* * *

Острова в океане одиноки,
как ноги
одиноки без улиц,
как руки
одиноки без Бога,
как время
одиноко без смерти,
но являются люди и ночи,
как нотами,
наполняются звёздами,
как реки,
наполняются смыслами,
как время,
наполняются жизнью.

Острова в океане молчаливы,
как ливни
молчаливы без грома,
как закаты
молчаливы без ветра,
как деревья
молчаливы без песен,
но являются люди и линии
говорливого
горизонта, наполняются взглядами,
раскаты
грома, наполняются криками,
деревья
поют голосами птичьими.

Острова в океане теряются в пенье цикад,
как закат
теряется в дымке тумана,
как птица
теряется в кроне деревьев,
как слово
теряется в шуме прибоя,
но на горизонте возникает парусник,
и люди глядят
на острова, дымку тумана срывая,
и тише
поют цикады,
и снова слова долетают до острова... Бессмысленные слова.

14.07.2025

© Роман Рубанов

* * *

Небо становится ясным
и шум смолкает,
дождь узелками
яростно
связывает воедино
небо и море,
это необходимо
или, возможно,
просто игра
на трубах,
совсем не трудно
играя,
звуки
извлечь.
и крачка
умывает
руки-
крылья
и заводит речь
о погоде.

15.07.2025

© Роман Рубанов

Архип Куинджи "После дождя"

17 июля - День памяти Преподобного Андрея Рублёва

РУБЛЁВ. XV ВЕК

Поэт ходил ногами по земле,
а головою прикасался к небу.
Была душа поэта словно полдень,
и всё лицо заполнили глаза.

Ксения Некрасова

Сегодня день рождения Владимира Маяковского.

Владимир Маяковский

Неоконченное

Я знаю силу слов, я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
шагать четверкою своих дубовых ножек.
Бывает, выбросят, не напечатав, не издав,
но слово мчится, подтянув подпруги,
звенит века, и подползают поезда
лизать поэзии мозолистые руки.

На фото Маяковский с собакой Скоттиком. Пушкино. 1924 год

* * *

Деревья подпирают небо,
оно тяжёлое, большое,
оно как океан бушует,
в нём провода дрожат как нервы,

оно летит на землю медленно,
оно звенит звезда́ми медными,
а люди прячутся и плачут,
а травы плачутся и прячут

упавших в них живых и мёртвых.
И только белые конверты
взлетают в небо, как стрижи,
чтоб рассказать о тех, кто жив.

опустошение и боль,
любовь и бой.
...и вечный бой.

И только Бог
не спит ночами,
Он — есть начало
и конец.
Он щедр ко мне.

Он, мир дымящийся в пыли,
подымет, многотерпелив.

11.08.2025

© Роман Рубанов

Фото: Екатерина Савельева

* * *

На сером небе золото ярче —
купола, купола, купола и кресты.
Я к Орлу подъезжаю, я
вижу, как август зажёг костры.

Аисты ходят по нивам сжатым,
длинными клювами землю бьют,
и с детской нетерпеливой жадностью
полевых мышей достают.

Серое небо собой их накрыло,
лёгкое, тонкое, чистый шёлк.
И всеми окнами смотрит на крылья
аистов поезд — набитый мешок

яблоками, что от яблонь падают
недалеко.
Август всеми правдами и неправдами
убегает, как молоко.

11-12.08.2025

© Роман Рубанов

Фото: Алексей Голубев

В Литературной газете вышел обзор Юлии Скрылёвой на книги "Порядок снов", "Змиёвка" и "Зимы не будет".
Разлучается яблоко с яблоней

* * *

Поднимаются камни со дна:
это бредит отлив под пылающим солнцем,
это суша и море отчаянно ссорятся,
пока солнце на них разливает сандал.

Поднимаются камни, как знать,
что они нам расскажут, когда распоются:
о блуждающих лодках, лишённых уюта?
о глазах, тех, что милуют а не казнят?

