Несколько слов о книге Александра Скидана "Человек кончающий. Эссе о реальном искусстве", сказанных мной на презентации 15 мая (не пропадать же добру). Книга на сайте издательства:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-217353665652-chelovek-konchayuschii-esse-o-realnom-is

///

1. Оставляя за рамками блок статей вокруг Введенского, о которых и о котором сегодня будет сказано много, я хотел бы предельно тезисно отметить некоторые общие черты трех мемориальных эссе, занимающих последнюю треть книги "Человек кончающий". Эти эссе — своего рода трилистник — "Совпадение в пейзаже. Памяти Василия Кондратьева", "Герника Дмитрия Голынко" и "Совершенство, сказал он. Памяти Шамшада Абдуллаева".

2. "Поэзия означает прежде всего поиск в происходящем некоего абсолютного состояния: это опыт противоречия, и его личный смысл чаще всего трагичен", — пишет Василий Кондратьев в эссе "Показания поэтов". Противоречие же заключено в "неизбежных муках самораспада на пути к личной гармонии".

3. В каждом из трех мемориальных текстов есть упоминание бомбардировок. В эссе о Василии Кондратьеве это натовские бомбежки Югославии 1999 года. В эссе о Дмитрии Голынко это уничтожение легионом "Кондор" баскской Герники в 1937 году. В эссе о Шамшаде Абдуллаеве это разрушение союзной авиацией узлового нормандского городка Сен-Ло в 1944-м.

4. "Бомбежки Белграда" в истории последнего года жизни Василия Кондратьева отмечают начало его выхода в смерть, который, как это обычно бывает, мерещился входом в новую жизнь, возможностью изменить жизнь и обрести новый воздух за пределами всеобщего и "само-распада", за пределами его Петербурга, лежащего в метафизических (или скорее 'патафизических) руинах.

5. Во втором эссе название двоится, даже троится — на Гéрнику Гвиницелли, адресата "сверхповести" Дмитрия Голынко "Бетонные голубкú" (или голýбки), историческую Гернúку и одноименную картину Пикáссо (или Пикассó). Здесь бомбардировка вшита в разговор о методе бесчеловечной, антигуманистической, товарной серийности в поэзии Голынко, сложившемся на рубеже веков, о близости этого метода "раскромсанным, деформированным фигурам переплетенных в пароксизме боли людей и животных" на картине Пикассо. Этот разговор служит переходом к сообщению о незавершенном большом цикле Голынко "Кругом невозможно 3D", трагически выходящем — в попытках сказать наше пустое и одновременно забитое под завязку, до блевоты, время — трагически выходящем не только за рамки человеческого языка, но и вообще человеческого. Венчает разговор парафраз Бродского: "Лучший вид на этот Pax Romanа, если сесть в бомбардировщик".

6. Почти полное разрушение Сен-Ло возникает в разговоре о "поэтике умолчаний" Шамшада Абдуллаева, о его герметизме, прячущем, вернее теряющем "историю" вещи в подлинности ее, вещи, языка. Этот разговор иллюстрируется герметическим, "языковым" эссе Абдуллаева о маленьком стихотворении Беккета "Сен-Ло" 1946 года, написанном под впечатлением от послевоенного вида этого городка, который Беккет в небольшой заметке того же времени называет "столицей руин".

7. Катастрофа иссякающего тела. Тотальное разрушение городов. "Абсолютное состояние". И для Василия Кондратьева, и для Дмитрия Голынко, и для Шамшада Абдуллаева "абсолютное состояние" — это состояние призрака, одновременно чаемое и пугающее. Оно достигается усвоением "языка вещей". В каждом из трех случаев этот язык другой, но все они сводятся к одному и тому же изначальному условию: носитель языка вещей должен постепенно перестать быть человеком, должен постепенно стать призраком. Потому что язык вещей — это язык руин, а в руинах живут призраки. 'Патафизические "адские машины" Василия Кондратьева, "перемалывающие жизненный "материал" в прах". Грандиозная жертвенная "таксидермия языка" у Дмитрия Голынко. "Высвобождение анонимного гула языка" у Шамшада Абдуллаева. Это формы самоустранения.

