«…Я иногда разговариваю с Пушкиным. Воображаю, что он попал в наше время и, конечно, пребывает в шоке, а мне надо ему всё про этот мир объяснить. Во-первых, понятным ему языком, во-вторых, успокоить и быстренько научить, как себя вести, чтобы не спалиться, – если все узнают, что тут Пушкин, то мало ему не покажется. А он в ужасе от нашей истории, ему не нравится женская мода, современный язык ставит его в тупик, а вот техника, наоборот, восхищает – я ему даже порулить давала. Ко мне он хорошо относится, но вообще-то сноб ужасный. А когда узнал, что рано погиб, страшно расстроился». (Вера Павлова к нашей подборке о Пушкине)

«…Не уверена, что первые, но очень ясный каскад из воспоминаний. Лето. Мне 3,5. Мы с семьёй и друзьями родителей отдыхаем в Новом Афоне в Абхазии в огромном доме с большими воротами и тенистым двором. Хозяин дома — седоватый красивый мужчина (я так помню), кстати, звали его Лазба Замба Ахметович. Он меня сажал на колени и говорил: "Катэрина-Катэрина, нарисована картына". Очень хорошо это помню. Его старший сын делал нам из длинных плотных листьев пальмы, наверное, 10 см кузнечиков. Утром мы шли на море мимо огромных деревьев, на которых уже поспела красная алыча. Переходили через железнодорожные пути и оказывались прямо на галечном пляже. Яркое солнце, волны. И счастье от моря. Потом помню зоопарк с павлинами и красивую, яркую, прямо эффектную, как я сейчас уже могу сказать, маму. Мы стоим на улице с пальмами, кажется, возле какого-то ресторана, наверное. Потом пещеры, сталактиты и внизу яркое голубое озеро. Меня несёт на руках папа, играет какая-то очень грустная музыка, и я плачу, очень горько плачу. Ночь. Мы насобирали в коробок светлячков и кидали их с балкона второго этажа дома. Получался салют. А внизу стол, фонари и сидят взрослые. И последнее. Мы едем в машине по серпантину, тёмное раннее утро. И меня стошнило, а мы опаздывали. И очень хорошо помню ощущения воздуха. Жар солнца днём, тепло вечера и холодок раннего утра и запахи». (Катерина Борейко к нашей подборке о первых воспоминаниях-2)

«…Поэзию и много ещё чего любили мои родители. Я выросла в доме, заставленном книгами, где собирались друзья читать стихи, слушать Галича и Высоцкого. А, ещё была прабабка, польская поэтесса, неординарная личность. Словом, я не в силах назвать автора, пробудившего во мне эту страсть. Моя чокнутая семья обрушила на меня сразу всё. Безмерно им благодарна». (Rina Kofman к нашей подборке о любви к поэзии)

«…Венгрия, военный городок (папа военный). Мама сажает меня в детское сиденье на велосипеде позади себя, и в момент, когда трогается, мне вдруг становится интересно, как же крутятся эти спицы, и я сую ножку в колесо. Видимо, было очень больно, и я орала, этого не помню, мама стянула с ноги красные колготки, а под ними всё в кровище. Мы стояли на дороге, и на наше счастье мимо проезжал зелёный медицинский уазик. Нас подобрали, и следующим кадром — как добрый доктор-венгр угощает меня чем-то сладким, а рядом сидит мама вся в слезах. Дальше — больничная палата огромная, с высоким потолком, залитая солнечным светом. Со мной лежат взрослые тётки, всячески веселят и учат стишку. Мама выносит меня на балкон, на солнце, а я ору, потому что на ноге гипс и под солнцем нога в гипсе чешется и зудит, а мама не верит и не хочет идти обратно в палату. Стишок этот я давно позабыла, а сестра помнит до сих пор. В прошлом году сестра ездила в Хорватию, хозяйка апартаментов оказалась мадьяркой, рассказала, что это слова популярной детский песенки: "Чип-чип-чока вакварючка". Таким неожиданным образом стишок вернулся ко мне спустя 45 лет». (Inna Oleinikova к нашей подборке о первых воспоминаниях-2)