Одиночество серых камней
на пустом берегу под пылающим солнцем...
И вползают теней корабельные сосны
прямо в окна ко мне.

17.07./17.08.2025

© Роман Рубанов

Художник Илья Чирун
"Ветра Фиолент"

Сегодня день рождения моего друга, поэта Владимира Косогова. Володька, всего тебе! А музыка... как пел Бутусов: "Эта музыка будет вечной если я заменю батарейки"

* * *
 
        Е.К.
 
Если музыкальную шкатулку
Я найду на пыльном чердаке,
Никому не выдам эту штуку,
Перепрячу в новом тайнике.
 
Чтобы механические звуки
Никогда не вырвались на свет,
В темноте мы шарим, близоруки,
Ищем: где бы спрятать инструмент.
 
Вот три слова: жизни было мало.
Подбери трагический мотив,
Да такой, чтоб душу вынимало,
Всё на свете в ней разворотив.
 
До свиданья, маленькие ноты,
Пойте у меня над головой.
Что там вечно ищут идиоты?
Музыку в коробочке пустой?

Владимир Косогов

Про Баяна, клопа и куклу па
 
Посмотрев фильм «Д’Артаньян и три мушкетёра», в детском саду все хотели быть д’Артаньянами. Чуть реже – Атосами. Ещё реже – Арамисами. Совсем редко – Портосами. И почти никогда – Рошфорами, кардиналами и всякими де Жюссаками.
Артём Квашин, такой щекастый мальчик, кричал:
– Я – Баян! Баян – я!
Видимо, он совместил незнакомую французскую фамилию д’Артаньян с фамилией Боярский. Получился – Баян. Баян, на котором я потом, в юности, буду пиликать четыре года.
Конечно же, Артём был Баян. Потому что д’Артаньяном был я!
В голове моей жила далёкая Констанция, которой была соседка Наташка. Мы дружили. Других, детсадовских девчонок, я Констанциями не очень представлял.
Когда я скакал по северу Франции на вкопанном наполовину в землю колесе, то думал о ней, о Наташке-Констанции. А она в это время думала о Майкле Джексоне.
Я скакал и пел песню со странным припевом: «У клопа, у клопа почему-то нет…»
Конечно, я задумывался о том, что весьма странный припев. Чего там нет у французского клопа? И почему? Но я принимал условия игры: Франция, возможно, я чего-то не понимаю, и это такой шифр… пароль…
Потом любимый фильм показали ещё раз, и я наконец расслышал, что же поётся в припеве на самом деле. Михаил Боярский отчётливо пел: «Кукла па! Кукла па! Почему бы неээээт. Кукла па! Кукла па! Коль ей рисковать умеешь…»
Ну вот, всё встало на свои места. Никаких клопов в этом припеве и в помине не было. А была кукла Па! Скорее всего, такая французская кукла. Ну, потому что «па» – это французское слово, нам на танцах объясняли, что «па» – это по-французски – шаг. А па-де-де – это когда вдвоём шагают.
Всё понятно. Теперь, когда я скакал по северу Франции на в разноцветных ромбиках коне, я пел: «Кукла Па! Кукла Па!» – и был доволен. И был д’Артаньяном. И в голове моей опять был образ Наташки-Констанции, в голове которой, в свою очередь, был неизменный Майкл Джексон.
Это потом, уже в школе, я узнал, что оба варианта: и с клопом, и с куклой – были неверны. На самом деле – Pourquoi pas (пуркуа па), и дальше в песне перевод даётся – «почему бы нет».
Но… у клопа – конечно, веселее.

