Telegram Web Link
Положение изменилось, когда к обновленчеству примкнул протоиерей Иван Васильевич Никольский - настоятель Вознесенского собора -деятельный, энергичный, образованный, популярный в городе священник. На протяжении долгих лет (до 1937 года) он возглавлял ульяновских обновленцев в сане митрополита; в его доме (ул. Ленина, 92) помещалась обновленческая штаб-квартира.

Как объяснял он свой переход к обновленцам?

"Я знаю, что благодаря этому звонит колокол на моей церкви, - и мой древний храм будет возвышаться и через шестьдесят, и через сто лет", - ответил он одной своей старой прихожанке на вопрос о причинах, побудивших его принять ВЦУ.

Если читатель попадет когда-либо в Ульяновск, пусть он выйдет на Гончаровскую улицу, спросит, как пройти к "трем пионерам" - тут ему всякий укажет небольшой сквер со стоящей в центре аляповатой скульптурной группой, изображающей трех мальцов с дудками. Это и есть то
самое место, где когда-то "возвышался" Вознесенский собор, настоятелем которого был о. Иоанн Никольский.

(Левитин - Шавров)
"Во главе Русской Православной Церкви, - пишет журнал "Церковная заря", - Бурачек предлагает поставить трех лиц: председателя ГПУ, Архиерея (по религиозным делам) и его - Бурачка. Шестьсот священников епархии он хочет сделать агентами ГПУ, чтобы через них, при дружной сплоченности, в значительной степени расширить информацию с мест и открыть могучую борьбу с антигосударственными элементами".

"Весьма важно, - пишет он, - чтобы нити между председателем ГПУ и Русской Православной Церковью были скрыты от всех глаз, как волны беспроволочного телеграфа". (Церковная заря, N'4, с.8-9).

(Левитин - Шавров)
"12 января [1919]. <...> Уехать теперь куда-нибудь почти невозможно, и Капнисты, как и все остальные так называемые «буржуи», решили остаться здесь. Столько же риску, что зарежут и ограбят по дороге, как остаться в Гадяче. Графиня говорила, что приехала из Киева одна барышня, которая, пробыв в дороге шесть дней, явилась в Гадяч совершенно ограбленная и рассказала, что при ней пассажиров выбросили из окон.

Вчера в украинских газетах мы прочитали подтверждение о намерении союзников блокировать Россию, чтобы голодом принудить большевиков капитулировать. У нас такое чувство, что мы заперты в огромном сумасшедшем доме, в котором и буйные, и меланхолики, и всякие маньяки, большей частью клептоманы, оставлены без присмотра и попечения и грызут друг друга".

(Ольга Сиверс)
Среди свидетелей наиболее тягостное впечатление оставил Красницкий - священник. В течение процесса было много ужасных минут, но такой удушливой мути, как во время показаний Красницкого, ни разу не было. Красницкий - лысый, сухощавый человек, с мечтательными глазами, с металлическим голосом. Поверх рясы - золотой наперсный крест. Каждое слово его показания накидывало петлю на кого-либо из подсудимых. Здесь все было - инсинуации, клевета, выдумки. Он сознательно приписал митр. Вениамину выступление еп. Вениамина, епископа армии и флота при войсках ген. Врангеля. Приписал контрреволюционную деятельность последнего митрополиту Вениамину. Красницкий утверждал, что среди духовенства существовал заговор - священники сговорились вызвать на почве голода народное восстание против советской власти. Даже обвинителям было не по себе - члены трибунала сидели с побледневшими лицами. Было так невыносимо духовно мерзостно и душно, что, казалось, лысый батюшка с золотым крестом на груди распухает, заполняет зал, душит: а он все продолжал.
Алексей Святогор был также носителем бурной и запутанной биографии. Сын священника, он еще семинаристом увлекся анархизмом, вступил в подпольный кружок, принимая участие в экспроприациях, и неоднократно сидел в тюрьме. Святогор был талантливым поэтом в футуристическом духе. После революции, сблизившись на короткое время с Мамонтом Даль-ским, Святогор примыкает затем к более мирной фракции анархистов — к так называемым биокосмистам, которые считали главным путем к анархии культурно-просветительную работу. В то же время Святогор является основоположником нового литературного направления — “вулканизма” (увы! он, кажется, так и остался единственным сторонником этого “течения”).

