Мои друзья смотрят сериал The Pitt (в отличие от большинства больничных сериалов медицински очень точный камбэк доктора Картера из ER). «Все-таки», - говорят они: «не очень верится, что у вас там настолько же intense».
Сразу стало немного обидно даже за свою новую и пока что не очень любимую больницу.
Сегодня утром, например, робот Da Vinci не соединялся с операционным столом. Сначала всполошились работники, отвечающие за столы и правильное положение на нем пациентов: на их лбы выступили капли пота, они почесывали головы и в ужасе носились туда-сюда, каждый по очереди нажимая на те же кнопки пульта, на которые уже успели понажимать все присутствующие: «Ооо, сейчас придут хирурги, и вам конец»,- накаляли обстановку операционные медсестры. Хирурги действительно пришли, и возмущению их не было конца. Им даже пришлось снять стерильные перчатки и тоже понажимать кнопки на пульте. Все кабели были перевоткнуты, больничный вайфай перезагружен, потом пришел вялый техник постоять рядом с толпой зевак, и кажется, даже робота уже немного потряхивало от нетерпения. Все-таки полчаса прошло, наркоз все идет, одно легкое уже искусственно сдуто, а операция так и не думает начинаться. Я в очередной раз заметила, что то ли материнство, то ли просто жизнь сделали меня сильнее: вялые нападки хирургов отскакивали, вообще не задевая, и я даже из вежливости не полезла под операционный стол, где уже довольно уютно проводили время 4 человека.
«Хочешь посмотреть на меня в молодости?», - вдруг спросила одна из медсестер, и тут же предъявила умопомрачительное фото в кружевном нижнем белье из миланского журнала мод того года выпуска, когда я еще не родилась .
«Все-таки немного начинает тут нравиться», - подумалось вдруг.
Тут и нужный кабель подоспел, робот закопошился, хирурги убрали кислые лица и взялись за скальпели. И это все до 9 утра, а вы говорите недостаточно intense.

Из всех хирургий почему-то самые нежные чувства питаю к торакальной. Причем даже не только потому что наркозы в ней интереснее и утонченнее, а просто как-то необъяснимо тянет к ней уже давно.
Когда проходила несколько месяцев интернатуры в хайфской больнице Рамбам, даже размечталась о карьере такого хирурга. Очень нравились все до единой операции, и я там зависала каждый день до вечера, хотя в оперблоке царил адский дубак, и было не слишком уютно. Израильские ординаторы спрашивали: «Знаешь, почему мы называем оперблок Сибирью? Потому что там очень холодно и одни русские.» И правда, там не было ни одного анестезиолога не из России. Я тогда была в противоположной команде и страдала под их пытливыми взглядами, зашивая пять сантиметров шва по полчаса. (О, если бы я знала, как долго тянутся эти пять минут по другую сторону операционной шторы!)
Потом пришел ковид, жизнь познакомила с берлинскими анестезиологами, и я тут же свернула с этого тернистого пути хирургички, не успев на него ступить. Но к операциям в грудной клетке до сих пор питаю нежнейшие чувства. И к людям, которые там работают. Они какие-то универсально человеческие и приятные.

А почему начала писать-то: на такой красивой операции сидела сегодня: другие врачи случайно повредили легкое пациентке, от чего образовалось отрицательное давление в грудной клетке, не дающее легкому расправится (то, что называется пневмоторакс). Она проходила несколько дней с трубкой в плевральной полости, но расправить лёгкое таким образом не вышло - приняли решение сделать операцию, чтобы зашить дырку вручную.
Выглядит это так: пациент под наркозом лежит на боку, хирург делает 3 надреза длиной в пару см в разных местах грудной клетки: в один из них вставляется камера, в другой инструмент, которым орудует хирург, а в третью заливается кувшин жидкости. Больной изначально интубирован мной чуть более хитрой чем обычно трубкой, которой можно разделить легкие и «дышать» ими по отдельности. Я сдуваю дырявое лёгкое, но не до конца. Ровно настолько, чтобы оно не мешало видеть картинку на экране, но внутри осталось какое-то количество воздуха. Дальше хирурги цепляют его щипцами и крутят по часовой стрелке, методично сжимая его и следуя пузырям, поднимающимся из воды. Примерно как проколотую велосипедную шину в тазу. И так пока не найдут дырку. Спускают воду, отщипывают кусок легкого, прошивают таким степлером на длинной ручке, дальше снова заливают воду, и игра в шину в тазике начинается сначала. Я поддаю воздух, и то сдуваю, то надуваю лёгкое по команде. И так пока его не заштопают полностью. Не уверена, что удалось передать всю элегантность этим не сильно складным пересказом, но почему-то захотелось поделиться.

Сделала два наркоза в челюстно-лицевой. Что могу сказать? Бойтесь электросамокатов.
Всем поменьше падать и хорошей недели!

За понедельник с вторником видела:

- как человеку с многолетним парезом лицевого нерва пересадили в щеку кусочек мышцы из бедра и выправили асимметрию лица парой шприцов жира из его же живота

- как за пять с половиной часов один пенис был перекроен в анатомически идеальные вульву с вагиной

- как моя дочь сделала рекордное количество самостоятельных шагов, чтобы поцеловать фото собаки на упаковке туалетки в супермаркете

А на вопрос «Как дела?» только что ответила: ДА ВСЕ ОК, НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.

Сначала я услышала, как один медбрат говорит: «Спроси у девочки с яйцами», и кивнул в мою сторону.
«Интересно, чем именно я так быстро заслужила их уважение?» — тихо думала я, перебирая в голове все ситуации последних пары недель: прошлую я провела в шоковом, а эту — в ожоговом, и, по-моему, заслуживаю уважения хотя бы за то, что после всего увиденного ни разу не блеванула в мусорку и еще не до конца утратила способность засыпать по ночам.

Единственное, захотелось сесть обзванивать знакомых и предупреждать их об опасности велосипедов, машин, самокатов, парапланов, трамвайных путей, алкоголя, свечей, гриля, лампочек, бензина, депрессии, тупости и многого другого, что помогло доброй дюжине швейцарцев если не убиться, то хотя бы раскрошиться на кусочки в эти жаркие июньские дни.

В этих мыслях взгляд опустился на мой скромный протеиновый завтрак — четыре варёных яйца грустно лежали на картонной тарелке. Так тайна мизогинной клички была раскрыта быстрее, чем придумалось, обидеться на неё или польститься.

В больничной работе (в вождении тачки, родительстве и, кажется, просто в жизни) обязательно наступает этот обманчивый момент, когда начинает казаться, что ты уже достаточно повидал, чтобы позволить себе немного полихачить.

Перестаёшь звонить главному врачу за советом, не сбавляешь скорость на поворотах и снисходительно смотришь на блаженных родителей с аккуратно примотанными к ним новенькими младенцами.

Но справедливость быстро берёт своё и сбивает лишнюю спесь: главный врач находит несколько позорных ошибок твоего авторства, фигуральная тачка въезжает в мусорку, а вполне себе реальный тоддлер устраивает такие истерики, что лихачество испаряется на жаре вместе с остатками уверенности в себе.

Солнце тем временем палит так нещадно, что справиться с этим неуклюжим чувством решаешь по-местному. Спускаешься от больницы к вокзалу, от вокзала — к реке, там складываешь все свои вещи в непромокаемый мешок, ныряешь в синюю воду, и течение несёт тебя через весь город прямиком до твоей входной двери.

Звучит это куда романтичнее, чем есть на самом деле: острые камни то и дело царапают бока, один любимый ботинок уносит течением, но неловкий осадок рабочей недели смывается на ура.

https://m.youtube.com/watch?v=MGYAcUeB2Bs

Это я сегодня

Не мне одной смываться, люди здесь тоже постепенно тают, а удерживать их нет ни сил, ни времени. Спасибо всем, кто терпит: лучше, боюсь, уже не будет.

Жизнь моя тем временем, кажется, никогда ещё не была такой интенсивной по красоте и работе, происходя всё это время на одном месте — без новых дружб, веществ и долгих путешествий.

Странный трип, так еще не пробовала.

Работала 7 дней подряд в медицине боли (это когда ходишь каждый день по больным со сложносочиненной болью и придумываешь, как бы им помочь (спойлер: обычно никак, но иногда бывают неочевидные решения, и отдача от удачи в таких случаях огого). В Швейцарии почему-то очень любят кетамин и дают его примерно каждому встречному, в Берлине так не разбрасывались. Но здесь и опиаты не выливают из шприца перед тем, как выкинуть… Что с них взять, люди росли, гуляя по альпийским лугам, и нечасто захаживали на Леопольдплатц. А я там жила за углом, у меня глаз дергается, когда видит полный шприц фентанила в мусорке.