Я жалею артистов, и сам себя всегда ощущаю артистом. Я не могу, не имею права на них обижаться, потому что выше их по статусу. Мне нужно их понять и сказать: «Мы всё сделаем, ты успокойся. Я тебя люблю». Мне кажется, эти слова врачуют. Они все – мои дети. Даже если ему 50, он всё равно мой ребёнок.
 Режиссёр – создатель своей вселенной, он видит гораздо глубже, дальше и шире. В театре должен быть человек, который скажет: «Я знаю, что делать!» Я вижу спектакль, чувствую соотношения ритмов и сцен, знаю, где и какой нужен свет. Я творец этого мира. Актёр тоже творит, и хороший артист, поверьте, такая же редкость, как хороший режиссёр.

Валерий Романович Белякович (1950 — 2016) — театральный режиссер, актер, художник и педагог, основатель Театра на Юго-Западе.

Про Касипошку
 
Касипошка жил в нашей деревне. Откуда у него такое прозвище – я не знаю. Я помню его ещё из своего детства, когда приезжал на каникулы к бабушке. Касипошка прибегал ко мне чумазый и босой. Моя двоюродная сестра, которая была меньше меня и выговаривала не все буквы и звуки, называла его Аня. А на самом деле его звали Андрей.
Потом он вырос. Жил один. Нигде не работал. Пил.
Возвращаясь с работы я встречал его. Иногда мы с ним разговаривали. Чаще – он «стрелял» у меня сигарету или мелочь.
Подходил так, как будто бы он шёл мимо и совершенно случайно встретил меня и, как бы невзначай, спрашивал:
–Ещть (он так присвистывал и буква «с» у него была какая-то пограничная между «ш» и «щ») пять рублей.
Я рылся в кармане. Не находил пятака и давал ему десятку. Так было дня три подряд. Каждый день он приплюсовывал новый червонец и говорил:
–Тааак, я тебе уже тридцчатку долзжен.
Все шипящие и свистящие у него были прекрасны. Они звучали как музыка. Я мог это слушать бесконечно. Конечно он не был мне ничего должен. Как в песне: «Он мог рублей не возвращать – Я был готов ему прощать. Он бедно жил, он много пил, И я б не то ему простил».
Вот я опять иду с работы и уже приготовился к встрече с Касипошкой. У меня уже есть пять рублей. Специально оставил. А то как-то неловко. Он просит всё время пять рублей (таксу он не менял), а я даю ему десятку. Нехорошо.
Не дожидаясь вопроса, я вынул из кармана пять рублей и протянул Андрюхе.
–Держи.
Он внимательно посмотрел на новую пятирублёвую монетку. Потом на меня. Вздохнул. Посмотрел на монетку ещё раз. Ещё раз вздохнул. И сказал куда-то в бок:
–Я думал ты мне чщервонецщ дасшшшш.
Так закончились наши финансовые отношения.

Про танк

В детстве мне дарили отличные подарки, но не всегда то, что я хотел. Мне дарили машины, танки, иногда – солдатиков. Я не любил машины и танки. Солдатиков любил. Но беда была в том, что все оловянные солдатики были в касках со звёздами и ни одного из андерсеновской сказки. Ни одного одноногого. Меня это расстраивало. Очень. А танки... ну, что танки? Танки как танки. Они были управляемые. Они двигались. Они ворочали башенками. Но меня это не впечатляло. Я любил солдатиков (которые не соответствовали моему представлению о солдатиках), книги, краски и карандаши. Но мне дарили танки. Потому что танки, тем более управляемые, были дорогой игрушкой. Желанной игрушкой для любого мальчишки. Для любого, но... по странному стечению обстоятельств, попадали эти танки не к любому мальчишке, а ко мне. Танкам радовался мой отец. Он их любил. А ещё он любил футбол и пагранвойска, в которых когда-то служил. Когда мне родители дарили танк (отец, естественно, сам его выбирал), я вертел его в руках, затем ставил на ковёр, затем нажимал на рычажки и танк ехал. Восторга не было. Восторг начинался тогда, когда ко мне подсаживался отец и так заговорщицки, подмигивая, говорил тихо-тихо, чтобы мама не слышала: – Это интересно, как он ездит, да?
–Да. Интересно, – отвечал я, понимая, что сейчас начнётся то, что я люблю. Люблю даже не в танках и играх, а в моём отце.
– Посмотрим? – спрашивал отец. И я, с восторгом выдавал: – Давааай.
Мы быстро развинчивали танк. Смотрели, как он устроен. Как и почему он движется. Изучали подробно. Раскладывали аккуратно мелкие детали. Восторгались чудесам советской техники. Вздыхали. И собирали танк обратно. После сборки оставались ненужные винтики и шпунтики, которые, видимо, создатели игрушки, запихнули в танк по ошибке. Нам с отцом всегда приходилось всё доделывать за этих недотёп. И вот, танк собран, но... не едет. Почему? Да кто ж его знает. Не едет и всё. Но это даже к лучшему. Теперь его можно разобрать ещё раз и вместо одного танка, получить много-много красивых и удивительных шестерёнок, колёсиков, винтиков и даже моторчик, который будет приятно жужжать. А с книжной полки, фотография бородатого дядьки в свитере будет одобрительно кивать головой, подмигивать и голосом отца заговорщицки шептать: "Прощай, оружие".