Святогор был всегда богоискателем. Увлечение Ф.Сологубом, Д.С.Мережковским и другими мистическими литераторами сочеталось у него, как и у самого Сологуба, с анархической идеологией. Наш анархист никогда не переставал быть религиозным человеком и вызывал всеобщее изумление своих товарищей тем, что тщательно соблюдал все православные обряды и говел несколько раз в год.

В 1922 году Святогор решил коренным образом реформировать церковь. Безработный “епископ” Иоанникий Смирнов, встретившийся с ним в то время, оказался подходящим компаньоном. Старый “искатель по верам” Жилкин, полусектант, полустарообрядец, с наружностью эфиопа (как их рисовали в древней Руси), присоединился к этим двум. Затем Святогор написал радикальную программу, провозгласив главной целью новой “Церкви” примирение религии с наукой (колокольни должны были быть обращены в обсерватории), борьбу с суевериями и предрассудками и примирение религии с социализмом.

Сказано - сделано. Святогор облюбовал один из московских храмов - Никола Красный Звон в Юшковом переулке, — водворился там со Смирновым, власти санкционировали этот захват. Затем начала свою деятельность Свободная Трудовая Церковь.

Литургия служилась здесь лишь изредка, 2-3 раза в неделю. Основным же было вечернее воскресное “богослужение”. “Епископ” Иоанникий служил краткий молебен, а затем читал сочиненную им самим молитву за Советскую власть. Затем, сняв с себя облачение и рясу, он садился у свечного ящика. Святогор открывал собрание - и здесь начиналось нечто действительно любопытное, или, во всяком случае, необычное. Всякий, кто пожелает, мог войти на кафедру и произнести речь - и кто-кто здесь ни высказывался: поэты-футуристы, студенты, рабочие-самоучки, сектанты, анархисты, актеры, газетчики... “Прения” затягивались до полуночи. После этого выступал Святогор с очередной сумбурной речью и в заключение читал свои последние стихи.
Речь Проханова произвела на съезд большое впечатление. Смущенное молчание воцарилось в зале.

Это молчание было прервано А.И.Боярским. Войдя на трибуну, спокойно и твердо А. И. Боярский сказал:

“Приветствие брата Проханова съезду общин приняло оттенок пропаганды на съезде идей евангельских христиан, а молитва того же брата Проханова в конце речи придала съезду характер объединения с сектантами. Петроградское отделение по этому поводу подчеркивает, что выступление Проханова принимается только как приветствие христианам, а Союз является идейным объединением Святой Православной Церкви.

Сохраняя мир и любовь к христианам всех толков и объединений, Союз Общин не вступает на путь солидаризации в работе с какими бы то ни было сектантскими объединениями”.

(дед писателя и дед артиста)
Таким образом, как видно из этого документа, о. Белков пришел к крайнему нигилизму - к разрушению церкви. Однако и это не привлекло к нему людей. Чего-чего только не делал о. Белков, чтобы расширить деятельность своего Союза: добился передачи его в ведение Спасо-Преображенского собора (на Литейном), объявил себя осенью 1923 г. епископом, какие-то случайные архиереи совершали хиротонию, сблизился с Антонином, под конец даже признал патриарха Тихона - ничто не помогало: массы к нему не шли. Один, с небольшой кучкой своих сторонниц (интеллигентных женщин), служил он в холодном и пустом соборе. Наконец в 1925 году распалась и эта община.

В течение нескольких лет затем проживал о. Евгений Белков в Петрограде, на квартире у одной из своих сторонниц. Древний русский недуг - запой - поразил его под влиянием неудач. Оборванный, опустившийся, бродил он по Петрограду, изредка заходил в церковь (большею частью в Вознесенский собор). Здесь молился он жарко и мучительно. “Душа моя скорбит смертельно”, - вырывались у него иной раз слова... Так прошло несколько лет.

Однажды в 11 часов вечера по Марсову полю шел очень известный уже тогда в православной церкви человек - Преосвященный Алексий, епископ Хутынско-Новгородский. Вдруг он услышал за собой чьи-то быстрые шаги. Обернувшись, он увидел - стоит перед ним, пошатываясь, пьяный, оборванный человек. “Вы, я знаю, епископ Алексий, а я - епископ Евгений. Дайте мне денег”. Действительно, это был Евгений Белков.

