Хорошее вышло интервью: и писатель интересный, и переводчица славная, и говорят от души. Очень любопытно, например, про организацию творческого труда и возможности для тех, кто пишет неактуальную для партии литературу

https://snob.ru/literature/pochemu-zhe-v-kitae-ne-rodiatsia-svoi-tolstye-bolshoi-razgovor-s-kitaiskim-pisatelem-ian-lianke/

После перерывов на студенческие курсачи дочитала, наконец, "Кусателя ворон" Веркина, и, с одной стороны, готова хныкать с досады, что не успела к обсуждению в книжном клубе, с другой – удачно добралась до концовки в уже летнюю почти погоду, как будто вся эта околошкольная история особенно становится в тему.
Давно я не писала отзывов, но на кусателя пишу и надеюсь реально дописать, очень уж понравился.

Обещала про “Кусателя ворон” Эдуарда Веркина написать, и вот.

Все мы, наверное, мечтаем или мечтали – вот бы рвануть с компанией друзей в большое путешествие, с кучей приключений, чтобы и весело, и какие-нибудь неприятности, но чтобы обязательно со всеми ними справиться. На что можно реально рассчитывать: автобусная экскурсия по городам Золотого кольца. Вместо лучших друзей в компанию получаешь составленный чиновниками список главных талантов города, которые по совпадению (удивительно) оказываются детьми местных важных шишек. И подаётся всё это мероприятие под соусом международного сотрудничества – в эту кашу из разномастных школьников добавляют троих немцев. Руководит проектом подавшийся в молодёжную политику бывший (и немного нынешний) оболтус Жмуркин, освещать события берут с собой его друга и в недавнем прошлом одноклассника, местного критического журналиста и блогера Виктора Бенгарта, собственно, рассказчика. Рассказчик тут вообще занятный: в нём очень много юношеского, он чувствует себя умнее и как будто морально выше других, он иронизирует надо всем, он иногда чувствует почти показную усталость окружающей действительности. Довольно характерно, что один из любимых его типов постов в блоги – то, что он называет “быдлески”: очень невеликодушные зарисовки про какую-нибудь повседневную абсурдятину. Сам Бенгарт частенько и не такой умный, и не такой смешной, и ирония не такая тонкая, как ему кажется – но он от этого особенно правдоподобный. Представьте вот такого парня, плюс автобус старшеклассников. Удовольствие ещё то. С другой стороны, меня узнаваемость (у кого вот не было такого знакомого) и правдоподобность как раз подкупили. В жизни утомительно, а на бумаге читаешь и даже как будто соскучиваешься по таким вот кренделям.
И первую половину романа автобус едет, школьники отбирают всякую надежду на светлое будущее нашего отечества, дурят, Бенгарт делает наброски будущих быдлесок и несёт немцам всякую пургу: именно в этом болоте было знаменитое побоище, а вот тут Толстой споткнулся о корягу и т.д. Его заметки для «официального» освещения всего происходящего – плосковатая ирония, чтобы придать этому балагану благообразный вид. Сопровождающая юных талантов образовательная чиновница полностью утрачивает контроль над происходящим.
А потом автобус ломается. Школьники ссаживаются в густой туман посреди ничего и бредут к ближайшей деревне. И тут начинается странное. Деревня умирающая, из жителей только старушки и один-единственный дядька, который возит продукты в город продавать и покупать, а ещё с ними обретается почему-то десятилетий мальчишка по имени Давид Капанидзе. Как раз во второй части происходит всякое волшебство. Герои продолжают дурить поначалу, такая у них уж природа вроде как – но потом оказывается, что их лесные приключения начинают приносить реальную пользу. Вот они вроде балбесничали-балбесничали, а вот уже и дров местным бабулькам нарубили, и колодцы прочистили. Столкнулись со всякими своими страхами и эмоциями и как-то срослись друг с другом, повзрослели, переродились, пережив попадание в лиминальное дремучее пространство.
И вот как раз это магическое преображение мне очень понравилось; в него сначала не веришь, как будто какая-то иллюзия, которая сейчас должна рассеяться. Этот эффект ещё сильнее, потому что всю первую половину романа и Бенгарт, и его попутчики постоянно несут всякую чепуху, и ты перестаёшь воспринимать всерьёз все их оценки происходящего. Совсем. Вообще. Не добавляет веры в реальность и персонаж Капанидзе. Ему десять лет, а он разговаривает минимум как ровесник героев. Вокруг огромные лесные пространства – он оказывается везде, где ему надо, за пять минут. Впечатление в основном такое, что это один из местных банников или домовых примерно сообразил, как принимать человеческий облик и как работают людские имена, но до конца не разобрался. Возможно, впечатление правдивое. А, может, и вся благотворная непонятица, которая с героями творится, тоже правдивая, и все байки, и вся чепуха – как оказывается правдивой история про кусателя ворон.

