[Теория развития личности и личностные расстройства]

1/3

«C точки зрения психоаналитической теории развития, расстройства личности — это не то, что случается в процессе жизни, а скорее то, с чего все мы начинаем и что обычно преодолеваем в процессе развития. Все дети, так сказать, рождаются с расстройством личности, но расстройством это называется только если дети не смогли его перерасти.

[Один из взглядов на процесс детского развития] предполагает, что у человека есть три основных задачи в процессе развития.

Во-первых, младенец учится различать себя и то, что им не является. Происходит это, в основном, через попытки [управлять] движением вещей. Рука и нога двигаются не так, как дверь или дерево. Задача осложняется тем, что при этом движения Мамы и Папы тоже оперантно контролируются; ребенок направляет свой рот, чтобы он совпал с соском, но и мать тоже направляет сосок, чтобы он совпал со ртом. Родители приходят на плач; смех заставляет их улыбаться. Ошибки, возникающие по этому поводу — мы обозначаем их как размытые границы, — возникают в тот период, когда младенец обладает некоторым контролем над движениями родителей и с трудом отличает этот процесс от контроля над собственным телом. Никто из нас не научается идеально отличать то, что является нами, от того, что нами не является; достаточно просто перепроверить зрительные аномалии (поэтому визуальные галлюцинации достаточно редки), но иногда довольно сложно сказать, действительно ли вы что-то услышали или унюхали. Тем не менее, людей, которые фундаментально не справляются с этой задачей развития мы называем психотическими.»

2/3

«Вторая задача развития — создание организованной системы всех явлений, которые на самом деле являются частями нас самих: своей телесности, мыслей, эмоций, воспоминаний. Стабильные, заботливые родители облегчают эту задачу, потому что каждый аспект себя, который может быть связан с принимающим, эмоционально присутствующим родителем интегрируется гораздо проще. Легко обвинять родителей если какой-то аспект себя не включен в само-организацию ребенка, и действительно, многие родители не могут спокойно принять, что их дети могут быть сексуальны, агрессивны, беспомощны или, напротив, самостоятельны. Некоторые дети так рано становятся настолько гневливыми (обычно из-за насилия или покинутости, но иногда и просто из-за темперамента), что никакое количество принятия не может привести к интеграции гнева с остальным собой. Никто из нас не научается идеально принимать то, что на самом деле наше, особенно когда нас отвергают, в моменты разочарования и поражения. Раньше людей, которые совсем не справляются с этой, второй, задачей мы называли пограничными (на границе с психозом), но теперь этот термин означает отдельный тип расстройства личности, поэтому мы можем просто сказать, что речь идет о тяжелом личностном расстройстве.»

3/3

«Третья задача развития — создание организованной системы, учитывающей все явления, которые на деле являются частями других людей: их телесность, их мысли и так далее. Предварительная работа для выполнения этой задачи начинается еще в раннем детстве, скорее всего раньше пяти лет, но на самом деле не завершается вплоть до подросткового возраста, когда люди договариваются друг с другом по поводу своих ролей в происходящем — ролей главных героев в собственной жизни и ролей второго плана в жизнях других людей. Результат безопасной привязанности — заинтересованность в тех, на кого эта привязанность направленна, и не только по поводам, связанным с немедленным удовлетворением собственных желаний. Никто не может идеально справиться с этой задачей — слишком затратно принимать во внимание всю полноту и сложность каждого, кто вам встречается. Раньше мы называли людей, которые вовсе не могут совладать с этой, третьей, задачей нарциссическими, но теперь это название так же означает отдельный тип расстройства личности, поэтому мы говорим, что речь идет о легкой степени выраженности личностного расстройства, или просто о расстройстве личности.

Людей, которые в целом справились со всеми тремя задачами, мы иногда называем здоровыми, а иногда невротическими (потому что у всех есть свои сложности, противоречивые бессознательные желания или иррациональные идеи).»