И вот, стоят они друг против друга - сдержанный, изящный, внутренне собранный князь церкви - и расхристанный, оборванный литератор и церковный бунтарь. Епископ Алексий вынул кошелек и протянул 3 рубля (это было в 1928 году). Евгений Белков исчез во тьме... Через год он умер.
"Молодые провинциальные священники обступили отца Красницкого. Один из них смущенно о чем-то совещается с его преподобием.

- За чем же дело стало, - смеется отец Красницкий, - поди к соседу и проси повенчать. Архиереи по три любовницы имели, а ты боишься благодать потерять, взяв законную жену.

Слышит это и престарелый иерей с тяжелым наперсным крестом и трясущейся не то от старости, не то от раздражения головой и, вероятно, думает о кознях антихриста”.

(Известия, 1923, 13 марта, No 50, с. 5).
Архиепископ Феодор во время своего свидания с патриархом предостерегал его против слишком больших уступок власти и против каких бы то ни было переговоров с обновленцами. (Епископ Иларион считал нужным оставить этот вопрос открытым.) Архиепископ остался недовольным свиданием: патриарх показался ему недостаточно твердым и властным. Самая манера говорить, свойственная патриарху, часто прибегающему к юмористическому тону, раздражала сурового монаха. “Все хи-хи, ха-ха, и гладит кота”, - ответил он одному из своих приверженцев на вопрос о том, как он нашел патриарха.
Скульптор Михаил Шемякин:
"В конце 1960-х годов я ушел послушником в Псково-Печерскую лавру. Но я там чуть не спился, и потому вернулся обратно.
Есть такая замечательная книга «Несвятые святые» отца Тихона (Шевкунова). Недавно мы с Шевкуновым разговаривали, и он сказал: «Знаете, сколько принесла мне моя книга? 13 миллионов евро». И вот там как раз Шевкунов описывает отца Алипия (Воронова) (был настоятелем Псково-Печерского монастыря с 1959 года), у которого я был келейником и секретарем
Отец Алипий - бывший военный, крепко умевший выпить, и своих послушников, которые должны были ему помогать, он тоже приучал к крепкой выпивке. Это называлось «коньяк по-архиерейски». Брался бокал, который вмещал два таких сталинских хрустальных фужера. Туда наливалась половина бокала коньяка «Двин» (хорошее название: он действительно «двигал» по мозгам, это был отборный коньяк). А второй келейник, пока ты наливаешь коньяк, туда же переливал кипящее молоко из кастрюлечки. И ты должен был залпом выпить эту огненную бурду.
Первый заход - это ты просто летишь с катушек; второй заход - ты хочешь всё блевануть, но в этот момент отец-наместник подносит тебе к носу кулак величиной с твою голову (а это здоровенный был мужик, почти двухметровый) и говорит: «Добро не переводить». И ты всё время держишь напиток в себе, выпучив глаза. А на третий заход уже думаешь: «Чёрт, в общем-то, ничего, даже хорошо пошло! Зовите, отец-наместник, на следующий бокал».
Вот такая вещь. И, в общем, потом надо было долгие годы от этого избавляться".
Россиянский человек абсолютно не способен на пафос и вообще на Высокую Речь (ну то есть "приподнятую" над повседневностью, "высокий штиль). Он может только угрожать, нагло выдрючиваться, грязно шутковать, поганиться, высисюливаться, мерзить. А вот сказать что-то высоким штилем он не способен совершенно. То есть даже если попытается - у него рот перекосит, он петуха пустит, захихикает или просто ляпнет дурь. Потому что он ТВАРЬ ПОГАНАЯ.

(Крылов)
Патриарх Тихон становится в это время центральной фигурой в мировом масштабе. Каждое его слово комментируется на тысячи ладов мировой прессой, его фотографии проникают в самые отдаленные уголки мира.

Наконец в середине июля начинается демонстрация кинофильма “Тихон после раскаяния”, в котором запечатлены его служение в Сретенском монастыре, панихида на Ваганьковском кладбище по архидиаконе Розове и ряд других служений.

Московские кинотеатры “Аре”, “Форум” и “Уран”, в которых демонстрировались 17-18-19 июля эти кинофильмы, осаждались толпами с раннего утра. Перекупщики мест продавали билеты по невероятно высокой цене (билет “на Тихона” стоил примерно столько, сколько на Шаляпина). Этот кинофильм вскоре перекочевал на европейские и американские экраны и всюду производил сенсацию.