В конце концов ребята возвращаются в свою обычную реальность, символически умерев где-то там в лесах по-сказочному, встретив волшебного персонажа-помощника.
Всех их в начале вписывают в перечень участников поездки, указывая в большинстве случаев надуманные заслуги, а заканчивается текст тем, что Бенгарт составляет новый список – и в нём как бы закрепляет для каждого (и для себя, его теперь определяет не пассивная покусанность, а активное кусание (извините, но я вижу в этом смысл)) новую идентичность.
И вот эта структура волшебной сказки с одной стороны довольно очевидная, а с другой – подача её не раздражающе-навязчивая, а довольно лёгкая. Да и язык у “Кусателя…” тоже такой вот, вроде и простой, но есть в нём какое-то изящество.
В общем, ПОНРАВИЛОСЬ.
Отдельно понравилось и то, что подростки описаны как просто люди, с ходу так возраст и не определить, только потом он становится очевиден – и, по-моему, это плюс. Просто люди.

Для человека, который поэзию не любит, как-то многовато о ней пишу. Есть хейт-вотч, а у меня хейт-пост получается.
Не хейт, конечно, просто какое-то тотальное несовпадение текстовое. Спонсор этого поста – Аллен Гинзберг. Я как-то однажды писала здесь про Керуака, что его становится с [его] возрастом грустно читать – и с Гинзбергом так же. Как будто новые явления, новая Америка, новая культура, даже их собственный новый опыт уже не укладывались в их тексты. Да даже "Вопль" и "Кадиш", две его важнейших поэмы, разделяет всего несколько лет, а насколько "Вопль" более, за неимением лучшего слова, непосредственный.
Чувство увядания какое-то неотступное – а может, в том, чтобы его передать, как раз и смысл.
Но, в общем, больше всего почти что люблю часть I "Вопля" – как же в ней много жизни и электричества, жажды всего сразу, бибоп-настроения. Прикреплю кусочек, он даже цензурный.
Остальные его стихи нравятся заметно меньше, я для них слишком нормис.
Для вдохновения вот вам time accurate музыкальное сопровождение – Лестер Янг; его работа с ритмом, как говорят, напрямую повлияла на то, как "Вопль" написан.

Коротенько впроброс напишу про «Мальчики, вы звери» Оксаны Тимофеевой. Это небольшой философский этюд, вариация на тему кейсов из практики Фрейда, которого авторка критикует, опираясь на Делёза, Гваттари и других, довольно, кажется, в лоб. Фрейд распутывает случаи, исходя из того, что все они в конечном итоге про сексуальность; Тимофеева же говорит, что нет, они про то, как в нас сочетаются стремления к любви (в более широком смысле, как сопереживание, доброта) и насилию.
Получилось такое трёхчастное эссе на стыке научного и личного, но мне не хватило ни того, ни другого. Для исследования (на мой взгляд) недостаточно фундированно, хотя вроде и ссылки на источники есть; для автофикшена недостаточно, собственно, автофикшена.
Искренне не знала, чего ждать от текста и, кажется, так до конца и не поняла его концепцию. С другой стороны, опыт получился не плохой, скорее просто непонятный и неожиданный. Испытываю, пожалуй, приятное недоумение: не для меня текст, но ок.

Как проходят пары по литературе:
- Ким Чиха и поэма "История звука"
- ???
- ???
- ???
- *обсуждаем Летова после семинара*

Сегодня Блумов день, по этому поводу не могу молчать.
Моя любимая глава из «Улисса» - «Быки солнца», но так вышло, что в последнее время в разговорах со студентами о письме женском и мужском чаще вспоминала монолог Молли в «Пенелопе» (yes I said yes I will yes).
Прекрасно понимаю, что пример хрестоматийный, но не идеальный, так что в качестве своеобразного покаяния перечитала недавно эссе о том, что вообще такое женское письмо, как оно сконструировано – и о том, при чём здесь вообще Джойс. С вами тоже делюсь вот!