— Michael Karson. What Every Therapist Needs to Know

«Удивительным знаком того, что человек как таковой изначально философствует, являются вопросы детей. Часто из детских уст можно услышать то, что по своему смыслу уходит непосредственно в глубь философство­вания. Приведу некоторые примеры:

Ребенок удивляется: "Я всегда пытаюсь подумать, что я — кто-то другой, однако же всегда снова оказы­вается, что я есть я". Этот мальчик затрагивает исток всякой уверенности, сознание бытия в самосознании. Он поражается загадке бытия Я (Ichsein), тому, что не мо­жет быть постигнуто ни из чего другого. Он вопрошаю­ще стоит перед этой границей.

Другой ребенок слушает историю сотворения мира: "Вначале сотворил Бог небо и землю..." и тотчас спра­шивает: "Что же было до начала?" Этот мальчик по­стиг, что можно спрашивать до бесконечности, что разум не может остановиться, в том смысле что для него не может быть никакого окончательного ответа.[…]

Другая девочка, направляясь в гости, поднимается по ступенькам лестницы. Для нее становится очевидным, как все непрестанно меняется, протекает, проходит, как будто бы ничего и не бывало. "Однако должно же ведь быть нечто незыблемое... то, что я здесь и теперь под­нимаюсь по лестнице к тете, я хочу, чтобы это осталось". В изумлении и испуге перед преходящим характером и мимолетностью всего она беспомощно ищет выход.

Если бы кто-то собирал подобные примеры, то смог бы составить богатую энциклопедию детской философии. Возражение, что дети слышали это прежде от родите­лей или кого-то другого, не должно, по всей видимости, приниматься всерьез. Возражение, что эти дети все-таки не философствуют дальше и что, следовательно, подоб­ные высказывания могли быть случайными, упускает из виду следующий факт: дети зачастую обладают ге­ниальностью, которая с возрастом утрачивается. С года­ми, теряя детскую непосредственность, мы как бы вхо­дим в тюрьму соглашений и мнений, скрываемся под различного рода прикрытиями, оказываемся в плену у того, о чем не решаемся спросить. Состояние ребенка — это состояние порождающей себя жизни: он еще открыт, он чувствует и видит и спрашивает о том, что вскоре исчезнет перед ним. Он не удерживает то, что открывается ему в то или иное мгновение, и удивляется, когда позднее все замечающие взрослые докладывают ему о том, что он сказал или спросил.

[…] изначальное философствование обнаружи­вается как у детей, так и у душевнобольных. Иногда — очень редко — путы общей зашоренности как бы развя­зываются и начинает говорить захватывающая истина.

В начальный период некоторых душевных болезней имеют место совершенно потрясающие метафизические откровения, которые, правда, по форме и речевому вы­ражению являются всегда настолько шокирующими, что их оглашение не может иметь какого-либо объективного значения, за исключением таких редких случаев, как поэт Гёльдерлин или художник Ван-Гог. Однако тот, кто при­сутствует при этом, не может избежать впечатления, что здесь разрывается покров, под которым обыкновенно проходит наша жизнь. Некоторым обычным, здоровым, людям также знаком опыт переживания глубоко трево­жащих значений, которые свойственны переходному состоянию от сна к пробуждению и при полном про­буждении снова утрачиваются, оставляя лишь ощуще­ние того, что нам к ним более не пробиться. Есть глубо­кий смысл в утверждении, что устами детей и блаженных глаголет истина. Однако творческая изначальность, ко­торой мы обязаны великим философским мыслям, ле­жит все-таки не здесь. Она восходит к тем немногим, которые в своей непринужденности и независимости предстают перед нами в качестве выдающихся мысли­телей последних тысячелетий.»

— Карл Ясперс. Введение в философию

«Аномальное чувство счастья осложняется смутно переживаемыми значениями, относительно которых у больного нет объективной ясности. Спектр таких значений простирается от чисто чувственного удовольствия до религиозно-мистического экстаза. Возвышенные чувства появляются как фазы у психастеников и как состояния экстатического опьянения у больных шизофренией. Больных переполняет удивительное воодушевление; все окружающее их глубоко трогает, они находят его волнующим и полным смысла. Состояния нежной, сентиментальной любви ко всему миру возникают в фазе выздоровления при легких лихорадках, туберкулезе и т. д. Приведем несколько описаний, относящихся к шизофрении:

«Однажды утром я проснулся с блаженным чувством, будто я воскрес из мертвых или родился заново. Я ощутил сверхъестественное наслаждение, потрясающее чувство свободы от всего земного… Охваченный светлым чувством счастья, я спрашивал себя: “Я – солнце? Кто я? Должно быть, я сияющий сын Божества…“ Дядюшка А., превратившись в Бога, придет за мной… Естественно, мы взлетим прямо на солнце, в это обиталище всех тех, кто воскрес из мертвых… В блаженном, просветленном состоянии я принялся петь и произносить торжественные речи; я отказывался от еды и больше не нуждался в еде; я ждал рая, где человек вкушает райские плоды» (Gruhle).[…]

Эти новые, не знакомые прежде чувства побуждают того, кто их испытывает, к самопознанию. В них кроются бесчисленные возможности, которые могут быть осознаны только при условии, что рефлексия, воображение и мысль создадут на их основе нечто вроде связного мира. Поэтому всегда существует путь, ведущий от этих невообразимо счастливых переживаний к тому, чтобы попытаться их познать. Переживание блаженства начинается с кристаллической ясности видения при отсутствии реального, ясного содержания, которое могло бы стать предметом сообщения. Больные верят, что им удалось постичь глубочайшие из смыслов; такие понятия, как вневременность, мир, Бог, смерть, становятся огромными открытиями, которые, после того как соответствующее состояние осталось в прошлом, уже никак не могут быть воспроизведены или описаны – ведь они были не чем иным, как чувствами.

У Нерваля мы находим следующее автобиографическое описание этого чувства кристаллической ясности видения и глубокого проникновения в суть вещей: «Меня осенило: я знаю все; в эти возвышенные часы мне открылись все тайны мира». Больная пишет: «Мне казалось, что я вижу все настолько четко и ясно, словно меня осенило новое и необычайное понимание вещей» (Gruhle). Другая больная говорит: «У меня словно появилось особое чувство, подобное ясновидению; я словно научилась воспринимать вещи, не доступные восприятию других, в том числе и моему собственному в прежние времена» (К. Schneider). […]

По словам больного, все было ни с чем не сравнимо, недоступно воображению и не имело ничего общего с нашими обычными представлениями. Он формулировал свой опыт и по-другому, например: «Я прихожу к Богу, а не Он ко мне. Я изливаюсь. Я словно могу объять весь мир, пребывая при этом вне пределов самого себя, как если бы моя душа вышла, чтобы обнять Бога».

С этими чувствами счастья, ясновидения, переживания Бога часто бывают связаны чувства отпущения грехов, которые быстро уводят больного из сферы возвышенных чувств вниз, в мир конкретных объектов и бредовых идей. Больной ощущает себя свободным от грехов, святым, как Божье дитя, а затем и Мессией, пророком, Богоматерью.»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Следующий случай может служить примером того, как чувство счастья связывается с бредом отношения и выступает в качестве источника последнего: «Казалось, все могут видеть, как я счастлива, и сами становятся счастливы, глядя на меня… Во мне словно было что-то божественное. Пожилые люди приходили на вокзал, чтобы бросить взгляд в мое купе… Все лезли из кожи вон, чтобы поймать мой взгляд; офицеры, высокопоставленные чиновники, дамы и господа с детьми бежали в мою сторону в надежде, что я взгляну на них… Я находила все это прекрасным, но мне нужно было знать, кто я и что я. Не стала ли я совершенно другим человеком?.. Потом я заплакала, так как мне постоянно нужно было двигаться дальше; но я чувствовала себя бесконечно счастливой. Даже животные были рады видеть меня; в знак почтения ко мне лебеди раскрывали крылья» (Rümke).»

— Карл Ясперс. Общая психопатология

«Достоевский описывает собственные переживания, связанные с эпилептической аурой: «Что же в том, что это болезнь?.. Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией и красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?» «В этот момент… мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет».