(1923)
Потом услышала, как Дима бродит, он, оказывается, тоже уже целый час не спал. Он сказал мне, что проснулся от ненависти — произносил речь против Толстикова. Я думаю всё время, в чем наше отличие от них: они нас сажают в тюрьмы, в лагеря, морят голодом и уничтожают, а мы про себя произносим речи. А что нам еще остается, когда живем в стране, где такой «нищий, темный, жалкий и послушный народ», как говорил Белинков. Поэтому нам остается только одно: «Презирайте их! Презирайте их! Презирайте их!»"

(Юлия Нельская-Сидур)
“Священный Синод Российской Православной Церкви выражает Вам свое искреннее сочувствие по случаю смерти великого освободителя нашего народа из царства векового насилия и гнета, на пути полной свободы и самоустроения, - говорилось в послании. - Да живет же непрерывно в сердцах оставшихся светлый образ великого борца'и страдальца за свободу угнетенных, за идеи всеобщего подлинного братства, и ярко светит всем в борьбе за достижение полного счастья людей на земле. Мы знаем, что его крепко любил народ. Пусть могила эта породит миллионы новых Лениных и соединит всех в единую, братскую, никем не одолимую семью. И грядущие века да не изгладят из памяти народной дорогу к могиле - колыбели свободы всего человечества. Великие покойники часто в течение веков говорят уму и сердцу оставшихся больше, чем живые. Да будет же и эта, отныне безмолвная могила неумолкаемой трибуной из рода в род для всех, кто желает себе счастья.

Вечная память и вечный покой твоей многострадальной доброй и христианской душе.

Председатель Синода
митрополит Евдоким”.
(Известия ВЦИК, 1924, 25 января, No 20.)
1 февраля 1925 года депутация от Пленума Синода была принята Председателем Совнаркома СССР А.И.Рыковым.

“Депутацию возглавляли трое: митрополит Вениамин с Серафимом и я, - все мы в белых клобуках, - и еще десять человек. Привезли нас в Кремль, подъехали к зданию Совнаркома - лестницы там тогда не было -покатая плоскость и лифт – поднялись на второй этаж”, – вспоминал А.И.Введенский.

Приемная комната около кабинета Председателя Совнаркома увидела в этот день странных гостей: белые клобуки, шуршащие шелковые рясы, сапоги и камилавки - все это заполнило обширное помещение, оттеснило на задний план обычных посетителей. К А.И.Введенскому подошел солидный, пожилой, франтовато одетый джентльмен.

“Что значит флюиды и родство душ – все время нас тянет друг к другу!” Это был Луначарский. За последние два года они скрещивали с Введенским оружие несколько раз, причем между ними установились своеобразные, полуиронические-полуприятельские отношения: была область, где идейные враги становились союзниками - гонорары от диспутов делились пополам, в это время они собирались совместно издать отдельной книгой стенограмму двух диспутов. Деловые вопросы часто обсуждались за ужином у Луначарского после диспута. Хозяйка дома Наталия Александровна Розенель была очаровательно любезна с А.И.Введенским, и вино к столу подавалось изысканное, заграничное.

И сейчас два “друга” вступили в свой обычный - шутливый - разговор, причем Александр Иванович, позабыв про белый клобук, пустился в детальнейшее обсуждение выступления Айседоры Дункан - модной гастролерши - балерины, от которой А.И.Введенский был без ума, тогда как Луначарский (сторонник классического балета) относился к ее искусству скептически. “Я не принадлежу к обновленцам, и в балете я “тихоновец”, - сострил А.В.Луначарский, - и не могу присоединиться к вашим восторгам”.

В это время депутацию пригласили к Председателю Совнаркома. Человек среднего роста, с длинной бородой и учтивыми, несколько старомодными манерами (по внешности он был похож на православного священника гораздо больше, чем А.И.Введенский), принял делегацию любезно и ласково.
Полусельский деревянный храм неожиданно стал религиозным центром обновленчества на Руси.

Довольно поместительный внутри, он совершенно не отапливался. Дары часто замерзали в Святой Чаше. Иней лежал на стенах. Зимой там был почти полярный холод. Одетый в шубу с поднятым воротником и в валенках, на клиросе читал и пел, исполняя обязанности псаломщика, — недавний первоиерарх, митрополит Виталий. В храме обычно
присутствовало десять-пятнадцать бабушек, укутанных вместо шуб в одеяла. По воскресеньям народу было больше: иной раз набиралось свыше сотни человек. Все они с некоторым изумлением смотрели на бритого, горбоносого проповедника, который сотрясал своим прославленным голосом деревянные стены и поражал молящихся своеобразной манерой служения.

