Два года назад я написала к восьмому марта колонку для издания "Холод" — многим она не понравилась. В той колонке я рассказала о том, какому информационному давлению подверглись российские женщины с начала полномасштабной войны России в Украине: к ним обращались, их призывали к действиям — выступить против войны, защитить своих мужей и детей. 

Я описала, почему, на мой взгляд, эта идея не сработала. Теперь я бы добавила, что на женщин плотно присело государство. 

Еще я отметила, что в начале войны активировались феминистки и небинарные люди, которые уже имели значительный опыт борьбы за свои права в авторитарной, патриархальной и гомофобной России. Они пытались организовать различные формы протеста и сопротивления на низовом уровне. 

В конце я написала, что куда хуже понимаю происходящее с мужчинами. "И почему они продолжают воевать за странные идеи. А не за свои, человеческие права" — именно эта фраза в конце колонки вызвала возмущение некоторых читателей.  

Помню, как мне доказывали в твитере, что среди протестующих в то время было достаточно мужчин. Что риски мужчин быть отправленными на фронт и посаженными неизмеримо выше. И так далее, и так далее. 

И вот прошло два года. 

Если честно, вопрос "почему вы не протестуете за свои права" я больше не готова задать ни мужчинам, ни женщинам. Никому. За прошедшие два года я увидела тот уровень кровожадности и людоедства современных режимов (и тут я говорю не только о России, но еще, к примеру, о подавленных протестах в Иране), который превысил все мои опасения. 

Я больше не могу позволить себе призывать и упрекать тех, кто остался в эпицентре наступившего мрака и вслепую пытается найти хоть какой-то источник света. 

И оставшиеся, и уехавшие — среди них много людей, которые рискуют жизнью и здоровьем, чтобы просто остаться собой и не предать свои ценности (многие из тех, кто понес цветы на могилу Алексея Навального, готовились к задержаниям и избиениям, брали с собой все необходимое в ментовке и временном изоляторе). 

Сегодня день борьбы за женские права. 

В России эта битва, к сожалению, на сегодняшний день проиграна. Как и вся борьба за права человека. 

Но борьба за здравый смысл идет. 

Несмотря на то, что многие ее акторы сидят в тюрьмах. 

Поэтому сегодня я прежде всего хочу вспомнить политических заключенных. 

Я помню Лилию Чанышеву, соратницу Алексея Навального, которая получила 7,5 лет в колонии. 

Художницу Сашу Скочиленко, которой дали 7 лет за антивоенные ценники в магазине. 

Журналистку Марию Пономаренко, осужденную на 6 лет за пост об ударе по драмтеатру в Мариуполе. В колонии она подвергалась пыткам. 

Мою коллегу из татаро-башкирской службы Радио Свободы Алсу Курмашеву. Она находится в СИЗО. Ей грозит до 15 лет лишения свободы. В Праге ее ждут двое детей. 

Поэтессу Женю Беркович и драматурга Светлану Петрийчук. Их судят за пьесу, прежде получавшую в России награды.  

Зарему Мусаеву, мать чеченских оппозиционеров, которую похитили и увезли в Чечню на глазах у всей страны. 

Дарью Трепову, которая хотела уехать в Украину и работать журналисткой. И которая стала женщиной, получившей самый большой срок в современной России — 27 лет — за преступление, которое не хотела совершать. 

Десятки женщин, которых судят за фейки и дискредитацию армии. 

Многих я не могу перечислить, потому что список может быть бесконечным. Весь его можно посмотреть на странице правозащитного центра "Мемориал".

Здесь "Мемориал" открыл сбор для некоторых женщин-политзаключенных.

А здесь можно отправить любому политзеку письмо. 

***
В это 8 марта я желаю нам справедливости.

Взяла больничный, потому что опять перестала спать: график сна похож на азбуку Морзе, но декодировать сообщение я не могу. Просыпаюсь в четыре часа ночи или уже в пять утра, потом часами гоняю футбол в голове. Там как раз две команды. Стратегия первой — «надо успокоиться и уснуть». Второй — «давай подумаем все мысли, вдруг они кончатся».