8. Большой ХХ век стал веком рукотворных руин. Pax Romana, увиденный из кабины бомбардировщика, оказался тоже своего рода "абсолютным состоянием", закрепившим распад как единственный честный способ существования "искусства языка". Искусства языка, которое впредь все больше отрицает человека, уходит из него, словно из тупика. Возносится. "В узком тупике нет лучшего выбора, чем вознестись", — так заканчивает Абдуллаев эссе о "Сен-Ло" Беккета.

9. Что же остается свидетелю этого вознесения? "На следующий день, отыскав нужный флигель, мы обнаружили там бумажник, отлетевшую пуговицу от френча, сплюснутое кольцо, карманное французское издание «Татарской пустыни» Дино Буццати. В этом был весь Вася". Собственно "Весь Вася" это своего рода ecce homo. Оно и остается. Память об иссякающем, истекающем, иссякшем теле. "Трясущиеся руки и детская растерянность" Мити. Умение Шамшада "освобождать пространство, исчезать, быть тенью, не быть". "Слегка подпрыгивающая, невесомая походка" Васи — "точно от земли отрывается клубок птиц".

10. Как сказано в очень давнем, до всего на свете, стихотворении Дмитрия Голынко "Колыбельная футуристу":

После падения, порки и после кремации свят прах.
Спи, мой светик, себя не стыдись в чужих снах.

Мы восстановили возможность оплаты заказов на сайте и решили продолжить распродажу в честь 7-летия издательства до 15 августа. Поддержите нас, закажите наши новинки с большой скидкой. Репосты важны. Спасибо.
https://jaromirhladik.com/shop

Поддержите нас, закажите наши новинки с большой скидкой. Издательство в очень трудом положении. Репосты важны. Спасибо.
https://jaromirhladik.com/shop

Режис Дебре
Против Венеции
Jaromír Hladík press, 2021

Перевод с французского Алексея Шестакова

///

Пока вы не убьете в себе призрак Венеции, пока вы не подавите в себе всякое влечение к ней — будь оно ролью, позой, наклонностью, мечтой или искушением, в вас будет сидеть внутренний враг. Ибо нет лучшей засады, лучшего ное ва ковчега для господина Оме1 образца 2000 года, чем «город из мрамора и золота», пошлейшее из мест стечения людей со вкусом (то есть тех, кого памятники культуры делают слепыми и глу хими к необратимым переменам). Не подумайте, это не какая-нибудь навязчивая идея. Не моя (и не ваша) вина в том, что история Запада повесила фамильную драгоценность в самом верху итальянского сапога, прямо в паховой складке, откуда она теперь непристойно и призывно поблескивает. Ниже я рассмотрю эту драгоценность беспристрастно, без розовых очков, но и без желчи, холодным взглядом наркомана, прошедшего пять чисток и десять курсов плацебо, прежде чем твердо завязать.

https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-222847291051-protiv-venetsii

Ольга Балла о книге Алексея Порвина "Попытки говорить по-русски" (Jaromír Hladík press, 2025):
https://znamlit.ru/publication.php?id=9502

И Валерий Шубинский об этой же книге:
http://quarta-poetry.ru/%d0%b2%d0%b0%d0%bb%d0%b5%d1%80%d0%b8%d0%b9-%d1%88%d1%83%d0%b1%d0%b8%d0%bd%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9-12/


Книга на сайте издательства:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-950729316472-popitki-govorit-po-russki-stihi-20142024

Поддержите нас, закажите наши новинки с большой скидкой. Издательство в трудном положении, о чем говорит обложка пьесы Аррабаля. Репосты важны. Спасибо.
https://jaromirhladik.com/shop