И сейчас, в старости, манера служить у него осталась прежняя: полудекадентская — от каждого слова, от каждого жеста веяло Блоком, Сологубом, — дореволюционным, декадентским Петербургом.

Он жил недалеко, на улице Радищева, 109, снимая две комнаты в деревянном доме. И здесь, в Ульяновске, он не изменял обычного образа жизни: рояль был главным украшением скромной комнатки. День начинался с Шопена — вечером обычно вступал в свои права Лист: "Ваше Величество, нельзя ли играть потише, а то у нас дети...", — обратилась однажды к А.И.Введенскому соседка. Александр Иванович, без малейшего изумления, обещал играть потише. "Почему она вас так титулует?" -спросил я. "Ну, она же знает, что у меня есть какой-то экзотический титул, только не знает какой", — со свойственным ему юмором отвечал А.И.Введенский...
К запасным путям Казанского вокзала подъехал автомобиль, из которого вышел элегантный, взволнованный, интеллигентный человек с внешностью киноактера, в модном осеннем пальто и мягкой шляпе, а с ним, седобородый, высокий, богатырского вида старик: А.И.Введенский и митрополит Виталий. С ними рядом стояли: миловидная, хорошо одетая молодая блондинка и пожилая женщина в черном платье, похожая на монахиню. Пижонистый молодой человек с усиками, похожий на Александра Ивановича, и другой молодой человек с рыжей бородкой и с безумными, дико блуждающими глазами, от которого пахло водкой, хлопотали около багажника, Это была семья Первоиерарха. Появившийся невесть откуда генерал быстро усадил их в вагон. Там уже сидели несколько скромно одетых людей — руководители баптистской общины — и такой же скромный бородатый человек — старообрядческий Архиепископ Московский и всея Руси Иринарх.
Едва уселись по местам — в дверях суматоха — внесли чьи-то вещи — почтительно раскрылись двери вагона и в вагон вошел среднего роста старичок с седой окладистой бородой, в золотом пенсне, с подергивающимся от нервного тика лицом, одетый в рясу и монашескую скуфейку. "Какая встреча!" -бросился к нему А.И.Введенский. Улыбнувшись, старичок дружески с ним облобызался. "Да, да, какая встреча!" — сказал пожилой блондин профессорского вида, сопровождавший старичка, и тоже троекратно облобызался с А.И.Введенским.
Вошедшие были старые знакомые А.И.Введенского: в последний раз А.И.Введенский видел старичка в скуфейке 19 лет тому назад, осенью 1922 года. А.И.Введенский был тогда молодым преуспевающим протоиереем — заместителем председателя ВЦУ, а старичок — был членом ВЦУ и на осенней сессии в 1922 году они сидели рядом. Теперь А.И.Введенский, уже немолодой и не преуспевающий, был первоиерархом обновленческой церкви, а вошедший носил в это время титул: "Патриарший Местоблюститель Блаженнейший Сергий, Митрополит Московский и Коломенский", а рядом с ним стоял петроградский товарищ юношеских лет А.И.Введенского — митрополит Киевский и Галицкий Николай.
Полный, осанистый протоиерей с благообразным лицом, которое очень портили косые, хитренькие и злобные глаза, стоял рядом и любезно улыбался - Николай Колчицкий, протопресвитер. Генерал МГБ улыбался снисходительно и иронически, братья-баптисты и старообрядческий архиерей, скромно потупившись, искоса наблюдали за лобызаниями "друзей". Прелестная блондинка нервно пеленала ребенка.
Так началось не имеющее прецедентов в истории Русской Церкви путешествие иерархов вглубь страны. Чего-чего только не было во время этого путешествия. Под Рузаевкой митрополит Сергий почувствовал себя плохо. Люди в белых халатах забегали вокруг него. Здесь было получено из Москвы сообщение об изменении маршрута: по просьбе Патриаршего Местоблюстителя, вагон вместо Оренбурга отправили в Ульяновск. В этот день впервые шепотком было произнесено имя: "Алексий Симанский" (это было тогда, когда митрополиту Сергию было особенно плохо)... Вскоре, однако, митрополиту стало лучше — путь продолжали. Под Ульяновском произошла бурная ссора между братьями — сыновьями А.И.Введенского, перешедшая в бой, который, по своей ожесточенности, не уступал настоящей битве. Подавленный бурным темпераментом своих сыновей, А.И.Введенский растерянно молчал. Митрополит Сергий робко жался в угол. За окнами мелькали сосны и ели...
Однако форпост был слишком жалкий: патриаршему местоблюстителю негде было даже остановиться — начались лихорадочные поиски храма. Эту проблему разрешить оказалось не так просто: в Ульяновске, городе, когда-то богатом церквами, не осталось не только церквей, но даже храмовых помещений. Гигантская статуя В.И.Ленину возвышалась на самом высоком месте города, там, где когда-то был собор. Сквер был разбит на месте древнего Воскресенского храма. Две городские церкви - Ильинская и Германовская - не были еще снесены, хотя уже давно бездействовали. Однако были они настолько исковерканы, что привести их быстро в сколько-нибудь сносный вид, да еще в военное время, было совершенно невозможно. После долгих совещаний в Горсовете, Колчицкого озарила блестящая идея - переоборудовать под Патриархию бывший костел на улице Водникова (б. Шатальная) с примыкающим подсобным помещением, где жил когда-то ксендз. Вскоре в бывшем костеле открылась небольшая церковка с громким названием Казанский Собор, а в бывшую квартиру ксендза въехал патриарший местоблюститель.