Сменка
 
Настоящий праздник наступал тогда, когда к нам приезжала бабушка. Она меня забирала из школы. Не надо было торчать на продлёнке. Можно было идти домой и смотреть мультики, ну, или что там шло тогда по телевизору.
Бабушка Маня приехала зимой. Я сидел на продлёнке и делал домашнее задание. В класс забежал запыхавшийся дежурный и радостно закричал:
–Рубанов, за тобой бабушка пришла!
Я одевался очень быстро. Так быстро, как не одевался никогда. Пальто, шапка, шарф, варежки…
Спускаюсь по лестнице и вижу – рядом со столом дежурных стоит бабушка Маня. Улыбается. Ждёт.
Я беру её за руку и мы идём на троллейбусную остановку. Снежно, но не холодно. Очень хорошо. Туда-сюда ходят люди.  Мы садимся с бабушкой в единичку и едем домой. Туда, где уже ждут гостинцы привезённые бабушкой из деревни.
Я счастливый. Мама уже дома. Она пришла раньше с работы. Отца ещё нет, он работает до шести.
Я захожу в коридор, говорю маме: «Привет!». Стаскиваю шапку, сбрасываю пальто. Нагибаюсь, чтобы снять ботинки и вижу… и мама это тоже видит… и бабушка Маня теперь тоже это увидела… Я в сандалиях. В сменке. От радости, я забыл переобуться и шёл всю дорогу, и ехал в троллейбусе, и потом бежал от остановки до дома – в сменке. Я не почувствовал холода, потому что было тепло, потому что было радостно. Прохожие, думаю, не обращали на нас с бабушкой никакого внимания. Ну, мало ли бабушек с внуками ходит по улицам города. Бывает.
Второй раз это повторилось, когда я уже учился в училище, собрался на пары и прошёл в домашних тапочках полпути. Но летом. И уже без бабушки Мани.
 