В эти дни августа 2023 года в Jaromír Hladík press вышли две поэтические книги, одна из которых была для меня большой радостью и утешением в преддверии войны, а вторая стала большим, как ни странно, педагогическим событием уже во время. Обе — переводы с идиша. Первая «Сонеты для моего брата Нотэ» Ицика Мангера, которые я начал переводить летом 21-го, болтаясь в поездах между дачей и городом. Вторая — цикл «1919» Лейба Квитко, переведенный семинаром, который я вел (или который вел меня) в ЕУ по приглашению Валерия Дымшица. Я вообще никогда ничего до этого не вел, и не умею этого совершенно, но как-то моим дорогим коллегам удалось до конца не разочароваться во мне, и у нас, у них получилось расширить общее читательское знание о Льве Квиткó (Лейбе Кви́тко) ровно на целую вторую, вернее первую его жизнь, прожитую до того, как он стал великим советским еврейским детским поэтом в переводах советских поэтов. «Сонеты для моего брата Нотэ» допереведены тоже нашим семинаром.

Вот что я говорил на презентации «1919» и советов Мангера осенью 23-го:

«В июле прошлого года мы опубликовали готовые к тому времени переводы из "1919" Лейба Квитко в журнале "Кварта". Публикация вызвала очень большой интерес. Судя по всему, от советского детского поэта Льва Квитко такого никто не ожидал. Мне запомнился один комментарий к моему посту в фб об этой публикации: "Это же само нутро насилия, потрясающие стихи". Я тогда еще подумал что-то типа: нам удалось дать русский голос самому нутру насилия, чтобы оно сейчам говорило из самого нутра насилия. Я очень признателен переводчикам, которые смогли дотянуть этот проект до завершения. Хочу перечислить моих коллег, трудившихся над книгами "1919" и "Сонеты для моего брата Нотэ": Ольга Аникина, Ксения Викторова, Гермина Гордиенко, Валерий Дымшиц, Дарья Зуева, Елена Клочковская, Елена Марченко, Дарья Мезенцева, Илья Нахмансон».

Валерий Дымшиц, из послесловия к поэтическому циклу Лейба Квитко «1919»:

«Стихи Квитко с их темной, непрозрачной образностью, написанные то на мотив уличной песенки, то необязательным хореем (размер — пустая, случайная оболочка), то сложным полиметрическим стихом, то верлибром — образец модернистской поэтики, не находящей аналогов в современной им еврейской и русской поэзии. Растерзанная плоть стиха вопиет над растерзанной человеческой плотью. Отдаленные аналогии возникают с поэзией немецких и австрийских экспрессионистов. Стихи из книги "1919" — это не перекличка с настоящим, а пророчество о будущем, эхо еще не написанных стихов Пауля Целана».

Лейб Квитко, из «1919»:

* * *
В сутках много ли часов?
В часе много ли секунд?
Страхи тарахтят в колесах,
и с собой меня везут.

Крутим-мутим — о-го-го!
Страх — меня, а я — его.
Тыща против одного!
Раз — мгновенья перелом,
два — и я вишу на нем:
напоролся на него!

Где тут камень, где тут пух?
Где тут тело, где тут дух?
Все — как за стеклом в бутылке.
Где глаза, а где затылки?
Я — личина? Лик ли, чин?
Шелудивый сучий сын?
А?

(Перевод с идиша Ольги Аникиной)

Ицик Магнер, «Мой дед»

Мой дед Авром, балагола из деревни Стопчéт,
запрягает лошадок, и вот мы помчали –
мимо канувших лет, в дальние дали;
облака и птицы летят наперегонки нам вслед.

Мой дед молчит. А тоска его – нет:
«Нет розы без шипов, нет любви без печали,
Колосья падают под звон веселой стали.
Ты́ это сочинил, сумасшедший поэт?»

И дальше мы едем. По горам и долам,
мимо мельниц, мелющих мелким помолом
мукý и мýку для каждого на земле.

Вечер темнеет. Дедушка, где ты?
На жертвеннике я лежу раздетый
и вижу тени лошадей твоих во мгле.

