Терезин
Одиночные камеры штрафного изолятора располагались в ряд, в отдельной пристройке лагерного двора. Черные двери были распахнуты: дощатые полы, косые каркасы кроватей, сползшие по стене полки, покрытые паутиной — все было исполосовано солнцем. Постояв в одной из камер, я сказала, что место в ней слишком мало: в знакомых мне изоляторах кровати откидывались к стене, и оставалось пространство для стула и стола. В одиночках Терезина кровать была деревянной и занимала почти всю комнату.
— Раковины здесь зато неплохие, — сказал из соседней камеры, служившей умывальной, один из наших друзей, уже бывавший в Терезине. — В 44-м году немцы позволили приехать инспекции Красного креста. И к этому событию установили нормальные умывальники.
Я заглянула внутрь: вдоль стен по обеим сторонам умывальной, плотно подогнанные друг к другу, блестели раковины — большие, чистые, испещренные трещинами. Может быть, из-за этих трещин, а может быть, из-за размера и цвета стекла, но раковины выглядели так, словно в концентрационный лагерь привезли экспонаты музейной античности.
Через Терезин прошли более 140 тысяч евреев: сначала из Чехословакии и Австрии, потом из Германии, Нидерландов и Дании. Большинство этих людей впоследствии отправили на Восток, например, в Освенцем, где они были убиты. Но многие погибли и в Терезине — от голода и болезней.
Терезин был образцовым лагерем в извращенных стандартах лагерной системы нацистской Германии. Сюда свозили детей, пожилых евреев и цвет еврейской интеллигенции, чтобы демонстрировать международной общественности благопристойное гетто.
Однако и здесь была отдельная тюрьма для противников нацистского режима: ее разместили в крепости, где в прошлом умер от туберкулеза человек, толкнувший с горы Первую Мировую — убийца Гаврило Принцип.
Невысокие, выкрашенные желтой и белой краской постройки хорошо смотрятся среди насыщенной зелени травы и веселья солнечного неба. Перед входом в крепость аккуратные ряды могил. Над ними блестит, будто раскаленная, Звезда Давида.
— Так, ладно, — меня ободяюще похлопали по плечу. — Тюрячку посмотрели. Пошли смотреть концентрационный театр.
— Театр?!
***
Никакой актрисе двадцатого века не пришло бы в голову мечтать о карьере в концентрационном лагере. Ни о чем таком не мечтала и Власта Шёнова. Однако у нее не то что был выбор: в возрасте 20 лет начинающей чехословацкой актрисе впервые пришлось осознать себя еврейкой из-за гонений немецкой оккупации, лишившей её работы, а в возрасте 22 лет — ставить спектакли в бараках терезинского лагеря, после десяти часов изнурительных работ.
«Люди умирают здесь. Не только физически. Духовно, что еще хуже, — писала Шёнова в своих дневниках. — Я чувствую, как меняюсь. Но я должна держаться за мою способность создавать и отдавать другим. Я хочу делать театр даже здесь».
Спустя сорок лет, уже работая над автобиографией в Израиле, Шёнова будет задаваться вопросом: эта художественная активность в Терезине — особенно театральная — расцвела из потребности человека в культурных переживаниях? Или это все случилось, потому что в лагерь свезли профессиональных артистов, а профессиональный артист должен продолжать заниматься искусством в любых обстоятельствах?
Однозначного ответа она не нашла. Но снова и снова вспоминала, как заключенные отдавали последний хлеб за билет на лагерную постановку.
Первое время в лагере Шёнова делала свой стендап («one women show»): читала в бараках стихи. Во время работы она репетировала выступления про себя. Это не было попыткой сбежать от реальности. Это была попытка сохранить крупицы нормальной жизни и не сломаться.