На 8ой - выходной была разбужена в 4 утра, до 6 пела Юне песню «лодка и река» (там три этих слова, больше никаких вставлять нельзя, иначе дикий ор). Рассвет был красивый, река шумела, и даже объединив свои силы, тоддлер, ливень и этот чистый город не смогли испортить мне эйфорию от свободного буднего.

Говорят, интерактив сохраняет подписчиков, что ж, у меня пока только такой - найди на этом фото три моих выходных:

Консультации перед анестезией нужны не только для того, чтобы пациенты знали, чего им ждать от общего наркоза, но и чтобы анестезиологи не забывали, почему именно они отказались от всех тех специальностей, где вот так (маленький кабинет, кушетка, нескончаемая очередь, перерыв на обед) выглядит каждый рабочий день.

За две недели приемных часов встретила одного старичка из Монако (он сказал мне: «Знаете, Монако уже не то»), раз в пять больше любителей сигар чем за три года в берлинской больнице, капитана мореходных судов из Чили, маленькую девочку с похожими на Юну кривой ногой и больничной эпопеей, вынужденно вспомнила португальский и то, как ничтожно мало на самом деле большинство людей понимает про свой организм.

Если слишком много времени провести в одиночку с ребенком, можно обнаружить в себе такой, обычно далекий тебе, типаж, который говорит сквозь зубы что-то типа «Я тебе сказала!» или «Хватит ныть!». Приходится сжать зубы покрепче, чтобы не выпустить из себя это дерьмо. Таким же неведомым образом сидение в кабинете за несколько дней будит внутри такую тетку в шапочке и халате, которой хочется встать своими широкими бедрами посреди этого человеческого конвейера и крикнуть в лучших традициях нормальной поликлиники: «Вас много, а я одна!» или «Если дверь закрыта, наверное, это что-то значит?!»

Так смешно от этого становится, усилием воли задавила в себе эти субличности, осталась мила и легка, а значит, горда собой. От прописанного мной общего наркоза пока вроде никто не откинулся, а из нескольких швейцарцев я даже выдавила подобие смеха - и еще неизвестно, что из этого было более сложной задачей.

Первые каникулы - всегда хороший рубеж. Дочь моя, примерный детсадовец, увидев океан, ахнула: «БАДИ!» (так в Швейцарии называют открытый бассейн).

Закончился четвертый месяц в цюрихской больнице, и нелюбовь сменилась на вполне себе любовь.

Провела двое суток на курсе по pediatric advanced life support: вся расширенная реанимация, весь самый кромешный пиздец, который может случиться с детьми — от новорожденного до подросткового возраста. Смотрели много страшных видосов, реанимировали на любой лад детей-манекенов разного калибра — рука моя ни разу не дрогнула, и душа вообще не колыхалась и не трепетала.

То ли дело всю неделю до этого: весь месяц сентябрь — я единственная анестезиологичка на огромное родильное отделение (это та ещё ачивка: ещё в Берлине мечтала туда попасть, но стажа не хватало, и на мои робкие попытки протереться в родблок главврачка только решительно качала головой и утешала: “too soon, но ты не волнуйся, ещё дорастёшь”).

Тем временем успела взглянуть на роды с другой стороны (в том числе строго спросить у анестезиолога о том, какой именно у него стаж), пыл мой поубавился, и захотелось признать, что, возможно, я никогда не дорасту, и это ок.

За неделю подготовки к ответственному месяцу посмотрела штук 6 спинальных для кесарева (результат одного — однояйцевые тройняшки, которых женщина родила себе на день рождения), несколько эпидуралок, одно мертворождение. И каждый долбаный раз, пока мозг высчитывал дозировки, а руки снимали/надевали стерильные перчатки, тело меня реально подводило, и в момент появления плода неизменно заливалось крупными слезами. Кому-то это может показаться милым, кому-то — ебанько, а меня просто который день выводит из себя эта новая настройка.

Попробуй построить из себя скалу, профессионала, океан спокойствия, когда из глаз каждый долбаный раз так предательски брызжет.