(Перевод мой)

Книги на сайте Jaromír Hladík press:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-214743842621-1919

https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-242524882261-soneti-dlya-moego-brata-note

В ЦЕЗАРЕ МОРД — СЛОМ СИЛЫ

Одной из первых книг Jaromír Hladík press, вышедших в марте 2019 года, был трактат Ханса Беллмера «Малая анатомия физического бессознательного, или Анатомия образа». Книга эта давно стала редкостью. Заказать ее можно на сайте издательства в формате pdf.
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-840420050461-pdf-malaya-anatomiya-obraza

Ханс Беллмер (1902–1975) — немецкий график, скульптор, фотохудожник, писатель, близкий к дадаистам и сюрреалистам, автор иллюстраций к произведениям Сада, Лотреамона, Арагона, Буске, Кревеля, Батая, Уники Цюрн. В «Малой анатомии образа» (1957) Беллмер анализирует свой художественный опыт как опыт бессознательного, пытаясь под образом тела обнаружить тело образа, подвергая радикальному пересмотру «нормальные» представления о подобии и идентичности.

Ключевую роль в поисках тела образа играет у Беллмера понятие «пермутации». Беллмер пишет:

«Вряд ли кому удастся легко избавиться от обобщенного образа Евы, образа мучительного и страдательного в силу своей невозможной формулы: любовь без любви особи без сердца, у которой — для того, чтобы быть, — есть лишь голова и нижние конечности. Но еще до того, как родиться в результате вычитания и деления, образ этот берет начало в соединении нескольких приемов, в том числе того, который математики называют «пермутацией». Для четкого и точного представления скажем так: тело сравнимо с фразой, которая, кажется, только и ждет расчленения, дабы всякий раз вновь — через череду бесконечных анаграмм — складывались ее истинные содержания».

В качестве примера пермутации Беллмер приводит стихотворения, созданные им из анаграмм французской и немецкой фраз ROSE AU CŒUR VIOLET и ROSEN MIT VIOLETTEM HERTZ (роза с лиловым или фиолетовым сердцем).

В приложении к «Малой анатомии образа» ее переводчик Валерий Кислов приводит свою головокружительную версию пермутаций фразы РОЗА С ФИОЛЕТОВЫМ СЕРДЦЕМ:

В ларце-сефироте — дым, осмоз,
Две флоры: се острец, мимоза.
Реверсы ладом. Истец-фомоз
Цифры морд еле смоет с воза.
Аз есм — в сером лице — фото дыр:
Морфео в МИДе сосцы терзал;
Орфео сыр мздоимцев тесал;

Теософ — вырез лица — смердом
Все моторы фемид созерцал
В омытом офисе среди зерцал.
О, мы — демос! Флер — царствие Оз!
Целым составом — рефери доз!
Вести: Мордор! Мезоцефалы-с…
Вы, сердце, — слои метаморфоз…

Видео с ферм соц.зла — теоремы…
Цели, средства — зоо-морфемы.
Змее-формы вод — если с торца…
О, мир фацет! О, дым в росе слез!
О, фарс! Место вроде землицы;
В лес цедры — оси метаморфоз…
О, Омфал! О, в мездре сестрицы!

Средство — зима (целое формы);
Цели — дев сферы, а место — мороз.
В СИЗО — лед. Сам отец реформы,
Феод, моет — в смысле цирроза —
Фриз содома: лес, море, цветы,
Цедры словес и метаморфоз…
С фиолетовым сердцем роза…

Я тоже решил тогда попробовать силы в пермутации, и вот что у меня получилось:

Роза с лиловым сердцем

Мир сед. Мы — слов зерцало.
Зри, дверцы сем сломало.
Зад вырос ремеслом лиц.
Мелос выл разор седмиц.
Смерд целовал зимы сор.
Молил: «Рцы! Аз ем свод, сер!»
Мороз цедил всем с рыла.
В цезаре морд — слом силы.

На сайте Jaromír Hladík press открыт предзаказ на книгу:

Василиса Шливар
Десакрализация молчания.
О блокадных стихотворениях Геннадия Гора

Книга прослеживает механизмы создания/деструкции поэтического мира в блокадном цикле стихотворений Геннадия Гора (1907–1981). Тщательное всматривание в слово, темы и мотивы помогает понять, как в этом своенравном и как бы вырвавшемся из-под контроля лирическом крике отражен путь поэта, во многом определенный небывалой катастрофой. Тесно сопряженные слово — тело — мир претерпевают тотальный крах на всех уровнях существования. В языковой трансгрессии слышится хруст раскалывающегося на части мира. Осознавая свою немощь, поэт погружается в молчание. История берет верх над вечностью. Воскресший на мгновение авангард снова умирает. Документальное свидетельство этого трагического чуда — автографы блокадного цикла, воспроизведенные в приложении.

