если ваш психоз не выглядит так, не смейте приходить ко мне лечиться

пару лет назад писала в «отстойник» о постановке Виктюка «Служанки». там, помимо прочего, я находила параллели с сестрами Папен, служанками, совершившими убийство хозяев в приступе ярости, на основе истории которых Лакан написал свою диссертацию о паранойе. как бы то ни было, ныне вопрос психоза (вполне вероятно, вследствие слишком частого взаимодействия с психотиками) стоит для меня на втором месте, и на пьедестал восходит перверсия, выражающаяся в триедином лице де Сада — де Рэ — Гелиогабала.
кажется даже забавным, что и Виктюк, известная фигура подпольной гей-сцены 90-х, уловил значение одного из них, де Сада, поставив спектакль, где явственно различается связь навязчивости и перверсии, где одна неразрывно связана с другой, где субъект навязчивости столь же «патологичен», как и непосредственно перверсивный субъект, чья максима выражается в стремлении достичь такого удовольствия, где я унижаю и мучаю другого потому, что так он мучает и унижает меня.
храм перверсии — это место конвульсивных попыток измерить чревоугодие бога, узнать глубину, на которую необходимо пасть. так Жиль де Рэ, инфантильный Фауст, жаждет спасения, параллельно падая в объятия дьявола; Гелиогабал — коронованный анарх, реализует культ солнца в империи, не совершая меж тем подобающей кастрации, объединяя в себе и женское, и мужское; и де Сад, создавший тело либертина как таковое и создавший метод балансирования между апатией и страстью.

господи, помоги и защити

дополняя общую картину французских интеллектуалов: под впечатлением от 68-ого года, желая идентифицироваться с "новым" рабочим классом, Миллер уехал на ферму и работал там два года. после этого, конечно, вернулся в Париж, примкнул к одной из психоаналитических ассоциаций и стал преподавать в Париже-8.

Вследствие не прекращающихся протестов и митингов в западной части света, их миграции и изменения формы, продолжаем думать о 68-ом. Провести параллель между бунтующими студентами Парижа и условного Нью-Йорка не составляет труда, начатый в послевоенную эпоху процесс переполнения университетов и инфляции качества образования, жесток и беспощаден, некогда подающие надежды гуманитарные науки схлопнулись в себе, занявшись столь же замкнутыми в общем культурном поле вопросами различных studies. Но все же находится некоторый идеологический (=онтологический) аспект, ведущий свою экспансию все больше и все яростнее. Заключается он, как видится, в верности событию, вокруг которого конституируется политическая субъектность. Французские активисты перенимали наследие родителей, участвующих в сопротивлении, или просто переписывали семейную историю, создавая своим родителям героическое прошлое. Другие поступали проще — водружали как символ традицию революций, беря на себя статус преемников великой французской революции. Так появляется верность второго порядка — верность верности, где факты уходят на второй план и уступают место знакам: красной книге Мао, анархистскому флагу, ситуационистскому или куда более пошлому лозунгу.

Отсюда же вытекает заложенная в те времена особенность письма, концентрирующаяся на спонтанности и "аутентичности"; если личное — это публичная, то любой автофикшн — это манифест. Протест в любой его форме становится личным путешествием, и для некоторых СПИД или тюрьма — логичное завершение сего путешествия. Теперь важна не классическая политика в виде партий, четкого деления на классы и профсоюзы, а множественность опыта, экспериментирование (хотя более классические марксисты, заметно выделяющиеся на фоне всех тех, кто расплывчато определяет себя как "левые", сетуют на отсутствие дисциплины в данном подходе). Вероятно, городская мигрантская герилья и левый эскапизм уже тогда достигли пика насыщения и нынче могут лишь повторяться, ритуализируя свою деятельность в забаррикадированных университетах или на митингах.

в описании мне бросились в глаза яркие слова "пираты", "Мадагаскар", "либерталия", сразу напомнившие о трогательных призрачных лемурах и таких же призрачных шансах на свободу. но Гребер все же академик, поэтому большая часть книжицы — этнография малагасийцев + пиратские истории. с другой стороны, он же известный анархист, так что с первых страниц выливается бочка насмешливой желчи над европоцентризмом, колониализмом и, разумеется, просвещением как результатом сложения двух предыдущих слагаемых, ставшим пейоративом в лексиконе оного. отсюда кажется забавным лейтмотив, проводимый осторожно, но настойчиво, который обязывает показать общество до и во время конфедерации Бецимисарака в качестве прогрессивного, не учтенного европейскими философами деятельного участника просвещения. все ещё оставаясь пленником романтического анархизма, хотя, отдадим должное, не отступая от академической "непредвзятости", Гребер описывает быт и традиции аборигенов так: межплеменные войны были, но немногочисленные и выступают они как способ перераспределения ресурсов, ссылаясь на антигосудартсвенную теорию Пьера Кластра; женщины, конечно, такой же токен обмена, как и в других обществах, но сексуальные свободы, право на месть и даже возможность распоряжаться награбленным пиратами-мужьями у них были [стоит заметить, что наибольший рост по социально-экономической лестнице у этих женщин достигался посредством их детей от пиратов, которые в дальнейшем составляли своего рода аристократию чужаков, обособленную группу зана-малата; т.е. женщины все так же добиваются власти с помощью матки, как то было в ветхом завете или во фрейдовском мифе]; были также и работорговцы, но они не столь многочисленны, как среди законопослушных англичан, голландцев, французов and so on, and so on.
понятно, что здесь делается попытка найти эмансипаторный потенциал просвещения, которое очернило себя разрастанием авторитаризма, и что Гребер хочет постфактум сравнить сей проект с памятью об эгейских пиратах, заложивших идею демократии, уже будучи полноценными греками в полисах. целенаправленно или нет он при этом вытесняет те же отрицательные черты общества у малагасийцев, которые яростно подчеркивает в буржуазном социуме Европы.

добавила платные реакции, чтобы через них тешить ту часть себя, что желает финдома. но также добавила и клоуна, дабы была у вас отдушина, а у меня — причина создавать больше кринжа