Про стихи
 
Стихи я писать начал гораздо раньше, но вспоминается мне одно, написанное в седьмом классе.
На уроке русского языка мы с моим соседом по парте перехватили у девчонок записку. Записка была рифмованная. В ней была какая-то пошлая история. Мы решили её развить. Настроение было хорошее. Получилось стихотворение на два листа. А поскольку оно писалось на уроке русского языка, то… содержало мат. Мы постарались и вспомнили все матерные слова которые уже знали. Остальное подсказывали товарищи. Прочли на перемене. Посмеялись. Ну, стишок и стишок. Ну, с матами. Бывает.
На следующий день нас вызвали к директору. Наша писанина каким-то образом всплыла и не там где надо. Долго ругали. Стыдили. Мой товарищ плакал. Я – нет. И до того мне было обидно. Я думал: вот он плачет и его простят. А меня выгонят.
Примерно так думали директор и завучи. Они говорили: –Вот, посмотрите – один человек осознал. А другой – нет.
Ну что делать – не плакалось мне.
На следующий день меня и моего соавтора. вызвали с родителями.
По дороге отец меня проинструктировал, что, мол, он меня дома отругал и всё такое и, что я – осознал. Я – кивнул. Отец у меня человек с юмором. Понимающий. Я так в кабинете у директора и сказал: –Осознал... отругал... больше не буду.
И что вы думаете? Мы с моим товарищем получили неделю каникул, во время которых должны были раз и навсегда вымести этот сор из своих голов.
Все нам завидовали. А как же?! Неделю – гуляй!
Больше я стихов с матом не писал. И не потому что боялся. Нет. Просто все матерные слова я использовал ещё тогда, на уроке русского языка. А потом я их все вымел метлой из своей головы. Если иногда и проскочит в стихах матерное словцо – то это не моё. Залётное.

Про бревно
 
В соседней деревне водилось много чего интересного, особенно девчонки. Они нас и привлекали. А то стали бы мы – девять километров туда, девять обратно.
Мы приходили в клуб. Он был не такой как у нас. У нас был большой, красивый, из белого кирпича. А там – деревянный, похожий на бабушкин домик, только чуть больше.
Дискотеки проходили прямо в кинозале. Кинозал был очень универсальный. Там кино крутили, концерты показывали и – танцы танцевали.
В фойе стоял биллиард. А ещё в фойе играли в карты, выпивали и дрались.
Местные ребята были хулиганистые, девчонки к ним относились прохладно, но, при удобном случае – жалели. Свои всё-таки. Мы были парни культурные и жалеть нас было не за что.
Кто-то из наших встречался с девчонками, кто-то ходил за компанию.
Местные напивались ещё до нашего прихода. Мы ж топали девять километров. Это почти час ходьбы. И вот, пока мы идём, там уже что-то происходит.
То обматерят кого-нибудь (что самое безобидное), то друг другу морды бьют.
Какая интересная у людей жизнь.
И вот, мы приходим а нам как давай сообщать: эти дерутся, вон те – пьют, а Ромка Аксинин взял и обидел Юльку. А с Юлькой встречался мой друг. Лёник. Характер у Лёника был вспыльчивый, но справедливый. И он, конечно же, решил наказать обидчика. Обидчик, надо сказать, постоянно получал, то от нас, то от своих. Видимо алкоголь притуплял его бдительность и чувство самосохранения.
 А тут – он почувствовал. Вот взял – и почувствовал.  И чтобы не разогревать конфликт – убежал ещё до его начала.
Все побежали его искать. Было темно. Было сыро. Потому что днём был дождь. Бежать было очень неудобно. Я вообще бегать не очень любил. А тут ещё – темно и сыро. Вот, бегу я – справа река, слева река, а впереди тёмная даль. И посреди дороги – одинокое бревно. Все перепрыгивают через это бревно и бегут дальше. Мне очень не хотелось прыгать. Прыгать я тоже не очень любил. Я решил бревно перебежать. И вот, когда я уже взбежал на бревно – оно сказало: «Ох!».
Темно. Сыро. Вокруг кусты, кусты, кусты и… охающее бревно подо мной. Я сразу понял, что это не то самое говорящее полено из которого потом папа Карло вырежет доброго мальчика. Это другое бревно. Злое бревно. И зовут его – Каспер. Были в этой самой деревне два брата таких огромных. И звали их – Касперы. Лёха Каспер и… второго не помню по имени. Иван, кажется. Но были они, как двое из ларца. Очень похожи. Я сразу понял, что если это говорящее бревно встанет и начнёт меня трясти... Оно было ооочень большое и сильное. Оно меня могло один раз потрясти – и всё.
Я мгновенно оценил ситуацию и побежал. Я так побежал. Как я побежал! Жаль что меня не видел мой физрук. Он бы мне поставил сразу зачёт. Он бы мной очень гордился.

Про всё помимо шариков
 
Мы с Жеником проходили педагогическую практику в железногорском оздоровительном детском лагере «Кристалл». Было лето. Мы только что заехали. Познакомились. Наши вожатые – девочки из Орла. Физрук Зураб. Старшего физрука звали Франц. Мы его пока не видели. Мы просто знали, что он есть. Как жена лейтенанта Коломбо – в фильме её ни разу не показали, но она была. Франца нам показали – но позже. Надо было соображать. А как же?! Заезд необходимо обмыть. Святое дело. И вышло так, что наш заезд пришёлся на мой день рождения. Купили самогону в Копёнках. Спрятали у физруков. Вечером пошли с Зурабом забирать выпивку. Заходим в каптёрку, а там… на полу лежит человек. Лицо его очень мятое. Как бумага. И он спит.
–Франц, –сказал Зураб. – где самогонка?
Вот он – Франц! Я его себе не таким представлял. И Женик тоже.
Мятое лицо смялось ещё сильнее и отвернулось.
–Франц, – не унимался Зураб. – самогонка где?
–Зурап, отвали…
–Самогонка где?!
–Там…
–Где там? Я везде посмотрел. Нет нигде.
–Там ты всё найдёшь помимо шариков.
–Каких шариков, Франц? Мы за самогонкой пришли.
Губы Франца были сухими, вида растрескавшейся земли, каждая фраза давалась с трудом. Больше он ничего не отвечал. Его сознание отключилось. Естественно самогон был им выпит. Нам оставалось развести руками и уйти.
Утром на зарядке был весь лагерь. Бодрый человек в спортивном костюме, подтянутый, свежий, лет сорока, командовал:
–Ноги на ширине плеч, руки перед собой…
Это был Франц. Поразительно. Мы знали двух Францев. Вчерашнего, с мятым, нечеловеческим лицом. И сегодняшнего – свежего, спортивного, бодрого.
Он нашёл всё помимо шариков там, где мы ничего не нашли. Он – настоящий профессионал.

Про Гамалея
 
Лето. Начало июня. На школьной площадке никого. Только мы с Саней Губиным. Сидим. Думаем, куда поехать. Мотоцикл есть, а поехать некуда. Скучно. Тишина такая стоит, что можно услышать, как у классика: «Как звезда с звездою говорит». Раздвигаются кусты, и высовывается голова Филипка: – О, пацаны! Здорова! А вы чего не на Украинском?
– А чего там? – грустно отозвался Саня. – День открытых дверей?
– Да там девчонок – тьма! Весело. Музычка, туда-сюда. Я только что оттуда.
Мы с Саней переглянулись. Поехать что ли?
–Давай сгоняем! – предложил Саня и решительно дрынкнул ножкой, заводя мотоцикл. Едем по трассе. Украинский рядом – три километра. Сворачиваем на улицу. Темнота, и ни единой живой души. Вот, всегда знали, что Филипку верить нельзя, а всё равно поверили. Хотя девчонки могли уже по домам разойтись. Ведь Филипок шёл пешком. А это минут тридцать, сорок. За это время все могли разойтись. Мы заглушили мотоцикл. И как только он замолчал, из темноты появились двое. Первый – по пояс раздетый с обрезком ржавой трубы и второй – в спортивном костюме, но без оружия. Первый решительно подошёл к нам и так же решительно, по-армейски, спросил: – Мужики, Гамалея не видели?
Мы с Саней переглянулись и отрицательно покачали головами.
– Хммм… – На минуту задумался первый, но потом сообразил и добавил. – Один хрен, мы Гамалея найдём и, – он перечеркнул большим пальцем горло, –Дуст, за мной!
Второй, тот который Дуст, покорно засеменил за первым. Они медленно, как неуловимые мстители, исчезали в летней темноте. Мы с Саней ещё немного постояли. Потом ещё немного. Прислушивались. Девичьих голосов не было. Не было голосов Дуста и его предводителя. Гамалей тоже где-то молчал.
– Ну, что, сиди не сиди… – сказал Саня и дрынкнул ножкой. Мотоцикл загудел. Мы уехали. Нашли Гамалея или нет, мы не знаем. Знаем только, что Филипку доверять не стоит. Что он знает? – медленный человек.

🖊Начните день с поэзии

Роман Рубанов

Поэт, актёр, режиссёр. Родился в 1982 году в деревне Стрекалово Курской области. Окончил факультет теологии и религиоведения Курского государственного университета. Автор книг стихов «Соучастник», «Стрекалово», «Соната № 3», «Пока ты спала» и «Порядок снов». Публиковался в журналах «День и ночь», «Нева», «Кольцо А», «Урал», «Новая Юность», «Гвидеон», «Арион», «Октябрь», «Сибирские огни», «Дружба Народов», «Огни Кузбасса», в «ЛГ», сборниках «Новые писатели», альманахе «День поэзии» и др. Лауреат литературных премий: им. Риммы Казаковой «Начало», «Писатель XXI века», Международной литературной премии «Звёздный билет». Вошёл в короткий список третьего сезона Всероссийской премии им. А. Чаковского «Гипертекст». Стипендиат Государственной стипендии Министерства культуры РФ. Участник проекта «Время поэтов» на Красной площади в рамках Всероссийской книжной ярмарки. Руководитель литературно-драматургической части КТЦ им. М.С. Щепкина. Член Союза писателей Москвы и Русского ПЕН-центра.

Стихи

——
💡ПОДПИСАТЬСЯ на ТГ-канал «Литературной газеты»

Про в чужой монастырь
 
Была у нас такая народная забава: в клубе, к самому концу дискотеки, когда уже и завклубом домой ушла, и худрук, переодеваться в народные костюмы и... дискотека превращалась в артхаус. Сарафаны, кокошники, парики, маски...
И вот, во время такого карнавала, приехали к нам гости. Менты. Один был наш, а другой из Железногорска. По гражданке, естественно. Отдохнуть, как им тогда казалось.
А у нас – половецкие пляски. Новым людям нас сразу не понять. Чего это мужики в сарафанах и кокошниках выплясывают? Ну, это же были менты. Выпившие менты. У них и по трезвой с чувством юмора плохо, а по пьянке так вообще…
Стоят они, значит, вдоль стеночки, на которой, кстати, нарисованы народные гулянья: русские красавицы, пастушок со свирелью, берёзки, и – недоумевают.
Ну ладно бы молча недоумевали. Постояли бы – и пошли себе. Нет. Они решили озвучить свои мысли.
– Гомосеки! – Сказал громко своему товарищу железногорский мент.
– Чего? – Переспросил Саня Кот, который танцевал рядом.
– Гомосеки! – Чётко повторил ничего не подозревающий гость.
Кот подошёл ко мне:
– Ну-ка, Ром, расстегни мне сарафан.
Я дёрнул бегунок молнии, и Санина спина была свободна. Движения были точные и чёткие. Все стали сбрасывать наряды, чтобы тоже, как и Кот, постараться переубедить наших гостей, объяснить им, что они ошиблись. Тот, который из Железногорска – побежал в кинозал. Там было темно. Он надеялся спрятаться или, если повезёт, выйти через запасной выход. Откуда ему было знать, что коридор выхода был завален старыми списанными стульями? Он схватился за ручку и начал отчаянно тянуть её на себя, оттягивая момент расплаты. И вот, когда заветная дверь поддалась, на него недружелюбно посмотрели крашенные ножки и дерматиновые спинки.
Когда их выбрасывали из клуба, Генка бросил им в след:
– В чужой монастырь со своим… – задумался на секунду и потом добавил, – не ходят.