— Карл Ясперс. Общая психопатология

M. C. Escher, Three Worlds (1955)

«Я сказал, что появление человека массы, безответственного человека, то есть такого, который может жить, не прилагая сам усилия того, что я называл трудом, усилия работы над самим собой, усилия выявления <...> или усилия, которое состоит в том, чтобы дать человеку второй раз родиться, усилия, которое Декарт и многие другие называли вторым рождением, является феноменом современного мира (это феномен, который я обозначил как люмпен-пролетариат). Первым рождением живет кусок мяса, а люди живут вторым рождением, а это дело рискованное — может удасться, а может и не удасться. Вот это в человеке и есть «полый человек», — опасная вещь, потому что соблазн безответственности, рабства весьма велик. Свобода ведь есть нечто, требующее очень большого физического труда. А несвобода гораздо проще. В эту соблазнительную пропасть, пропасть нетруда, пропасть безответственности, пропасть несвободы, может устремляться, падать весь мир. Одной из первых вещей, которую простукал Ницше, была не только полость в представлениях, разуме и так далее, но и полость в человеке, поэтому Ницше и является тем, что в историко-философских классификациях называется антигуманистом, если под гуманизмом понимать некоторую добросердечную интеллектуальную кашу, которая состоит в возвеличивании человека как такового, в приписывании ему неких добродетелей, высоких качеств, которыми он обладал бы сам по себе. Без чего? Без того, что я назвал перед этим, — без труда, без возложения на свои хрупкие плечи ответственности за то, что есть или чего нет в мире.

[…]

Из того, что я говорил, понятно, что такое полый человек. Его можно характеризовать отрицательно: в нем нет интенсивности усилия. К нему неприменим термин «бытие», поскольку нет определенного способа мысли о бытии, нет соотнесения себя с некоторыми символами и переживанием этого отношения на уровне ответственности и риска в своей собственной интенсивной жизни. Так просто думается что-то, верится во что-то, и больше ничего, — это и есть полый человек, предмет нашей гуманистической опеки. Не сам, а мы о нем заботимся, — это есть гуманизм в его выродившемся виде, на что Ницше и говорит: простите, человеческое, слишком человеческое.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии

Lorenzo Gritti. Black magic

«Трагичным является положение человека в той мере, в какой он в трепете и страхе должен быть ответственным, но в каждый данный момент жизнь шире, больше, чем человек, и ускользает из-под ответственности. Но напряжение бесконечной и необходимой ответственности и в то же время всегда конечной формы, в которой она может быть выполнена, есть трагическое мироощущение.

[…] у Ницше само трагическое ощущение или трагическое мировоззрение — как стержень творчества, а не как пессимизм, который есть результат наших мыслей. Пессимист может сказать: «мир ужасен, мир плох», а трагическое ощущение — оно другое, оно веселое. Вот рассудите сами: лишь пройдя крайнюю степень трагического переживания, мы можем находиться в ровном и светлом расположении духа, веселом и, главное, великодушном. Это — способность одновременно и великодушия, то есть способность вместить мир как он есть. Не в смысле оправдания его; я сказал — пройти всю аскезу трагизма и потом быть ровным и светлым или светло-веселым, если угодно, без дурашливого смеха (конечно, не уместен он), быть в светло-веселом расположении духа. Это есть свет, излучаемый трагедией.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии

Перечитал в очередной раз платоновскую «Апологию», великое, конечно, произведение, неизменно одухотворяет, ни на один диалог не променял бы его. В этот раз зацепился за слова, произнесенные в речи после приговора, — Сократ, кажется, в третий раз повторяет, чем было его предназначение: увещевать афинян к заботе о душе.

ἐπιχειρῶν ἕκαστον ὑμῶν πείθειν μὴ πρότερον μήτε τῶν ἑαυτοῦ μηδενὸς ἐπιμελεῖσθαι πρὶν ἑαυτοῦ ἐπιμεληθείη ὅπως ὡς βέλτιστος καὶ φρονιμώτατος ἔσοιτο, μήτε τῶν τῆς πόλεως, πρὶν αὐτῆς τῆς πόλεως 36.c.5-8

«Пытаясь убеждать каждого из вас ни о каких своих делах не заботиться, прежде чем о самом себе и том, чтобы как можно лучше и разумнее стать, и ни о каких городских делах, прежде чем о самом городе».