Выводов из этих и других событий последних дней — два:

1. человеческие тела — крайне крепкие штучки (даже очень маленькие), и чтобы их сильно сломать, надо очень хорошо постараться;
2. так что если какому-то из тел вдруг приспичило неприлично реветь на рабочем месте при виде человеческих щеночков — так тому и быть, и бороться с этим бессмысленно.

Люблю работать по ночам. Несколько вводных месяцев продержалась на этих долбаных ранних сменах с 6:45, которые не выношу. Адские ранние подъемы, сплошная рутина, суета, плановые операции и повсеместный контроль.

Мой любимый формат — ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье: в больнице темно и тихо, людей мало, всё только по делу, и никто не мельтешит. Эйфория от утренней дороги домой не слабее берлинской: неспавший мозг так же приятно мягчает, и даже этот смехотворный надувной матрас в пустой послеоперационной палате не портит мое рассветное время с самой собой и редкими прохожими (каждый со своей историей). Боялась, что с появлением Юны радость от больничных ночей поуменьшится, но пока что всё так же торкает, а времени дома даже больше.

Если имею право вообще что-либо советовать, то к ночным сменам советую подходить как к долгому рейву или трансатлантическому перелёту на самолёте, который падает: пауэр-нэп прямо перед, стакан воды каждый час, побольше протеинов и регулярных движений, чтобы ноги не затекали, зубная щётка с собой — а главное, относиться к этому опыту попроще: получится поспать — супер, не получится — тоже ок.

Мне вообще один мудрый человек когда-то посоветовал поменьше бояться не выспаться. Стараюсь следовать, хоть и не всегда получается.

Уже почти месяц провела в царстве сильных женщин и полуобморочных мужчин. Рыдать на родах почти перестала, но иногда всё равно прошибает в неожиданные моменты.
В обычной больничной жизни привыкаешь работать со страхом и болью, а здесь, конечно, тоже встречаются жуткие истории, но добавляется много любви и радости — это что-то новое, хочется задержаться на подольше.

Редкий мирок, в котором пациенты помнят твое лицо, мужчины ничего не решают, а акушерки ездят по отделению на сиреневых самокатах с авоськами.

Довольно упоительно разговорилась с очень милой медсестрой, с которой у нас дети в одном детском саду: обсудили воспитательниц, совместимость родительства с больницей, приучение к горшку, репертуар швейцарских детских песен и детские истерики.

На гордом обмене фото маленьких дочек вдруг заметили, что пот по лицам катится уже не редкими каплями, а ощутимыми ручьями: температура ожоговой операционной достигла 36 градусов по Цельсию (больным с большой площадью ран ни в коем случае нельзя остывать), по башке долбило громкое техно, а пластические хирурги, перехватив свою маленькую бензопилу, перешли от отпиливания левой отмершей кисти очень бедного пациента к правой такой же.

Вид на операционном столе напоминал плохой фильм ужасов, температура в зале дошла до 38. «Взяла запасные трусы и лифчик?»,-залихватски спросила моя новая подруга, подвешивая очередной пакет крови: «Нет? Ну-ну, ошибка новичка».

В середине недели из ожогового отправили мерзнуть в нейроангио. Больница все-таки удивительно контрастный пузырь. В ожоговом — шикарная красная форма, яркий свет, температура не опускается ниже тридцати, громко играет джангл, и все смеются. В ангио в соседнем корпусе через длинный коридор — градусов пятнадцать, все в синих пластиковых костюмах поверх термобелья и шерстяных носков, музыка под строгим запретом, так что все, кроме главного радиолога на серьезных щах, сидят и мерзнут в темноте, скрючившись над своими айфонами.

Пациентка попалась из Бразилии, живёт в Швейцарии уже лет двадцать, ужасно боялась операции и при этом командовала всеми подряд — сразу почувствовала в ней родственную душу. И не ошиблась. Проснувшись после лошадиной дозы опиатов, на мой осторожный вопрос, как она себя чувствует и есть ли какие-то пожелания, она с трудом сфокусировала разбегающиеся зрачки, ткнула в меня пальцем и выкрикнула:
— ДА, ЕСТЬ! ЧТОБЫ СДОХ УЖЕ ЭТОТ УБЛЮДОК БОЛСОНАРУ!

Прощались подружками.