Оказался в районе Лефортово и не смог не зайти на Введенское кладбище. Не бывал там уже много лет, но из-за холода прогулялся лишь по главной аллее. Там увидел могилу поэта Дмитрия Кедрина. Похоронен он под мощнейшим, как я выяснил потом, 300-летним дубом.

Знал, что Кедрин — автор исторических эпопей, про зодчих при Иване Грозном, про Ермака и тд., но ничего не читал. Самое у него известное — это, наверное, «Песня про Алену-старицу» 1938 года, где есть такие строки:

Все птицы спят,
Одни дьяки
Людей казнят.

А также:

Да помни, дьяк,
Не ровен час:
Сегодня - нас,
А завтра - вас!

Кедрина не репрессировали, он умер в 1945 году, вне связи с Великой Отечественной. Смерть очень таинственная: выпивал с другом в рюмочной, а потом заторопился домой, к больной жене, с лекарствами. Кедрин жил в Черкизово, но его тело нашли через сутки в противоположной стороне от Москвы, в Вешняках, на какой-то свалке. Накануне Кедрин жаловался жене, что его кто-то преследует. Есть масса предположений на этот счет, но толком до сих пор ничего не известно.

Вспомнил про знакомого участника «Битвы экстрасенсов», который общается с мертвыми. Захотелось ему написать, может быть, он бы помог прояснить этот момент, но не решился.

Провел очередное гадание по и-цзин. Директива такая:

Влекущая радость
Туман над водой
Благородный человек обращается к друзьям и близким, чтобы дать свои объяснения.

Из язвительных мемуаров Нины Берберовой «Курсив мой» особенно запомнилась сцена прощания эмигрантской тусовки с Андреем Белым. Он решил вернуться в СССР из Берлина и сидел на этом мероприятии с загадочным и всеведущим видом, как Иисус на Тайной вечере. А потом закатил истерику из-за того, что его провожают без должного пафоса и трагизма.

Стало вдруг интересно, чем занимался автор нечитабельного шедевра «Петербург», вернувшись в СССР из Берлина, вплоть до смерти в 1934 году. Последный труд Белого — «Мастерство Гоголя» (тот же 1934 год выпуска). Взял его полистать, «понюхать», как выразился бы сам Белый. А там сплошные графики, диаграммы, какие-то фаллосы. Пока не разобрался, что они значат, и не уверен, что разберусь. Довольно изящный вариант «внутренней эмиграции», «ухода в лес»: сидеть в подмосковной деревне (Кучино), рисовать графики, диаграммы и фаллосы, силясь таким образом объяснить гоголевскую поэтику.

Сегодня впервые сходил на телек, канал «Культура», запись программы про Вагинова. Не знал состава участников, но почему-то думал, что будет поэт Александр Скидан. Участвовал с ним в презентации записных книжек Вагинова в «Порядке слов», и он толкнул вдохновенную речь про экскрементальную линию и поэтику экскрементов в творчестве Вагинова. Даже выписал себе в заметки его цитату: «Удовольствие от разбирательства в этом окаменевшем кале несопоставимо ни с чем!». Скидана не было, но зато был уже знакомый мне замечательный Михаил Лурье, фольклорист.

Прихватил с собой фляжку с джином для вдохновения, но на ВГТРК меня с ней не пустили, и даже не разрешили оставить на вахте. Пришлось, как персонажу фильма «Фарго», закопать фляжку в снегу. Закопал и установил палочку в качестве опознавательного значка, под наблюдением полицейских и охраны.

Запись прошла вроде гладко, только напрягся перед программой, когда редактор сказала: «Ведущий Соловьев через пару минут будет здесь». Оказалось, речь шла о Сергее Соловьеве. После программы решил побаловать себя сэндвичем сабвей с тунцом.

Для меня это скорее не блюдо, а парадоксальное явление, в котором заключена некая глубинная правда о мире, в котором живем. Однажды прочел новость с таким заголовком «В сэндвиче сабвей с тунцом не обнаружено следов тунца». Из той же новости выяснилось, что и хлеба в сабвее с тунцом нет, согласно исследованиям. То есть кажется, нет ничего реальнее, чем сэндвич сабвей с тунцом, когда держишь его в руках, обоняешь, вкушаешь. Но вот, согласно лабораторным исследованиям, перед нами не сэндвич с тунцом, а нечто неведомое, ускользающее от определений. В общем, съел этот ускользающий от определений материальный объект и был таков!

Еще сообщу, что вчера впервые оказался на заседании книжного клуба «Лама». Взглянув на эту фотографию, можно подумать, что мы вызывали мертвых, но нет, встреча прошла в атмосфере позитива, как говорится! Спасибо большое организаторам!

Этой осенью, когда корпел над очередным опус магнум в резиденции Переделкино, узнал, что где-то поблизости есть аномальная зона. Она называется Курганы: якобы это массовое захоронение солдат наполеоновской армии. Там отказывают приборы, птицы не хотят петь, люди теряются во времени и пространстве, испытывают сонливость, упадок сил.

Упадок сил у меня случился и без аномальной зоны, так что туда так и не выбрался, но посетил место не менее интригующее и зловещее. Речь о доме-музее Корнея Чуковского. Прежде всего: взгляните на дерево, на котором развешана детская обувь. Как будто оказался в экранизации Стивена Кинга «Оно». Уже в музее заметил портрет Чуковского в экзотическом головном уборе: это индейская шапка из перьев роуч. Когда приходили гости, Чуковский надевал роуч и прятался за деревьями. В какой-то момент, когда гости меньше всего ожидали, он выпрыгивал и кричал, видимо, что-то типа: ААААА, или какой-то индейский клич.

Читал в книге «Повседневная жизнь советских писателей» про то, как однажды Чуковский собрал соседских детей, и у них на глазах утопил в бочке кота. Странная казнь. Этот кот, а между прочим, его звали Кузьма, крал еду со стола, ну и еще как-то проказничал, и Чуковский повелел шоферу избавиться от него, отвезти во двор издательства на Новой Басманной улице. После чего кот Кузьма своим ходом вернулся домой, в Переделкино. Выдающийся подвиг! Быть может, он добирался недели две или больше, настоящая Одиссея. И ради чего? Чтоб тебя умертвил некий дед в экзотическом головном уборе.

Но вообще я пришел в дом-музей не ради Корнея Ивановича, а чтобы взглянуть на кабинет Лидии, дочери. Как раз тогда прочитал ее повести, сперва «Софью Петровну», а потом «Спуск под воду», и остался под впечатлением. Если мне нравится какой-то писатель, сразу стремлюсь посмотреть на его кабинет. Что за стол, какой вид из окна, и высота потолков, и рисунок обоев. Как будто секрет мастерства заключен в обстановке.

Так вот, у Лидии в кабинете стол, на котором, помимо письменных принадлежностей, почему-то лежит груда камней. Смотрительница сказала, что вся обстановка в кабинете — аутентичная, то есть вот так она и сидела, среди этих камней.

А что это за камни? — уточнил я.

Наверное, осколки метеоритов, — заметил то ли в шутку, то ли всерьез некий мужчина, вероятно, спутник одной из работниц музея.

Вообще, приятная в доме-музее обстановка, и люди приятные, но почему-то так торопился из этого дома-музея уйти, что потерял перчатку.

Если б не новости, можно было б сказать, что хорошо в Петербург скатался. Прочел вот в музее Бродского лекцию про петербургский миф в сериале «Бандитский Петербург»

Прямо сейчас на лекции Антона Секисова в музее Бродского «Полторы комнаты.

Таня и Артем делают очень хороший подкаст про писательство!

Итак, наш новый эпизод с гостем: поговорили с Антоном Секисовым. Обсудили начитанность и снобизм, реализм и мистику, бег и тайский бокс, крепкий алкоголь, Петербург, Уэльбека, Горчева, новые и старые тексты — получилась, на мой взгляд, замечательная беседа.

Велкам, друзья, слушайте, делитесь выпуском и своими мнениями о нашем подкасте)

https://writers.mave.digital/ep-17

Еще летом пересекался с писателем Поляриновым в Тбилиси, и он сообщил, что написал книгу про мертвых детей.

Отлично, скорее бы почитать, — сказал я. И вот наконец читаю. Очень нравится и название (»Кадавры»), и зачин, а он следующий: по всей стране (это некая альтернативная Россия) внезапно возникли кадавры — застывшие мертвые дети, которые непонятно откуда взялись и что означают. «Мортальные аномалии», которые просто стоят в полях и лесах, посреди спальников. Некоторые издают звуки:

«...И часто он скулит?

Марина задумалась.

— Я бы не сказала, что он скулит. Чтобы скулить, надо быть живым, он скорее, как бы это сказать, гудит. Он же звук издает, только если ветра. Мы его дудочкой называем. Как ветер подует — так у нас концерт.

Даша слышала об этом феномене, но ни разу еще не наблюдала лично: некоторые кадавры с годами становились такими вот дудочками, словно внутри них открывались пустые пространства и ветры играли на мертвых детях свою тоскливую музыку».

В общем, ясно, что следующие n часов будут проведены с удовольствием.

Пишут, что Навального похоронят на Борисовском кладбище. Можно подумать, что это какое-то невыразительное местечко в Марьино. Но уж на скольких кладбищах я побывал, а Борисовское — одна из самых странных локаций в Москве, испытал там своего рода инсайт. Написал несколько лет назад такой пост. Теперь будет повод бывать почаще.

спасибо дор.сотрудникам Собаки.Ру за конспект лекции

«Петербург — город мрака, греха и смерти. И тут мы оказываемся во власти его мифа. Например, Москва — это такой гигантский бассейн щелочи, где все растворяется — и хорошее, и плохое. Она каждый год другая. А в Петербурге есть что-то, что аккумулирует вещи. Это город, имеющий ярко выраженный облик, он с характером. Когда автор пишет или снимает что-то про Петербург, город становится демиургом — он движет всеми персонажами, задает атмосферу. И даже превращается в главное действующее лицо. Магистральная задача — не мешать, отпустить вожжи. Петербург как искусственный интеллект — он сам все пишет за тебя, а ты за ним наблюдаешь. В "Бандитском Петербурге" как раз что-то подобное и происходит».

В музее Иосифа Бродского писатель Антон Секисов прочел лекцию о сериале «Бандитский Петербург» — его зловещей подоплеке, городе как искусственном интеллекте и смыслах, которые могли ускользнуть даже от внимательного зрителя. «Собака.ru» записала самые интересные тезисы.

Решил перечитать Сергея Довлатова спустя где-то 15-17 лет, в частности, «Заповедник», и слегка ужаснулся. На первой странице возникает наш главный герой: красномордый мужик средних лет с перегаром.

— Вы красный! — говорит ему некая девушка.
— Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я — конституционный демократ, — браво хохмит наш герой, обдавая окрестности водкой.

Далее он просто скитается по Пушкинским горам, водит экскурсии, во время которых перевирает факты и вечно всё путает, грубит сотрудницам музейного комплекса, а потом к нему в гости приезжает жена. Она зовет его в эмиграцию. Эмигрировать главный герой не хочет, потому что ему лень заниматься бюрократией. Там есть такой трогательный пассаж. Альтер-эго Довлатова, сидя в рюмочной, высказывает следующее соображение по поводу эмиграции: «Если бы там (я отогнул занавеску) стояла "Каравелла" или "Боинг"… Сел бы и поехал. Чтобы только взглянуть на этот самый Бродвей. Но ходить по инстанциям. Объясняться, доказывать…».

Вот такой я инфантильный лох, — как бы заявляет в каждом абзаце герой, делая это с плохо скрываемым самодовольством. То есть предполагается, что это очень круто — быть вечно пьяным мужиком средних лет, писателем-неудачником, считающим себя непризнанным гением. Пожалуй, это главный месседж произведения. Но при этом к Довлатову вопросов никаких нет. Отличный стилист, он строит текст так, что из него сложно вырваться, не предпринимая усилий, даже если этот текст вам совершенно не симпатичен. Все вопросы — только к себе.

И главный вопрос такой: почему мне из прошлого, юноше 18-20 лет, читавшему эту повесть впервые, все это действительно казалось невероятно крутым. Да-да, вот кем я стану, когда вырасту, спившимся литератором из Петербурга без каких-либо жизненных перспектив, — решил тогда я и упорно двигался к цели. И в каком-то смысле добился ее, ура, достигнув примерно того же возраста, что и герой «Заповедника».

Кстати, в этом году у меня выйдет книжка, в которой я, увы, пусть неосознанно, но подражаю форме «Заповедника» — получилось что-то среднее между повестью и сборником анекдотов. А называться она будет так — «Курорт».

Сложно представить себе что-то более интригующее, чем характеристика прозы советского подпольного литератора Евгения Харитонова от его биографа Алексея Конакова. Сразу побежал скачивать собрание сочинений Харитонова (купил бы, но это почти невозможно):

пряная смесь из правоконсервативных идеологических клише, уголовно наказуемых гомосексуальных приключений и череды реалистических примет эпохи брежневского «застоя», пронизанная страстными интонациями человеческого одиночества и паническим страхом перед Государством, сдобренная плохо скрываемым тщеславием нигде не публикуемого автора и описанная с помощью радикальных авангардистских техник («поток сознания», «заумь» и пр.), до сих пор потрясает читателя.

🦝🐾 9 апреля в «Подписных изданиях» пройдет презентация романа Антона Секисова «Комната Вагинова». Начало в 19:00.

Название «Комната Вагинова» — ключ для любителей литературы 1920-х. Из подсказки они поймут, что их ждет диалог, хронотоп и карнавал. Все прочие без потери смысла погрузятся в захватывающую черную комедию в стопроцентно петербургском сеттинге. Филолог Сеня совершает подвиг во имя науки: он съезжает от родителей в коммуналку, в одной из комнат которой предположительно жил Константин Вагинов. Сеня планирует проникаться атмосферой дома на канале Грибоедова и писать биографию любимого автора. Но коммуналка оказывается филиалом театра абсурда, а приключение набирает обороты, когда Сеня понимает, что вляпался в историю с похищением.

Антон Секисов — автор книг «Комната Вагинова», «Кровь и почва», «Реконструкция», «Бог тревоги» и «Зоны отдыха», номинант премий «Дебют» (2015) и «Национальный бестселлер» (2021). Резидент Дома творчества писателей Переделкино. Публиковался в литературных журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов».

Вход по регистрации. Ждем вас!