласно которой реальность настолько сложна и многогранна, что любое высказывание относительно нее будет верно лишь «некоторым образом» (сьявада – это учение было столь важным для джайнов, что брахманисты часто и вообще называли джайнскую философию этим словом) и лишь «определенным образом» (наявада). То есть любые высказывания о природе реальности в каком-то отношении истинны, но истинны только определенным образом; не существует ни одного учения, взгляды которого на реальность обладали бы абсолютной истинностью. Не исключено, что взгляды джайнов (с которыми греки были безусловно знакомы и которых они называли «гимнософистами», «нагими мудрецами») повлияли на Пиррона и способствовали формированию античного скептицизма.»

— Евгений Торчинов. Пути философии Востока и Запада.

Wakana Yamazaki, Jungle man (2016)

«It all boils down to a simple lack of strength to bear the superlative, to open oneself to the totality of experience—an idea that was well appreciated by William James and more recently was developed in phenomenological terms in the classic work of Rudolf Otto. Otto talked about the terror of the world, the feeling of overwhelming awe, wonder, and fear in the face of creation—the miracle of it, the mysterium tremendum et fascinosum of each single thing, of the fact that there are things at all. What Otto did was to get descriptively at man’s natural feeling of inferiority in the face of the massive transcendence of creation; his real creature feeling before the crushing and negating miracle of Being. We now understand how a phenomenology of religious experience ties into psychology: right at the point of the problem of courage.

We might say that the child is a “natural” coward: he cannot have the strength to support the terror of creation. The world as it is, creation out of the void, things as they are, things as they are not, are too much for us to be able to stand. Or, better: they would be too much for us to bear without crumbling in a faint, trembling like a leaf, standing in a trance in response to the movement, colors, and odors of the world. I say “would be” because most of us—by the time we leave childhood—have repressed our vision of the primary miraculousness of creation. We have closed it off, changed it, and no longer perceive the world as it is to raw experience. Sometimes we may recapture this world by remembering some striking childhood perceptions, how suffused they were in emotion and wonder—how a favorite grandfather looked, or one’s first love in his early teens. We change these heavily emotional perceptions precisely because we need to move about in the world with some kind of equanimity, some kind of strength and directness; we can’t keep gaping with our heart in our mouth, greedily sucking up with our eyes everything great and powerful that strikes us. The great boon of repression is that it makes it possible to live decisively in an overwhelmingly miraculous and incomprehensible world, a world so full of beauty, majesty, and terror that if animals perceived it all they would be paralyzed to act.»

— Ernest Becker. The Denial of Death

Читаю “Experiences of Depression” Мэттью Рэтклиффа — “философское исследование о том, каково это — быть в депрессии”. Половину времени ощущение такое, будто пытаешься вникнуть в затянувшийся спор с середины (даже если в общих чертах понятно, что значит “феноменологическая” и “психопатология”). Но некоторые вещи замечены очень точно и глубоко (это когда читаешь и думаешь “вот!”, и мурашки по затылку).

Меня взволновало, например, вот что. В депрессивных состояниях иногда довольно сильно меняется ощущение времени. Сначала пропадает “будущее”, и вместе с ним “надежда”, как сама возможность изменения чего-либо к лучшему. И это такой обыденный пессимизм: все не то и все не так, ничего хорошего не будет. На несколько более глубоком уровне это ощущение сменяется крепнущей уверенностью в том, что совершенно точно случится что-то плохое. Вот-вот произойдет нечто ужасное; постепенно сгущается смутное ощущение неведомой угрозы, перетекающее в ощущение приближающегося конца света. Настроение нагнетается эсхатологическое. Если продолжать двигаться в эту сторону, то долго-долго ничего не происходит, а потом почти незаметно что-то обрывается, “тинь!”, как лопнувшая струнка. И оказывается, что все гораздо хуже: предыдущее состояние по крайней мере предполагало какое-то разрешение, в нем было обещание — все наконец-то закончится; но теперь все предельно ясно — это никогда не закончится! — конец света уже наступил, все уже свершилось, но абсолютно ничего не изменилось.

Будущего давно уже нет, прошлое в этот момент пропало; обессмыслелось, либо слилось с настоящим. Все всегда было, есть и будет, так как есть. Существует только вечное “сейчас”. Живи настоящим, паскуда!

Замкнутая, удушливая цикличность времени пожирает любое изменение, которое могло бы иметь смысл. Да, все постоянно меняется, вещи появляются и исчезают, какие-то события происходят, но это лишь однообразное воспроизведение по кругу одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же, одного и того же. И тошнотворное многообразие вещей это самая подлая ложь: все вещи, все что происходит, на каком-то фундаментальном уровне это же все одно и то же! И это вовсе не всеединство Бытия, а дурная бесконечность сансары. И выхода из этого нет, и не может быть, потому что его не бывает. Потому что это и есть правда, это реальность, а все иное — ложь.

…

Хорошая, в общем, книга, хотя сложно ее кому-то советовать. Но обозначить все же надо, поэтому я придумал написать по ее поводу хитрый текст под предположительно скандальным заголовком. Писать я не люблю, поэтому получается уже слишком долго, все еще непонятно, и вообще не про книгу.

А по поводу конца света мне нравится альбом Sun Ra “It's After The End Of The World" и фильм “Southland Tales” Ричарда Келли, но не советую ни то, ни другое. Мало ли что мне нравится.