Успокоиться не получается, расслабиться не получается, ни о чем не думать — не получается тоже.

Набор мыслей стандартный и набивший оскомину:
— а что если я неизлечимо больна, и поэтому не сплю;
— а что если я стану неизлечимо больной из-за того, что не сплю;
— как я пойду на работу;
— как я дошла до жизни такой;
— как же я понимаю, почему мать была такой злой, когда мучилась бессонницей;
— почему спит муж;
— поможет ли мне одеяло с утяжелителем;
— поможет ли мне кот;
— почему не помогло увеличение дозы антидепрессантов;
— остался ли тот китайский порошок из трав, который мне продал для сна массажист;
— почему у меня болит спина;
— может ли у меня быть рак спины;
— когда я последний раз делала мрт позвоночника;
— для чего я живу;
— хорошо, что у меня нет детей;
— вдруг я никогда не рожу детей;
— вдруг я рожу детей, и они не будут спать, и тогда я тоже не буду спать, и ещё муж тоже не будет спать, и если у нас будет кот, он тоже не будет спать, и мы все станем неизлечимо больны;
— вдруг я рожу детей, которые в тридцать четыре года будут лежать посреди ночи, уставившись в потолок, посреди войны, разрухи и климатических катастроф, и спрашивать, для чего они живут;
— вдруг мои дети будут меня ненавидеть;
—вдруг наш будущий кот подерёт диван;
— вдруг нас выселят из съемной квартиры;
— как мы будем жить под мостом;
— можно ли жить под мостом с детьми;
— изобретут ли цифровой сон;
— напишу ли я ещё книгу;
— понравится ли мне работать в булочной;
— почему я тревожусь;
— как переломить ход войны;
— что нам делать с капитализмом;
— что будет в третьем сезоне Good omens;
— узнаем ли мы, как зовут Доктора Кто;
— сколько мне будет лет, когда умрет Путин;
— смогу ли я пережить это день, если так и не засну.

А вы о чем думаете, когда не можете уснуть?

Дорогие, простите, что пока не отвечаю на ваши комментарии к посту про бессонницу: в Литве с молотком напали на Леонида Волкова.

Мы с Мишей просто сидим в охуевании: не потому, что ничего подобного нельзя было ожидать — ко всем новостям, кажется, готовы. Но потому что невозможно просто! Леонида знаю, очень сочувствую ему и его большой семье. Огромные лучи поддержки его супруге Ханне.

Оппозиция за границей, независимые журналисты, правозащитники и активисты — все живут в постоянном стрессе, под колоссальным давлением. Потому что оппонировать приходится государству, у которого огромные ресурсы и нет никаких ограничителей.

Жизнь теперь опасна и непредсказуема, как никогда раньше. Бороться — страшно. Но пока есть люди, которым ещё страшнее — опустить руки, у нас есть будущее.

Берегите себя.

Леониду скорейшего выздоровления

Не прошло, наверное, и минуты с тех пор, как я сообщила в соцсетях про бессонницу, как мне написал коллега из другого издания: спросил, не испытываю ли я иных симптомов — сведение мышц, например. Я, разумеется, тут же начала подозревать, что мое ночное телесное напряжение — это самое настоящее сведение мышц, и так была направлена к расследователям, которые занимаются кейсами отравления журналистов (Рома Доброхотов, кстати, призывает всех сразу рассказывать о своих внезапных недомоганиях, а не терпеть неделями).

— Да не травят меня, — сказала я по телефону, про себя не без грусти подумав, каким облегчением было бы списать все непонятные признаки жизни в моем теле на чью-то злобную волю. — У меня невроз, бессонница, тревожность, депрессия. Могу анализы крови прислать. Вы лучше с другими поговорите. Я знаю журналистов, у которых все время болит голова!
— Мигрени сейчас у всех, — ответили мне устало. И попросили прислать анализы.
 