Одной из первых постановок в Терезине стала монопьеса французского драматурга Жана Кокто — «Человеческий голос». Пьеса была относительно новой: её впервые поставили в 1930 году. Устроить её в лагерных условиях было довольно просто: вся пьеса — разговор женщины по телефону. Она говорит с бывшим любовником, который вот-вот женится на другой. Это последний разговор двух людей, длиной полтора часа. 🔽🔽🔽
Одиночные камеры штрафного изолятора располагались в ряд, в отдельной пристройке лагерного двора. Черные двери были распахнуты: дощатые полы, косые каркасы кроватей, сползшие по стене полки, покрытые паутиной — все было исполосовано солнцем. Постояв в одной из камер, я сказала, что место в ней слишком мало: в знакомых мне изоляторах кровати откидывались к стене, и оставалось пространство для стула и стола. В одиночках Терезина кровать была деревянной и занимала почти всю комнату.
— Раковины здесь зато неплохие, — сказал из соседней камеры, служившей умывальной, один из наших друзей, уже бывавший в Терезине. — В 44-м году немцы позволили приехать инспекции Красного креста. И к этому событию установили нормальные умывальники.
Я заглянула внутрь: вдоль стен по обеим сторонам умывальной, плотно подогнанные друг к другу, блестели раковины — большие, чистые, испещренные трещинами. Может быть, из-за этих трещин, а может быть, из-за размера и цвета стекла, но раковины выглядели так, словно в концентрационный лагерь привезли экспонаты музейной античности.
Через Терезин прошли более 140 тысяч евреев: сначала из Чехословакии и Австрии, потом из Германии, Нидерландов и Дании. Большинство этих людей впоследствии отправили на Восток, например, в Освенцем, где они были убиты. Но многие погибли и в Терезине — от голода и болезней.
Терезин был образцовым лагерем в извращенных стандартах лагерной системы нацистской Германии. Сюда свозили детей, пожилых евреев и цвет еврейской интеллигенции, чтобы демонстрировать международной общественности благопристойное гетто.
Однако и здесь была отдельная тюрьма для противников нацистского режима: ее разместили в крепости, где в прошлом умер от туберкулеза человек, толкнувший с горы Первую Мировую — убийца Гаврило Принцип.
Невысокие, выкрашенные желтой и белой краской постройки хорошо смотрятся среди насыщенной зелени травы и веселья солнечного неба. Перед входом в крепость аккуратные ряды могил. Над ними блестит, будто раскаленная, Звезда Давида.
— Так, ладно, — меня ободяюще похлопали по плечу. — Тюрячку посмотрели. Пошли смотреть концентрационный театр.
— Театр?!
***
Никакой актрисе двадцатого века не пришло бы в голову мечтать о карьере в концентрационном лагере. Ни о чем таком не мечтала и Власта Шёнова. Однако у нее не то что был выбор: в возрасте 20 лет начинающей чехословацкой актрисе впервые пришлось осознать себя еврейкой из-за гонений немецкой оккупации, лишившей её работы, а в возрасте 22 лет — ставить спектакли в бараках терезинского лагеря, после десяти часов изнурительных работ.
«Люди умирают здесь. Не только физически. Духовно, что еще хуже, — писала Шёнова в своих дневниках. — Я чувствую, как меняюсь. Но я должна держаться за мою способность создавать и отдавать другим. Я хочу делать театр даже здесь».
Спустя сорок лет, уже работая над автобиографией в Израиле, Шёнова будет задаваться вопросом: эта художественная активность в Терезине — особенно театральная — расцвела из потребности человека в культурных переживаниях? Или это все случилось, потому что в лагерь свезли профессиональных артистов, а профессиональный артист должен продолжать заниматься искусством в любых обстоятельствах?
Однозначного ответа она не нашла. Но снова и снова вспоминала, как заключенные отдавали последний хлеб за билет на лагерную постановку.
Первое время в лагере Шёнова делала свой стендап («one women show»): читала в бараках стихи. Во время работы она репетировала выступления про себя. Это не было попыткой сбежать от реальности. Это была попытка сохранить крупицы нормальной жизни и не сломаться.
