несельдерей

«Вижу старушеньку с сумкой эрмес, — написала я мужу. — Тоже хочу быть старушенькой с сумкой эрмес. Ну или хотя бы просто сумку эрмес. Можно даже биркин. Буду с ней на рынок ходить. Знаешь, чтоб сельдерей вопиюще торчал: глядите, мол, сельдерей живет свою лучшую жизнь, а ваша морковка болтает ботвой в пакете». «Я всё понял», — ответил муж коротко, и я решила не уточнять. Давно уже знаю: уточнишь у человека мужской идентичности, что он там понял про всех остальных людей, только расстроишься. Почти вся русская литература об этом — не повесишься, так поплачешь.

Старушенька с желтой сумкой Hermes, между тем, недовольно постукивая серебристой кроссовкой, говорила на чешском администраторке салона:
— В холле полы вымыты отвратительно, на плитке видно разводы. В туалете плохо работает смыв. В коридоре сильно пахнет цитрусом.
— Это масло массажное! Здесь же массажные кабинеты! — попыталась возразить администраторка салона, предусмотрительно изменившись в размерах рядом с компактной старушкой.
— Это не объяснение, это оправдание. Где ваша уборщица? Пусть подойдет, я покажу, где нужно перемыть полы. Обратите внимание на вентиляцию. Нужно лучше проветривать.

У ноги старушеньки слезливым взглядом смотрел питбуль: в полумраке нижнего этажа, где располагались массажные кабинеты, его коричневый окрас смотрелся почти бордовым. Высказав куда больше, чем я могла понять, старушенька в сопровождении кипящей администраторки, обреченной уборщицы и вздыхающего питбуля отправилась отчитывать другое помещение.

— Это что, владелица салона? — на русском вопрос задала молодая женщина за соседним столиком. Я тут же навсегда запомнила блеск ее длинных, выглаженных волос, смеющийся взгляд и аккуратные, спокойные пальцы на чашке. Если бы я в тридцать четыре года могла сказать человеку, что с первого взгляда хочу с ним дружить, я бы сказала так этой женщине. Мы сидели в зоне релакса и пили кофе.  
— Я всегда думала, что владелицей салона должна быть русскоязычная или украиноязычная женщина, — ответила я. — Чешские салоны организованы проще. А здесь я с порога испытываю ненавязчивое желание всё в себе увеличить и нарастить. 
— Тогда не понятно, чего эта старушка так раскомандовалась. А этой администраторке обычно палец в рот не клади! — женщина мягко хмыкнула в кофейную пену. Мне осталось лишь согласиться: упомянутая администраторка уговорила меня даже на укладку бровей. 🔽🔽🔽

***
— Слушайте, а вот я тут видела такую старушку с питбулем, она кто? — спросила я массажистку, уже лежа лицом в кушетку. — Владелица?
— Нет, что вы, — фыркнули сверху. — Владельцы наши, украинцы. Семейная пара. А эта женщина — владелица помещения. Все нервы нам измотала. Особенно администраторкам и уборщицам. Приходит с инспекцией раз в неделю, а мы потом просто все выжаты в лимонад. Хотя у нас чистота тут стерильная, сами видите. Очень стараемся. 
— Может, скучно ей просто, — ответила я сквозь хруст позвоночника. — Питбуль есть, сумка от Hermes есть, а радости в жизни нету. И дети не навещают, потому что психолог им разрешил. 
— Вот уж я бы не удивилась! — надо мной раздался молодой, добрый смех, за которым тут же последовал тяжелый вздох разочарованных поколений.  — Жаль только, ничего не поделаешь. У человека есть деньги и власть, а мы что? Одним недовольством тут не поможешь. 
— Это вы мне рассказываете, — я вздохнула, как веками вздыхают в России.
***
Мимо стойки рецепции просочиться не удалось, хотя все процедуры были оплачены мной заранее. 
— Не хотела бы я с вами дружить, — неожиданно для себя сказала я девушке за стойкой. — Всякий раз, как вас вижу, у меня исчезает четверть зарплаты. Сейчас впарите мне эту новую криозаморозку для лица, я по глазам вижу.
Глаза у администраторки салона были раскосые, густо накрашенные, ужасно наглые. Ну лучше всего был кошачий голос — сопротивляться его интонациям не хотелось.
— Не криозаморозку, а криотерапию, — ответила администраторка с достоинством. — Я бы и впарила. А вы бы потом мне сказали спасибо. Брови у вас вон как лежат! Немецкие поля, а не брови! А все потому, что я вас отправила на ламинирование. Но ничего я вам больше не впарю. Я увольняюсь. Достала меня старуха. 
— Ничоси, — я заинтересованно облокотилась на стойку. — Расскажите!
— Да что рассказывать? Допекла! Уезжаю в Америку. Я, правда, и так собиралась, но думала через месяц уйти. Теперь уйду с понедельника. Зарплата ваша будет опять в порядке. Напарница моя — не то что я, сами знаете. 