В издании вопроизводятся 93 автографа стихотворений Геннадия Гора из архива его внучки Киры Гор (США) и 2 автографа (с. 126 и 129) из рукописной тетради Гора, хранящейся в отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ф. 1311, оп. 1, ед. хр. 100). Не воспроизводится автограф стихотворения «Мне Гоголь сказал по секрету...», обнаруженного Андреем Муждаба и включенного им в сборник прозы и поэзии Геннадия Гора «Обрывок реки» (Издательство Ивана Лимбаха, 2021. С. 402). Стихотворения блокадного цикла записаны в основном на листках двух размеров — 145×200 мм и 100×200 мм. Часть стихотворений датирована (1942-м и 1944 годом). Это беловые автографы (судьба черновиков неизвестна), но отдельные тексты содержат правку. Порядок стихотворений соответствует изданию: Гор Г. Капля крови в снегу. Стихотворения 1942–1944. М.: Гилея, 2012.

200 с., 150х210, мягкий переплет, иллюстрации

Предзаказ на сайте издательства:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-701625508302-desakralizatsiya-molchaniya-o-blokadnih

На сайте Jaromír Hladík press открыт предзаказ на книгу:

Соня Дымшиц
Господин советник

Как работает манипуляция? Можно ли обмануть человека с помощью правды? «Господин советник», ремейк пьесы Хенрика Ибсена «Столпы общества» в брехтовском духе, с зонгами и разрушением «четвертой стены», — попытка ответить на эти вопросы.

96 с., 125х200, мягкая обложка

https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-459607244312-gospodin-sovetnik

В этой книге есть две странности. Книга называется "Разговоры с дьяволом", но это не разговоры, не диалоги. Это монологи. Святой отец Бернард, вероятно, Бернар Клервоский, проповедует пастве. Орфей выступает перед своим концертом в аду. Святой Петр слышит обращенную к нему речь искусителя. Элоиза, невеста Абельяра беседует с Богом, молится. Артур Шопенгауэр излагает одиннадцатисложником свою теорию толпы. Лютер как будто говорит с дьяволом, а потом, как и полагается, запускает в него чернильницей, но только разбивает свое отражение в зеркале. И, наконец, сам Демон дает пресс-конференцию в Варшаве 20 ноября 1963 года, но сам же и задает себе вопросы относительно своей природы.
20 ноября 1963 года – это второй странный момент. Почему именно эта дата? Как оказалось, с ней ничего не связано, ни в большой истории, ни, со слов вдовы Колаковского Тамары Колаковской, в их личной истории. Мы с Юрием Чайниковым, переводчиком этой книги, пытались разгадать эту загадку, но безрезультатно. И тогда Юрий Викторович предположил, что эта дата произвольна, но не просто произвольна, а намеренно произвольна. Почему? И тут мне вспоминается вопрос из зала, заданный на презентации этой книги в Петербурге в сентябре 2019 года польскому философу Павлу Клочовскому: "Но ведь дьявол у Колаковского – это метафора, имеется в виду зло?" На что мы с ЮВ одновременно сказали вслух: "А какая разница?" Именно так и говорит дьявол на своей пресс-конференции. Какая разница? Верите вы в меня или не верите. Мне все равно. Я существую. В виде пугала с рогами и копытами, или в виде математической формулы, или в виде агрессивного влечения. Я объективен, я – вещь, потому что зло – это вещь (говорит Колаковский), очень простая, банальная, оно материально, и уж это-то вам доказывать не надо. Значит, и я материален. Зло не несчастье, не чье-то дурное намерение, не то, что можно исправить. Это реальность, оно вшито в материю повседневного, это ваш ежедневный опыт, это вы сами. Для того, чтобы говорить со мной вам не обязательно вступать со мной в диалог.
Дата 20 ноября 1963 года – просто привязка к человеческому времени, календарю, истории. Это может быть любая дата, и любая дата будет точной, потому что она объективна, потому что это место в истории, а история – поприще дьявола.
В этой связи вспоминается история, рассказанная философом Тони Джадтом о лекции "Дьявол в истории", прочитанной Колаковским в Гарварде в 1987 году. "Основные течения марксизма" только что вышли, Колаковский был на пике популярности. Аудитория была переполнена. В зале царила напряженная, внимательная тишина. Но странным образом никто не мог уловить нить аргументации лектора, расшифровать ключевую метафору. Слушателями начало овладевать досадное ощущение мистификации. И тогда Тимоти Гартон Эш повернулся к Тони Джадту, и прошептал: "Я понял. Он действительно говорит о дьяволе". С ударением на "говорит". He is really SPEAKING of devil. Это очень в духе Колаковского. Принято говорить: дьявол в деталях. Так оно и есть: дьявол в буквах, в словах, а поэтому – и в самой способности суждения. От этого никуда не деться. С этим надо уметь жить.
Все герои "Разговоров с дьяволом", зная об этом или не зная, вольно или невольно, обнаруживают, создают своего собеседника своими словами.