Одной из первых постановок в Терезине стала монопьеса французского драматурга Жана Кокто — «Человеческий голос». Пьеса была относительно новой: её впервые поставили в 1930 году. Устроить её в лагерных условиях было довольно просто: вся пьеса — разговор женщины по телефону. Она говорит с бывшим любовником, который вот-вот женится на другой. Это последний разговор двух людей, длиной полтора часа. 🔽🔽🔽
❤55😢17👍5
«И я, безрассудная молодая актриса в Терезине, горячо прощалась с возлюбленным перед людьми, которые были разлучены со своими любимыми без шанса на прощание», — писала Шёнова спустя годы.
Но заключённые лагеря безмолвно слушали ее монолог и долго аплодировали после финала: постановка напомнила им о нормальности той жизни, из которой они были изъяты.
По воспоминаниям Шёновой, люди в Терезине старались сохранять оптимизм. Их гимном стала песня ещё одного знаменитого узника Терезина, комедианта и артиста кабаре Карела Швенка.
«Всё возможно, если захотеть, — пели заключенные Терезина слова его стихов. — Мы будем держаться за руки. Несмотря на жестокие времена, в наших сердцах есть смех».
Швенка отправят в Аушвиц, но умрет он во время переброски заключённых — в так называемом «марше смерти» — всего за пару недель до окончания войны.
Режим не пожалел и тех художников, которые встали ему на службу в отчаянной попытке спасти свою жизнь. Среди них был немецкий актер и режиссер Курт Геррон, который бежал из Берлина, был арестован в Амстердаме и отправлен в Терезин. Некогда снимавшийся с Марлен Дитрих, прославленный Геррон в 1944 году согласился стать режиссером пропагандистского фильма, приуроченного к приезду делегации Красного креста.
Из девяноста минут к настоящему дню сохранились всего двадцать: фрагменты фильма можно увидеть в самом Терезине и на ютубе. На этих кадрах обитатели лагеря устраивают спортивные состязания, поют, играют в футбол, женщины занимаются вязанием, люди свободно передвигаются и даже ходят в магазины.
Власта Шёнова однажды смогла поближе рассмотреть съемку: воодушевленный Геррон бегал по съемочной площадке, раздавая указания. «Он сумасшедший? — думала Шёнова. — Неужели он не понимает, что делает? Возможно, не понимает. Возможно, он надеется, что спасет себе жизнь, сняв этот фильм». Курт Геррон не увидел даже предварительный вариант картины «Фюрер дарит евреям город»: он умер в газовых камерах Аушвица.
Такой же неочевидной задумкой, как постановка пьесы о прощании любовников, выглядела для Власты Шёновой идея поставить в концлагере «Могилу» Иржи Волькера.
Волькер — большой чешский поэт, умерший от туберкулеза за пять лет до немецкой оккупации. (В наше время двадцатитрехлетний Волькер мог бы не только спастись от болезни, но и отлично вписаться в тусовку университетских левых: воспитанный в богатой интеллигентной семье, Волькер прославился как коммунист и пролетарский поэт. Поэзия его, впрочем, вполне органично смотрится в ряду чешской классики, где гроб и могилы нередко появляются с первых строк. К примеру, так начинается одно из его стихотворений о социальной несправедливости:
«С рельс вагонетка с углем соскочила.
Насмерть пришибла вдову вагонетка».
Дальше, как вы понимаете, сюжет оптимистичнее не становится.)
Пьеса Волькера «Могила» рассказывает о группе больных, умирающих людей, которые могут исцелиться, напившись из источника. Однако источник обновляется лишь тогда, когда один из больных жертвует своей жизнью. «Актеры пытались убедить меня, что пьеса соответствует нашей ситуации», — не без скепсиса писала Шёнова. Премьера пьесы должна была состояться на чердаке и чуть не была сорвана следующим обстоятельством: накануне вечером прибыли вагоны с пожилыми евреями, вывезенными из немецких домов престарелых, большинство из них умерло в дороге. Трупы «сложили» на пустом чердаке. Бедные актеры не знали, что делать с такой «декорацией» (это слова Шёновой), но в итоге выстроили цепочку людей с чердака до подвала и по рукам спустили все трупы вниз, распевая старые песни. Премьера прошла по плану.
Если из моего рассказа вам кажется, что в концентрационном лагере Терезина у заключённых было слишком много свободного времени, то знайте, что дневники Шёновой содержат и воспоминания о работе в переполненном лагерном госпитале, где люди, облепленные мухами, мучительно умирали в собственных экскрементах.
Писала Шёнова и о том, как евреев — бывших художников, актеров, певцов, драматургов — впрягали в телеги для перевозки угля вместо лошадей. Среди них был и театральный режиссер Густав Шорш.🔽🔽🔽
Но заключённые лагеря безмолвно слушали ее монолог и долго аплодировали после финала: постановка напомнила им о нормальности той жизни, из которой они были изъяты.
По воспоминаниям Шёновой, люди в Терезине старались сохранять оптимизм. Их гимном стала песня ещё одного знаменитого узника Терезина, комедианта и артиста кабаре Карела Швенка.
«Всё возможно, если захотеть, — пели заключенные Терезина слова его стихов. — Мы будем держаться за руки. Несмотря на жестокие времена, в наших сердцах есть смех».
Швенка отправят в Аушвиц, но умрет он во время переброски заключённых — в так называемом «марше смерти» — всего за пару недель до окончания войны.
Режим не пожалел и тех художников, которые встали ему на службу в отчаянной попытке спасти свою жизнь. Среди них был немецкий актер и режиссер Курт Геррон, который бежал из Берлина, был арестован в Амстердаме и отправлен в Терезин. Некогда снимавшийся с Марлен Дитрих, прославленный Геррон в 1944 году согласился стать режиссером пропагандистского фильма, приуроченного к приезду делегации Красного креста.
Из девяноста минут к настоящему дню сохранились всего двадцать: фрагменты фильма можно увидеть в самом Терезине и на ютубе. На этих кадрах обитатели лагеря устраивают спортивные состязания, поют, играют в футбол, женщины занимаются вязанием, люди свободно передвигаются и даже ходят в магазины.
Власта Шёнова однажды смогла поближе рассмотреть съемку: воодушевленный Геррон бегал по съемочной площадке, раздавая указания. «Он сумасшедший? — думала Шёнова. — Неужели он не понимает, что делает? Возможно, не понимает. Возможно, он надеется, что спасет себе жизнь, сняв этот фильм». Курт Геррон не увидел даже предварительный вариант картины «Фюрер дарит евреям город»: он умер в газовых камерах Аушвица.
Такой же неочевидной задумкой, как постановка пьесы о прощании любовников, выглядела для Власты Шёновой идея поставить в концлагере «Могилу» Иржи Волькера.
Волькер — большой чешский поэт, умерший от туберкулеза за пять лет до немецкой оккупации. (В наше время двадцатитрехлетний Волькер мог бы не только спастись от болезни, но и отлично вписаться в тусовку университетских левых: воспитанный в богатой интеллигентной семье, Волькер прославился как коммунист и пролетарский поэт. Поэзия его, впрочем, вполне органично смотрится в ряду чешской классики, где гроб и могилы нередко появляются с первых строк. К примеру, так начинается одно из его стихотворений о социальной несправедливости:
«С рельс вагонетка с углем соскочила.
Насмерть пришибла вдову вагонетка».
Дальше, как вы понимаете, сюжет оптимистичнее не становится.)