Вторая администраторка — и правда, человек деликатный. Не скажет, что брови пора бы и причесать. Не напомнит, что целлюлит надо выдавливать из себя по капле, а значит на массажи стоит ходить регулярно. Никогда не скажет: "Ольга, что это за лицо? Вы, наверное, давно не были у нашего косметолога". Не объяснит, как удивительно меняется жизнь, когда у тебя есть бессрочный абонемент на эпиляцию четырех зон. Не заставит пить кофе с сиропом. Может быть, именно такие люди умеют быть счастливы? Нетерпимы к страданию. Уходят, когда им плохо. Требуют от других того, что им надо. Делают это честно (а я в это время думаю, что делают это нагло) и добиваются своего. Не боятся уехать в Америку. Уйти с работы. По жизни идут вперед. Смотрят на всех сельдереем в Hermes. Я так не могу. Мне тяжело менять свою жизнь. Я цепенею от заклинаний властных старух. Не умею послать дураков. И терплю годами, озираясь на жизнь сквозь тонкие стенки полиэтиленового пакета. Вырываюсь совсем зачахнув. Только мечтаю переплыть океан.
  
— Я буду очень по вам скучать, — сказала я на прощание. 
 ***
Спустя неделю, увидев все ту же администраторку на той же рецепции, я не смогла скрыть своего удивления. 
— Да, — она неопределенно махнула рукой и, пожалуй, впервые не подняла глаза от бумаг. — Уговорили остаться! Ну а что я? А я так и быть! Чуть-чуть еще потерплю. Всего месяц. 

Я кивнула с большим пониманием и, наконец, смогла отказаться от кофе с сиропом.

На основе текста «несельдерей» ChatGPT предположил, что в старости я буду выглядеть примерно так (мне все нравится, особенно размер сельдерея)

объявление

приняла решение с 1 июня проводить больше времени с котом Шаньгой

в связи с этим я покидаю телеканал «Настоящее время»

открыта для новых предложений: прежде всего, заинтересована в работе над сценариями для кино, а в журналистике — или работать в кадре, или быть редактором текстов, есть интерес поработать в расследовательских командах

но сначала — мне надо отдохнуть, выспаться, стать похожей на человека

"Олененок" (Baby Reindeer)

В середине восьмидесятых Стивен Кинг настолько скатился в алкоголизм и наркоманию, что буквально подыхал на глазах жены и детей: валиум, ксанакс, кокаин, сиропы от кашля и флаконы очистителя для зубов — в дело шло все, и некоторые книги тех лет Кинг не помнит, как написал. 

Но одна из них помогла осознать масштабы проблемы: это роман "Мизери", в котором известный писатель попадает в плен к самой преданной своей фанатке, бывшей медсестре Энни Уилкс. Кинг описывает Уилкс как крупную женщину с большой, но неприветливо выдающейся грудью, без четких округлостей бедер и ягодиц под бесчисленными шерстяными юбками — визуально настолько тревожно твердую, "как будто у нее не было ни кровеносных сосудов, ни даже внутренних органов; как будто она могла быть только сплошной Энни Уилкс". 

Именно Энни Уилкс, психованная медсестра из "Мизери", заставила Кинга признать свою зависимость: "Энни — кокаин, Энни — алкоголь, и я решил, что хватит с меня быть ее ручным писателем", — рассказал Кинг в своем руководстве "Как писать книги". 

