Нам с Севером тогда стукнуло по четырнадцать. И если он к тому времени уже пережил все прелести пубертата – который в общем-то выражался только в возникающих время от времени вспышках протеста против отчима, то мой мир ломался так стремительно, что треском можно было разбудить всю округу.
В тот год родилась Полина и ее отец, если его вообще можно таковым назвать, уж очень сильно попил нам с матерью кровь. Это был самый пик моей ненависти к жизни, который я как и полагается всем четырнадцатилетним пацанам считающим, что мир – тлен, выражал всеми бунтарскими способами какими только мог.
И тогда меня сослали в Зеленогорск. На два месяца. В постсоветский спортивный лагерь, время в котором остановилось уже лет двадцать назад, а правил тем местом больной на голову мужик, бывший чемпион союза по чему-то там, очевидно решивший срывать свою злость на ни в чем неповинных подростках. Здесь как говорил этот материн утырок из меня точно должны были «выбить всю дурь», но забегая вперед, уже через два года, дурь выбью из него я – фактически. Поплатившись двумя сломанными пальцами, разбитым носом, но зато избавившись навсегда.
А тогда, меня выслали в эту почти армию, где жалобы ты можешь писать разве что собственными соплями на стене.
Комната на десять человек. Старые панцирные кровати. Пропахшие клопами матрасы, вата в которых скаталась настолько, что оставляла на боках вмятины. Умывальник на улице в виде длинного желоба с кучей выкрашенных белой краской кранов, но та давно облупилась, сияя проплешинами. Баланда на завтра-обед-ужин, бесконечные кроссы вдоль берега и полнейшая безнадега.  
Какой идиот назвал это лагерем? Он тянул разве что на концентрационный.
И вот отсюда же меня Северов и забрал.   
- На выход с вещами, - спустя две недели пребывания в этом беговом аду, произнес вожатый, пихнув меня в плечо, заставляя идти живее. – За тобой приехали.
Да не уж то?
Я даже представить не мог, кто так расщедрился.
А потом увидел их – Северова, стоящего за забором, а рядом с ним высокую элегантную женщину. В стильном костюме и шляпе, которая никак не сообразовывалась с этим местом. Она была его бабушкой со стороны родного отца. И имя у нее было такое же странное как и она сама – Венера.
Пепельные из-за седины, которую она носила как роскошь, волосы, белая аристократичная кожа, кольца на длинных узловатых пальцах, подкрашенные черным карандашом глаза и снисходительная улыбка.
Много раз она предлагала Северу приехать, но он всегда отказывался – как ни крути, они оставались друг другу чужими. Отца своего он не помнил, бабушку уж тем более. «Да и какой прикол торчать в деревне?» - отмахивался он. А теперь стоял здесь с перекинутым через плечо мешком с вещами, заключив договор – он останется на все лето, только если она поможет вытащить меня.
- Вот это и есть тот самый друг? – уточнила она у Северова, и он гордо кивнул. Ее оценивающий взгляд прошелся по мне от пола до макушки:
- Ну что стоишь? Собирайся друг, долго нам еще ждать тебя? - а потом, хмыкнув, улыбнулась.
Она всегда жила так, как хотела. Курила тонкие дамские сигареты и филигранно ругалась матом. Водила черный длинный мерс и красила ногти красным лаком. С одинаковым восхищением посещала светские рауты, блистала в оперных залах Европы и с таким же энтузиазмом могла надеть сапоги до колен и, склонившись крючком, рвать на огороде лук.
Огород этот, впрочем, вместе с домом, достался ей от последнего из мужей, коих было пять. Но как говорила она сама, ее сердце принадлежало лишь одному – самому первому, а все прочие – так, чтобы не было скучно. А скучно ей не было никогда.
И я точно не знаю, почему она меня приняла, за что вообще полюбила – этого вечно хмурого придурка, обозленного на весь мир, я бы сам себя выгнал пинком под зад. Но, наверное, такие они – Северовы. Вечно им надо кого-то спасать.

— Думал, вы сегодня празднуете победу Лаклана. 
Горько хмыкнув, Лил прошептала: 
— В этом-то и дело. 
Марс подошел ближе и остановился в паре шагов от нее. Оперся бедром на столешницу и скрестил на груди руки.
— Я не могу, Марс, — выдохнула Лил. 
— Что именно ты не можешь? — не сразу сообразил он. 
— Не могу радоваться за него, — словно боясь собственных слов, произнесла она тихо. — Я его девушка. Та, которую он всем сердцем обожает. Та, что должна быть рядом. Пойти и веселиться вместе со всеми. А я не могу, понимаешь?
Марс промолчал. 
— Это ужасно, и я просто не знаю, как поступить. Он смотрит на меня, ожидая поддержки, а я не способна выдавить из себя даже улыбку. Ведь я ненавижу лицемерие. Смотрю в его глаза, в которых искрится счастье, а мне хочется разрыдаться, ведь он наконец победил. И сам знаешь, как много это для него значит. — И наконец, словно решившись произнести самое страшное, добавила: — Я боюсь, что возненавижу его. Потому что, исполнив свою мечту, он убил мою.
Между ними повисла пауза. Лил опустила глаза. Марс пристально смотрел на нее. «Это всего лишь игра. Так ради чего мы так себя истязаем?»
— Я понимаю тебя, — ответил он. Лили вскинула на него полный надежды взгляд, как будто с высоты своего возраста и опыта он наконец поможет ей отыскать ответ. Раздобыть, как Прометей долгожданный огонь, ту самую истину. Но Марс добавил: — Добро пожаловать в мою реальность. 

Нет, не такого ответа она ожидала. Ее брови нахмурились, глаза вспыхнули, и Лили подскочила с места.
— Хочешь сказать, я должна буду сделать выбор между карьерой и человеком, который любит меня?