Пьеса Волькера «Могила» рассказывает о группе больных, умирающих людей, которые могут исцелиться, напившись из источника. Однако источник обновляется лишь тогда, когда один из больных жертвует своей жизнью. «Актеры пытались убедить меня, что пьеса соответствует нашей ситуации», — не без скепсиса писала Шёнова. Премьера пьесы должна была состояться на чердаке и чуть не была сорвана следующим обстоятельством: накануне вечером прибыли вагоны с пожилыми евреями, вывезенными из немецких домов престарелых, большинство из них умерло в дороге. Трупы «сложили» на пустом чердаке. Бедные актеры не знали, что делать с такой «декорацией» (это слова Шёновой), но в итоге выстроили цепочку людей с чердака до подвала и по рукам спустили все трупы вниз, распевая старые песни. Премьера прошла по плану.
Если из моего рассказа вам кажется, что в концентрационном лагере Терезина у заключённых было слишком много свободного времени, то знайте, что дневники Шёновой содержат и воспоминания о работе в переполненном лагерном госпитале, где люди, облепленные мухами, мучительно умирали в собственных экскрементах.
Писала Шёнова и о том, как евреев — бывших художников, актеров, певцов, драматургов — впрягали в телеги для перевозки угля вместо лошадей. Среди них был и театральный режиссер Густав Шорш.🔽🔽🔽
❤39😢27👍4🔥1
Именно он поставил в Терезине «Женитьбу» Николая Гоголя. По воспоминаниям Шёновой, пьесу репетировали около года. Полный текст с риском для жизни удалось получить с воли. Именно эта пьеса была выбрана лишь потому, что Шорш мечтал поставить её до заключения в концлагерь.
Руководство лагеря, разумеется, знало о постановках. По мнению Шёновой, театр не запрещали, потому что не придавали ему большого значения: «Почему бы не разрешить евреям немного развлечься, прежде чем они будут уничтожены?»
Премьера «Женитьбы» стала большим событием в жизни лагеря. Декорации из подручных материалов и лагерного мусора изготовил выдающийся чешский архитектор, графический дизайнер и сценограф Франтишек Зеленка. Костюмы были сделаны из простыней: в лагере простыней было много — в них заворачивали трупы.
«Премьера «Женитьбы» была чудом», — вспоминала Шёнова.
Режиссер Шорш и сценограф Зеленка погибли в Аушвице.
Остатки декораций и частично восстановленные костюмы — выставлены в музее Терезина.
***
Шёнова, как и Виктор Франкл (знаменитый психолог, переживший Аушвиц и Дахау), признается, что в лагере люди справлялись благодаря выученной бесчувственности: «Не смотри. А если смотришь, то ничего не видь». Но она хотела смотреть и хотела видеть. И хотела быть актрисой, несмотря на запреты и заключение.
Прочитав уже не одну книгу о жизни в невыносимых условиях, я понимаю, что не существует волшебной линии поведения или струны характера, которые позволят выжить в любых обстоятельствах. Погибали и оптимисты, и пессимисты, и большие таланты, и мелкие приспособленцы. Выживание или гибель часто были результатом случайностей.
В одном авторы этих книг и воспоминаний, пожалуй, сходятся — в любых обстоятельствах продержаться подольше помогает здоровье и продолжение внутренней жизни.
Этим напоминанием для всех нас я хочу закончить свой текст.
P.s. О театральной жизни в Терезине я написала по книге Власты Шёновой, которую прочла в английском переводе («Acting in Terezin»). Власта вернулась после концлагеря в Прагу, но вскоре бежала из коммунистической Чехословакии в только что основанный Израиль, где продолжила актерскую карьеру под именем Нава Шан. Свою автобиографию Власта Шёнова опубликовала в начале 90-х.
Руководство лагеря, разумеется, знало о постановках. По мнению Шёновой, театр не запрещали, потому что не придавали ему большого значения: «Почему бы не разрешить евреям немного развлечься, прежде чем они будут уничтожены?»
Премьера «Женитьбы» стала большим событием в жизни лагеря. Декорации из подручных материалов и лагерного мусора изготовил выдающийся чешский архитектор, графический дизайнер и сценограф Франтишек Зеленка. Костюмы были сделаны из простыней: в лагере простыней было много — в них заворачивали трупы.