Одна из самых болезненно правдоподобных книг, которые я в последнее время читала - «Hi-Fi» Ника Хорнби. История такая: Роб, владелец магазина пластинок, переживает расставание после долгих стабильных отношений и вспоминает, как в принципе складывалась его личная жизнь. Я пишу «переживает расставание», хотя ещё в самом начале мы понимаем, что механизмы работы со своими эмоциями у него не то чтобы здоровые, что страницу эту он явно не готов перелистнуть – да и в принципе у него сложности с тем, чтобы оставлять прошлое в покое. (У романа две экранизации, одну я не смотрела, хотя там есть Джек Блэк, а вторая - «Меломанка», где Роб – девушка. Сериал люблю, но от оригинала он весьма далёк).

У Роба есть топ-5 болезненных расставаний, которые он пытается как-то себе объяснить. Они примерно равномерно распределены по его жизни с раннеподросткового возраста по настоящий момент – сейчас ему 35 лет. Он начинает своё повествование с самых ранних своих влюблённостей (спойлер: они у него все неудачные) и пытается выяснить, как так происходит, что важные ему романтические истории закончились провалом, почему все его девушки нашли кого-то получше. Описывая своих бывших, он демонстрирует прямо-таки душераздирающее отсутствие сопереживания. Текст при этом болезненно реалистичный.

Наверное, вот самая показательная история: в шестнадцать Роб встречается с типичной умницей-красавицей Пенни и всё никак не может уговорить её ни на какую физическую близость, кроме поцелуев. Разочарованный, он бросает её, она без ума от горя. На неё тут же накидывается местный плохиш-ловелас, который вскоре начинает трубить о своих невероятных достижениях: ему удалось эту бедолагу Пенни затащить в постель за неделю. Роб описывает эту ситуацию вот так:

…долго ломал голову над тем, что же все-таки случилось. Отчего с Пенни произошла такая перемена? Каким образом из девчонки, которая не позволяла ничего, она превратилась в девчонку, которая позволяет все, что только можно позволить? Вероятно, не стоило мне так этим грузиться. В той ситуации я не хотел жалеть никого, кроме себя самого. […] Женщинам, которые осуждают мужчин – а в мужчинах многое достойно осуждения – следует помнить, с чего мы все начинали и какой долгий путь нам потом пришлось пройти.

Можно подумать, что это отчасти всё ещё шестнадцатилетний Роб, от него нечего ожидать эмпатии – но Роб уже взрослый решает поочерёдно встретиться со всеми девушками из своего топ-5 расставаний и допытаться у них, что не так-то пошло. Пенни выросла серьёзной хорошей женщиной, ему она кажется скучной, ему даже неловко, что его, такого классного, видят с ней вместе. Он спрашивает, почему она переспала не с ним, а с другим парнем, легко очень спрашивает – потому что ему кажется, что вот эта серьёзная хорошая скучная женщина всё точно оставила в прошлом.

«Когда ты послал меня, – повторяет она, в гневе стиснув зубы, – потому что я, как ты очаровательно выразился, “тебя динамила”, я долго ревела и ненавидела тебя. А потом меня пригласил этот говнюк, и у меня уже не было сил ему сопротивляться. Он меня не насиловал, я сама ему позволила, но это все равно было очень похоже на изнасилование. А потом я ни с кем ни разу не спала до окончания университета – так мне было противно. И теперь ты хочешь разговаривать про то, какой ты несчастный и брошенный. Да шел бы ты куда подальше, Роб.»
Ну вот, и ещё об одной беспокоиться нечего – жаль, что я не понял этого много лет назад.

И весь роман вот такой. Впрочем, попытки встретиться с бывшими и что-то обсудить – это только часть текста; значительно большее внимание уделено тому, как Роб всё-таки пытается худо-бедно вернуть свою последнюю девушку, Лору. В этой сюжетной линии – все достоинства романа в сконцентрированном виде. Мы видим любовную историю двух действительно, а не номинально взрослых персонажей с настоящими проблемами и жизнеподобными непроработанными, непережитыми чувствами. Вот герои явно оба привирают по поводу своего расставания. Вот занимаются очень неловким сексом. Вот Роб идёт на похороны отца Лоры, потому что его туда пригласили по старой памяти (или почему?), и это всё тоже странненько для всех персонажей. В общем, на фоне культа юности и слишком уж романтизированных представлений об отношениях это очень свежее, бодрящее чтение: здесь всё в неровных углах и шероховатостях, без которых жизнь тридцатилетних уже невозможна.

Роб ленивый себялюбивый нытик и манипулятор, он мелочный и временами жалкий, он сыплет дешёвыми мудростями, занимается самокопаниями, обманывает, изменяет, сталкерит Лору и готов на что угодно, лишь бы не дать ей построить новые отношения, он буквально выканючивает их у неё обратно. Роман написан от первого лица, и быть в голове рассказчика мучительно. Но важно другое: он, конечно, не злодей. Он обычный.

Грустно, впрочем, не от этого. Грустно больше потому, что Хорнби пишет Робу счастливый конец. Лора учит его работать с эмоциями, налаживает ему карьеру, чинит его как существо. Лора возвращается к нему – и тут тоже всё как в жизни, потому что непонятно зачем (ну и в целом концовка как будто слишком оптимистичная по сравнению с текстом в целом).

Очень талантливая книга в том смысле, что вот именно так писал бы книги (твой, мой, чей угодно generic) мерзкий бывший. Так и хочется наорать или дать леща.

9/10, минус балл именно за хэппи энд, мерзкому бывшему такого не пожелаешь – потому что Лора хорошая женщина, а я, видимо, нет.

«Теория каваии» Инухико Ёмота
Востоковедность души моей предполагает, что я кучу нонфикшена про Азию читаю. Про всю тут, конечно, писать не станешь, но тут настолько понравилось, что не удержаться, так что чуть-чуть расскажу.
Из названия, в общем, понятно, про что – автор, известный учёный и профессор, литературовед, переводчик и ещё много кто, пытается разложить понятие той самой японской «милоты» на составляющие и понять, откуда эта милота взялась, зачем она нужна, как к ней относиться – и как к ней относятся в реальности настоящие люди.
Тут много и о японской культуре в принципе – о традиционной и современной, много внутренней критики (больше, наверное, впрочем, затаённой гордости).
Каваии - это и крошечность, и бесполезность, и гротескность, и беззащитность, и чувство ностальгии, и жалость, и сочувствие, и тяга к вечной юности. Стремление весь этот сложный комплекс эмоций вызывать и поддерживать и на личном уровне, и как общекультурный обертон Ёмота тоже разбирает. Вывод его в основном такой: для женщин каваии это своеобразная «адаптивка», стратегия выживания в обществе, для мужчин кривое зеркало, через которое они видят феминность (как будто бы мужчины очень редко обозначаются как каваии – не очень могу с этим согласиться, готова привести много контрпримеров из жизни, у меня в ней много каваии любимых и друзей). А на более высоком уровне каваии это, как легко можно догадаться, тонкая плёнка, которая отделяет нас от ужасов жизни, от жестокости, от проявления естественной тьмы в людях. Хорошо ли, что эта плёнка есть? Тяжело сказать. И, конечно, каваии это своеобразный бренд, который сделал японскую культуру (не только он, но в том числе) такой популярной за рубежом.
Немного не хватило мне в этом большом эссе размышлений о том, как каваии связан с ребрендингом послевоенной Японии – эту тему Ёмота деликатно не то чтобы обходит, но затрагивает совсем по касательной, а ведь было бы крайне интересно. С другой стороны, об этом можно почитать и в других местах, а тут зато есть чУдные рассуждения о разнице между «милотой» и «красотой», результаты соцопросов молодёжи о том, называли ли их когда-нибудь каваии, а также описания прогулок Ёмота по Акихабаре в компании студенток, которые поясняли ему за совремнную девическую и гик-культуру.

Отдельно хочу сказать, что мой список японской литературы для чтения благодаря профессору Ёмота пополнился значительно, и это прекрасно.

Бонусом моя любимая цитата из книги – это кусочек интервью журналиста Кадзуюки Обата о милоте, симпатичных персонажиках и маскотах:

Я из тех людей, которые не принимают всех этих «славных», «милых» вещей. С детства я держал дома животных, однако я не хочу быть окружен «прелестными» нарисованными зверьками. [...]
Я не утверждаю, что мода на эти персонажи – это плохо или, наоборот, хорошо. Я только искренне желаю научить своего ребенка ценить прежде всего мир живой природы. Сложность в нашем случае заключается в том, что мы живем в Токио, средоточии мира «каваии», удаленном от природной среды. Поэтому в одной из комнат дома я установил аквариум, куда запустил пойманного мной в загородной реке карася. В такой безобидной форме я выражаю свой протест против вездесущего «каваии». К сожалению, я пока не заметил в моем ребенке интереса к самодостаточному миру природы, поселившемуся в этом маленьком аквариуме. Может, караси недостаточно «милы»… Но сдаваться я не собираюсь – непременно попробую придумать что-нибудь еще.

Всем карасей!

У Карпова великолепный тг с рекомендациями японского шугейза, потрясающе
Таких специалистов надо поддерживать максимально

Обзоры будут потом, сейчас время картиночек

Так получилось, что сейчас мне в руки попало сразу несколько южнокорейских хилинг-романов, один из них – "Почтовая служба друзей по переписке". Для рецензии пошла читать об истории создания романа, и теперь в каких-то сложных чувствах. Короче, издательство открыто говорит, что это спланированный, выверенный текст, придуманный издательством и написанный авторкой; его создавали, чтобы он гарантированно был успешным. Издательству, которое его опубликовало, нужно было попасть в тренд и при этом запомниться. Именно так выбрали жанр (хилинг), выбрали литературный референс (японские "Канцтовары Цубаки"), в качестве изюминки взяли как сеттинг для сюжета реальный магазинчик в Сеуле, устроили коллабу, дали в тексте романа немного рекламных описаний товаров. Авторкой выбрали девушку, которая дебютировала какое-то время назад, но после дебюта забуксовала и нуждалась в прорыве.
На выходе получился, конечно, хит.
Рада ли я, что у издательства и писательницы получилось заработать денег своим трудом? Конечно, рада. Думаю ли я, что вся литература создаётся и должна создаваться только из страсти к рассказыванию историй? Конечно, нет.
Но от того, насколько это коммерческий проект, всё равно немножко грустно. Грустно быть наивной, наверное.

Наткнулась на литхабе на заметку о том, что земля русская современная dark academia началась вовсе не с "Тайной истории" Донны Тартт, а с "Обладать" Антонии Байетт – и, в общем-то, согласна.

Не считаю, что подъём университетского романа и такая стремительная эстетизация академической среды – заслуга какого-то одного текста, но в "Обладать" эта среда становится dark по более естественным причинам.
Во-первых, детективный элемент связан не с убийством/смертью/угрозой извне, а с, собственно, исследованиями – и они весьма захватывающие.
Во-вторых, "темнота" академии тоже определена самой работой в науке, а не внешним антуражем. Нам мрачно не от готического замка, сидя в котором мы читаем старинные манускрипты, а оттого, что неизвестно, есть ли у нас личность за пределами объекта исследования. Главный злодей – предсказуемо твой конкурент, у которого больше финансирование и медийное присутствие. Главный страх – до старости перебирать бумажки на ассистентской должности.

Нежно люблю, впрочем, оба романа.

Томаса Вулфа я долго не решалась читать, слишком уж его любили те писатели, которые мне нравятся: Брэдбери, Керуак – и у меня заранее было кислое лицо от мысли, что ну просто не может быть, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, что он настолько хорош. Я сидела и думала, что наверняка это как слушать Битлз или смотреть на "Пьету": к ним подходишь уже настолько пропитавшись более современными вариациями на те же темы, столько раз соприкоснувшись с ними опосредованно через культурный гипертекст, что шанс проникнуться исчезающе мал.
А тут раз и сработало.
Это именно та проза, которую я люблю: просторная, из неё жизненная энергия бьёт потоком; многословная, но не "кудрявистая".
«Паутина земли» – объёмный портрет семьи и друзей, все по-хорошему без прикрас в одном объёмном монологе. Мать рассказчика вспоминает что-то, и уже даже не суть, что именно. Одна история цепляется за другую, как это в жизни и бывает: позвонишь вроде спросить какую-то бытовую мелочь, а в итоге час перебираете в мелких сюжетиках всю жизнь свою, родственников, знакомых, сто лет назад ещё моей бабушки соседей – хорошие такие разговоры, как былички у сказителей примерно. Так и здесь: этот спился, того посадили, а вот твой дед, бывало... Ну и так далее.
Вулф пишет о мужчинах, но женским голосом, и хотя нас разделяют и пространство, и время, песня эта знакома: мужчины жестоки, мужчины ребячливы, мужчины просты, мужчин силой не удержишь от какой-нибудь иррациональной затеи, всем им как мёдом намазано где-то, но не тут – и хорошо, если женская рука как-нибудь всё это приземлит и приведёт в божеский вид. И досадно читать про это вечное мальчишество что у Вулфа, что у Керуака, что у других; досадно чувствовать инаковость в мужчинах что тогда, что сейчас. А можно её не ощущать? А нужно? Загадка маскулинности, в общем.

«Смерть – гордая сестра» вызвала больше сомнений. Это последовательное описание смертей, которые рассказчик видел в большом городе – и оно неожиданно юношеское, местами наивное, и, главное, что меня смутило: Вулф (или герой) здесь неприятно возвышается над всеми другими персонажами. Эти ему слишком простаки, а те слишком рафинированные белоручки – и все равнодушные негодяи. Впрочем, немного смягчает удар основная мысль – смерть для всех, смерть щедра, смерть демократична, всем достанется и всех возвысит над живыми.