Дел никаких в оригинале нет, но нам нужно как-то переводить вездесущий греческий артикль, который может обозначать вещи, относящиеся к чему-то. Если буквально, то нужно заботиться не о том, что относится к себе, и не о том, что относится к полису, но о самом себе (сиречь своей душе, у Платона это фактически синонимы) и самом полисе. В этой фигуре речи интересно, что забота о душе и забота о полисе практически приравниваются друг к другу — очень емкое выражение того, чему, в сущности, посвящен первый «Алкивиад»: не позаботившись о себе, а именно не занявшись самопознанием и следующим из него различением блага и зла и определением добродетелей, невозможно позаботиться о согражданах.

«Когда мы его пытаемся обозначить словом «человек», мы имеем в виду нечто элитарное, мы «человеческим» называем нечто такое, что само по себе натуральным образом не существует и не рождается. Рождается существо на двух ногах, о двух руках, с двумя глазами и так далее, но не это мы называем человеком. Философы и религиозные мыслители часто находили возвышенный‌ язык для того, о чем я говорю, они называли это очень красиво: о человеческом в нас они говорили словами «второе рождение», — Платон называл это «второе плавание». Первое плавание — человек родился, и он естественным образом проходит через годы жизни, поскольку он растет и потом стареет, происходят какие-то события, он плавает в море жизненных обстоятельств. А есть второе плавание, которое есть особый акт, второе рождение, акт собирания своей‌ жизни в целое, собирания своего сознания в целое, — целое в том смысле, в котором вы это слово применяете к художественному произведению: некое органическое единство, которое не само по себе сложилось и является именно целым.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии

Павел Челищев. Из серии «Спиральные головы» (1949 — 1952)

«В ХХ веке мы знаем, что человек — ничто без работы [над собой], и поэтому одной из величайших глупостей ХХ века является фраза: «Человек — это звучит гордо». Это одна из страшных фраз ХХ века. Другая страшная фраза, связанная с этой и связанная также с тем, что я говорил перед этим, — это фраза о писателях — инженерах человеческих душ. Если вы будете понимать ужас (ну конечно, не надо драматизировать, это я просто впал в дурацкий пафос), нелепость этих двух фраз, то вы поймете современную философию как такую, которая строится в активной оппозиции к возможным высказываниям такого рода, то есть, грубо говоря, вся современная философия есть трудно узнаваемая (потому что в философии фигурируют специальные понятия) позиция (или попытка завоевать позицию) против возможных высказываний вроде того, что кто-то может быть инженером человеческих душ, что человек звучит гордо. Современная философия ХХ века, как и всякая философия (в ее начале — античная философия), начинается с осознания, что человек сам по себе — ничто. То, что я сказал о том, что человек — ничто, я буду дальше постепенно и с разных сторон пояснять. Пока же это просто объяснение внутренних мотивов, внутренних истоков той черты современной философской культуры, которая состоит в так называемом антигуманизме. Или, иными словами, одна из тенденций современной философии — это тенденция отказа от блаженных фраз и ожиданий гуманизма, который состоял бы в возвеличивании человека как такового. И потом мы, в общем, убедимся в том, что, в общем, полезно в качестве своего рода интеллектуальной гигиены напоминать себе, что ты не венец творения. Отсюда вы понимаете, что старая христианская идея о греховной природе человека не есть утверждение о том, что природа человека греховна, а есть гигиена, то есть условный оборот, напоминающий, что надо работать.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии

Указатели на кабинет офтальмолога. Тайвань, 1962

«…старая философская истина […] состоит в том, что никакие установления мира, бытия, не существуют сами по себе, не длятся. Деревья длятся, воспроизводятся сами по себе (камни, звезды и так далее), а человеческие установления (чувства, истина, добро) не существуют, как камни. Они в каждыи‌ данный момент, чтобы существовать, длиться, должны питаться нашей кровью.

[…]

Раз и навсегда в смысле существования и дления ничего сделать нельзя: если хочешь быть свободным, каждую минуту занимайся этим делом. Нельзя стать свободным, когда тебе, скажем, восемнадцать лет, и потом быть свободным всю жизнь, не занимаясь каждый день тем, чтобы снова, каждый раз заново, быть свободным.»

— Мераб Мамардашвили. Очерк современной европейской философии