PDF книги на сайте издательства:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-331695977761-pdf-razgovori-s-dyavolom

Тело письма у Клода Луи-Комбе неизбежно оборачивается письмом тела, человеческим телом как таковым, говорящим собой, пишущим собой, затягивающим внешний мир в свою вязкую, отталкивающую, сладостную, стыдную, темную и светоносную грамматику.

///

Говорить трудно. Трудно устам духа смыкаться с губами лица, внятно произрекать на их манер многообразный поток мысли. Это становится ясно, когда речь затопляет меня до самых темных глубин моего существа, когда влага слов наполняет мне рот грезами и на кончике языка я побуждаю к жизни слоги. Подстрекаю их к крови, подстрекаю к крику. По сю сторону губ пребывает одно, по ту – другое. Проблематичен здесь переход. Настолько ненадежный, настолько чреватый неожиданностями и случайностями, что я практически отказалась его преодолевать. Чаще всего я останавливаюсь на том, что правит у меня внутри рта: неначатые, незаконченные, принципиально незавершаемые фразы, небывалая словесная музыка, недоношенные словеса. Семью семьдесят семь раз я прохожусь языком до самой сердцевины фонем и понуждаю, пока не закружится голова, подняться в себе звуковые частицы науки и поэзии, все то, что позволяет рассказать историю, провозгласить законы, воспеть услады и горести, – все здание культуры, так распыленное, сведенное к изначальной фонетической необоснованности, которое я разминаю в бездне рта, перетряхиваю как золотоносный песок, единственно ради радости моего языка, ради удовольствия моих сомкнутых уст.
Говорить трудно. Уже давным-давно, когда вещица из сладостно теплой плоти носила лицо и звала «мама! мама!», мне стоило бесконечного времени ответить, отыскать среди запаса слов несколько подходящих: «Сейчас! иду! что ты хочешь? в чем дело?..» По большей части, слова приходили слишком поздно, ребенок засыпал, или исчезал, он ускользал, впрочем, это не играло роли, ему было хорошо, он отлично знал, что вне меня, в чуждом пространстве, в котором он тогда развивался, его поджидают разве что разлад и расстройство. Он хорошо это знал. Он отлично это усвоил, дабы стать наконец сладенькой теплотой в общем-то лишенной самотождественности вещи.

Книга доступна на сайте издательства только в формате pdf:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-569762080531-pdf-tsetse

Архивный текст Василия Бородина о книге Ханса Беллмера «Малая анатомия образа» (Jaromír Hladík press, 2019).

https://syg.ma/@jaromirhladik/naivnaia-nauka-khudozhnika

Книга в формате pdf на сайте издательства:
https://jaromirhladik.com/tproduct/639376944-840420050461-pdf-malaya-anatomiya-obraza