Про осень.
 
Осень наступала тогда, когда я уезжал в Рыльск, и за мной тянулся дымок от костров. На огородах дымились сухие картофельные ветки. Это была осень, немного грустная, потому что все разъехались, у всех учёба. Оставалась деревня, жёлтые клёны, тополя и костры, костры, костры…
Приезжаешь на выходные домой, а там, в деревне, уже совсем другая жизнь. Более размеренная. Все готовятся к зиме. Последние листья падают в лужи, и где-то в клубе играет музыка. Грустная: "Лиза, не исчезай, Лиза, не улетай...". Народу в клубе совсем немного. На крыльце курят ребята. Один из них – я. Мы курим, задумчиво глядя на аллею тополей и строим планы на Новый год. Думаем: кто приедет, где будем отмечать. Дымок от костров тянется. И сигаретный дымок тоже тянется. И грустная музыка тянется: "Побудь со мной еще немного, Лиза, как жаль, что расставанья час уже так близок...".
Потом наступает воскресенье, и мы разъезжаемся: кто в Рыльск, кто в Калиновку, кто в Железногорск. Мы разъезжаемся, а осень остаётся. Осень с привкусом детства, такого далёкого и родного, которая ждёт нас на выходные.
Вот и сейчас потянуло дымком из той осени, и наступила эта осень, моя осень, осень, которую я люблю. Настоящая.
"Последние минуты навсегда уходят, часы остановить хотел бы я сегодня... ".
 

Про пень
 
Мы с Димкой только научились плавать и решили произвести пробный заплыв. Но не так как все вдоль бережка, а чтобы через речку, всерьёз проверить силы и навыки. Ну что с нас тогда было взять. Лопухи! Но отчаааянные. Плывём. Красиво плывём. Чувствуем в руках силу. Вот уже середина реки. Плывём. Вот уже берег близко. Совсем близко. И вот так всегда бывает. Силы (подленько так) стали нас покидать. Чувствуем – не доплывём. Хоть плачь. Нужна рука помощи. Видим – на пне, огромном таком пне, плывёт Джерик. Плывёт, радуется. Такой себе Гекльберри Финн.
–Андрюха, подгреби к нам. Чувствуем – не доплывём. – Димка совершенно обессилевшим голосом запустил SOS.
–Дай нам за пень зацепиться. – Добавил я.
Видимо, перспектива того, что мы зацепимся за пень, и параллельная слава спасателя не входили в планы Джерика. Он посмотрел на нас взглядом белорусского крестьянина, когда к его хате подходили немецкие оккупанты, и начал грести быстрее от нас. Ужас поселился в наших сердцах. Уплывёт ведь, сволочь. Уплывёт. Справедливый гнев вскипел в нас и придал нам сил. Мы чуть-чуть поднапряглись и догнали Джерика. Оооо! С каким наслаждением мы сбрасывали его с пня. Он что-то кричал про то, что «Это мой пень. Я его нашёл».
–Заткнись ты, жлобяра! – строго сказал Димон.
–Да захлопни варежку, – добавил я. – Тебе чего, трудно было подплыть? Видел, мы практически тонули.
–Я думал, вы пень хотите отобрать, – Оправдывался Джерик.
–Не хотели. Но видишь сам, так получилось само собой, – Философски бросил Димон.
Теперь мы знали, что плавать умеем. Силы есть. И самое главное – есть свой пень. А у Джерика нет своего пня. Какой он теперь, Гекльберри Финн? Так, головастик.

Про "буку"

Не помню, сколько мне было лет. Мало. Но помню, что лежал я зимой в больнице с тётей Лидой (Тётлой) и болел. На улице был снег и было солнце. На деревьях был иней и снегири. Больничный двор был весь в снегу. Туда-сюда ходили врачи и люди. А я лежал. Лежал и болел. Это было или перед Новым годом, или после. Не помню. Помню только, что в один из дней мама принесла мне огромный кулёк с мандаринами. Они были оранжевые и очень вкусно пахли. Я уселся на кровать и стал чистить мандарин.
А в палате с нами лежал ещё один мальчик. Он был меньше меня и не все буквы выговаривал. Он лежал с мамой. Звали его Вовка Пшеничников.
Тётя Лида сказала мне, что воспитанный ребёнок просто обязан предложить мандарин Вовке. И я предложил:
–Вовка, мандарин будешь?
–Буку!
Пока я возился, Вовка уже расправился со своим мандарином и грустно смотрел на меня. Тётла толкнула. Я всё понял.
–Вовка, будешь ещё?
–Буку!
Пока я очищал тот первый, Вовка уже грустно смотрел на меня.
–Буку! – Это "буку" продолжалось до тех пор, пока кулёк не опустел. Грусть в Вовкиных глазах не исчезала, а в моих её прибавлялось и прибавлялось. До сих пор помню это "буку" и сладкий запах исчезающих мандарин.

Про музыку
 
Летом мы ходили или ездили в соседнюю деревню. К девчонкам. У нас был с собой маленький такой магнитофон «Sony» который работал от батареек. По дороге мы слушали всякие модные на то время песни. Кроме магнитофона мы всегда носили с собой гитару. Играть на ней умело трое: я, Юра и Димка. Играли по очереди. Пели новомодные песни, которые только-только выходили. Ну и, конечно, классику: Битлз, Наутилус, Чиж, Чайф. Нас очень любили девочки. По крайней мере, я так думаю.
Мы приходили. Садились на лавочку напротив чьего-то дома и пели. Всегда нас просили спеть что-то любимое.
Если мы чего-то не знали, подбирали на ходу. Это мы умели. Со слухом у нас было всё в порядке.
Пели долго. До самого рассвета. Потом домой.
И вот в один такой наш приезд мы сидим на лавочке, выдаём весь свой репертуар. Уже светает.  Как сейчас помню, мы поём: «Там где клёооон шумииит… над речноооой волноооой…». Уже ближе к финалу я услышал за спиной тихое женское всхлипывание и понял: вот она – слава. Послушала. Расчувствовалась. Прослезилась. Сейчас попросит что-то спеть ещё.
Я сыграл последний аккорд. Тишина. Жду. И вот за спиной этот самый голос, который только что всхлипывал, так тоненько говорит:
–Ребята, хватит песен. Уже четыре часа утра. Спать хочется.
Дааа. Настроение упало мгновенно. Мы засобирались домой. Сели на мотоцикл и уехали.
Уже утром Саня обнаружил, что забыл шлем. Второй шлем. Первый был настоящий. А второй – танкистский. Для безопасности второго пассажира. Третий и четвёртый в ней (безопасности) не нуждались.
Ну, ясное дело, вечером мы стали искать шлем. И нашли его возле той самой лавочки. Он был доверху заполнен благоухающим навозом. Благодарный слушатель выразил свою любовь. Шлема нам было не жалко. Sic transit gloria mundi.

Про конфеты
 
Новый год – это подарки. Разные. Съедобные и несъедобные: куклы, машинки, краски и карандаши, и – конфеты. Конфеты – обязательный атрибут Нового года. В моём детстве конфет было много. Оочень много. А на Новый год – их было просто – завались. Естественно, родители их прятали, чтобы я не обрадовался заранее. И я, действительно, честно ждал, когда пройдёт «заранее» и наступит «сейчас». Ждал. Так проходили годы. Лет до шести, семи – я ждал. Терпеливо. А потом… Я обнаружил хранилище конфет. Куда можно спрятать их от ребёнка? Конечно же, в тёмное место. Туда, куда ему будет страшно заглянуть. Таким местом был шифоньер в комнате родителей. Я действительно его побаивался. Там темно. Там разные вещи. Но какое-то чутьё мне подсказывало, что, кроме загадочного «темно» и вещей, там есть что-то ещё. Оно меня не обмануло. Когда я, преодолевая свой страх, заглянул вглубь – я увидел конфеты. Даже не просто конфеты, а ооочень много конфет. Практически как в магазине. Этой находкой, как приличный человек, я поделился со своей подругой и соседкой – Наташкой. Но просто на словах, такой находкой делиться было не прилично. Её надо было показать. И не просто показать, а съесть. И вот, мы пробираемся в комнату родителей. Отец на работе, а мама – где-то на улице, или у соседки. Мамы дома нет. Вот он – шифоньер. Сезам – откройся! Перед нами сокровища сорока разбойников. Это те самые сокровища, которые должны выложить родители под новогоднюю ёлку, когда я сплю…
Мы ели конфеты быстро, но очень аккуратно. Цветные фантики откладывали в одну сторону, золотинки – в другую.
И пока мы, охваченные шоколадной лихорадкой, с полным ртом счастья, раскладывали фантики, сзади подкралась мама.
Мама очень красочно рассказывает эту историю: «Главное – захожу, а из шифоньера торчат две задницы и туда-сюда ёрзают».
Конфеты потом, меняли своё место положения: кочевали то по кухонным шкафам, то прятались в коробке под кроватью, то ещё где-то, но я всегда их находил. До сих пор меня не подводит конфетная интуиция. Талант – что тут скажешь.

Про открытки
 
В детстве, в Новый год, я особенно любил это неуловимое, волшебное ощущение чуда, когда в газетных киосках появлялись открытки с Дедами Морозами, на почте скрипели перья и росла очередь у телефонных кабин, витрины магазинов украшались яркими флажками. Я шёл мимо этой красоты, и мир наполнялся музыкой. И чем ближе подходил я к дому, сердце стучало всё чаще и чаще. Вот я у ворот. Подхожу к почтовому ящику, заглядываю в щёлку, а там... что-то белое и много. Это письма и открытки. Я бегу домой, беру ключ от почтового ящика. В сумерках поблескивает иней, медленно ползут троллейбусы, по тротуарам идут люди с авоськами. Я открываю ящик, а там три открытки, два письма, газета. И всё это новогоднее. Всё это пахнет праздником и типографией.
Открытки были разные. Красивые. Сейчас таких не делают. Сейчас они скучные. А тогда... в каждой была душа.
Я помню, как вечером проходил мимо одного газетного киоска. Он уже был закрыт, а на витрине красовалась открытка, которой у меня не было. Дед Мороз вешает на ёлку игрушки, смотрит на меня, улыбается. И я никак не мог её купить. Потому что когда я возвращался из школы во вторую смену, киоск уже был закрыт. Я стоял и смотрел на Деда Мороза, который смотрел на меня и продолжал украшать ёлку.
Теперь у меня таких открыток две. Но ощущения праздника и чуда – оно там, в зимних сумерках, у того газетного киоска на углу, где я стою и смотрю, как Дед Мороз раскрывает коробку с игрушками.

Балтика 30-ка
 
Студенческие годы – праздник, который не всегда с тобой. Он заканчивается, когда тебе выдают диплом, когда рассвет, когда все пьяные, когда наступает период ожидания достижения невиданных высот. А пока... Мы будем веселиться,
пока мы молоды! Собираемся вечерами, пьём в безлюдных сумерках. Преимущественно самогон, потому что это самый бюджетный напиток, и его купить можно было много. Закусывали лимонадом Колокольчик, если очень повезёт – сухариками. Если очень-очень повезёт, то колокольчиком, сухариками и пивом. Есть что вспомнить.
Нас трое. Классика. У нас литр самогона, полторашка колокольчика, сухарики и бутылка пива Балтика №7. Приютились в детском саду (название и номер не помню, хоть убей), в уютной беседке на лавочке, которая при дневном свете изображала радугу. В сумерках она была чёрно-белая. Но мы знали – она радуга. Сторож нас не гонял. Матом мы не ругались, лампочек не били, неприличных слов на стенах не писали. Просто пили, пели, радовались жизни которая, как известно, быстротечна…
В этот вечер мы решили провести эксперимент – смешать пиво Балтика №7 с самогоном. Получилась редкая дрянь. Коржик назвал это Балтика 30-ка. Песни пелись с каждым глотком всё лучше и лучше. К нам стали подтягиваться наши опоздавшие друзья. Каждому подходившему Коржик протягивал бутылку Балтики 7-ки со словами: Балтика 30-ка, хлебни. Роскошная вещь! Хлебали. Вещь была не роскошная, конечно, но очень убойная. Утром во дворике училища мы стояли, поочерёдно прикладывая лбы к холодной водосточной трубе. Было ооочень тяжко. Вчера было ооочень хорошо и потому сегодня было тяжко. Такой мировой баланс. Иначе никак. Иначе можно сойти с ума от счастья. А этого мирозданье допустить никак не могло. После я уже никогда не мешал самогон с пивом. Но вкус Балтики 30-ки помню до сих пор.

Про колбасу-колбасой и про помидорку-помидоркой.
 
Касипошку очень не любили девчонки. Он был странный. Он был неопрятный. Дикий, одним словом. Девчонки наши были все домашние, и потому Касипошка вызывал у них отторжение.
В один из вечеров, когда мы собирались потусить, Колька и Олег специально пригласили Касипошку зайти к нам на огонёк. Они знали, что Танюху не обрадует этот гость, и решили преподнести ей «приятный» сюрприз.
–Блиииин! – закричала Танюха. –Кто додумался его позвать?!
Колька и Олег довольно улыбнулись. Это и был ответ.
–Давай, давай, Андрюха! Проходи, дорогой, – Колька усадил Касипошку на лавочку, –Сейчас мы тебе самогончику нальём.
Олег протянул Андрюхе пластиковый стаканчик.
–Закусончик! – Колька отрезал кружок колбасы.
Касипошка от колбасы отказался. Попросил помидор. Все очень удивились. Андрюха колбасу не видел вообще. И вдруг отказ. Почему?
Ответ был гениален. До сих пор этот ответ всякий раз всплывает в моей голове, когда мы собираемся, разливаем по рюмочкам охлаждённую водку, выдыхаем залпом, проглатываем, и моя рука тянется именно к помидору, а не к колбасе.
–Калбаша-калбашой, а помидорка-помидоркой, – Андрюха выдохнул, посмотрел в пластиковый стаканчик и залихватски опрокинул его.
–Андрюх, –сказал Лёник, – давай частушку, братуха.
Касипошка вытер губы, взял кружок колбасы, отломил хлеб, весело зажевал и…
–Это правда, это правда,
Эта правда шущая.
Шама маленькая я,
А... (слово запикано) большущая!
В момент исполнения у Андрюхи от сильного эмоционального подъёма изо рта вылетел кусочек хлеба. Он несколько смутился:
–Ой, проштите! У меня шото ш рота вылетело.
Мы долго вспоминали эту частушку. Но самое главное мы запомнили на всю жизнь: колбаса-колбасой, а помидорка-помидоркой!