«…Была с детьми на Кубе в 1992, там кубинцы лечили детей наших из Чернобыльской зоны, спасибо им за это огромное. Повезло прожить там аж два месяца. Была типа воспитателем в группе, давали выходные, когда можно было съездить в Гавану. Один раз поехала туда с приятелем Густаво, переводчиком, видимо, нетрадиционной ориентации. При выходе из городского автобуса увидела, как из уха у дамы выпала серёжка, подняла, догнала, отдала. Густаво сказал, что она колдунья. Ну что, я, конечно, взволновалась, что хочу-хочу, и на следующий раз он меня отвёл к ней в квартиру. Возьми, говорит, только сигару, нам там выдавали периодически, а денег не надо. Короче, приходим, а там прям капище какое-то, маски, травы, что-то странное, она сигару раскурила, дым пошёл, стала с меня негатив пучком трав тлеющих снимать, лопочет непонятное, Густаво стоит в благоговении. Переводит, что много на мне плохого другими людьми и коварными соперницами понавешено, но колдунья эта снимает с меня и сглаз, и порчу, и чёрта с рогами. Было страшно, непонятно, короче, как в кино. Впрочем, наверное, что-то и сняла с меня, если до сих пор живу и радуюсь». (Мария Ванденко к нашей подборке об оккультизме)

«…2-3 года, военный городок под г. Андреаполь Тверской области. Слякоть на полу продуктового тесного магазинчика и очень румяная продавщица улыбается и протягивает мне шоколадную конфету в блестящей обёртке с нарисованной клубникой. Помню запах конфеты, улыбку красных напомаженных губ и своё удивление и счастье». (Оксана Прилепина к нашей подборке о первых воспоминаниях-2)

«…В двенадцать лет — со стихотворения Мандельштама.
"На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле…"
Это был нарастающий восторг сначала от того, как сказано о том, что я тоже хорошо, но безмолвно знаю — голубая эмаль неба и сетка тонких веток на ней, как на любимой бабушкиной китайской тарелочке! Но восторг нарастал с каждой строкой — и дошёл до никогда ранее не испытанного на словах:
"Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти".
У меня и до сих пор меняется дыхание, когда я про себя это произношу. А ещё через год мне попался (тайно) в руки самиздатовский "Большой террор" Конквиста — и я читала с нарастающим потрясением — и дошла до свидетельств о том, что было с Мандельштамом в лагере — и всё! Это был первый опыт отчаяния и рыданий, от которых можно умереть…». (Nana Shekhter к нашей подборке о любви к поэзии)

«…В начале отношений с одним человеком говорили о книгах и о том, что мы оба не любим электронные книги. Он обмолвился, что есть книга, которая ему страшно нравится, но её нигде нет в бумажном варианте. Пришла домой, погуглила. И правда, ни в одном книжном магазине ни в одной из стран СНГ. В итоге я нашла её в Беларуси в закромах у какого-то мужчины на сайте типа olx, между объявлениями о продаже детских колясок и банок для закруток, и настаивала на том, чтобы книга летела самолётом, чтобы успеть к 14 февраля». (Aleksandra Mashianova к нашей подборке о любви и книгах)

«…После девятого класса нас отправили в трудовой лагерь, и там я страдала по рыжему мальчику — скажем, Феде, из "А"‎ класса. Моя подруга и соседка по комнате, учившаяся как раз в классе "А"‎, страдала по очень красивому мальчику — скажем, Пете, из моего класса "Б"‎. Чтобы скрасить страдания, она мне написала на картонке гуашью портрет Феди, а я для неё написала очень рискованный (ладно, порнографический) рассказ о ней и Пете. Волшебная сила искусства помогла, а потом как-то так получилось, что я переспала именно с Петей. Всё-таки искусство — страшная сила». (Nelly Shulman к нашей подборке о неразделённой любви)

«…Я крал еду в магазинах-универсамах. Сначала, ещё лет в восемь, хлеб, и однажды попался. Потом, когда был постарше и ездил через треть Москвы в бассейн, крал полуфабрикаты — типа азу и рис в фольге, гречку и котлету в фольге. Клал в сумку с мокрым полотенцем и плавками и выносил через выход без покупок. Это мне лет 10 было. Я кормил этим брата и отца, и как-то никто ни разу не спросил, где я взял деньги». (Кирилл Кулаков к нашей подборке о детском воровстве)