«Премьера «Женитьбы» была чудом», — вспоминала Шёнова.
Режиссер Шорш и сценограф Зеленка погибли в Аушвице.
Остатки декораций и частично восстановленные костюмы — выставлены в музее Терезина.
***
Шёнова, как и Виктор Франкл (знаменитый психолог, переживший Аушвиц и Дахау), признается, что в лагере люди справлялись благодаря выученной бесчувственности: «Не смотри. А если смотришь, то ничего не видь». Но она хотела смотреть и хотела видеть. И хотела быть актрисой, несмотря на запреты и заключение.
Прочитав уже не одну книгу о жизни в невыносимых условиях, я понимаю, что не существует волшебной линии поведения или струны характера, которые позволят выжить в любых обстоятельствах. Погибали и оптимисты, и пессимисты, и большие таланты, и мелкие приспособленцы. Выживание или гибель часто были результатом случайностей.
В одном авторы этих книг и воспоминаний, пожалуй, сходятся — в любых обстоятельствах продержаться подольше помогает здоровье и продолжение внутренней жизни.
Этим напоминанием для всех нас я хочу закончить свой текст.
P.s. О театральной жизни в Терезине я написала по книге Власты Шёновой, которую прочла в английском переводе («Acting in Terezin»). Власта вернулась после концлагеря в Прагу, но вскоре бежала из коммунистической Чехословакии в только что основанный Израиль, где продолжила актерскую карьеру под именем Нава Шан. Свою автобиографию Власта Шёнова опубликовала в начале 90-х.
❤98👍14😢11🔥1
А вот я выполняю свои обещания! Ещё и покажу вам несколько самодельных афиш из Терезина. Hrob — как можно догадаться, на чешском «могила». Только не спрашивайте, а как тогда будет в чешском «гроб», у меня язык уровня B1, пани учителка считает, что я и так далеко впереди программы.
❤68👍11
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
🥰98❤76👍8
Покажу вам ещё несколько фото из Терезина. Миша и наши друзья, у которых большой опыт путешествий по историческим местам этой категории, говорят, что Терезин — один из самых лайтовых для психики посетителей лагерей. Здесь не сжигали. Я человек чувствительный, поэтому на экскурсии по тюремным блокам мне поплохело. А вот в музее, посвященном театру, было спокойно, ведь все театральные экспонаты — это свидетельства жизни, пробившейся сквозь смертельный ужас
❤50😢19👍10
По средам смотрим с Мишей терапевтический стрим Тани Фельгенгауэр. У Тани буквально на днях скончалась кошка Василиса, неприглашенная участница многих её передач. В последнем стриме Таня вспоминает Василису и показывает нам пример самой нежной (терапевтической!) грусти. Смотрите и вы Таню по средам, да и не только по средам! Ведь есть ещё бодрое Breakfast show и стримы «Медиазоны»
❤40😢12
Если у вас сегодня была хоть половина тех дел, что у Шани — немедленно спать!
❤66
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
❤120🔥14
Слушайте, а давайте придумаем нормальное название для канала? А то мне разные люди говорят, что «Пишет такой-то» — это очень распространенная тема и надо что-то оригинальнее сочинить. Как думаете?
👍17🥰4
Рабочая неделя, слава богу, закончилась. Я, признаюсь, к концу её буквально уже ползла: в последние дни так обессилила, что совсем перестала ходить пешком, передвигаясь между офисным креслом и домашним диваном транспортными средствами. Сил мало, и не очень понятно, откуда их брать: люди за прошедшую неделю в целом не стали лучше, окружающий мир преображается исключительно силами весны. У меня когда-то были грандиозные планы, но теперь скромный разум бросил все силы на решение единственной задачи: как при прочих равных условиях оставаться под одеялом как можно дольше. И все же я верю, что каждый из нас справится — просто ещё не знает, с чем именно. С пятницей, дорогие. Не бесоебьте!
❤108👍2