комментарий к «автомахии»:

непризнанное другими государственное чудовище ведёт войну с другими, которых само не признаёт, которых, на его взгляд, просто не существует, и которых оно считает лишь дурной, неполноценной разновидностью самого себя – стало быть, госчудовище борется само с собой. но за теми другими, которых, на его взгляд, просто нет, стоят, как оно полагает, другие другие – настоящие чудовища, – с которыми оно, однако, прямо не соприкасается, поскольку они ведут против него борьбу руками других, которых нет, поскольку они лишь несамостоятельная версия его самого. и оно отгрызает их земли, кусок за куском, методически пережёвывает, превращая их в пустоши – поскольку считает эти земли своими, как и тех других – частями себя самого. и вот те другие, которых нет, вдруг занимают уже его собственные земли – в чём госчудовище пытается усмотреть происки других других, настоящих чудовищ, и вместе с тем делает вид, будто ничего не происходит – ведь тех других просто нет, они лишь часть его самого

гигантомахия оборачивается автомахией, бесконечным увязанием в собственной пустоте

++++
comment on “automachy”:

a state monster, unrecognized by others, wages war with others, whom it does not recognize, who, in its opinion, simply do not exist, and whom it considers only a bad, inferior version of itself – therefore, the state monster fights with itself. but behind those others, who, in its opinion, simply do not exist, there are, as it believes, other others – real monsters – with whom it, however, does not directly come into contact, since they wage war against it with the hands of others who do not exist, since they are only a dependent version of itself. and it bites off their lands, piece by piece, methodically chews them, turning them into wastelands – since it considers these lands its own, as well as those others – parts of itself. and now those others who do not exist suddenly occupy its own lands – in which the state monster tries to see the machinations of other others, real monsters, and at the same time pretends that nothing is happening – after all, those others simply do not exist, they are only a part of himself

gigantomachy turns into automachy, endless entanglement in own emptiness

[20/8/2024]

продолжаю серию Migrantenalphabet, теперь с использованием лесной земли

Migrantenalphabet
(нем. «азбука мигранта»)
часть 2

T = Tier, нем. «животное», «зверь»
(на видео хорошо заметно, как ein klein Tier - ein Mistkäfer - проваливается в нос)

земля в лесу, Бонн
25/8/2024
#migrantenalphabet

Авторы и авторки Rodina 2:
Максим Евстропов
[самоубитые роскомнадзором]
instagram.com/thepartyofthedead

Много что делаю, но больше известен по разным арт-активистским инициативам (прежде всего, по партии мёртвых). Забавно, что первой подобной инициативой была для меня группа {родина}: мы занимались «полевыми исследованиями патриотизма, языков и институтов власти», ходили вокруг да около жуткой политической фигуры «родины», пытались её деконструировать – в итоге не нашли ничего лучше, кроме как её похоронить. Это случилось 6 лет назад. А потом через какое-то время на так называемой «родине» меня объявили в федеральный розыск, чтобы уж точно никуда не отпустить, если вдруг я надумаю вернуться.

В последнее время я вижу смысл только в каком-то эко-политическом понятии родины: это ландшафты, или даже биомы, к которым можно привязываться и испытывать какие-то трепетные чувства. Надо ли говорить, что эти фрагменты земли совершенно не совпадают с человеческой политической разметкой территорий. Так, например, я до сих пор чувствую привязанность к каким-то клочкам на отрогах Кузнецкого Алатау, при этом с точки зрения человеческой разметки эти клочки включены в образование с ресурсно-колониальным, по сути унизительным именем «Кузбасс», т.е. «Кузнецкий [угольный] бассейн», а мой родной город так и вообще назывался когда-то «Сталинск». К этому «городу-саду» никаких особых чувств я давно уже не испытываю, но вот если вдруг увижу дерево карагач – наверняка обрадуюсь. Я не хочу сказать, что земля со своими биомами и ландшафтами вне политики: её милые клочки существуют в политической разметке – но также и вопреки ей, составляют её базу – но в то же время и залог того, что однажды эта разметка сойдёт на нет. Глядя на склон горы, я вижу песчаник, лишайники, полынь, очитки – но мне никогда и в голову не придёт называть это «Россией».

Цитата | «В этом закоснении, в глуши малых полынных лесов тоже можно было бы как-то беззаветно существовать — в терпеливой заброшенности, на пользу дальним людям. Дванов находил различные мёртвые вещи, вроде опорок, деревянных ящиков из-под дёгтя, воробьёв-покойников и ещё кое-что; Дванов поднимал эти предметы, выражал сожаление их гибели и забвенности и снова возвращал на прежние места, чтобы всё было цело в Чевенгуре — до лучшего дня искупления в коммунизме».
Андрей Платонов — «Чевенгур»

Видео | MuDA instagram.com/muda.japan

Музыка | Dead Neanderthals — “Womb of God”
deadneanderthals.bandcamp.com/album/womb-of-god

фото: instagram.com/kaftanchik_nevertheless

планы на момент перехода между летом и осенью

[кромешный кремль]

Слово «кремль» происходит от «кром» («край», «кромка», «граница»), или же «кроме». Изначально кремль – это просто огороженное место, город. Пресловутая «опричнина» имеет сходную этимологию, происходя от «опричь» («кроме» – отсюда другое старинное название опричников: «кромешники»). Все эти слова означают политическую структуру исключения – исключающую структуру исключительности. Кремль – это что-то особое, особенное, специальное. «Специальная военная операция» – опричная или же кромешная. Вся эта исключительность, особенно в постсоветской россии, носит также характер приватности, частности. Отсюда «частичная мобилизация» – т.е. приватная, но также и кромешная, кремлёвская.

Структура исключения и границы запускает запутанную диалектику внутреннего и внешнего. Кромешное – это разом и внешний хаос («кромешная тьма»), и внутренняя «сущность», «сердце», пресловутая «суверенность» или же «субъективность» – которая, вместе с тем, от тебя (кто ты?) фатальным образом отчуждена, и смотрит на тебя снаружи в виде довлеющей над тобой архитектурно-политической конструкции – которую ты созерцаешь в сиянии кремлёвской славы.

Кремль разделяет (и властвует, само собой), огораживая и выгораживая себя, прочерчивая внутреннюю границу, производя трещины дискриминации и раскола на окружающей его территории – кромешной но вместе с тем кремлёвской – которую он полагает своей и удерживает, как «катехон». Однако это имперское сдерживание практически совпадает с разложением: имперская инфраструктура – это окружающий кремль распад. Поэтому «русский мир» – это война и опустошение.

И это риторический вопрос, возможно ли преодолеть путинский фашизм или российский империализм, если не сломать, деконструировать или покинуть этот архитектурно-политический ансамбль кремлёвского исключения.

[1/9/2024]