Такой же метафорой огромной проблемы, которую главный герой старается игнорировать, на мой взгляд, является Марта Скотт — героиня сериала Baby Reindeer ("Олененок"). Я посмотрела его на минувших выходных. 

Сериал не просто основан на реальных событиях: человек, переживший оригинальную историю, выступил сценаристом и шоуранером, а также сыграл главную роль. И меня восхитила его способность отстраниться от своего героя: протагонист рассказанной истории вызывает самые противоречивые чувства, и местами сочувствовать ему очень сложно. 

Марта Скотт — сталкерша, которая несколько лет преследует бармена Донни: ежедневно приходит к нему на работу, находит его выступления в стендап-клубах (это хобби и карьерную мечту Донни скрывает от всех своих знакомых), заваливает сообщениями, проникает в дом, где он живет, и поджидает на улицах.

На мой взгляд, у Марты Скотт много общего с героиней Стивена Кинга Энни Уилкс. И дело не только в габаритах, приступах агрессии, пугающих перепадах настроения и неумолимости. 

Марта — олицетворение травмы главного героя, пережитого им в прошлом насилия, о котором он годами молчит. Не желая разбираться с последствиями, Донни страдает и ненавидит себя, но готов страдать и ненавидеть себя еще больше, разрушая собственную жизнь и отношения с людьми с помощью Марты. 

В моей памяти глубоко отпечатался момент, когда Донни пытается убежать от Марты на улице, и она семенит за ним следом — медленная, крупная, неуклюжая, нелепая в своей попытке его догнать и в то же время совершенно ужасающая в своей нечеловеческой упертости. Нет никаких сомнений, что скрыться от Марты невозможно. 

И здесь я вспомнила другой фильм, который друзья рекомендовали нам посмотреть на Хэллоуин — хоррор It Follows: главных героев неспешно преследует нечто, принимающее облик разных людей; его можно узнать по медленной походке и неумолимости приближения, от него можно пытаться уехать, сбежать, но рано или поздно тебя все равно настигнут, и этой встречи ты просто не переживешь. В рецензиях писали, что это метафора смертельных заболеваний, старости или даже олицетворение дедлайна, то есть у каждого человека есть свое It Follows, от которого он пытается скрыться, но оно всегда идет следом, и ты не можешь об этом забыть.
🔽🔽🔽

Как я уже говорила, меня поразила способность автора "Олененка" отстраниться от своего героя: он не только показал, как кровоточащая рана притягивает новых хищников, но также великолепно продемонстрировал, как травмированный человек может неосознанно вредить всем вокруг. И речь не о Марте, которая несмотря на свои психические проблемы все же осознает разрушительность своих действий. Речь об "олененке" Донни, который настолько не хочет разбираться с Мартой и проблемами, которые она закрыла своей большой фигурой, что вредит близким людям и подвергает их опасности. 

В одном из лучших диалогов сериала Донни обвиняет во всех своих бедах Марту. Но его возлюбленная жестко отвечает: нет, дорогой, Марта мартой, а это дерьмо ты уже творишь сам. Переложить ответственность не получается.

В этом моменте я не могла не вспомнить свою первую психотерапевтку Юлию Валерьевну. Когда я в очередной раз плакала у нее на диванчике, что не вижу успешного успеха от результатов моей психологической работы, она с характерным ехидством сказала: 
— А с чего вы вообще взяли, что делаете это все для себя? Своими травмами надо заниматься, чтобы не только себе, но и окружающим не вредить. Своим любимым, друзьям, будущим детям. Чтобы не тащить прошлое в новые отношения. А успешный успех — это не ко мне. Это вы лучше коуча поищите.

(Господи, как жаль, что я не могу с ней обсудить "Олененка". Юлия Валерьевна, ну как же вас не хватает, ну что же это такое, куда вы так рано ушли?) 
 
В общем, как вы уже поняли, я очень рекомендую посмотреть Baby Reindeer. Уверена, это одно из лучших произведений о том, почему нужно учиться говорить твердое "Нет", выставлять границы и лечить кукуху. 

p.s. Да, кстати, Стивен Кинг, посмотрев "Олененка", написал в твиттере что-то вроде "СРАНЬ ГОСПОДНЯ" ("BABY REINDEER: Holy shit") — в том смысле, что это разъёб и отвал башки. И уже настрочил в The Times колонку о том, что это одно из лучших шоу, которые он только видел.

любимая рубрика «чешский дзен»

Некоторое время назад кот Шаньга в приступе вечернего бесоебства неосмотрительно завалил наш единственный вентилятор (неосмотрительно, потому что главным бенефициаром охлаждающих воздушных потоков был он сам — любитель поспать на ветерке).

Ветряк работает, но шумит и трясет головой: я даже придумала невеселую шутку, что теперь у нас вентилятор Паркинсона.

Когда жара стала совсем уж невыносимой, мы отправились в крупный магазин бытовой техники, чтобы выбрать новую модель, и продавец убедил нас купить напольный кондиционер — с доставкой через три дня.

Уже дома, получше разобравшись с технологией работы этого агрегата, мы поняли, что нам эта штука не подойдет — для трубы нужно открытое окно, а кот Шаньга излишне любопытен, дерзок и временами болван.

Чтобы отменить покупку и выбрать, наконец, вентилятор, мы снова отправились в магазин: пришли на следующий день, отстояли очередь к стойке приема обращений, объяснили на чешском и английском нашу ситуацию, и сотрудник магазина, пару раз кликнув мышкой, сказал, что заказ отменен.

Уже зная, что ничему нельзя верить на слово, мы трижды уточнили, точно ли в системе отмечена отмена заказа.

Сотрудник кивнул раз пятьсот.

Мы зачем-то успокоились и пошли покупать коту небольшой напольный ветряк.

На третий день, посреди неспешного завтрака, мужу пришла смс о скорой доставке кондиционера.

— Ну как так? — возмутился Миша и позвонил в магазин.
— Мы не знаем, — ответили в магазине и снова отменили заказ.

Спустя несколько часов в нашу дверь позвонил курьер — он привез кондиционер.

— Мы дважды отменили этот заказ! — объяснил Миша.
— Вы что, хотите сказать, что я зря пёр тридцатикилограммовую коробку до дверей вашего дома? — спросил курьер.
— Предполагалось, что вам сообщит об этом кто-то другой, — ответил Миша и со вздохом добавил: — Но, видимо, это буду я.
— TY VOLE! — произнес курьер, имея в виду что-то среднее между «блин» и «блять», и свирепо отключился.
— Я понимаю его чувства, — на всякий случай сказал мне Миша, наслушавшийся терапевтических тик-токов.

После этого мы долго рассуждали, во сколько обходится чешской экономике так называемый «чешский дзен» — явление, при котором ничто не делается сразу, а чаще не делается вообще.

И представляли, как в долгожданном отпуске на Кипре получим звонок из кипрского аэропорта — о том, что неумолимый чешский кондиционер настиг нас и там.

А вы говорите культура отмены.

Дорогие, ничего не пишу — отдыхаю, восстанавливаюсь от выгорания и душевного кризиса почти что 35-летнего человека в эмиграции. В первой половине июня ещё работала с партнером из Германии над идеей для игрового фильма, и по-настоящему отдыхать начала только в двадцатых числах. Восстановление идет медленно: заставила себя каждый день ходить на длительные прогулки, пытаюсь наладить питание, занимаюсь спортом, и все равно не каждую ночь могу уснуть. Клавиатуру видеть не могу, хотя идей для текстов полным-полно. Буду потихоньку возвращаться к жизни, писать в канал, работать над книгой. Спасибо, что вы ещё здесь ❤️

Очень рада освобождению политзаключенных.

Владимир Кара-Мурза пережил два отравления, были опасения, что его здоровье не выдержит длительного заключения.

Илья Яшин продолжал писать из тюрьмы, несмотря ни на что, и сам выражал сомнения в своей безопасности после гибели Навального, за Яшина было очень тревожно.

Чанышева, Пивоваров, Скочиленко — каждый из этого обменного списка политзеков настрадался, их судебные процессы были жесточайшим искажением здравого смысла, издевательством над людьми.