«…Лежу в коляске, смотрю на небо и зелёные деревья. Тут в коляску ко мне заглядывают две девочки, дочки нашей соседки, и спорят, на кого из них я смотрю: "Она на меня смотрит!" — "Нет, на меня". — "На меня!" В тот момент я наконец-то поняла, чем видят люди, помню, что этот вопрос меня тогда тревожил. Учитывая, что родилась я 15 июня, а деревья в момент того спора были зелёными, мне могло быть максимум три месяца. К слову, в споре эти девочки коляску со мной перевернули, но мама успела меня поймать. Следующее из ярких и чётких воспоминаний — это как соседка медсестра, мама тех двух девочек у коляски, колет мне укол в зад, а я лежу на подушке у мамы на коленях. Помню не боль, а ощущение, что не могу ничего изменить, бесячее бессилие такое. Это было в мои полгода, я тогда сильно болела, но в больницу маму со мной не положили, прописали лечение дома, а мама, хоть и медик, уколоть свою кровинушку не могла, попросила соседку приходить колоть. Всю жизнь потом я к ней, к соседке в смысле, относилась почему-то не очень тепло. Ещё много чего помню, но эти два воспоминания самые первые из ярких, с ощущениями и сюжетом, остальное из того времени на уровне вспышек таких, практически картинок». (Valentyna Storchay к нашей подборке о первых воспоминаниях)

«…Однажды я полетела в командировку в Ростов, буквально на один день, и вечером перед самолётом сопровождающий меня человек говорит: "У нас остаётся немного времени, давайте прокатимся, покажем вам город?" Я говорю: "С огромным удовольствием! Я бы очень хотела посмотреть на ваш город хотя бы одним глазком!" — говорю я человеку, у которого один глаз — искусственный. Я со стыда чуть под стол не рухнула. Выпалила это не задумываясь, потому что в то время мои дочери часто на что-нибудь мне говорили: ма, давай зайдём, хотя бы одним глазком посмотрим. Вот я и посмотрела, до сих пор стыдно. А вторая история такая: я была на родительском собрании, против которого восставала каждая моя клетка, невыносимая мука. И вот, не выдержав, я решила поискать сочувствия. Обернулась на сидящего за задней партой человека, скосила глаза и покачала головой: мол, вы слышите, что она несёт? Этот человек на задней парте оказался косой. Представляю, что он про меня подумал». (Lena Kogan к нашей подборке о неудачных шутках)

«…Я как-то раз нашла очень крупную сумму денег. Что называется, "котлетами". Не знаю, сколько точно, но несколько тысяч, а дело было уже после деноминации. В то утро у нас в доме были какие-то водопроводные работы и трудилась бригада слесарей. И очевидно, был день их зарплаты (тогда же всё налом платили), и бригадир просто оставил их почему-то лежать в открытой сумке с инструментами на первом этаже, рядом с трансформаторной будкой, при распахнутых дверях подъезда. А сами они все были в подвале. Я взяла сумку, подошла к отдушине и сообщила, что если сейчас не заберут свои деньги, то я их унесу. Парни быстро спохватились и были очень благодарны — там действительно была зарплата всех слесарей ЖЭКа за месяц. А моя мама нашла очень красивый браслет из жёлтого и белого золота с бриллиантиками. Рядом со своим банком, на газоне в траве — увидела, как что-то блестит. Спросила в банке, дала объявление в газету и на радио — так никто и не отозвался. Потом приехала я в гости к маме, сносила браслет к знакомым ювелирам, выяснилось, что этих украшений в городе было всего три в продаже, причём совсем недавно, и браслет реально дорогой. Пытались найти покупателя, но безрезультатно. Так и остался браслет у меня». (Vera Hillen к нашей подборке о ценных находках)