Таким образом, на берегах Волги православие одержало грандиозную победу над католицизмом -увы! - кажется, это единственная победа за последние сто лет. Что касается А.И.Введенского, то первые два дня он сидел в вагоне: "Ульяновск так меня ошарашил, что я буквально не мог себя заставить сдвинуться с места", - вспоминал он.
"Быть может, мы не понимаем Сталина, - говорил он. — Он, прежде всего, военный человек и вся его политика неразрывно связана с предвидением войны. Победой в войне эта политика исчерпает себя".

Я выразил несогласие. Победа в войне вскружит голову и Сталину и тем, кто стоит за ним, — и они увидят в этой победе оправдание своих методов. После победы над фашизмом, — говорил я, — предстоит упорная война у нас на родине — против самодурства и произвола, и единоличной власти. "Может быть, может быть, - сказал он задумчиво, -это уже вы боритесь — а я устал, с меня довольно". И он замолк надолго, смотря куда-то вдаль... Мы стояли с ним на Венце - на самом возвышенном месте Ульяновска, чудесная, широкая-широкая Волга расстилалась перед нами. Вдали догорал закат, легкий ветерок трепал его курчавые волосы (он был без шляпы). "Видите, какой закат и какая красота, а вы говорите — бороться", — сказал он наконец.
Платонов принял меня тотчас же и удостоил меня беседой, которая Длилась более двух часов. Беседа носила теоретический характер, касаясь взаимоотношений между христианством и социализмом. Я вышел из кабинета, совершенно очарованный умом, любезностью и широтой взглядов хозяина, который настойчиво приглашал меня заходить как можно чаще.

Между тем более опытный наблюдатель, чем я, обратил бы внимание на целый ряд странностей в поведении собеседника. Во-первых, всякого бывалого человека удивила бы поразительная откровенность собеседника: он не только не избегал говорить на политические темы с незнакомыми посетителями (да еще с семнадцатилетним мальчишкой), но, наоборот, сам охотно задевал самые острые вопросы. Помню, в частности, совершенно невероятную по своей откровенности фразу Платонова: “Я не думаю, чтобы этот эксперимент увенчался успехом”. Во-вторых, всякий обратил бы внимание на то, с какой настойчивостью высокий собеседник расспрашивал, спускаясь с теоретических высот, о весьма конкретных вещах – главным образом о знакомствах, единомышленниках, друзьях. Но, находясь под обаянием высокого сача, я, конечно, поспешил открыть Платонову всю свою душу и выложить ему все, что я знал.

Результат приятных и высокопоучительных бесед с Высокопреосвященным владыкой (таких бесед было несколько) сказался через девять с. лишним месяцев: 24 апреля 1934 года я был арестован и мне было предъявлено политическое обвинение. Обвинение оказалось совершенно вздорным, и вскоре я вышел из тюрьмы. Однако, несмотря на всю свою неопытность, я убедился в том, что содержание моих бесед с Платоновым до мельчайших деталей известно следователю.
2025/07/06 20:58:48
Back to Top
HTML Embed Code: