ПЕРВЫЙ ЭТАП СТАНДАРТИЗАЦИИ
(продолжение серии постов)
Изначально диалекту было сложно получить широкое распространение.
Допустим, он мог стать престижным и за счёт этого увеличить количество носителей. К примеру, некоторые люди осваивали столичное наречие в дополнение к своему родному. Но в основном это были те, кто переехал в столицу и остался там жить — география диалекта оставалась прежней.
Ситуация меняется с появлением литературы.
Вариант языка, которым начинают пользоваться для письма, получает преимущество. Теперь он распространяется не только через людей, но и тексты — у него наконец есть возможность стабильно выходить за пределы своего города. В долгосрочной перспективе он даже может стать “стандартом” — тем самым диалектом, которым пользуются образованные носители и который приравнивается к языку в целом.
Тут стоит оговориться, что создание письменной традиции — задача не из лёгких. Если диалектов много и между ними большие различия, то уже в соседнем регионе твой текст может казаться абракадаброй. Поэтому нормальной была ситуация, когда люди говорили на одном языке, а писали на другом. В Западной Европе, как правило, это была латынь.
Например, упомянутый ранее трактат «О народном красноречии» был написан на латинском. То есть выпуск “Божественной комедии” — одного из первых произведений итальянской литературы — был чем-то настолько из ряда вон, что Данте чувствовал потребность объясниться. Его трактат — попытка подвести теоретическую базу под столь смелый шаг.
Насколько широко диалект мог распространиться благодаря литературе?
По современным меркам — довольно ограниченно.
Так, в 1861 году на стандартном итальянском свободно говорило лишь 2,5 процента жителей страны[1]. Для подавляющего большинства — порядка 80 процентов населения — стандарт оставался малопонятным или вовсе непонятным иностранным языком[2].
Конечно, Италия — пример не самый убедительный, ведь она едва успела сформироваться как единое государство. Корректнее было бы рассмотреть Францию — страну, которая не только осуществила централизацию значительно раньше, но и уже несколько веков как вела последовательную языковую политику[3].
Но даже в этих практически идеальных условиях к концу XIX века стандартом владел лишь один француз из пяти[4].
В общем, появление литературы позволяло диалекту выбиться в лидеры. Но для настоящего доминирования этого было мало — требовалось кое-что ещё.
(продолжение следует…)
(продолжение серии постов)
Изначально диалекту было сложно получить широкое распространение.
Допустим, он мог стать престижным и за счёт этого увеличить количество носителей. К примеру, некоторые люди осваивали столичное наречие в дополнение к своему родному. Но в основном это были те, кто переехал в столицу и остался там жить — география диалекта оставалась прежней.
Ситуация меняется с появлением литературы.
Вариант языка, которым начинают пользоваться для письма, получает преимущество. Теперь он распространяется не только через людей, но и тексты — у него наконец есть возможность стабильно выходить за пределы своего города. В долгосрочной перспективе он даже может стать “стандартом” — тем самым диалектом, которым пользуются образованные носители и который приравнивается к языку в целом.
Тут стоит оговориться, что создание письменной традиции — задача не из лёгких. Если диалектов много и между ними большие различия, то уже в соседнем регионе твой текст может казаться абракадаброй. Поэтому нормальной была ситуация, когда люди говорили на одном языке, а писали на другом. В Западной Европе, как правило, это была латынь.
Например, упомянутый ранее трактат «О народном красноречии» был написан на латинском. То есть выпуск “Божественной комедии” — одного из первых произведений итальянской литературы — был чем-то настолько из ряда вон, что Данте чувствовал потребность объясниться. Его трактат — попытка подвести теоретическую базу под столь смелый шаг.
Насколько широко диалект мог распространиться благодаря литературе?
По современным меркам — довольно ограниченно.
Так, в 1861 году на стандартном итальянском свободно говорило лишь 2,5 процента жителей страны[1]. Для подавляющего большинства — порядка 80 процентов населения — стандарт оставался малопонятным или вовсе непонятным иностранным языком[2].
Конечно, Италия — пример не самый убедительный, ведь она едва успела сформироваться как единое государство. Корректнее было бы рассмотреть Францию — страну, которая не только осуществила централизацию значительно раньше, но и уже несколько веков как вела последовательную языковую политику[3].
Но даже в этих практически идеальных условиях к концу XIX века стандартом владел лишь один француз из пяти[4].
В общем, появление литературы позволяло диалекту выбиться в лидеры. Но для настоящего доминирования этого было мало — требовалось кое-что ещё.
(продолжение следует…)
(начало поста, часть 1/5)
ВТОРОЙ ЭТАП СТАНДАРТИЗАЦИИ: СИСТЕМА ОБРАЗОВАНИЯ
Чтобы диалект стал стандартом, ему необходима литература.
Чтобы стандарт охватил подавляющую часть населения, ему необходима современная система образования, когда в школу ходят все дети — как из богатых семей, так и из бедных, как мальчики, так и девочки.
Есть много способов построить такую систему. Её работа зависит от ряда переменных: какая методология ложится в основу программ и учебников (чему и как мы учим), как работает оценивание (как проверяем, чему научили), как распределены обязанности между госорганами и частными организациями (кто учит, кто проверяет)...
В нашем случае интерес представляют два фактора: госрегулирование языка (его наличие или отсутствие) и централизация системы образования (её степень).
Рассмотрим их по отдельности.
ВТОРОЙ ЭТАП СТАНДАРТИЗАЦИИ: СИСТЕМА ОБРАЗОВАНИЯ
Чтобы диалект стал стандартом, ему необходима литература.
Чтобы стандарт охватил подавляющую часть населения, ему необходима современная система образования, когда в школу ходят все дети — как из богатых семей, так и из бедных, как мальчики, так и девочки.
Есть много способов построить такую систему. Её работа зависит от ряда переменных: какая методология ложится в основу программ и учебников (чему и как мы учим), как работает оценивание (как проверяем, чему научили), как распределены обязанности между госорганами и частными организациями (кто учит, кто проверяет)...
В нашем случае интерес представляют два фактора: госрегулирование языка (его наличие или отсутствие) и централизация системы образования (её степень).
Рассмотрим их по отдельности.
(продолжение поста, часть 2/5)
Русский — язык с госрегулированием, английский — без.
Разработкой и обновлением правил русского языка занимаются специальные организации — такие, как Институт русского языка Российской академии наук. Все остальные этим правилам следуют или, как минимум, отталкиваются от них.
Разумеется, Институт русского языка не берёт правила с потолка. Учёные проводят анализ, выявляют закономерности и описывают их. Тем не менее, если правила разработает кто-то другой — человек или организация — они не будут иметь тот же вес.
В английском ситуация иная — в нём любые версии правил номинально равны.
Связано это с тем, что этот язык не просто не подвергался госрегулированию, но и не имеет официального статуса ни в Великобритании, ни в США, ни в Австралии[1,2].
Сложно сказать, почему так произошло. Желающих “улучшить” английский административными мерами хватало во все времена. К примеру, с инициативами о создании специального органа выступали ещё Даниель Дефо и Джонатан Свифт. А попытки реформировать орфографию так и вообще предпринимаются на постоянной основе[3] — и стабильно оканчиваются ничем[4].
В чём эти различия проявляются на практическом уровне?
Проще всего их рассмотреть через призму языковых холиваров. “У нас” в полемике принято ссылаться на академические труды (официальную позицию государства), “у них” — на стилистические руководства крупных издательств (практику отдельных частных компаний).
Как следствие, в споре о русском языке проще поставить точку — кто процитировал Розенталя или Виноградова, тот может считать себя победителем. В английском же иногда выясняется, что правильного ответа нет вовсе: рекомендации одного издательства противоречат рекомендациям другого[4], а профессиональные лингвисты упрекают составителей в недостаточном владении матчастью[5].
В общем, русский языковой стандарт монолитен. Английский стандарт хотя и содержит сравнительно жёсткое ядро (базовые вещи, по которым сформировался консенсус), но чем дальше от этого ядра мы отходим, тем выше вариативность.
Русский — язык с госрегулированием, английский — без.
Разработкой и обновлением правил русского языка занимаются специальные организации — такие, как Институт русского языка Российской академии наук. Все остальные этим правилам следуют или, как минимум, отталкиваются от них.
Разумеется, Институт русского языка не берёт правила с потолка. Учёные проводят анализ, выявляют закономерности и описывают их. Тем не менее, если правила разработает кто-то другой — человек или организация — они не будут иметь тот же вес.
В английском ситуация иная — в нём любые версии правил номинально равны.
Связано это с тем, что этот язык не просто не подвергался госрегулированию, но и не имеет официального статуса ни в Великобритании, ни в США, ни в Австралии[1,2].
Сложно сказать, почему так произошло. Желающих “улучшить” английский административными мерами хватало во все времена. К примеру, с инициативами о создании специального органа выступали ещё Даниель Дефо и Джонатан Свифт. А попытки реформировать орфографию так и вообще предпринимаются на постоянной основе[3] — и стабильно оканчиваются ничем[4].
В чём эти различия проявляются на практическом уровне?
Проще всего их рассмотреть через призму языковых холиваров. “У нас” в полемике принято ссылаться на академические труды (официальную позицию государства), “у них” — на стилистические руководства крупных издательств (практику отдельных частных компаний).
Как следствие, в споре о русском языке проще поставить точку — кто процитировал Розенталя или Виноградова, тот может считать себя победителем. В английском же иногда выясняется, что правильного ответа нет вовсе: рекомендации одного издательства противоречат рекомендациям другого[4], а профессиональные лингвисты упрекают составителей в недостаточном владении матчастью[5].
В общем, русский языковой стандарт монолитен. Английский стандарт хотя и содержит сравнительно жёсткое ядро (базовые вещи, по которым сформировался консенсус), но чем дальше от этого ядра мы отходим, тем выше вариативность.
(продолжение поста, часть 3/5)
В русскоязычных странах система образования, как правило, более централизована, чем в англоязычных.
В упрощённом виде русскую модель можно представить так: правила, разработанные государством, ложатся в основу учебников и программ, которые также разрабатываются и / или утверждаются государством. В итоге мы все учимся по одним и тем же книгам, читаем одни и те же тексты, делаем одни и те же упражнения.
Подобный уровень унификации невозможен в англоговорящих странах.
В США в принципе нет единой учебной программы. Каждый штат сам решает, что и как будет преподаваться. Зачастую выбор учебников осуществляется даже не на уровне штата, а отдельных школ.
В Британии грамматика долгое время вообще не преподавалась (и толком не изучалась)[7]. Национальная программа там тоже появилась довольно поздно — в 1988 году. Но она предусматривает довольно большую свободу в выборе учебников и, более того, постоянно реформируется — не в последнюю очередь по политическим причинам[8].
Неужели политика может влиять и на преподавание грамматики?
Да. Левые считают, что грамматика тоталитарна, и потому её нужно преподавать как можно меньше, а лучше вообще исключить. Правые утверждают, что грамматика — это порядок, а порядок — самое важное[9]. С точки зрения лингвистов, оба лагеря порят чушь, но их мнения никто не спрашивает.
В общем, британская программа хотя и существует, но существует недавно, а между её версиями не всегда наблюдается преемственность[10].
Какой из этого следует вывод?
Мы достаточно ясно представляем себе, какие знания о русском языке закладывают в голову среднему носителю. Да, люди усваивают информацию в различной степени, но сама информация более-менее одинакова для всех. Про английский такое сказать нельзя, поскольку он не просто более вариативен, но его ещё и преподают сильно по-разному.
В русскоязычных странах система образования, как правило, более централизована, чем в англоязычных.
В упрощённом виде русскую модель можно представить так: правила, разработанные государством, ложатся в основу учебников и программ, которые также разрабатываются и / или утверждаются государством. В итоге мы все учимся по одним и тем же книгам, читаем одни и те же тексты, делаем одни и те же упражнения.
Подобный уровень унификации невозможен в англоговорящих странах.
В США в принципе нет единой учебной программы. Каждый штат сам решает, что и как будет преподаваться. Зачастую выбор учебников осуществляется даже не на уровне штата, а отдельных школ.
В Британии грамматика долгое время вообще не преподавалась (и толком не изучалась)[7]. Национальная программа там тоже появилась довольно поздно — в 1988 году. Но она предусматривает довольно большую свободу в выборе учебников и, более того, постоянно реформируется — не в последнюю очередь по политическим причинам[8].
Неужели политика может влиять и на преподавание грамматики?
Да. Левые считают, что грамматика тоталитарна, и потому её нужно преподавать как можно меньше, а лучше вообще исключить. Правые утверждают, что грамматика — это порядок, а порядок — самое важное[9]. С точки зрения лингвистов, оба лагеря порят чушь, но их мнения никто не спрашивает.
В общем, британская программа хотя и существует, но существует недавно, а между её версиями не всегда наблюдается преемственность[10].
Какой из этого следует вывод?
Мы достаточно ясно представляем себе, какие знания о русском языке закладывают в голову среднему носителю. Да, люди усваивают информацию в различной степени, но сама информация более-менее одинакова для всех. Про английский такое сказать нельзя, поскольку он не просто более вариативен, но его ещё и преподают сильно по-разному.
(продолжение поста, часть 4/5)
Примечания
1. The three biggest English-speaking countries – Britain, America and Australia – all lack any constitutional recognition of English. Canada and Ireland recognise English in their constitutions, but that’s because both also recognise a second official language: French in Canada and Irish in Ireland. (Talk on the Wild Side)
2. Отдельные штаты США признали английский официальным языком. Но это можно списать на политический популизм — за подобными инициативами в основном стоит желание заработать очки в глазах консервативной части электората.
In 1981 Samuel Ichiye Hayakawa, a Republican Senator who was a critic of bilingual education, introduced a bill to amend the US Constitution to declare English the nation’s official language. <...> The bill floundered, but following his retirement two years later Hayakawa helped set up US English, a lobby ‘In Defense of Our Common Language’. Its advisory board included Walter Cronkite and Arnold Schwarzenegger. <...> But following Hayakawa’s revival of the issues, the 1980s and ’90s witnessed a flurry of similar declarations, as well as the emergence of other lobbying organizations. At present twenty-eight states have made English official. (The Language Wars)
Шварценеггер добился выдающихся успехов на многих поприщах, но лингвистика едва ли входит в их число. Само то, что его привлекали к участию в подобных кампаниях, позволяет в определённой мере судить об их характере и целях.
3. Перечисление всех попыток заняло бы слишком много места. Список “Some of the Main Efforts to Reform English Spelling from 1875 to 2000” и комментарии к нему можно прочесть здесь: https://www.spellingsociety.org/uploaded_misc/efforts-misc.pdf
4. Исключение составляет проект по созданию американской орфографии, реализованный Ноа Уэбстером. Но это пример частной инициативы, а не госрегулирования, да и реформа ограничилась написанием отдельных слов.
5. К примеру, для имён собственных, оканчивающихся на букву s, существует два способа образования притяжательной формы — через апостроф или через сочетание апострофа с буквой s:
> Achilles’ heel, Agnes’ book — AP Stylebook 2019
> Vaucouleurs's assistance to Joan of Arc, Albert Camus's novels — CMOS 2010
Примечания
1. The three biggest English-speaking countries – Britain, America and Australia – all lack any constitutional recognition of English. Canada and Ireland recognise English in their constitutions, but that’s because both also recognise a second official language: French in Canada and Irish in Ireland. (Talk on the Wild Side)
2. Отдельные штаты США признали английский официальным языком. Но это можно списать на политический популизм — за подобными инициативами в основном стоит желание заработать очки в глазах консервативной части электората.
In 1981 Samuel Ichiye Hayakawa, a Republican Senator who was a critic of bilingual education, introduced a bill to amend the US Constitution to declare English the nation’s official language. <...> The bill floundered, but following his retirement two years later Hayakawa helped set up US English, a lobby ‘In Defense of Our Common Language’. Its advisory board included Walter Cronkite and Arnold Schwarzenegger. <...> But following Hayakawa’s revival of the issues, the 1980s and ’90s witnessed a flurry of similar declarations, as well as the emergence of other lobbying organizations. At present twenty-eight states have made English official. (The Language Wars)
Шварценеггер добился выдающихся успехов на многих поприщах, но лингвистика едва ли входит в их число. Само то, что его привлекали к участию в подобных кампаниях, позволяет в определённой мере судить об их характере и целях.
3. Перечисление всех попыток заняло бы слишком много места. Список “Some of the Main Efforts to Reform English Spelling from 1875 to 2000” и комментарии к нему можно прочесть здесь: https://www.spellingsociety.org/uploaded_misc/efforts-misc.pdf
4. Исключение составляет проект по созданию американской орфографии, реализованный Ноа Уэбстером. Но это пример частной инициативы, а не госрегулирования, да и реформа ограничилась написанием отдельных слов.
5. К примеру, для имён собственных, оканчивающихся на букву s, существует два способа образования притяжательной формы — через апостроф или через сочетание апострофа с буквой s:
> Achilles’ heel, Agnes’ book — AP Stylebook 2019
> Vaucouleurs's assistance to Joan of Arc, Albert Camus's novels — CMOS 2010
(продолжение поста, часть 5/5)
6. Пример отзыва на Chicago Manual of Style:
I finally ordered the 15th edition ]at the LSA book exhibit in January, when I saw that it included a new 93-page chapter on “Grammar and Usage”. My copy just arrived. Unfortunately, I now see, the new chapter does not represent an improvement. (Far from the Madding Gerund)
7. A British government report in 1921 concluded that it is “impossible at the present juncture to teach English grammar in the schools for the simple reason that no one knows exactly what it is.” 47 Grammarians from other European countries took on the mantle of writing English grammar books. As one Dutch grammarian noted, “we can hardly look to our English colleagues for much guidance” since in Britain “the study of English, apart perhaps from that of English phonetics, may be said to be non-existent.”48 (The Prodigal Tongue)
8. … controversial because grammar teaching is often seen as a left–right political issue in England. The Conservative party has been the main mover in promoting formal grammar teaching—with a clear ideological bent in which grammar is the metaphorical correlate for a cluster of related political and moral terms: order, tradition, authority, hierarchy and rules. <...> More liberal politicians and educationists either opposed grammar teaching altogether or favored a more descriptive approach that values nonstandard varieties of English. (The Prodigal Tongue)
9. К примеру, в 2012 году Невил Мартин Гвин опубликовал справочник Gwynne’s Grammar.
Книга содержала так много ошибок и заблуждений, что лингвист Джеффри Пуллум описал её как худшую книгу про язык из всех, что ему доводилось читать (I've never seen a book so bad on my subject).
Тем не менее, автор сумел зайти определённой аудитории благодаря тезисам в духе If we do not use words rightly, we shall not think rightly <...> If we do not think rightly, we cannot reliably decide rightly.
Результат: репутация борца с “порчей” языка, приличные тиражи, положительные отзывы в консервативных медиа и похвала от многих видных лиц, включая самого принца Чарльза.
10. Disagreements about values and methods meant that the first national curriculum for English took eight years to finalize—longer, I understand, than for any other subject. When the Conservatives regained power in 2010, they immediately went about adding far more specific grammar demands to the curriculum. By 2014, mentions of grammar in the national curriculum had multiplied sixfold. (The Prodigal Tongue)
6. Пример отзыва на Chicago Manual of Style:
I finally ordered the 15th edition ]at the LSA book exhibit in January, when I saw that it included a new 93-page chapter on “Grammar and Usage”. My copy just arrived. Unfortunately, I now see, the new chapter does not represent an improvement. (Far from the Madding Gerund)
7. A British government report in 1921 concluded that it is “impossible at the present juncture to teach English grammar in the schools for the simple reason that no one knows exactly what it is.” 47 Grammarians from other European countries took on the mantle of writing English grammar books. As one Dutch grammarian noted, “we can hardly look to our English colleagues for much guidance” since in Britain “the study of English, apart perhaps from that of English phonetics, may be said to be non-existent.”48 (The Prodigal Tongue)
8. … controversial because grammar teaching is often seen as a left–right political issue in England. The Conservative party has been the main mover in promoting formal grammar teaching—with a clear ideological bent in which grammar is the metaphorical correlate for a cluster of related political and moral terms: order, tradition, authority, hierarchy and rules. <...> More liberal politicians and educationists either opposed grammar teaching altogether or favored a more descriptive approach that values nonstandard varieties of English. (The Prodigal Tongue)
9. К примеру, в 2012 году Невил Мартин Гвин опубликовал справочник Gwynne’s Grammar.
Книга содержала так много ошибок и заблуждений, что лингвист Джеффри Пуллум описал её как худшую книгу про язык из всех, что ему доводилось читать (I've never seen a book so bad on my subject).
Тем не менее, автор сумел зайти определённой аудитории благодаря тезисам в духе If we do not use words rightly, we shall not think rightly <...> If we do not think rightly, we cannot reliably decide rightly.
Результат: репутация борца с “порчей” языка, приличные тиражи, положительные отзывы в консервативных медиа и похвала от многих видных лиц, включая самого принца Чарльза.
10. Disagreements about values and methods meant that the first national curriculum for English took eight years to finalize—longer, I understand, than for any other subject. When the Conservatives regained power in 2010, they immediately went about adding far more specific grammar demands to the curriculum. By 2014, mentions of grammar in the national curriculum had multiplied sixfold. (The Prodigal Tongue)
Немного субъективных визуальных ассоциаций.
Слева представлен русский языковой стандарт — чёткий и конкретный.
Справа английский — аморфный, постепенно переходящий в не-совсем-стандарт и далее в совсем-не-стандарт.
Слева представлен русский языковой стандарт — чёткий и конкретный.
Справа английский — аморфный, постепенно переходящий в не-совсем-стандарт и далее в совсем-не-стандарт.
БЕЗ СРЕДНЕГО РОДА
Владимир Маяковский временами позволял себе грамматические вольности. Например, он мог склонять несклоняемые слова:
> Я,
> товарищи, —
> из военной бюры.
Однако есть вероятность, что в данном случае мы наблюдаем нечто большее, чем стилистический каприз. “Бюра” может быть отсылкой к диалектам русского языка, которые лишены среднего рода.
Данная гипотеза встречается в книге “Русский язык при Советах” (1955):
> Любопытно отметить, что Маяковский возможно в данном случает отразил момент, характерный для большинства говоров южно-великорусского наречия, носители которого, вливаясь, особенно после Революции, в разношерстную массу столичных жителей, привносили в нее и свою речь.
Свою позицию авторы подкрепляют двумя ссылками:
> В говоре д. Селино, как и в большинстве местностей южно-великорусского наречия, средний род отсутствует. (Новое в лексике колхозной деревни, 1936)
> В литературном языке, с его южновеликорусским по происхождению вокализмом, категория ср. рода в начальном процессе разрушения. <...> В живой южновеликорусской речи особенно сильно разрушение категории рода, в частности именно ср. рода, вплоть до полного его — в отдельных говорах — исчезновения из языка. (Именное склонение в русском языке, 1927)
Сколько насчитывалось этих “отдельных говоров” и каков был их удельный вес в языке в целом — вопрос дискуссионный.
Тем не менее, по данным тезисам можно оценить, как сильно русский язык был унифицирован под влиянием всеобщего образования.
Всего несколько поколений назад диалектные различия затрагивали целые пласты грамматики. А теперь всё сводится к сущим мелочам в духе “файл — мультифора”, “шаурма — шаверма”.
Кроме того, можно представить себе альтернативную вселенную, где есть всего два рода: женский (мяса, пальта, болота) и мужской (яблок, облак, крылец).
В той вселенной мы бы с удивлением читали о том, что когда-то в нашем языке этих категорий было не две, а три.
Владимир Маяковский временами позволял себе грамматические вольности. Например, он мог склонять несклоняемые слова:
> Я,
> товарищи, —
> из военной бюры.
Однако есть вероятность, что в данном случае мы наблюдаем нечто большее, чем стилистический каприз. “Бюра” может быть отсылкой к диалектам русского языка, которые лишены среднего рода.
Данная гипотеза встречается в книге “Русский язык при Советах” (1955):
> Любопытно отметить, что Маяковский возможно в данном случает отразил момент, характерный для большинства говоров южно-великорусского наречия, носители которого, вливаясь, особенно после Революции, в разношерстную массу столичных жителей, привносили в нее и свою речь.
Свою позицию авторы подкрепляют двумя ссылками:
> В говоре д. Селино, как и в большинстве местностей южно-великорусского наречия, средний род отсутствует. (Новое в лексике колхозной деревни, 1936)
> В литературном языке, с его южновеликорусским по происхождению вокализмом, категория ср. рода в начальном процессе разрушения. <...> В живой южновеликорусской речи особенно сильно разрушение категории рода, в частности именно ср. рода, вплоть до полного его — в отдельных говорах — исчезновения из языка. (Именное склонение в русском языке, 1927)
Сколько насчитывалось этих “отдельных говоров” и каков был их удельный вес в языке в целом — вопрос дискуссионный.
Тем не менее, по данным тезисам можно оценить, как сильно русский язык был унифицирован под влиянием всеобщего образования.
Всего несколько поколений назад диалектные различия затрагивали целые пласты грамматики. А теперь всё сводится к сущим мелочам в духе “файл — мультифора”, “шаурма — шаверма”.
Кроме того, можно представить себе альтернативную вселенную, где есть всего два рода: женский (мяса, пальта, болота) и мужской (яблок, облак, крылец).
В той вселенной мы бы с удивлением читали о том, что когда-то в нашем языке этих категорий было не две, а три.
МОЛОТОК
Слово “киянка” имеет довольно узкое значение — так называют молоток для работы с мягким или хрупким материалом.
Его английский аналог — mallet — несёт в себе больше смыслов.
Помимо самой киянки, mallet включает в себя молоток для отбивки мяса, а также молотки для игры в крокет и поло.
Кроме того, у mallet даже есть подкатегория — gavel. Это молоточек, которым привлекают внимание аудитории.
> A gavel is a small ceremonial mallet commonly made of hardwood… (Wiki)
Таким образом, в английском языке судьи не стучат молотком — они стучат киянкой. И не простой (mallet), а специальной (gavel).
Слово “киянка” имеет довольно узкое значение — так называют молоток для работы с мягким или хрупким материалом.
Его английский аналог — mallet — несёт в себе больше смыслов.
Помимо самой киянки, mallet включает в себя молоток для отбивки мяса, а также молотки для игры в крокет и поло.
Кроме того, у mallet даже есть подкатегория — gavel. Это молоточек, которым привлекают внимание аудитории.
> A gavel is a small ceremonial mallet commonly made of hardwood… (Wiki)
Таким образом, в английском языке судьи не стучат молотком — они стучат киянкой. И не простой (mallet), а специальной (gavel).
(НЕ)ПРАВИЛЬНЫЕ ГЛАГОЛЫ
Сколько в английском неправильных глаголов?
Больше сотни. Наверное, около ста пятидесяти. Ну а если хорошенько поскрести по сусекам, то можно и двести набрать.
Почему всё так туманно?
Не все глаголы поддаются чёткой классификации. Некоторые из них обладают сразу двумя наборами форм. Например:
> burn — burned — burned
> burn — burnt — burnt
> speed — speeded — speeded
> speed — sped — sped
> prove — proved — proved
> prove — proved — proven
То есть их нужно или сопровождать звёздочкой, или выделять для них отдельную “небинарную” группу.
Более того, одной группы может оказаться мало, поскольку различия на этом не заканчиваются.
To burn чаще работает как правильный глагол.
To speed — как неправильный.
To prove — серединка на половинку.
А если уж идти до конца, то нужно проводить дополнительную разбивку по вариантам английского.
Скажем, в Британии сейчас несколько более популярна правильная форма to prove, а в Америке — неправильная.
Сколько в английском неправильных глаголов?
Больше сотни. Наверное, около ста пятидесяти. Ну а если хорошенько поскрести по сусекам, то можно и двести набрать.
Почему всё так туманно?
Не все глаголы поддаются чёткой классификации. Некоторые из них обладают сразу двумя наборами форм. Например:
> burn — burned — burned
> burn — burnt — burnt
> speed — speeded — speeded
> speed — sped — sped
> prove — proved — proved
> prove — proved — proven
То есть их нужно или сопровождать звёздочкой, или выделять для них отдельную “небинарную” группу.
Более того, одной группы может оказаться мало, поскольку различия на этом не заканчиваются.
To burn чаще работает как правильный глагол.
To speed — как неправильный.
To prove — серединка на половинку.
А если уж идти до конца, то нужно проводить дополнительную разбивку по вариантам английского.
Скажем, в Британии сейчас несколько более популярна правильная форма to prove, а в Америке — неправильная.
ПУТЬ (НЕ)ПРАВИЛЬНОГО ГЛАГОЛА
Итак, to burn, to speed и to prove — это примеры глаголов c двумя наборами форм.
Но какой из них первичен — правильный или неправильный? В каком направлении двигались эти слова в последние полтора-два века?
Кто как.
To burn — от неправильных форм к правильным.
To prove — от правильных к неправильным.
To speed — сначала от неправильных к правильным, а потом от правильных к неправильным.
В общем, по этой дороге можно ехать в любую сторону — а в отдельных случаях даже кататься туда-сюда.
Итак, to burn, to speed и to prove — это примеры глаголов c двумя наборами форм.
Но какой из них первичен — правильный или неправильный? В каком направлении двигались эти слова в последние полтора-два века?
Кто как.
To burn — от неправильных форм к правильным.
To prove — от правильных к неправильным.
To speed — сначала от неправильных к правильным, а потом от правильных к неправильным.
В общем, по этой дороге можно ехать в любую сторону — а в отдельных случаях даже кататься туда-сюда.