***
— Знаете, что не дает мне покоя? — рассуждала я спустя пару дней в безликом кабинете пани психоложки, оформленном в скандинавском стиле. — Журналистов травят. На знакомых политиков совершают нападения с молотком. Украину третий год бомбят. Замучили Одессу. В Харькове угодили по улице, где жила наша уборщица!В России жужжат в небе дроны. По заводу в Рязани на днях ударили! У меня бабушка под Рязанью жила! Да, да, та самая, которая за несъеденную лапшу стучала ложкой по голове. Ну так вот. Кошмар, что творится! А я все равно по утрам готовлю омлет, потом иду на работу. Бабку вот с вами мою обсуждаю. Я себя чувствую актером массовки. Типа хожу в исторических костюмах среди декораций и какие-то реплики невпопад говорю.

— Вас беспокоит ваша вторичная роль? — нахмурилась пани психоложка и сделала пометку в строгом электронном блокноте, имитирующем бумагу.

— Да нет! Меня беспокоит, что я собиралась на другую съемочную площадку! Какого хера тут происходит — вот, что волнует меня каждый день! Знаете, я как будто всю жизнь ищу вход на эту волшебную улицу из «Гарри Поттера», но регулярно попадаю в очередную серию "Доктора Кто", когда до конца света или уничтожения Земли осталось ровно 20 минут, а я даже не из тех героев, которые могут повлиять на происходящее! И я такая: "Ну ладно, напишу об этом новость для нашей программы, может, мы еще успеем доделать хоть один выпуск". Но потом мы каким-то образом доживаем до самого вечера, а на следующий день миру грозит очередная катастрофа!

Я громко поставила на прозрачный столик прозрачную чашку для воды. Пани психоложка аккуратно покачала остроносой туфлей и спросила поверх очков:
— Может, пришло время поискать выход на самую обычную улицу?

В глазах защипал пробившийся сквозь жалюзи свет, и мне пришлось взять из пачки салфетку:
— Я не знаю, как она выглядит.

Одесса 

Ракетные удары по Одессе. Генпрокурор Украины сообщает, что количество погибших выросло до 19 человек. Ранены более 70. Среди них местные жители, врачи и сотрудники экстренных служб, которые помогали пострадавшим после первого удара. Ракеты повредили станцию техобслуживания и жилые дома.

Одесса только за март несколько раз теряла людей от российских ударов.

Шестого марта ударили ракетами, когда Зеленский был в одесском порту. Пятеро погибших. Видела информацию по крайней мере об одном военном. Российское Минобороны говорит, что били по ангару в портовом районе. 

Но у меня сегодня первым делом встали перед глазами кадры обстрела второго марта. Тогда беспилотник разрушил целый подъезд девятиэтажки в Одессе. Погибли 12 человек. Из них пятеро — дети. С места трагедии появлялись тяжелые фотографии. В силу профессии я этих кадров не избегаю, но и пристально не разглядываю. У нас в эфирах были кадры с людьми, ожидавшими вестей от спасателей, разбиравших завалы. Они надеялись, что их близким удалось выжить. 
И это я не упомянула ракетные удары и прилеты дронов по промышленным объектам. Атаки на город идут постоянно.

Вскоре после трагедии второго марта командующий Воздушными силами Украины показал кадры ударов украинских летчиков по объекту в оккупированной части Херсонской области. И снаряд с надписью "За детей Одессы. С ненавистью. Без уважения". 

"С ненавистью. Без уважения" — с этим агрессор останется после войны.

В Белгородской области после атак беспилотников погибли люди: 15 марта два человека, 16 марта два человека, и сегодня сообщают о гибели 16-летней девушки в частном доме и мужчины на парковке. Несколько десятков человек пострадали.

Я стараюсь время от времени писать в соцсетях про Украину, чтобы мои украинские читатели знали: я помню про несправедливую войну, я думаю о ваших жертвах, не отгораживаюсь.

С Россией другая история. Географические точки в новостях прочно сцеплены в моей памяти с людьми, событиями и огромными фрагментами жизни. Я вижу названия атакованных областей — особенно если Брянская или Калужская — и в голове моей слоится реальность. Всплывают сценки и люди из прошлого, пейзажи и названия населенных пунктов на пути электричек.

Я никогда не жила в России, ведущей полномасштабную войну. Я не была в ней ни одного дня. Я не могу увидеть ее собственными глазами. В моей памяти существует Россия, не тронутая войной. Она хранит родительский дом, родной город, моё детство и бестолковую юность. Но в новостях сообщают: всему есть угроза.

Я не могу представить, что чувствуют украинцы, чьи дома были разрушены, чьи родные были убиты.

И я не могу присвоить себе опыт жителей Белгорода лишь на основе гражданства.

Но у меня уже есть опыт страха — за мой дом, за друзей, за родных. На изображениях в моей памяти появляются новые объекты: небо над знакомыми городами перерезано беспилотником, трубы завода торчат из облаков пламени.

Так война вторгается внутрь.

И за это я тоже злюсь на того, кто её развязал. И кому сегодня подобострастно рисуют нелепые цифры на избирательных участках.

Будь проклят этот странный человек.

Хотела на что-нибудь пожаловаться в силу привычки. На непредсказуемость погоды и немецких железных дорог. Неудобный матрац, неплотный завтрак, неработающий фен.

Но матрац отеля был лучше домашнего, завтрак меня устроил, и даже фен включился в мою жизнь, хотя и выглядел неблагонадежно.

Спасибо всем, кто выпнул меня из дома на конференцию, куда я не хотела ехать из-за временного отсутствия загранпаспорта.

И особенно пани психоложке, которой я вчера утром сказала, что боюсь чешских и немецких пограничников, боюсь людей в форме, боюсь спроса документов, когда у меня нет паспорта, боюсь депортации, тюремного заключения, забвения и что в море может укусить рыба.

— И еще, что я задохнусь от удушья, подавившись во время еды, — добавила я. — Особенно, знаете, чем-нибудь совершенно неподходящим для такого события. Например, шампанским.
— Уверена, что не задохнетесь. Кто-нибудь всегда похлопает по плечу, — откликнулась пани психоложка, стряхнув растерянный вид.

Так в моем списке стало еще на пункт больше, но об этом я вслух не сказала: теперь я боюсь, что настанет такое время, когда никто не похлопает по плечу.

— Вы удивили меня сверх меры, — сказала, наконец, пани. — Вы столько лет работали в России журналистом, а теперь боитесь европейского пограничника.

Я почувствовала в её словах укоризну, хотя уверена, что её там не было.

— Ну хорошо, и правда, чего это я. Сейчас же куплю билеты на поезд. Но, согласитесь хотя бы, что непредсказуемость намерений рыб — это пиздец!

— Ладно, — ответила пани, и я не смогла прочесть выражение её лица.

Так я оказалась в поезде, потом в другом поезде, потом приехала в пункт назначения. И теперь очень удивлена, что ещё днем ранее имела такое количество беспокойств.

Да, хотела пожаловаться.

В поисках штуковины, куда в комнатах отеля вставляется пластиковая карточка, чтобы включалось освещение и кондиционер, я чуть не сломала ногу. Штуковина найдена не была — я благоразумно решила, что с моей близорукостью не стоит искать в темноте призрачный источник света.

Задумалась, стоит ли экстраполировать эти пораженческие настроения на всё текущее время, и ни к какому выводу не пришла.

Теракт.

Московский концертный зал «Крокус сити холл».

Десятки убитых. Десятки раненых.

Стрельбу вели несколько человек.

Взрывы. Пожар на тысячи квадратных метров. Пожарные выводили людей из подвала. Некоторых снимали с крыши. Неизвестно, сколько остаются внутри.

Я посмотрела видео расстрела и видео с убитыми, потому что считаю, что как журналист должна была видеть свидетельства одного из крупнейших терактов современной России.

Те, кто не ограждал себя от кадров 7 октября в Израиле, пишут что испытывают схожий ужас.

Другие в моих лентах спрашивают: «рязанский сахар» или «Норд-Ост»?

Мы находимся в ситуации, когда первая мысль, что массовый расстрел людей в столице может быть выгоден власти — выглядит логичной не только для конспирологов.

Уже бегут предположения, не объявят ли мобилизацию под предлогом борьбы с террором.

Это зашкаливающее чувство отсутствия безопасности — когда самого худшего ждешь от тех, кто должен обеспечивать защиту — наша норма.

Мои соболезнования всем, чьи близкие и знакомые погибли или пережили угрозу гибели.

И сочувствие тем, кому сейчас очень страшно.

Спала, по ощущениям, минут пять.

Долго думскролила ночью.

Сложно заботиться о себе — я эту науку сколько ни пытаюсь освоить, но думать обо всех вокруг (и часто ничего хорошего) всё равно легче.

Завидую тем правильно созданным людям, которые «ну все, я пошел» и действительно куда-то уходят! Говорят: «Я больше пить сегодня не буду» и дальше не мучаются вопросом «зачем я это сказала?» Ещё лучше: ничего не говорят! Не объявляют о своих решениях — действуют как счастливые обладатели своей жизни.

Я же хоть и не считаю, что всем кругом должна, но чувствую себя так, словно безопаснее будет оправдать своё существование. «А то что?» — спросите вы. «А это никто не знает», — отвечу.

Нездоровая путаница нейронных связей приводит к удушающей запутанности повседневных дел: все решения становятся результатом тяжелейших терзаний, в голове постоянно сидит суд присяжных и заседает без перерывов.

Какая система права там действует? Разумеется, патологическая.

***
Это был развернутый ответ моего внутреннего адвоката на вопросы прокурора: что мешало лечь в девять вечера, зачем была выпита половина третьего бокала вина, почему нельзя было прервать занимательную беседу о гендерных разногласиях на несколько бесконечностей раньше и для чего были внимательно изучены все сообщения о теракте в столице оставленной родины.

«Обратите внимание на это словоблудие инфантилизма, — ухмыляется демонический прокурор. — Сейчас защита заявит, что тяжелое детство должно быть смягчающим обстоятельством!»

Тут, наконец, приходит в себя моя затюканная сердцевина, мучимая головной болью, и устало кричит с задних рядов:

«Ой, да идите нахуй».

В библиотеке

Из денег, рассчитанных на дорогу, у меня оставалось 100 евро.

«Ну это не дело, надо потратить их все и потом мучительно переживать, что в критической ситуации — а нас везде поджидают критические ситуации — денег не хватит и придется залезть в сберегательный фонд», — настаивал внутренний голос, и мне даже удалось распознать издевку.

«Да я только книжку одну куплю в дорогу, а то все глаза об телефон сломала», — как-то так звучал мой ответный гундеж.

«Это плохо кончится», — спокойно сказал рассудительный господин внутри, и я даже представила его пожилым, слегка сутулым человеком с книжкой подмышкой. Да, он издевается.

Зарулив с чемоданом в вокзальный книжный, я быстро нашла полку с книгами на английском и тут же решила, что самое время прочесть «Victory City» Салмана Рушди. Потом я заметила «Lessons in chemistry» Бонни Гармус и вспомнила, что подруга хвалила одноименный сериал, а вкусы моей подруги — да и вся моя подруга — весьма хороши. «О, а вот название отличное: «The Midnight Library», — подумала я. Внутренний голос, которого я успела обозвать Библиотекарем, тут же ответил: «Сейчас бы книжки по названиям выбирать».

«Дед, завались», — ответила я и следом расхвалила про себя книгу об Аталанте, единственной аргонавтке. «Когда у правителя Аркадии родилась дочь, она принесла лишь разочарование, — прочла я. — Так, ну эту точно берём, поставлю на внутреннюю полку литературы по теме «Отец-пиздец».

Потом случился ментальный провал, сознание приятно заволокло мягчайшим туманом.

Из магазина я вышла с тяжелым пакетом, набитым не только книгами, но ещё и журналами, потратив не только оставшиеся деньги, но ещё и зацепив резервный фонд.

«У меня настолько нет слов, что я пойду жаловаться в нашу внутреннюю бухгалтерию, — Библиотекарь сморщил очки. — Они там точно слова подберут. Это никуда не годится! Из раза в раз одно и то же. Ещё не прочитаны последствия будапештского помешательства. Не были даже разобраны залежи стамбульского помрачения! И я уж не говорю о том, что не окончены раскопки римского наследия! И вот пожалуйста, очередной приступ жадности. Какую библиотеку мы собираем? Горечи сиюминутных желаний?»

«Горечь сиюминутных желаний», — запомнила я.

Пожалуй, пора уже выдолбить эту фразу над вратами внутренней бухгалтерии, откуда я жду очередной гневный факс. Чтобы оставить его непрочитанным.

после теракта в Крокусе

Вот мы и снова в той точке, когда мнения расходятся по вопросу «можно ли пытать людей». Ничего удивительного, что эта дискуссия возникает: в твиттере, к примеру, минимум раз в месяц возникают заметные расхождения по теме «можно ли ебать детей».

Я тихо радуюсь, что приятные мне люди никого пытать не хотят, включая настоящих или сфальсифицированных террористов. И даже выступают в защиту их прав.

В остальном, я лишь удивляюсь, что было в моей жизни время, когда люди в массе своей казались мне базово добрыми и способными к взаимопониманию (моё несчастливое детство длилось до 27 лет).

Я испытываю душевное содрогание от фотографий людей, подвергшихся пыткам: полуобнаженный человек, к чьим гениталиям тянутся провода, до черноты избитые лица, полубессознательное состояние в аквариуме суда, остатки пакета на шее.

В силу профессии я слишком хорошо знаю, что пытки такого рода десятки лет применяют в российских тюрьмах, колониях и ментовках. Публичная пытка кого бы то ни было — угрожающая перспектива для каждого зрителя.

Этот пакет на шее человека из Таджикистана — он шуршит по тебе.

Не верится, что прошло уже 40 дней с убийства Алексея Навального. Для меня это событие стоит в группе сильных потрясений. Было потрясение от начала полномасштабной войны. Было потрясение от Бучи. От первых обстрелов по мирняку. И вот есть отдельное потрясение от смерти Навального, и оно еще длится. Я не то чтобы сижу убиваюсь — все же не была близко знакома, да и в целом моя поддержка или недовольство его работой всегда были спокойными, не наэлектризованными эмоциями. Но после его гибели до сих пор сохраняется чувство легкой дереализации: очень уж большое место в пространстве занимал Алексей Навальный. Я эту недостачу остро чувствую, и словно еще не пришла к уверенности, что текущее время вообще существует — настолько не хочется его принимать.

Светлая память Алексею
Сил родным, коллегам и друзьям

Уверена, что все не напрасно

Четыре человека отписались после поста про кота! Сердца у них нет, собаки такие

Итак, мы пока заняты котом и его обустройством (если бы кто-нибудь спросил, как мы с мужем провели вечер, я бы ответила: «Уговаривали кота посрать»).

Приключений на долю этого засранца, конечно, выпало много: полет из Тбилиси в Берлин, во время которого здорово закладывало уши, потом неуютная ночь под диваном в комнате отеля, а затем более четырех часов в поезде до Праги.

«Вижу собаку, в вагон зашла собака, принюхивается, — писал мне из поезда муж, который служил пану коту сопровождающим из Берлина. — Собака ушла. Зашли люди с ребенком. Ребенок орет как…господи, да я не знаю, кто так орет! Как вообще можно так орать! Кот в панике. Вот же мелкий пиздюк».

Уже дома мы бесконечно доставали кота из-под кровати, доставали кота из книжного шкафа, доставали кота из-за дивана, пока он окончательно не растворился в квартире.

Да, сегодня уговорили посрать.

Все это очень волнительно, поэтому я никак не успеваю дописать для вас текст про настоящий концлагерь.

Но завтра я его допишу. Не отписывайтесь! Ну или хер с вами, отписывайтесь. Но тогда вы ничего не узнаете о том, почему и в концлагере нужно успевать веселиться.