—
https://ironhead.ru/depression-time

Перевёл вот

—

«Все сводится к очевидной невозможности выдержать совершенство, открыться тотальности опыта. Эта идея, ценная для Уильяма Джеймса, не так давно была разработана Рудольфом Отто в феноменологическом ключе. Отто говорит об ужасе мира, чувстве ошеломительного восторга, изумления и трепета перед лицом творения — mysterium tremendum et fascinosum (fascinans? — прим.пер.) — о непостижимости каждой отдельной вещи, о чуде самого факта существования чего-либо. Описания Отто указывают на свойственное человеку чувство ничтожности перед запредельностью творения; чувство тварности перед сокрушающим чудом Бытия. Теперь мы понимаем как феноменология религиозного опыта связана с психологией — ровно через вопрос об отваге.

Мы можем сказать, что ребенок — прирожденный трус: у него нет сил совладать с ужасом мироздания. Мир как он есть, творимый из ничего, вещи как они есть, вещи, какими они не являются — это слишком для нас, мы не способны этого выдержать. Или, правильнее: мы не смогли бы выдерживать этого, не падая в обморок, не дрожа как осиновый лист, не замирая в трансе, внемля движению, цветам и запахам мира. Я говорю “не смогли бы”, потому что большинство из нас сумели подавить видение изначальной восхитительности творения к тому времени как расстались с детством. Мы закрылись от него, изменили его и больше не воспринимаем мир так неприкрыто. Изредка мы способны вернуть тот мир, вспомнив необычайно яркое детские впечатления — как выглядел любимый дедушка, или свою первую юношескую любовь — вновь ощутив насколько такое восприятие эмоционально наполнено, насколько полно оно удивления. И мы изменяем это восприятие именно потому, что нам необходимо действовать в мире хоть с какой-нибудь степенью спокойствия, уверенности и пониманием направления. Мы просто не можем постоянно, разинув рот, и с колотящимся сердцем, жадно пожирать глазами все поразительное великолепие, бросающееся на нас. Подавление — великое благо, которое позволяет нам жить и принимать решения в безгранично удивительном и непостижимом мире; в мире, настолько полном красоты, величия и ужаса, что если бы животные воспринимали все это, они бы застыли, неспособные двинуться с места.

[…]

Когда мы говорим, что невроз представляет собой правду жизни, мы снова имеем в виду, что жизнь это непосильная ноша для животного, свободного от инстинктов. Человеку необходимо защитить себя от мира, и сделать это он может, как любое другое животное: сужая мир, закрываясь от собственного опыта, забывая и ужасы мира и собственные тревоги. Иначе он бы не смог действовать.

[…]

У некоторых людей собственная ложь вызывает больше проблем, чем у других. Мир — это для них слишком, а способы, которыми они пользуются, чтобы его сдерживать, сокращать его до приемлемых размеров, в конце концов начинают душить их самих. Это, по сути, и есть невроз — человек начинает путаться в собственной неуклюжей лжи по поводу реальности.»

— Ernest Becker. The Denial of Death

«Однажды жители деревни задумали подшутить над Насреддином. Так как предполагалось, что он в некотором роде святой человек, они пошли к нему и попросили произнести проповедь в мечети. Он согласился. Когда пришел назначенный день, Насреддин поднялся на кафедру и произнес:
— О люди! Знаете ли вы, что я собираюсь сказать вам?
— Нет, мы не знаем! — закричали они.
— Раз вы не знаете, я не могу говорить. Вы слишком невежественны, не стоит и начинать, — сказал Мулла, переполненный негодованием от того, что такие невежественные люди отнимают у него время.

Он сошел с кафедры и отправился домой.

Несколько огорченная депутация снова пришла к нему домой и попросила его произнести проповедь в следующую пятницу, в молитвенный день. Насреддин начал свою проповедь с того же вопроса, что и в предыдущий раз. На этот раз собрание единодушно, как один человек, ответило:
— Да, мы знаем.
— В таком случае, — сказал Мулла, — нет нужды задерживать вас. Можете идти.

И он вернулся домой.

Его уговорили проповедовать и в третью пятницу, и он начал свое обращение, как и прежде:
— Знаете или нет?
Собрание было подготовлено.
— Некоторые знают, другие нет.
— Превосходно, — сказал Насреддин, — тогда пусть те, кто знает, передадут свое знание тем, кто не знает.

И пошел домой.»

— Идрис Шах, Подвиги несравненного Муллы Насредина

Geertgen tot Sint Jans, St. John the Baptist in the Wilderness (c1480)

Еще про «Experiences of Depression» Рэтклиффа. Это все еще подготовительная работа к большому тексту, который я никак не напишу. Еще одна порывистая мысль про феноменологию депрессии.

https://ironhead.ru/depression-and-stuff

«I am reminded here of a story told by John O’Donahue about a young anthropologist who had traveled to the rain forests of South America. The anthropologist wanted to interview and study shamans (tribal healers), and he learned of an elder shaman who was considered the most gifted of the group. The anthropologist asked one of the junior shamans to approach the elder and ask if he would be willing to be interviewed. The young shaman went into the forest to convey the message respectfully. He returned some time later with a response. The old man said that he would consider an interview, but first he would have to spend time with the young man. The anthropologist agreed and was told to follow the messenger. They walked for several miles, until they came to where the tiny gray-haired healer sat under a towering tree. The old shaman motioned for his would-be interrogator to sit across from him. The young man sat down respectfully, ready to respond to questions such as “What is your name?”, “Where do you come from?”, “Why are you here?”, “What do you want from me?” But instead, the old man sat there and simply looked at him. Several minutes passed and the anthropologist felt so uncomfortable that he began to say something. The shaman motioned for him to remain silent. It was torture for the young man, who sat there under the direct and relentless gaze of a very wise and perceptive spiritual healer. After more than 2 hours of this, a welcome sense of peacefulness began to fill the young man, and he later said that he had never felt so “known” by anyone before. The old man then began talking.»

— Michael J. Mahoney. Constuctive Psychotherapy