И отдельно радуюсь за семью Алсу Курмашевой — в Праге её ждали муж и дети.

Да, сегодня сложный день, потому что рядом с радостью идут грусть и печаль от того, что среди освобожденных нет Алексея Навального.

И ещё есть злость — на то, что в страну вернется убийца, который лично Путину дорог.

И чувство несправедливости от того, что зло опять себе что-то выторговало и, вероятно, тоже радо своим успехам.

Что ж, сейчас, увы, не время для чистой радости.

Будет ли оно?

Лето

So far, жизнь журналистки в отставке богата на события. К примеру, утро теперь начинается с жопы кота.

В прошлом тбилисский оборвыш, в Праге кот Шаньга быстро перенял вайбы благополучного эмигранта военного времени: популярные в Чехии корма, по его мнению, оставляют желать лучшего, поэтому он предпочитает немецкий органический, достать который не так-то просто («Хоть в чем-то немцы продолжают заботиться о качестве», — как бы говорит кот Шаньга одними усами), сервис по уборке лотка должен быть роботизирован и ароматизирован («Кот мой отец! Двадцать первый век, а люди в Европе все еще выгребают говно за котами лопаткой», — как бы удивляется кот Шаньга одними ушами), а наполнитель — наполнитель, конечно же, соевый. Количество пражских собак, разумеется, не выдерживает критики, но по крайней мере их большая часть ходит на поводках, что по мнению кота Шаньги (выраженному одними глазами — желто-зелеными, как виноград), всё ещё выгодно отличает Европу от той же Грузии.

В общем, кота мы испортили: был грузинский уличный усач, а теперь — мордатый соевый релокант с автоматическим сральником за 800 евро. Вечно всем недовольный, придирчивый, чуть что ноющий, убежденный, что все ему должны.

Родной, так быстро обрусевший.

— Жопошник, — стонет муж по утрам, когда кот, взобравшись отборными пятью килограммами и пятьюстами граммами ему на грудь, приближает к лицу задранный хвост.

— Это он выражает доверие, — делюсь я знаниями, почерпнутыми из тик-тока.

Потом кота надо кормить, ведь автоматическая кормушка ещё не умеет накладывать влажный корм и разминать его вилочкой. Потом чесать. Потом с котом надо играть. Потом его нужно гладить, пока он спит. Потом приходится обсуждать кота много часов подряд с мужем.

— А ты видела, как он на тебя посмотрел?
— Да, мне кусок теперь в горло не лезет.

— МИША! Ну сколько можно звать?!
— Я НЕ МОГУ ВСТАТЬ! НА МНЕ КОТ!

— Слушай, а когда ты последний раз видел кота?
— НАДО ПРОВЕРИТЬ ПОСУДОМОЙКУ!

А потом и день потемнел, время, отведенное для тревог и бесплодной заботы о будущем, кончилось, не успев заполниться на крупинку. Под летним кашемировым одеялом ещё легчайше тепло. И дурацкий напольный кондиционер еще выдувает из квартиры душные мысли — прямо в окно — оставляя пустую блаженную прохладу.

Я засыпаю под бормотание новостей в телефоне мужа. В свете блестящих виноградом глаз кота Шаньги. Всё ещё очень грустная где-то внутри. Но уже не болезненно несчастная.

Так прошло моё лето.

если описать мою терапию от выгорания в одной картинке, то вот:

архивное

телефон подкинул фоточки-воспоминания

смотрю на них и думаю: какая хорошая у меня была жизнь последние годы — все эти поцелуи с женихом-потом-мужем, многочисленные путешествия, удивительная еда, запеченные итальянские города (кажется, они все в хлебной корочке), желтые сережки-лимонами, белые зубы, блестящие глаза, платья, покупочки и подарочки, встречи с друзьями (кажется, по всему миру — фотография не уточняет причину такой разбросанности), кулинарные уроки, празднования дней рождений, завтраки, завтраки, завтраки, свадьба, годовщины, и только в последний год жизнь как-то сама собой превратилась в тысячи фотографий кота

но вот я смотрю на эти фото, например, итальянские, и вспоминаю: в той поездке я от тревожности не спала ни одного дня, старалась не винить себя за отдых, потому что рядом идёт война, а шорты эти мне жали — настолько я отекла, хотя так и не скажешь, ноги на фото красивые, а я в них себя ощущала будто в ногах слона, скафандра, tube woman, skydancer, в общем гигантской трепещущей надувной хуйней как в Better Call Saul

или другие фото: улыбаюсь на работе, вышла с эфира, накрашенная, завитая, кожа красивая, можно сказать, что звезда экрана, а ведь я знаю, что в том конкретном моменте, да и во всех своих рабочих моментах — я себя ненавидела

(ну там, делаю недостаточно, работать надо лучше, рядом идет война, все остальные люди во всем остальном мире въебывают, спасают, создают проекты, волонтерят, донатят, а я всего лишь выпуск новостей в семь утра отвела)

и так примерно во всем

что меня беспокоит: если у меня когда-нибудь будут дети, а я умру или заболею деменцией, или просто память станет совсем плохая, или я, например, добровольно уеду в элитный дом престарелых (в обычный-то кто добровольно поедет?), закроюсь там, буду пить джин, наконец снова начну курить и перестану заботиться о здоровье, в общем когда я заживу свою лучшую предгробовую или загробную жизнь — вдруг эти воображаемые дети или внуки зададутся вопросом, как в двадцатые годы двадцать первого века жила их прародительница, найдут эти фото

и подумают, что охуенное было время

Друзья в Европе, смотрите, что тут нас в Праге!

13–15 сентября будет книжная ярмарка «Пражская книжная башня»

На ней будет представлена русскоязычная литература, изданная вне России. Один из партнеров ярмарки — Мемориал.

Среди издательств: Бабель, Тургеневская библиотека и многие другие

Расписание ярмарки и программу можно посмотреть в канале мероприятия

Вышла книга Алексея Навального «Патриот», и я жду возможности купить её по-олдскульному, в одном из русскоязычных книжных магазинов Европы. И вероятно, уже в тот момент, когда основное обсуждение книги спадёт.

Эту книгу я очень хочу прочесть.

Потому что не понимаю Алексея Навального и хочу узнать о нем больше, пусть и с его слов.

Пожалуй, главный вопрос, который занимает меня бесконечно — это вопрос для многих сейчас фундаментальный: как теперь прожить свою жизнь, чтобы не было стыдно перед собой?

Мы живем в то время, когда наши ценности под угрозой, они требуют защиты, но каждый воюет за своё и воюет по-разному (здесь я подразумеваю, что люди, уничтожающие всё, что мне дорого в России, делают это в защиту своих представлений о красоте, которые для меня являются варварскими — только они это делают с дубинами, наручниками и пыточными, как и следует защищать всякую средневековую херь, а я интеллигентно пишу, что нас обижают, как меня учили в университете).

Когда-то, в обсуждении самосожжения Ирины Славиной, я услышала мнение, что человек может пойти на добровольную смерть, когда попраны, поруганы его главные ценности, потому что жизнь вне деятельной защиты этих ценностей просто губит его душу, а защитить их уже невозможно, остается только деятельно умереть.

О себе же я знаю, что к нынешнему моменту не способна пожертвовать своей жизнью ради ценностей, многие из которых разделяла вместе с Навальным. И я вижу, что таких людей много. Ну, или я хочу думать, что нас много (я имею в виду, тех, кто разделяет эти ценности). Хотя бы в память о том же Навальном.

Некоторые уже с января 2021 года, а многие с февраля 2022-го задавались вопросами, достаточно ли они делают, достаточно ли они сделали, а некоторые даже бьют себя в грудь и публично воют, что ненавидят себя за желание жить, быть счастливыми, бежать от войны и тюрьмы. (По-моему, я тоже такое выла, не буду искать, мне и без того за всё заранее стыдно.) Ненавидят себя за сытость, благополучие, путешествия, планы (да-да, я здесь точно с вами какое-то количество текстов назад). Мол, вот достойный пример: борьба, смерть, смелость, тюрьма, пытки, смерть.

К чужим людям в голову не залезешь, тут и в своей-то ничего невозможно понять. Но я пробую порассуждать.

Мученической смерти Навального я прежде всего противопоставляю безопасную жизнь с любимыми людьми, со своими детьми и партнером.

Для меня крепкая, любящая, поддерживающая семья, возможность родить и растить детей в любви и спокойствии — это наивысшая, трудно достижимая ценность, ради которой нужно работать всю жизнь.

Даже ради того, чтобы прийти в ту точку, где я нахожусь в настоящий момент, чтобы просто выйти замуж за непьющего ровесника, мне потребовались годы преодолений и борьбы с прошлым ряда поколений моей упорствующей в своих несчастьях семьи.

У Навального, как я вижу со стороны, хорошая семья была всегда: это его родители и брат, его жена, которую он встретил довольно рано и с которой десятилетиями жил в крепком браке, и его дети, которых он не побоялся воспитывать в условиях политической борьбы с растущим диктатором (от безысходности меня забавляет мысль о том, что Путин всегда хотел вырасти, но получилось только вот так).

То, что для меня было едва достижимым сокровищем, для Навального, как будто, было обычной базой.

Возможно, я не понимаю Навального, как голодный не понимает сытого или бедный богатого. Как меня в моей эмиграции никогда не поймут те люди, кто за деньги сейчас идет в соседнюю страну убивать (и умирать). Может, мы на разных ступенях пресловутой пирамиды Маслоу.

Возможно, именно человек из очень хорошей, ненормально здоровой для России семьи, имевший поддержку на всём пути своих выборов, мог позволить себе роскошь пойти дальше и стать чем-то большим, чем человек. (Да, я понимаю, что многие сочтут эту роскошь умереть за полярным кругом после многомесячных пыток — сомнительной, но Навальный такую историю себе именно что разрешил.)

Да нет, конечно, не только это.

Личность — огромное сочетание понятных и непонятных историй.

Бог знает, какие ещё обстоятельства, уникальные качества и внутренние метаморфозы привели веселого человека к мученической смерти.

В конце концов, мы можем вывернуть всю историю по-другому: ведь есть же небезосновательное представление, что больше всего смеются и шутят люди, которые боятся заглянуть за свой смех и увидеть там непрожитое горе, одиночество, слезы.

Что если мы не знаем настоящего Навального, потому что он отшутился от самого себя? И положил свою жизнь на, предположим, алтарь нарциссических стремлений к величию. Ведь мы не раз видели и признанных святых, чья жизнь вызывала такие вопросы (Мать Тереза, к примеру).

Я не знаю и поэтому хочу прочесть его книгу.

А когда-нибудь — я надеюсь — и подробные воспоминания его детей.

Человек это, безусловно, уникальный, и пока для нас он ещё человек, а не памятник, название улицы или глава в учебнике, я хочу понять, есть ли во мне место для хотя бы одной десятой его смелости и должна ли я всеми силами её искать, сколачивать из подручных средств, чтобы будущее, может быть, стало чуть менее ужасным хотя бы в нашем воображении?

Или я могу разрешить себе моё выстраданное, эгоистичное счастье маленькой жизни?

Вопросы эти, впрочем, поставила не смерть Навального, а само время. Где каждому из нас теперь нужно заново выбрать себе место.

Дорогие читатели, за оскорбления буду банить. Не соглашаться со мной, спорить, гневно отписываться — это пожалуйста, уважаю. Но агрессия мне в канале не нужна, тут будет проходить граница. Каждый кто со своей агрессивной хуйней сюда придет, будет болюче укушен за жопу котом Шаньгой

предлагаю вам ознакомиться с мастер-классом по отстаиванию личных границ от кота Шаньги

— Ты совершенно не изменилась, — первым делом сказал Артур Петрович, когда мы увидели друг друга по зуму. — А ведь мы знакомы уже…десять лет?

Я хотела ответить, что он выступил весьма предсказуемо для мужчины своего поколения, потом сама чуть не ответила в духе «Ой, да брось, льстец», но вовремя кринжанула: даже если внешне я, и правда, поменялась не сильно, внутри после тридцати лет как будто очнулись от затяжного сна субличности, подцепленные ещё из советских фильмов о мужчинах и женщинах.

Десять лет назад я куда больше материлась, стараясь скрыть смущение, при любом удобном случае пила коньяк и виски, чтобы придать себе храбрости рядом с мужчинами, и курила по две пачки в день, стараясь хоть немного походить на всех журналистов разом.

Писатель и драматург Артур Соломонов десять лет назад был целым отделом культуры: в том смысле, что весь отдел культуры журнала, где мы работали, состоял из него одного. И поскольку каждому отделу полагался свой кабинет, в распоряжении Артура Петровича находилась значительная редакционная площадь с дверным замком.

Ещё у него всегда при себе был свой, а не редакционный коньяк, отменное чувство юмора и неимоверный дипломатический талант: пожалуй, только в его кабинете и можно было укрыться от начальства, которое хаотично передвигалось по офису в поиске пятничных жертв — по пятницам редакция сдавала номер в печать, и почти никогда это (в общем-то предсказуемое) событие не происходило вовремя, без шокирующих неожиданностей и трагических инцидентов. Например, увольнений.

В понедельник, держа в руках свежий номер журнала, я не могла отделаться от ощущения, что номер вышел в печать чудом, и второго такого чуда моя психика больше не выдержит. Но в следующую пятницу все повторялось.

Отдел культуры — в лице Артура Петровича — сдавал материалы вовремя, сидел тихо и как-то всегда умудрялся лавировать между сциллами и харибдами редакционной жизни. Он с удовольствием делился своей мудростью по налаживанию жизни, которой я не внимала, а также справедливо рекомендовал бросить к чертям моего бойфренда, издевательски называя его старичком-лесовичком из-за почтенного возраста и неопрятной бороды.

— Да чего ты переживаешь? Да все нормально будет, — кошачьи интонации в его голосе успокаивали, пока мы сидели за запертой дверью кабинета отдела культуры, а из коридора раздавались вопли и причитания не спрятавшихся корреспондентов. — А если не будет, то ничего не поделаешь! Придется пережить! «Легко тебе говорить», — думала я, уверенная, что при реальной опасности Артур Петрович просто растает в воздухе, поблескивая очками, оставив после себе один сигаретный дым.

И вот, спустя десять или сколько там лет, когда нет уже той редакции, той страны и того мира, в котором мы находили возможность укрыться хоть от каких-то невзгод, когда все мы раскиданы и разбросаны, когда ничего уже не нормально и никогда не вернется к той относительной нормальности, какой мы ее знали, Артур Петрович пишет пьесу — «Эжен и Самюэль спасаются бегством». В ней супружеская пара желает бежать из охваченной то ли войной, то ли революцией страны. А на помощь им приходит гениальный Специалист по бегству (его роль офигительно исполнит Станислав Москвин), в котором я не могу перестать угадывать самого Артура Петровича.

И мне в читке этой пьесы, которая скоро состоится в Праге, досталась роль бедной Эжен — испуганной, вечно юной женщины, чей возмутительный муж Самюэль кому угодно проест мозги своими философскими рассуждениями (его роль читает Александр Морозов). И над которым Специалист по бегству не устает издеваться, придумывая ему самые унизительные прозвища.

Я не могу перестать смеяться над этой пьесой и её персонажами. И над тем, как идиотски соседствуют искусство и жизнь.

Что ж, помочь сомневающимся интеллигентам не так-то просто даже в реальности. В трагифарсе Артура Петровича проблема выглядит и вовсе неразрешимой: куда бежать, если безумием охвачен весь мир?

Есть ли выход и куда он ведет — узнаете, уже сидя в зале.

Читка в Праге состоится 15 декабря, по адресу Vocelova 602/3 — это Dům Národnostních menšin.

Начало в 19:00.

Рекомендуемый донат за вход — от 250 крон.

Вырученные средства пойдут на помощь пострадавшим украинским семьям.

Приходите! И делайте репосты, зовите друзей.

В ходе пьесы вы также услышите бесподобные журналистские интонации Фариды Курбангалеевой, которая станет нашим проводником в новостях обезумевшего мира, а также узнаете, как мог бы выглядеть наш с Александром Морозовым сын, если б такое несчастье могло случиться — отпрыска Эжен и Самюэля сыграет Георгий Евстафьев.