«…Я могу с точностью до дня назвать дату, когда это произошло. Мне год и 4 месяца. Мы едем с отцом в троллейбусе на Крещатик, недалеко от которого живёт бабушка. За пару остановок до конечной остановки в троллейбусе начинается какое-то волнение, возбуждение, люди что-то радостно обсуждают, улыбаются. Мы сидим впереди на боковых сидениях "Для пенсионеров и людей с детьми", троллейбус полупустой, хорошо просматривается. Видимо, до того, как мы в него сели, шёл дождь, а возможно, должен был пойти — в руках у отца мой голубой плащик из какой-то клеёнки, я даже помню его тактильное ощущение. Мы доезжаем до нашей остановки, выходим. На площади, где она находится, работают громкоговорители, они висят на столбах. Звучит музыка, потом передают сообщения, затем опять музыка. Мы не сразу замечаем, что в суете и суматохе забыли в троллейбусе мой плащик, за что вечером получим втык от мамы. Это было 12 апреля 1961 года». (Irina Sablina к нашей подборке о первых воспоминаниях-2)

«…"Крестьянский" суп. Ленинградская бабушка так его называла. Когда на даче только-только появлялись первые овощи, нам выдавалась миска и начиналась охота следопытов. Стручки с зародышами горошин. Картошинки размером с пятикопеечную монету, ту, советскую. Рыжие морковки. И всяческая зелень. Прозрачный куриный бульон и вот это всё целиком, ничего не резалось. Суп был очень лёгкий, очень красивый, даже изысканный, и такой мгновенный, что ли». (Veronika Philinovskaya к нашей подборке о летней еде)

«…Мне было 4, ему — лет 8-9. Он со мной возился как с куклой, как и многие старшие дети на даче, а я обожала его, как обожают звезд. Когда он сломал руку, я рыдала. Любовь прошла вскоре после того, как одна из старших девочек начала писать ему от моего имени любовные письма. Не знаю, что в них было, но он обозвал меня проституткой. Я ещё не знала, что это означает, но помню, что все были страшно возмущены, и дети, и взрослые. Парень был подвергнут остракизму похлеще Харви Вайнштейна. Хорошо, что тогда не было Твиттера». (Katya Goldovskaya к нашей подборке о первой любви)

«…Первый или второй класс хорошей питерской школы, урок физкультуры на улице. Что делали девочки, я не помню, помню, что заскучала и пришла к пацанам играть в футбол. Они не возражали, зато физрук заявил, что, мол, нечего, ты же девочка. А когда я сказала, что девочки играют во что-то скучное, выдал мне скакалку и заставил прыгать до конца урока, чтобы от лишней энергии избавить». (Galina Glousker к нашей подборке о гендерных стереотипах)

«…Я перешла в другую школу в четвёртом классе. Увидела одного мальчика — и всё. Влюблённость тянулась до десятого класса, и вроде немного было взаимности, но предложения встречаться не поступило. Летом перед последним классом встретила будущего мужа и как-то осознала, что то чувство было детским, а тут что-то серьёзное. В первый же день школы тот мальчик предложил встречаться. Я пришла домой и долго рыдала от обиды, что вот, казалось бы, то, что хотела так сильно, а уже не надо совсем.
Короче, хороша ложка к обеду, вот что я усвоила тогда». (Даша Ножевникова к нашей подборке о первой любви)

«…В 4 классе школы объявили конкурс на стихотворение о Родине. Я откликнулся. Помню несколько строк:
Ты видишь лес, поля, траву и речку под горой,
Всё это Родина моя, и я горжусь тобой…
Отдал и забыл. Примерно через месяц днём я делал уроки, мать помогала. Слушали вроде "Пионерскую зорьку" или что-то другое. Неожиданно услышал по радио свои стихи в исполнении женщины. Подумал — украли! Но потом прозвучали мои данные и номер школы. У матери потекли слёзы. Я принялся читать поэтов без разбору…». (Гера Фотич к нашей подборке о любви к поэзии)

«…Моей первой, второй и третьей любовью были уже мёртвые физики (естественно, Ричард Фейнман) и полиматы 18-19 века (там было сразу несколько спорных персонажей). Это было идеальным, беспроигрышным, абсолютно безответным вариантом, вынуждавшим меня читать очень много книг и обещать самой себе, что я непременно стану учёным. And here we are». (Anna Kozlova к нашей подборке о первой любви)